…Начать надо с одного сравнительно незначительного дела – принятого 8 октября 1793 г. Конвентом по предложению дантониста Делоне декрета о предоставлении Ост‑Индской компании – одной из дореволюционных монопольных компаний – права провести самоликвидацию, только под наблюдением представителей государственной власти. Подобная формулировка декрета была очень выгодна с точки зрения группы влиятельных банкиров. Депутат Конвента бывший семинарист Делоне еще в дореволюционные годы познакомился на своей родине, в Анжере, с банкиром Бенуа (его называли Бенуа из Анжера). Он подвизался на бирже на улице Вивьен и в игорном доме мадам Сен‑Амарант, при этом использовал свою роль члена Комитета финансов. Делоне был особенно нужен банкирам, поскольку ему было поручено «преследовать виновных в оскорблении нации», иначе говоря, ведать политической полицией. Любовница Делоне (и другого депутата – Франсуа Шабо) мадемуазель Коинь служила горничной у некоей госпожи Аделаиды, основательницы «Братского общества обоих полов», которое посещал Эбер и где он встретился со своей будущей женой. Госпожа Аделаида была, видимо, секретным агентом прусского короля, и Делоне считали продавшимся пруссакам. Бенуа из Анжера поддерживал связи с английским банкирским домом «Бойд и Керр», явно выполнявшим какие‑то задания английского министерства иностранных дел. Входивший в эту же группу коррумпированных членов Конвента бывший пастор Жан Жюльен из Тулузы выполнял в Продовольственном комитете поручения крупного спекулянта аббата д’Эспаньяка. Наиболее заметным среди них был Шабо – бывший капуцин, автор широко известной агитационной брошюры «Катехизис санкюлота». Он тайно участвовал в попытках спасения короля, получив за это немалые деньги. Однако эти закулисные махинации Шабо были мало кому известны, а в глазах публики он оставался влиятельным монтаньяром. С осени 1793 г. Шабо стал решительно выступать против левого крыла якобинцев. Немало толков вызвал неожиданный брак Шабо с молоденькой сестрой банкиров Зигмунда‑Готлиба и Эммануила Фреев.

…Будем откровенны – мы не знаем, кем в действительности были братья Фрей, точнее, каковы были их подлинные занятия и планы в Париже осенью 1793 и весной 1794 г. Кое‑кто считал их иностранными шпионами или, во всяком случае, контрреволюционными заговорщиками. Но прямые доказательства отсутствовали. Много позднее историки – поклонники Батца, ссылаясь на обвинения властей, безоговорочно зачисляли братьев Фрей в число его помощников, пытаясь максимально расширить круг лиц, входивших в разведывательную сеть неуловимого барона. Левые историки, исходя из обвинений, выдвинутых против Фреев, также считали ведение ими крупных дел фактически свидетельством их тайной роли шпионов Австрии. Настораживала биография братьев Фрей – бесправные чешские евреи Добруска, они получили от императора Иосифа II дворянство и – за поставки в армию во время войны с турками – дворянскую фамилию Шенфельд. Осталось неизвестным, откуда у прежних бедняков взялось крупное состояние. Впрочем, может быть, и здесь неточно уяснена взаимосвязь событий – не было ли возведение в дворянство платой за какие‑то финансовые услуги, что вовсе не было редкостью в практике Венского двора.

А само стремление выходцев из третьего сословия попасть в ряды привилегированных еще ничего не говорило об их взглядах в годы революции, тому есть множество примеров, начиная с Жана‑Пьера‑Андре Амара, члена Комитета общественной безопасности, проводившего расследование дел дантонистов и эбертистов, включая и дело Фреев. Амар как раз накануне революции купил за большие деньги государственную должность, дававшую право дворянства, а, между прочим, Амар отнюдь не был политическим хамелеоном. Но к этому мы еще вернемся. Здесь же пример Амара приводится только для доказательства того, что компрометирующие данные, выдвигаемые против Фреев, сами по себе еще ничего не доказывают. Более того, они скорее говорят против предположения, что оба банкира были австрийскими агентами: ведь посылать в Париж людей, о которых было заведомо известно, что они пользовались благосклонностью императора, значило проявлять такой дилетантизм и легкомыслие, которые вовсе не были отличительными чертами австрийской секретной службы. Да и путешествие самих Фреев в Париж, выдача своей шестнадцатилетней сестры замуж за Шабо, получившего большое приданое жены, готовность на любой риск – говорило бы о редкостном самопожертвовании Фреев ради интересов австрийской разведки. В принятии новоявленными австрийскими дворянами фон Шенфельд фамилии Фрей (свободные) также не было ничего необычного для того времени.

Одним словом, мы остаемся лишь в области предположений, и, учитывая нравы и психологию эпохи, можно с равным правдоподобием рассматривать братьев Фрей и как австрийских шпионов, и как многочисленных тогда в буржуазных кругах энтузиастов, усвоивших идеи просветителей, видевших в революции начало осуществления этих идеалов и вместе с тем в практических делах никак не забывавших о своих денежных интересах, забота о которых – до якобинского периода – вообще не считалась малосовместимой с проповедью революционных идей[1].

Сказанное о братьях Фрей можно в целом отнести к целой группе иностранцев, которых прежде всего в интересах «амальгамы» включили в число обвиняемых на процессах эбертистов и дантонистов, но занятие которых шпионажем отнюдь не было доказано. Как бы то ни было, «австрийский» брак Шабо сделал его особо уязвимым для обвинений со стороны политических противников. И когда поползли слухи о фальсификации декрета Конвента, касающегося ликвидации Ост‑Индской компании, Шабо попытался спасти себя доносом на своих сообщников…

Уже знаменитый демократический историк прошлого века Ж. Мишле писал про дело о ликвидации Ост‑Индской компании, что «это странное дело становится тем более таинственным, чем более размышляешь о нем». По его мнению, компания должна была понимать, что преступление, т. е. подкуп депутатов ради фальсификации доклада Конвенту, не сможет принести ей никакой пользы. «Были ли банкиры такими глупцами, чтобы бросать деньги на дело, которое могло привести к столь мимолетному и столь сомнительному результату?»[2] Французский историк А. Матьез считал, что дело Ост‑Индской компании, или «дело Шабо», «является ключом к политическим процессам периода, начиная с осени 1793 г. и кончая переворотом 9 термидора». Пролог этого дела датируется достаточно точно – последними днями сентября 1793 г.

Во второй половине прошлого века консервативный немецкий историк Г. Зибель во втором томе его широко известного труда «История революционного времени»[3] приводит содержание одного интересного архивного документа, который по каким‑то причинам во Французском национальном архиве затерялся, и попытки его розыска в наши дни окончились, видимо, неудачей[4]. Из этого документа (он хранился в архивном фонде Комитета общественного спасения, составленном в конце ноября 1793 г. и озаглавленном «Заговор Эбера») явствует следующее. В конце сентября 1793 г. состоялась важная встреча Робеспьера с бывшим секретарем Дантона, влиятельным депутатом Конвента Фабр д’Эглантином. Против Фабра давно уже существовали подозрения в коррупции – второстепенный поэт, он явно не мог заработать литературным трудом немалые суммы, которые оказались в его распоряжении. Один из не благоволивших к нему историков, Л. Жакоб, напоминал уже в заголовке биографии Фабра о том, что того именовали «главой мошенников», и полагал, что он был основным виновником всего дела, связанного с Ост‑Индской компанией[5].

Однако в сентябре 1793 г. Фабр еще сохранял некоторое доверие, если не расположение Робеспьера, который советовался с ним по сложным финансовым вопросам. (Через месяц, 25 октября, Конвент принял по проекту Фабра революционный календарь, что также свидетельствовало о его влиянии в кругах депутатов.) В составленном в начале декабря меморандуме для члена Комитета общественной безопасности Амара Фабр д’Эглантин датировал эту встречу с Неподкупным 25 или 27 сентября. Фабр заявил тогда Робеспьеру, что Эбер составил план постепенного уничтожения Конвента, отправив на эшафот враждебных ему или пользующихся влиянием депутатов – сначала 73 прежних сторонников жирондистской партии, потом Дантона и его единомышленника Лакруа и, наконец, самого Робеспьера. Это должно было к тому же унизить Конвент в глазах народа, сплотить санкюлотов вокруг эбертистов как инициаторов ввведения максимума и при участии послушной им «революционной армии», созданной для поддержания «максимума» и реквизиций, а также с помощью сторонников «крайних» революционеров в военном министерстве и Якобинском клубе захватить власть.

Этот документ, очевидно, не был известен А. Матьезу. Он приводит написанные Фабром уже после его ареста показания, в которых прямо указывает, что разоблачил заговор «за два месяца» до того, как это сделал Шабо. Донос Шабо, как мы увидим, был сделан 14 ноября. Матьез полагал, что Фабр ошибся и имел в виду его заявление членам комитетов общественного спасения и общественной безопасности, составленное примерно 10 октября[6] (иначе говоря, вместо двух месяцев получается немногим более месяца, а если иметь в виду встречу Фабра с членами комитетов, когда и было сделано разоблачение, состоявшуюся в середине октября[7], то как раз ровно месяц). Однако Фабр, видимо, не ошибся: стремясь подчеркнуть свои заслуги, он несколько передвинул время своего первого «разоблачения», отнеся его к середине сентября, тогда как в действительности его следует датировать, как мы уже знаем, 25 или 27 сентября.

…Итак, в числе роялистских агентов прозвучала фамилия Жака‑Рене Эбера, издателя широко популярной среди санкюлотов газеты «Пер Дюшен» («Отец Дюшен»), наиболее известного идеолога левого крыла якобинцев, заместителя главы прокурора‑синдика Парижской коммуны (муниципалитета) Пьера Гаспара Шометта. Сделаем сразу оговорку. Кем бы ни был на деле Эбер, он, как подчеркивал один новейший французский историк, являлся в то время глашатаем, рупором санкюлотов, народных низов Парижа[8].

Видные прогрессивные ученые, включая А. Собуля, не без основания предлагали сосредоточиться на том, что говорил «Отец Дюшен», оставляя в стороне задние мысли, которые мог иметь при этом его издатель. Вероятно, это самое правильное, если заниматься социально‑политической историей периода Революции. Но такая позиция, разумеется, неприемлема, если ставить целью освещение истории закулисной стороны политических процессов в революционные годы.

Эбер, богатевший благодаря доходам от своей издательской деятельности, всем образом жизни напоминавший преуспевающего нувориша, имел мало общего с созданным им литературным героем, печником отцом Дюшеном, который должен был представлять обобщенный образ плебейского выходца из низов, патриота‑революционера, плоть от плоти парижской санкюлотерии. Надо оговориться, что в самом таком отстаивании интересов народной массы, подчеркнуто оставаясь вне ее, не было ничего отличавшего Эбера от других вождей якобинцев, от Робеспьера или Сен‑Жюста, если взять наиболее известные примеры. Но ведь они в своих речах и статьях и не надевали личину человека из народа, как это делал Эбер. Он обращался к санкюлотской массе от имени отца Дюшена, тщательно воспроизводя стиль речи парижского плебейства, его склонность не стесняться в выражениях, к подозрительности или прямому недоверию ко всем богатым и власть имущим.

Несомненно, что для Эбера это была лишь удобная маска. Достаточно сказать, что одновременно со своей знаменитой газетой «Отец Дюшен» Эбер с 1791 г. и до своей гибели издавал еще одну – «Журналь дю суар», в которой совершенно отсутствует плебейский жаргон папаши Дюшена (это относится и к его брошюрам, выпускавшимся по разным поводам). Но, отбросив стиль, зададимся вопросом: насколько «Отец Дюшен» выражал подлинные взгляды Эбера, а не те, которые тот высказывал, чтобы завоевать себе популярность среди санкюлотов? А если это была только маскировка революционности, то осуществлялась она Эбером лишь ради приобретения влияния и коммерческого успеха для своего издания (и то и другое было вполне достигнуто) или же прежде всего для использования завоеванного политического авторитета?

…Робеспьер лишь принял к сведению разоблачения, которые сделал Фабр во время их беседы. А 12 или 13 октября Фабр потребовал, чтобы его выслушали 10 депутатов, включая Робеспьера и Сен‑Жюста, из числа членов комитетов общественного спасения и общественной безопасности. Фабр обвинил во взяточничестве и интригах Проли, Перейра (оба иностранцы), Дефье, Дюбисона, а также в попустительстве им со стороны Шабо, Жюльена и Эро де Сешеля. Фабр напомнил, что Проли, Перейра и Дюбисон были посланы жирондистами с миссией к генералу Дюмурье накануне его предательского перехода на сторону неприятеля, а потом продолжали свои интриги среди патриотов. Не странно ли, что Проли сует нос во все дела, не имеющие к нему никакого отношения? Почему Проли и Дефье, изображающие из себя рьяных патриотов, неизменно оказывались сподвижниками подозрительных и опасных иностранных банкиров? Не странно ли, что эта четверка знала все секреты правительства за две недели до того, как о них становилось известным Конвенту? Как они могли заранее предсказывать назначения на важные государственные посты? Продолжая задавать эти и подобные им вопросы, Фабр обрушился особо на члена Комитета общественного спасения Эро де Сешеля, обвиняя его в потворстве Проли, в выдвижении непроверенных обвинений против Дантона, в содержании частного «бюро с восьмьюдесятью сыщиками», что одно это доказывает его роль как главаря заговора… (как раз в это время Эро де Сешеля заподозрили в выдаче агентам главы роялистской разведки, а значит, вражеским правительствам всех секретных решений Комитета общественного спасения, что, к слову сказать, не соответствовало действительности)[9].

Что же дает сравнение первого «разоблачения» Фабра 25 или 27 сентября, сделанного только для одного Робеспьера (по позднейшему утверждению Фабра, еще и для Сен‑Жюста), со вторым, которое выслушали десять членов обоих комитетов? Во втором заявлении Фабра исчезло имя Эбера. То же самое относится и к резюме обвинений, составленному Фабром для Амара, которому было поручено расследование «дела Шабо» (оно было опубликовано Матьезом). Робеспьер 16 октября, после казни Марии‑Антуанетты и всего через несколько дней после заслушивания (13 октября) Конвентом дела Ост‑Индской компании и второго заявления Фабра, узнал о передаче за границу секретной информации о действиях Комитета общественного спасения. Неподкупный был готов подозревать в этом Эро де Сешеля, от которого он хотел отделаться по ряду причин, но не вступать в конфликт с Коммуной, возглавлявшейся тогда Шометтом и Эбером. Видимо, позиция Робеспьера была известна Фабру, отсюда и его умолчание об Эбере. Сведения, сообщенные Фабром, могли укрепить Робеспьера в подозрении, что некоторые из агентов Питта действуют под маской «крайних» революционеров и вертят такими дезориентированными лицами, как Эбер, натравливают патриотов друг на друга. Ему казалось, что такими агентами являются Дефье, Перейра, Проли, Дюбисон – активные участники кампании дехристианизации, развернувшейся в ноябре и могущей настроить массу верующих (особенно крестьянства) против республики. Возможно, Неподкупный был совсем недалек от истины.

10 ноября Шабо и Базир повторили в Конвенте заявление Фабра, не называя, однако, никаких имен. В этой связи был принят декрет, запрещающий подвергать аресту депутатов до того, как они будут выслушаны на заседании Конвента. В ответ, выступая в Якобинском клубе, эбертисты утверждали, что цель декрета – спасти 73 жирондиста, повернуть вспять развитие революции, и потребовали расследовать поведение Шабо. После этого Конвент 12 ноября отменил декрет, принятый за два дня до этого. Вместе с тем 10 ноября дантонист Фелиппо потребовал, чтобы члены Конвента представили отчет о своих доходах и принадлежащей им собственности. По мнению некоторых историков, закулисным вдохновителем демарша Фелиппо был сам Батц, который хотел дать понять Шабо, что он «раскрыт». Напрасно встревоженный Базир выступил против этого предложения: «Не заглатывайте с такой поспешностью крючок, который нам подбрасывают злодеи с целью растерзать одного за другим». Не начал ли один из подкупленных депутатов догадываться о плане Батца? 13 ноября в Якобинском клубе Базир напал на Эбера, потребовавшего исключения Шабо из клуба. А на следующий день, 14 ноября, чувствуя неминуемость близкого разоблачения, депутат Шабо попытался спасти себя, явившись к Робеспьеру и выдав ему своих сообщников. Себя же бывший капуцин представил участвовавшим в финансовых махинациях и в политическом заговоре с единственной целью – передать врагов Республики в руки правосудия.

А. Матьез, который посвятил специальное исследование делу Ост‑Индской компании, в своей другой работе «Французская революция» так суммировал содержание показаний Шабо, сделанных им при свидании с Робеспьером. Шабо рассказал, что барон де Батц и его агент банкир Бенуа подкупили Делоне и Жюльена из Тулузы, чтобы поживиться за счет Ост‑Индской компании, и передали ему 100 тыс. ливров для подкупа Фабра д’Эглантина, но он, Шабо, не выполнил это поручение; Батц давал взятки также эбертистам, дабы те оговаривали депутатов, которых он старался подкупить. Шабо намекал, что Эбер, Дюфурни и Люлье, обвинявшие Шабо, являлись агентами Батца. Этот последний, если верить Шабо, стремился не только обогатиться. Он желал низвергнуть Республику, обесчестить депутатов, которых сначала подкупал. Его заговор имел два ответвления: подкупленные – Делоне, Бенуа, Жюльен из Тулузы – и клеветники, представленные эбертистами. Батц уже ранее пытался спасти королеву. Шабо обвинял Эбера в том, что тот приказал перевести Марию‑Антуанетту в Тампль по просьбе бывшей графини де Рошуар. Революционные меры эбертистов, по уверению Шабо, были средством привить народу отвращение к революции и толкнуть его на мятеж.

О беседе Робеспьера с Шабо известно со слов обоих участников этого свидания. Робеспьер порекомендовал неожиданному гостю немедля повторить его разоблачения перед соответствующими властями – иначе говоря, перед Комитетом общественной безопасности, которому и передать 100 тыс. ливров, полученных от Батца. Шабо со своей стороны в последующих заявлениях неоднократно утверждал, что при встрече Робеспьер потребовал от него «щадить патриотов», т. е. Эбера и Фабра д’Эглантина. Враждебность Робеспьера к Шабо была, несомненно, результатом махинаций этого депутата‑дантониста, о которых Неподкупный знал от Фабра д’Эглантина, пытавшегося отмежеваться от своих сообщников. Вместе с тем, будучи дантонистом, подобно Шабо, Фабр всячески пытался приписать участие в злоумышлениях против революционного правительства также лидерам эбертистов. Впрочем, разделяя ненависть Шабо к Эберу, Фабр до поры до времени умело скрывал ее от Робеспьера и даже советовал не трогать издателя «Отца Дюшена».

Робеспьер, помимо нежелания вносить раскол между революционным правительством и Коммуной, мог сомневаться в сведениях, сообщенных ему Шабо. Как уже отмечалось, Шабо в своем доносе говорил о плане оклеветать и подкупить членов Конвента, как его побуждали дать взятку Фабру, но он, Шабо, якобы взамен этого принес переданные ему 100 тыс. ливров в Комитет общественной безопасности. Робеспьер счел это сообщение доказательством плана натравить различные группы монтаньяров друг на друга, который, видимо, действительно лелеял Батц. Иными словами, этот план не казался химерой такому проницательному политику, каким несомненно был Робеспьер. Вероятно, он уже тогда счел Батца главой заговорщиков, тогда как комитеты в целом стали серьезно смотреть на действия барона только весной 1794 г.[10]

Шабо, конечно, свидетель, не заслуживающий особого доверия, тем более что незадолго до этой встречи с Робеспьером он подвергался резким нападкам со стороны Эбера и Дюфурни, которых изображал роялистскими агентами. Проверить утверждения Шабо непросто. Сохранилось более трех десятков писем Шабо из тюрьмы, адресованных Робеспьеру, Дантону и Комитету общественного спасения. Но это лишь часть из них. Некоторые протоколы допросов Шабо исчезли, по крайней мере их не видели с 1795 г. Однако это лишь означает, что утверждения Шабо нельзя принимать за чистую монету, если не имеется подтверждения из других независимых источников. Ошибкой было бы и просто отбросить их, тем более что они были приняты всерьез революционным правительством. А. Матьез первоначально, в 1920 г., писал, что Шабо пытался отвлечь внимание от реальной финансовой аферы разоблачением мифического политического заговора. Однако через четыре года Матьез пришел к прямо противоположному выводу, считая, что в действительности имело место и то и другое[11].

Хотя атаки эбертистов против революционного правительства осенью 1793 г. не увенчались успехом, эбертисты оставались нападающей стороной. Октябрь и первая половина ноября 1793 г. прошли под знаком резких выступлений Эбера против сторонников Дантона – переметнувшихся в его лагерь Шабо и Базира, Тюрио, Фрерона и Барраса, Делакруа и Лежандра. Это наступление встречало слабый отпор дантонистов, часть из наиболее влиятельных лидеров которых, включая самого Дантона, находилась вне Парижа. Сохраняли молчание и остававшиеся в столице Демулен и Фабр д’Эглантин. Впрочем, последний, как мы убедились, втайне действовал. Робеспьер, по крайней мере до конца 1793 г., пытался предотвратить прямую конфронтацию группировок внутри Горы. Он ничего не предпринял в связи с доносом Фабра на Эбера, вместе с тем защищая первого от нападок со стороны издателя «Отца Дюшена». Лишь после того, как из показаний Делоне стало известно о роли Фабра в фальсификации декрета о ликвидации Ост‑Индской компании, он был арестован 12 января 1794 г.

Робеспьер в это время надеялся избежать разрыва и с Дантоном, хотя в руки Неподкупного попал переводной вексель английского министерства иностранных дел, выписанный, видимо, на имя Дантона. Робеспьер оставил этот вексель в своих бумагах, где он был обнаружен уже после 9 термидора. И Шабо, и Базир утверждали, что Делоне и Бенуа вовлекли Дантона и близких к нему Делакруа, Паниса и Робера в различные финансовые спекуляции. Вдобавок Шабо уверял, что Бенуа, которого Дантон, будучи министром юстиции, дважды посылал с секретными поручениями, являлся роялистским агентом. Шабо еще до ареста обо всем рассказал дантонисту Куртуа для передачи Дантону (может быть, это и послужило толчком для возвращения Дантона в Париж во второй половине ноября 1793 г.)[12].

[1] Bluche F. Danton. P., 1984. P. 392; Scholem G. Du frankisme au jacobinisme. La vie de Moses Dobruska anas Franz Thomas von Schonfeld alias Junis Frey. P., 1981.

[2] Michelet J. Histoire de la Révolution, livre XV. Ch. IV.

[3] Sybel H. Geschichte der Revolutionszeit. Bd II.

[4] Letapis A. A. de. La conspiration de Batz… P. 27.

[5] Jacob L. Fabre d’Eglantine, «chef des fripons». P., 1946. P. 253.

[6] Mathiez A. La conspiration de l’etranger. P. 15.

[7] Ibid. P. 12.

[8] Annales historiques de la Révolution française. Janvier – mars. 1980. N 239. P. 159.

[9] См. об этом также в другой книге автора: Пять столетий тайной войны. М., 1985.

[10] Hampson N. The Life… P. 237–238.

[11] Mathiez A. Un procès de corruption sous la Terreur; L’affaire de la Compagnie des Indes. P., 1920. P. 143; Idem. La Révolution Française. P., 1924. Vol. III. P. 104; Hampson N. François Chabot and His Plots //Transactions of the Royal Historical Society. L., 1976. 4th Ser. Vol. 26. P. 1.

[12] Hampson N. Danton. P. 141.