За почти четыре столетия, протекшие после «порохового заговора», не раз высказывались сомнения в точности правительственной версии этого знаменитого эпизода английской истории. Подозрения о причастности к организации заговора провокаторской руки возникли, собственно говоря, уже в первые дни и недели после ареста Гая Фокса и его друзей. Кто выполнял роль подстрекателя, конечно, неизвестно, но нельзя было сомневаться, что провокатор мог действовать по приказу только одного человека – Роберта Сесила, графа Солсбери. Уже 5 декабря 1605 г. один современник в письме за границу сообщил, что, без сомнения, «кое‑кто из членов Тайного совета (обычное осторожное упоминание главного министра, без того, чтобы прямо называть его имя. – Е. Ч.) сумел сплести сеть, чтобы запутать тех бедных джентльменов»[1]. Еще до этого, 25 ноября 1605 г., английский посол в Брюсселе Эдмондс доносил, что «ему стыдно сообщать графу Солсбери! ежедневно изобретаемые выдумки при здешнем дворе, чтобы спасти католиков от злословия». На процессе Гарнета генеральный прокурор Кок говорил о том, что инкриминируемое подсудимому одобрение убийства короля изображают за границей «как вымысел и политику нашего государства, чтобы вызвать презрение и навлечь немилость на папистскую религию». «За границей» означало, разумеется, прежде всего в Риме. В меморандуме, составленном позднее, в 1608 г., по указанию папы, заговор представлялся делом группы мирян, не получавших совета ни от одного католического священника, отмечалось, что этот заговор был спровоцирован властями или что они по меньшей мере способствовали ему и позаботились, чтобы главные свидетели исчезли до того, как были выдвинуты обвинения против иезуитов.

4 декабря 1605 г. Роберт Сесил получил анонимное письмо, в котором его обвиняли в том, что он, действуя на основании «полностью ложных обвинений», путем преследований, изгнаний и убийств стремится искоренить католическую религию, и угрожали смертью. Подобных угроз приходило немало, но Сесила явно более беспокоили слухи о том, что «пороховой заговор» был сфабрикован. По‑видимому, в самом конце 1605 г. Сесил даже написал памфлет под названием «Ответ на некоторые клеветнические писания, распространяемые за границей под предлогом предостережения католиков». Известно, что это министерское сочинение уже широко читали до начала февраля 1606 г. Отвергая обвинения, Сесил вместе с тем доказывал, что он как министр не выполнил бы своего долга «часового, защищающего жизнь короля и безопасность государства», если бы не противопоставлял «контрмины минам измены».

Подозрение против Сесила упорно сохранялось в XVII в. Так, епископ Годфри Гудмен, которому во время раскрытия заговора было около 20 лет, писал в своих «Воспоминаниях», что «великий государственный деятель» «вначале сочинял, а потом раскрывал измену, и, чем она была более гнусной и ненавистной, тем большими и более приемлемыми представлялись его услуги». Среди родственников казненных заговорщиков было распространено убеждение, что Кетсби, Фокс и другие стали жертвами «государственной интриги». В 1615 г. власти даже раскрыли «заговор», в котором фигурировали родные погибших участников «порохового заговора», стремившиеся отомстить за смерть невинно осужденных, по их мнению, мучеников. В 1658 г. епископ Толбот писал, что Сесил «изобрел или по меньшей мере раздувал «пороховой заговор»». Споры об ответственности за события 1605 г. снова стали обсуждаться в конце 70‑х – начале 80‑х годов XVII в., во время так называемого папистского заговора. Опять повторялись утверждения о роли, сыгранной Робертом Сесилом.

Однако все эти примеры – их число можно умножить – по существу доказывают лишь то, что подозрение о фабрикации Сесилом «порохового заговора» было достаточно широко распространено при жизни его современников и их ближайших потомков. Трудно предполагать, чтобы такие подозрения не высказывались, если учесть, насколько они выгодны католической партии.

Иезуиты со своей стороны тоже не раз пытались опровергнуть свое участие в заговоре. И вот в конце XIX в., когда иезуитская историография стала быстро набирать силу, некий отец Джерард (однофамилец помощника Гарнета) выпустил книгу, в которой подверг критике многие положения общепринятой истории заговора Гая Фокса. Он обратил внимание на такие явные несообразности, как бездействие властей после «расшифровки» письма к Монтиглу, неумение обнаружить далеко продвинутый подкоп из близлежащего дома. Не объясняется ли эта несообразность тем, что подкопа вовсе не было и поэтому возникла необходимость утверждать, что заговорщики уничтожили все следы проделанной работы? Еще один важный довод – при таком глубоком подкопе необходимо было вынести из дома очень большое количество земли и разбросать в прилегающем к Винегр‑хаузу крохотном садике, притом не возбуждая ничьего любопытства на таком многолюдном месте, как площадь перед парламентом.

Далее, каким образом заговорщики раздобыли большое количество пороха, потребное для производства взрыва? Ведь порох с 1601 г. был государственной монополией, его расходованием ведали близкие друзья Сесила – граф Девоншир и его заместители Кэрью и Брукнер. Не случайно судьба пороха, якобы изъятого у заговорщиков, нигде не отражена в официальных бумагах и остается неизвестной. Этот довод часто повторяли и другие католические историки. Выяснилось, например, что, когда возникла нужда в связи с финансовыми расчетами проверить расход пороха, это было разрешено сделать только за период с 1578 по 1604 г., т. е. до года раскрытия «порохового заговора». Впоследствии бумаги о расходе пороха за этот год затерялись. И тем не менее этот аргумент Джерарда не является бесспорным. Приобретение пороха все же не представляло непреодолимых трудностей: государственная монополия стала строго осуществляться лишь позднее. Незадолго до «порохового заговора» комендант Тауэра сообщал, что один лондонский купец имеет у себя на складе 40 т пороха. Надо учитывать также, что солдаты тогда не получали пороха и были обязаны сами покупать его, обычно у своих офицеров.

Было и много других темных мест в правительственных отчетах о заговоре, которые использовал в своей работе Джерард. Однако его книга подверглась сокрушительной критике со стороны видного протестантского историка С. Гардинера, тоже написавшего специальную работу о «пороховом заговоре». Гардинер, в частности, высказал предположение, что землю заговорщики незаметно сбрасывали неподалеку в Темзу. Гардинер доказал также, что протоколы показаний Гая Фокса не носят следов подделки. Они показывают, как, преодолевая на допросах упорство арестованного, власти постепенно расширяли свои прежде скудные сведения о заговоре.

После отпора Гардинера иезуитская литературная атака временно захлебнулась. Официальная версия сохранила преобладание. Однако еще через полвека нападки на нее возобновились. В 1951 г. была опубликована книга X. Уильямсона «Пороховой заговор», в которой автор пытался подробно обосновать католическую критику официальной версии, хотя еще не покушался на самый факт существования этого заговора. Воспроизведя многие уже высказывавшиеся ранее аргументы, Уильямсон обратился к остававшейся в тени роли в тайной войне тех лет Томаса Фелиппеса – главного помощника Уолсингема в фабрикации «заговора Бабингтона». Посмотрим, какова же была эта роль, постаравшись дополнить факты, собранные Уильямсоном, данными, разысканными после выхода в свет его книги.

Итак, старый шпион Фелиппес – низкорослый уродец, специалист по расшифровке и подделке писем. Именно он по приказу Ф. Уолсингема сфабриковал подложные письма Марии Стюарт, которые послужили предлогом для вынесения ей смертного приговора. После воцарения сына Марии Стюарт Фелиппеса для соблюдения приличий удалили из разведки, хотя он слезно уверял Якова, что не имел ни малейшего отношения к казни его августейшей матери. Старому шпиону бросили кость – небезвыгодное место в управлении Лондонского порта. Однако даже после увольнения со службы Фелнппес никак не хотел отказываться от привычного занятия и даже рассчитывал снова завоевать благосклонность великих мира сего. Пока же он решил извлекать максимум возможного из своих занятий в управлении порта.

Томасу Фелиппесу, возможно, принадлежит приоритет в изобретении нового ответвления разведывательного дела – коммерческого шпионажа. Отставной агент занялся сбором различных секретных сведений о торговле, представлявших интерес для английских купцов. К нему стекалась информация из Голландии, Дании, Швеции, даже из России. К первой половине XVII в. можно отнести и налаживание промышленного шпионажа, хотя отдельные попытки в этом направлении предпринимались и ранее. Так, например, владелец железоделательной мануфактуры близ Сторбриджа, в графстве Вустер, Ричард Фоли сумел добыть подробные сведения о производственных секретах передовой тогда шведской металлургии. Получение этой информации способствовало процветанию предприятия Фоли, он добился дворянского титула, права заседать в палате лордов – совсем необычного отличия для промышленника в первой половине XVII в. Нередко, впрочем, краже секретов предпочитали в то время сманивание опытных мастеров, владевших этими секретами.

Но мы отвлеклись от Фелиппеса. Внимательно приглядываясь к пассажирам, он наметанным глазом, вернее, натренированным чутьем профессионального шпиона учуял назревающий заговор. А напав на след, уже не мог остановиться и решил произвести розыск на собственный страх и риск. С этой целью Фелиппес надумал завязать тайную переписку с признанным руководителем эмигрантов и многолетним организатором заговоров Хью Оуэном в Брюсселе. Переписка оказалась односторонней, так как не менее опытный интриган Оуэн заподозрил неладное в письмах, приходивших от некоего Винсента (так подписывал свои послания Фелиппес). Однако такое препятствие, конечно, не могло остановить старого подделывателя писем, который великодушно взял на себя сочинение и ответных послании Оуэна, фигурировавшего под именем Бенсон.

Фелиппес не учел одного – что не только он, но и Роберт Сесил прошел школу Уолсингсма. Сравнив перехваченные письма Винсента и Бенсона, Сесил сразу же сообразил, в чем здесь дело. В январе 1605 г. разгневанный министр приказал арестовать шпиона и доставить его немедля к нему. Фелиппес недолго отпирался. Горько сетуя на свою бедность, он открыл и еще один неожиданный мотив своих действий: Фелиппес хотел через Оуэна, связанного с мадридским двором, попользоваться деньгами, которые щедро рассыпал испанский посол в Лондоне, чтобы укрепить партию сторонников недавно заключенного мира!

Сесил приказал отправить Фелиппеса за самовольное вмешательство в государственные дела в тюрьму Гейтхауз, где тот и оставался до весны. Свой досуг он заполнял писанием покаянных писем и мольбами о прощении. Фелиппес клялся, что он «ничего так не желает, как иметь возможность сослужить Вам (т. е. Сесилу. – Е. Ч.) какую‑либо службу». Старый шпион на этот раз не лгал. После освобождения из тюрьмы Фелиппес был совершенно разорен. Он только и мечтал поправить свои дела, снова нанявшись к Сесилу. Вместо этого в январе 1606 г., за несколько дней до суда над участниками «порохового заговора», Фелиппеса опять арестовали и посадили в Тауэр.

Предыстория этого второго ареста, всплывшая наружу в результате публикации архива Сесила, заслуживает внимания, поскольку кроме всего прочего характеризует приемы работы первого министра Англии. Вместе с Фелиппесом у Уолсингема трудился и другой опытный подделыватель писем и профессиональный шпион – Томас Барнс, пытавшийся, в частности, по поручению правительства втереться в доверие к Хью Оуэну и стать его агентом. В 1605 г. он в отличие от Фелиппеса еще оставался на службе. Как раз в самом конце года Барнс по прямому указанию Сесила подделал письмо Фелиппеса к Оуэну. Через несколько дней Барнсу вручили заграничный паспорт, подписанный самим Сесилом. Паспорт был выдан на имя Томаса Уилсона, одного из секретарей Сесила (осталось неизвестным, не был ли Барнс этим самым «секретарем Уилсоном» и в Англии). Поставив подпись на паспорте Барнса – Уилсона, Сесил в тот же день собственноручно написал частное письмо коменданту Дувра сэру Томасу Фейну. В письме предписывалось, соблюдая строжайшую тайну, без всякого шума арестовать человека по имени Томас Уилсон, который предполагает покинуть страну. И к великому негодованию Уилсона, он был арестован, несмотря на его клятвенные заверения, что здесь произошла какая‑то ошибка и что он действует строго в соответствии с приказаниями Левинуса Монка, главного секретаря всесильного министра. Фейн, согласно инструкции, поместил Уилсона в одиночную камеру, а захваченные при нем письма переслал в Лондон на имя Сесила и лорда Нортгемптона, который занимал должность королевского наместника нескольких южных городов, включая Дувр.

Весь трюк заключался в том, что формально в первый раз Фелиппес был арестован по приказанию не Сесила, а Нортгемптона. Теперь же Нортгемптон, не подозревая интриги, отдал приказ о вторичном аресте Фелиппеса. Таким образом, хитроумный министр, с одной стороны, добился полной изоляции Фелиппеса, а с другой – мог делать вид, что арест произведен без малейшего его, Сесила, ведома и участия. Одновременно, с точки зрения министра, арест Барнса был также не лишней острасткой для этого агента. Барнса вскоре освободили, разрешили следовать во Фландрию, куда он и отправился, многократно заверяя Сесила в своей верности ему и преданности делам службы. А Фелиппес пока что прочно сидел в Тауэре. Но свет, как это давно известно, не без добрых людей. В судьбе бывшего шпиона приняли участие два человека, обычно мало склонные к сентиментальности (и эта забота с их стороны выглядит особо многозначительной в свете уже известных нам фактов). Пожалели Фелиппеса два его, можно сказать, сослуживца – Левинус Монк и комендант Тауэра сэр Уильям Уод.

Назначенный именно в 1605 г. на важный пост коменданта Тауэра, сэр Уильям Уод ранее служил разведчиком. Лорд Берли посылал его во Францию, Италию и Германию. Потом Уод стал послом в Португалии, откуда вернулся в 1580 г. после занятия этой страны испанскими войсками. В 1583 г. он был назначен клерком Тайного совета и сохранял этот пост на протяжении трех десятилетий – до 1613 г. Ему была знакома закулисная история всех заговоров Елизаветинской эпохи. Это был человек умный, очень осторожный и вполне заслуживавший доверия начальства, тем более в случае, когда дело шло о преследовании ненавистных ему папистов. На него можно было положиться еще и потому, что он совсем не страдал излишней щепетильностью. Уод был известен как жесточайший истязатель заключенных и провокатор, уволенный позднее со своего поста за похищение брильянтов, которые принадлежали одной посаженной в Тауэр родственнице короля.

[1] Williamson H. R. The Gunpowder Plot. L., 1951. P. 16.