Жизнь большинства французов XVI века регулировалась нормами обычного, кутюмного права. Тем не менее право римское в этом столетии оказало огромное влияние на эволюцию «духа законов» французского общества. Одним из самых важных каналов этого влияния было редактирование местных кутюм юристами. Соединение двух разных правовых систем не могло не порождать конфликты. В работе над подобными казусами ученые правоведы – «юрисконсульты», как их именовали во Франции, – придавали французскому праву завидную гибкость.

Особый интерес представляет казус, произошедший с Шарлем Дюмуленом, признанным корифеем французской юридической мысли эпохи Ренессанса[1]. Его попытка отменить дарение, сделанное младшему брату, превратилась в настоящий юридический детектив.

Шарль Дюмулен (1500–1566) был юристом в пятом поколении, его предок Жан Дюмулен, королевский адвокат из бальяжа Мо, был аноблирован еще в 1391 году. Однако Шарль Дюмулен происходил из боковой ветви этого славного рода. Его отец, адвокат парижского Шатле, не обладал большими средствами, однако смог дать старшему сыну основательное образование. Обычное университетское обучение – степени магистра искусств в Париже и доктора гражданского права в Орлеане – дополнилось изучением канонического права в Пуатье. После небольшой стажировки в Шатле Шарль Дюмулен в 1525 году становится адвокатом Парижского парламента. Долгие годы он ежедневно посещал судебные заседания, общался с коллегами, обсуждая юридические тонкости судебных процессов. Ко второй половине 30‑х годов он уже слыл ученейшим юристом. Правда, младшие современники, воздавая должное его знаниям, делали примечательную оговорку, обычно опускаемую позднейшими биографами Дюмулена: «самый ученый из юрисконсультов был в то же время весьма слабым и неумелым адвокатом»[2]. Возможно, практической карьере Дюмулена вредили его личные недостатки, об одном из которых мы осведомлены – он говорил невнятно и порой заикался. Один раз раздраженный этим президент Парижского парламента Кристоф де Ту грубо оборвал его речь. На следующий день на дом к президенту явилась депутация адвокатов, потребовавшая извинений за то, что он оскорбил их всех, унизив их коллегу, обладающего такой ученостью, какой никогда не достичь самому де Ту[3].

Отец Дюмулена умер в 1529 году, и Шарль остался старшим в семье, состоявшей из его брата Ферри, который также стремился получить юридическое образование, и трех сестер (старшая из них к тому времени уже удалилась в монастырь). Недвижимое имущество семьи оказалось невелико, поскольку Жан Дюмулен вынужден был многое отдать за долги. Ядро составляла сеньория Миньо – старинное родовое гнездо к юго‑западу от Парижа на берегу речки Бьевр, близ важного центра современного «Большого Парижа» – Антони. Несколько не очень доходных земельных владений было разбросано в соседних фьефах.

Некоторое время Шарль Дюмулен выполнял обязанности главы семьи и распоряжался хозяйством, затем, после 1531 года, полностью отказался от имущества, причитавшегося ему по праву старшинства[4], и подарил сеньорию Миньо брату, а затем еще раз подтвердил свое дарение в 1535 году. Это был необычный поступок, коль скоро Шарль не уходил в монастырь, а оставался в миру. Но адвокат решил полностью посвятить себя ученым занятиям.

Из его собственных текстов и из описания биографа мы узнаем, что Дюмулен, освободившись от имущества, старался подражать жизни древних философов. Как только заканчивалось утреннее заседание суда, он спешил покинуть Дворец правосудия и торопился домой, чтобы работать в своем кабинете на общее благо. «Довольствуясь малым, он жил как школяр, лишая себя сладости публичных и частных бесед, дабы как можно больше трудиться, размышляя в одиночестве»[5]. Впоследствии он не раз отмечал, что отказывался от предложений получить должность или пенсион от какого‑нибудь могущественного вельможи, опасаясь, что это отвлечет его от научных занятий и вынудит поступаться совестью, давая советы в плохих делах. Основным источником существования в тот период были гонорары за консультации, с которыми к нему обращались парижские и особенно провинциальные юристы. В 1538 году вышли комментарии Дюмулена к первому разделу Парижской кутюмы. В посвящении королю Дюмулен сообщает, что он, взяв за образец Боэция, который составил сумму всех наук и искусств, посвятил всего себя систематическому перетолкованию кутюмов с позиций римского права во имя общего блага[6]. Дабы максимально способствовать своими занятиями общему благу, он вел отшельническую жизнь и даже отказался от модной в ту пору бороды а‑ля Франциск I, чтобы не тратить время на ее расчесывание[7].

В переиздании трактата «Советы Александра», предпринятом в 1561 году, он воспроизводит беседу с Франсуа де Монтононом, своим соседом, а после одним из президентов Парламента. Сосед удивлялся, что адвокат возвращается из Дворца в час дня, а Дюмулен отвечает: «Там адвокаты‑консультанты, отошедшие от дел или не занятые процессами, ведут досужие беседы, и так проходит вся их жизнь». Дюмулен, по его словам, удаляется, дабы работать над книгами, и его мир – это его кабинет[8]. В других своих трудах он сообщал, что любое развлечение или беседа воспринимались им как пустая трата времени, наносящая ущерб общему благу. Поэтому он сильно возмутился, когда муниципалитет, в связи с угрозой Парижу со стороны императорских войск в 1536–1537 годах, обязал его участвовать в выплате денег на срочные военные расходы. Дюмулен ходатайствовал об освобождении от этого сбора, ссылаясь на бедность и на свои заслуги, а затем с негодованием вспоминал об этом в предисловии к одному из своих сочинений: «Как можно заставить платить того, кто расстался со своим имуществом, дабы всего себя посвятить общественной пользе?»[9]

Однако ни репутация, ни слава не приносили адвокату богатства. Финансовые дела были расстроены, от напряженного труда испортилось и здоровье. Дюмулен все чаще болел. Друзья посоветовали ему жениться. В своих комментариях к каноническому праву (на слово «Uxor», «Супруга») он признается в своих сомнениях по поводу женитьбы[10]. В 1538 году он, вняв советам друзей, женился на Луизе де Бельдон, дочери секретаря (greffier ) одной из парламентских палат. Позднее он объяснял, что женился «не из похоти и не из корысти, но для отдохновения и для поддержания домашнего очага во время занятий»[11].

Скромного приданого хватило, чтобы рассчитаться с долгами, накопившимися за годы отшельнической жизни. Мне удалось обнаружить в парижском центральном хранилище нотариальных минут несколько его актов покупки (конституирования) рент[12]. Возможно, именно эти операции послужили толчком к написанию двух трактатов о природе рент – «Tractatus de usures» и «Labyrintis de eo quod interest»; работа над ними началась в 1542 году. В этих трактатах он затронул чрезвычайно важные для своего времени вопросы. Французский исследователь Бернар Шнапер полагал, что Дюмулен первым подошел к новой концепции коммерческого кредита[13].

До сих пор мы следовали за биографами, которые опирались на сведения, рассыпанные по текстам самого Дюмулена. В юридических комментариях он часто приводил примеры из собственной жизни и склонен был рассказывать о себе в предисловиях и посвящениях, которыми предуведомлял свои книги. Поэтому биографы и даже авторы словарных статей о Дюмулене не могли обойти молчанием историю его конфликта с братом, конфликта, превращенного самим же правоведом в классический юридический казус.

Я же заинтересовался этой историей, когда работал с таким источником, как «Инвентарь регистров инсинуаций Парижского Шатле»[14]. Согласно ордонансу Франциска I, изданному в 1539 году в Виллер‑Котре, нотариальные акты дарений недвижимого имущества обретали полную юридическую силу лишь после их «инсинуации» – записи в книгах суда первой инстанции. Для столицы таким судом был Шатле. Наряду с разнообразными актами дарения в книгах регистрировались и редкие случаи отмены (ревокации) ранее сделанных дарений. 7 января 1550 года в книге инсинуаций Шатле были зарегистрированы сразу два акта Шарля Дюмулена[15].

В первом акте, датированном 29 июня 1547 года, он рассказывает о том, что еще в 1531 году уступил своему брату Ферри Дюмулену сеньорию Миньо, в свое время подаренную ему их покойным отцом, а также передал брату все документы на право владения унаследованным родительским имуществом. Он ничего не оставил себе, но между ними было договорено, что два других фьефа[16] будут зарезервированы для того, чтобы выдать замуж их младшую сестру (две другие уже находились в монастыре). Шарль Дюмулен поясняет, что «в то время он не имел ни малейшего намерения жениться и заводить детей, но лишь продолжить занятия, чтобы перетолковать и прокомментировать как кутюмы, так и гражданское право…», однако позже случилось так, что у него появились многочисленные родные и законные дети. И если бы тогда он мог это предвидеть, он никогда не стал бы действовать в ущерб своему потомству. К тому же после смерти отца он содержал брата в школах, содействовал получению им степени лиценциата права и на свои деньги ввел в адвокатское звание. Поэтому дарение, сделанное ранее брату Ферри, им теперь отменяется «по праву решения» (en droict jugement ) и переадресуется в пользу детей Шарля Дюмулена. От лица малолетних детей дарственный акт подписала их мать Луиза де Бельдон. Дети же не должны при этом требовать от Ферри Дюмулена чего‑либо сверх сеньории Миньо.

Таким образом, Дюмулен полагал, что рождение «законных и родных» детей (то есть рожденных в законном браке, а не усыновленных) – достаточное основание для отмены своего прежнего дарения. Как показывает опыт работы с нотариальными актами, формулировка en droict jugement указывает на то, что составитель выходит за рамки обычного права, но вместе с тем считает свое решение юридически обоснованным и предполагает обоюдное согласие сторон. В данном случае путь к компромиссу с братом оставался открытым.

Следующий документ был составлен год спустя. Он датирован 7 августа 1548 года и, повторяя основные положения предыдущего акта, вносит в него существенные дополнения. Уточнялось, что сеньория была передана в виде «простого дарения» (purement et simplement ) и что после смерти отца Шарль Дюмулен на правах старшего в семье выкупил все ренты и выплатил долги, оставшиеся от отца, и в течение трех лет содержал своего брата в «Орлеанских школах»[17], а затем содержал, одевал и кормил его в своем доме. Но Ферри Дюмулен оказался «вопиюще неблагодарен, распускал порочащие ложные слухи о своем брате, возводил на него многие злостные неправды, повергая его в отчаяние и меланхолию, стремился отвратить от него друзей. Под ложным предлогом он изъял у него документы (lettres et tiltres ) на владение землей и продал имущество, которое предназначалось для приданого сестре, отрицая все имевшиеся ранее договоренности». Более того, во время судебных заседаний 2 мая и 3 августа 1548 года он сам предъявил Шарлю встречный иск. Поэтому Шарль составил новый акт, требуя отмены дарения «по причине неблагодарности», и попытался вернуть уже не только земли, но и средства, израсходованные на обучение неблагодарного брата и введение его в должность.

Следует отметить, что в регистрах парижского Шатле, как и в публикации начала прошлого века, акты были записаны в обратной последовательности. Это породило заблуждения у многих, кто писал об этой истории, в том числе и у такого знаменитого историка права, как Франсуа Оливье‑Мартен[18].

За год, прошедший со времени составления первого акта, Шарль Дюмулен изменил тактику. С защиты прав законных детей акцент переносится на неблаговидные деяния мэтра Ферри Дюмулена, оттеняемые добродетелями составителя акта. Что же произошло между двумя датами?

Итак, к 1547 году у Шарля родилось трое детей, а также потребовались деньги для обустройства будущего его сестры Жанны. По словам Шарля Дюмулена, он тогда сумел выделить ей в приданое 1400 ливров и обеспечить двум другим своим сестрам‑монахиням по 25 ливров ежегодного пенсиона[19].

По всей видимости, составляя свой первый акт ревокации от 29 июня 1547 года, Шарль Дюмулен еще не потерял надежду получить от брата подаренное ему имущество. Составив документ, 7 декабря 1547 года Шарль отправил его в королевскую канцелярию и получил высочайшее соизволение отменить прежнее дарение[20]. Однако письма, выдаваемые канцелярией (будь то легитимация детей, натурализация иностранцев, акты помилования или отмена сделанных прежде дарений), обретали законную силу лишь после того, как они регистрировались Парламентом, проверявшим соответствие королевской милости букве закона. Эта процедура называлась «энтеринация» (entérinement можно перевести как «ратификация»).

И на этом этапе Шарля Дюмулена ждал неприятный сюрприз. Документов на владение сеньорией Миньо он предъявить не мог – Ферри, по версии Шарля, заранее отобрал их «под ложным предлогом»[21]. Это было первое важное упущение. Кроме того, если мы сопоставим дату составления документа (29 июня 1547) с датой его регистрации в Шатле (7 января 1550), то обнаружим серьезное нарушение предписаний ордонанса Виллер‑Котре, отводившего для регистрации четырехмесячный срок. Уже одно это делало формально незаконным акт ревокации к моменту его рассмотрения в Парламенте. Любой опытный прокурор должен был указать истцу на этот просчет[22].

Но ахиллесовой пятой первого акта ревокации оказалось другое обстоятельство. Составляя его, Дюмулен, по‑видимому, ориентировался на закон si unquam [23] императора Константина, согласно которому дарения подлежат отмене в случае рождения родных и законных детей (отсюда в акте отмены Дюмулен подчеркивает именно это качество своих детей, чего обычно не делается в остальных актах, зарегистрированных в Шатле)[24]. Следует заметить, что в законе императора Константина говорилось о возможности отмены дарений, адресованных вольноотпущенникам. Именно в этом случае щедрость дарителя не должна была идти во вред его потомству. Однако эта оговорка игнорировалась юристами XV–XVI веков. Но Дюмулен то ли по забывчивости, то ли умышленно не упомянул, что в 1535 году то же самое дарение сеньории Миньо было подтверждено им по случаю свадьбы своего брата Ферри. А это уже в корне меняло дело. Имущество, переданное по случаю заключения брака, пользовалось особой защитой кутюмного права, и кому как не Дюмулену, лучшему толкователю кутюм, было это знать. Пожалуй, приведенная выше оценка Дюмулена, сделанная Луазелем в «Диалоге об адвокатах Парижского парламента», была справедливой.

Вот мнение об этом деле младшего современника Дюмулена и признанного авторитета в вопросах судебной практики Жана Папона:

Адвокат Парламента, превосходящий всех своими знаниями, передал все свое имущество своему брату по брачному контракту….затем поменял мнение и раскаялся в свершении дарственной. Он стал искать средства отменить сей акт. Ему посоветовали жениться, что он и сделал и завел детей. [Папон остается глух к усилиям Дюмулена создать свой идеализированный образ аскета, борца за общественное благо.] ‹…› Его указанный брат выдвинул в противовес весьма важные причины: ‹…› что указанный Дюмулен объявил во всеуслышание о своем желании даровать все свое имущество брату, дабы хорошо его женить… И что, веря этим словам, он нашел женщину, на которой и женился[25], и без данного обещания свадьба никогда бы не состоялась, и что, исходя из этой щедрости, он выделил солидный дуэр[26] своей супруге. И что отмена дарения была бы обманом и непростительным мошенничеством, свершенным по отношению к браку, который является таинством, честью и божественным установлением[27].

Закон si unquam говорил об отмене только «простых дарений» (pures et simples ), а вовсе не тех, что были сделаны с целью вознаградить или отметить какое‑нибудь событие. По всей видимости, сопротивление Ферри Дюмулена в этом процессе было организовано достаточно продуманно. Он вчинил встречный иск по поводу растраты материнского наследства Шарлем Дюмуленом в период несовершеннолетия Ферри, потребовал от Шарля отчета об опеке, отрицал наличие каких‑либо устных договоренностей.

Помимо самого мэтра Ферри Дюмулена против отмены дарения выступил с иском и влиятельный советник Парламента Николя Юро. После смерти Маргариты Майар, жены Ферри, он был назначен опекуном их несовершеннолетних детей и отстаивал в суде их интересы, поскольку сеньория Миньо как дуэр покойной матери принадлежала именно детям.

Папон отмечает всю деликатность проблемы, но в целом согласен с аргументацией Ферри. Согласно парижским обычаям, дарения, сделанные по случаю женитьбы (par la vraye cause de nopces ) сообразно приданому жены, не отменяются даже после появления детей у дарителя, тем более если собственность эта находится под ипотекой и без нее имущества мужа не хватит на обеспечение дуэра, соответствующего приданому.

Сам же Шарль Дюмулен включился в борьбу за отмену дарения в свойственной ему манере. Он написал два трактата о дарениях, сделанных в виде брачного контракта и в виде завещания[28], причем в параграфе 64 первого трактата настаивал, что рождение наследника у дарителя служит достаточным основанием для отмены сделанного ранее дарения, даже если оно связано с брачным контрактом.

После ряда судебных заседаний весны – лета 1548 года Шарль Дюмулен решает изменить свою тактику. Не отказываясь от апелляции к закону si unquam, он обращается к более эффективному и более эффектному закону Юстиниана si totas (L. 10. Cod. de revocandis donationibus. Inst. De donat. § 2), согласно которому дарения могут отменяться в том случае, если одариваемый проявляет неблагодарность: угрожает жизни дарителя, порочит его честь или отказывается выполнить записанные или устные обязательства, взятые на себя при получении дара. Все признаки неблагодарности были подчеркнуты во втором акте Дюмулена. Пафос второго акта был не просто фигурой речи. Описывая свои чувства – расстройство, отчаяние и меланхолию, автор ставил вопрос о прямой угрозе своей жизни в результате действий брата, коль скоро меланхолия (разлитие черной желчи) считалась, согласно гуморальной теории, опаснейшей болезнью[29]. Причем эти условия отмены дарения не противоречили Парижской кутюме и полностью были в нее включены[30].

Борьба продолжалась. Шарль Дюмулен зарегистрировал, наконец, свои ревокации в Шатле, вчинил еще один иск о возмещении судебных издержек за срыв «этиринации» документа, выданного королевской канцелярией. Противоположная сторона, по‑видимому, старалась использовать факт оммажа, уже принесенного Ферри за оспариваемые сеньорию и фьефы. За время следствия накапливалась масса побочных исков, причем каждое действие одной из сторон порождало встречные претензии другой. 31 декабря 1549 года сторонам было предложено решить дело «без установления конечной истины по поводу исков, взаимно вчиненных мэтрами Шарлем и Ферри Дюмуленами, и без вытекающих последствий». Но дело продолжалось. За это время Шарль Дюмулен написал четыре трактата, посвященных этому процессу, – два по юридическому существу отмены дарений, два по вопросам процедуры судопроизводства. Как можно убедиться, таков был метод работы Дюмулена‑старшего: свершая то или иное юридическое действие, он при этом пускался в рефлексию, соотносил свои поступки с нормами римского права и с кутюмами, и в результате появлялось новое сочинение. На его стороне были авторитет если не лучшего, то одного из лучших юристов, королевский фавор, общественное мнение, хорошо информированное о данном процессе не только из его трактатов, но и из предисловий к другим книгам. Ведь предисловия, в отличие от самих юридических трудов, писались по‑французски и были доступны более широкому кругу читателей.

Так, Шарль Дюмулен добился от короля комплексной привилегии, датированной 1 января 1552 года[31], на издание своих сочинений последних лет. Вместо привычной лапидарной формы явно с подачи самого Дюмулена в тексте перечисляются его заслуги,

заключающиеся в том, что за 30 лет, на протяжении которых он пребывал в звании адвоката указанной курии, он прилагал усилия к соединению теории с практикой во имя благой и настоятельной преданности общественному благу, продвижения и развития образованности и облегчения науки права и судопроизводства…[32]

Среди прочих его успехов – комментариев к некоторым провинциальным кутюмам, трактатов о дарениях, о стиле парламента – там указаны его сочинения о правах французской короны и «Комментарии к Эдикту о малых датах». Этот трактат Шарля Дюмулена сыграл важную роль в истории всего королевства и стал поворотным моментом в биографии адвоката, покончив с его статусом «кабинетного ученого».

Папа Юлий III (1550–1555), получив папскую тиару при поддержке французов, неожиданно занял позицию, резко враждебную интересам французского короля в Италии. Генрих II ответил пересмотром привычного порядка распределения церковных бенефициев и отправки аннатов в Рим. Шарль Дюмулен, за которым уже прочно закрепилась слава специалиста по согласованию разных систем права (он слыл знатоком обычного права, римского права, королевских ордонансов, процессуальных норм), взялся за проблему соотнесения норм канонического права с остальным действовавшим в стране законодательством. На конкретном примере спора о «малых датах», относящегося к срокам и формам замещения вакантных бенефициев, Дюмулен защитил права французской церкви и права короля от «узурпации» со стороны римского папы. Но он пошел дальше: из его текстов следовало, что право верховенства в делах галликанской церкви издавна принадлежало королям Франции и должно быть восстановлено. Его «Комментарии к Эдикту о малых датах» (1552) имели большой резонанс благодаря написанному по‑французски тексту пространного посвящения королю.

Дюмулен мог в данном случае действовать по собственной инициативе, он давно тайно склонялся в пользу реформированной религии, и отношение к Риму у него было сугубо отрицательным. Но он мог взяться за эту проблему и по указанию тех людей из королевского окружения, кто отвечал за итальянское направление королевской политики, – либо самого коннетабля Монморанси, либо государственного секретаря Жана Дютье. Правительство Генриха II тем самым наглядно показывало папе Юлию III, что его дальнейшая антифранцузская политика приведет к чему‑нибудь вроде «Акта о супрематии» по английскому образцу. Весной 1551 года заговорили о созыве национального собора галликанского духовенства для «реформирования злоупотреблений» церкви во Франции[33]. Насколько далеко в этом конфликте мог зайти «христианнейший король», осталось неизвестным: Святой престол, приняв этот сигнал, пошел на уступки. В этом была немалая заслуга Шарля Дюмулена. Именно тогда коннетабль Монморанси сказал королю, представив ему книгу нашего адвоката: «Сир, Ваше Величество не смогло с тридцатью тысячами человек принудить папу Юлия III к миру, сей человечек сделал это при помощи вот этой маленькой книжечки»[34].

С точки зрения историка права, подобные факты носят внеюридический характер и не могут относиться к существу дела об отмене дарения. Конечно, то, что аргументы Шарля Дюмулена показались магистратам Парламента убедительными именно в тот момент, когда он был обласкан славой и королевским фавором, могло оказаться и простым совпадением.

Как бы то ни было, 12 апреля 1552 года в деле Шарля Дюмулена было вынесено окончательное решение. Причем была избрана наиболее торжественная форма его оглашения – purpurato rosato, то есть в торжественном облачении судей в красные мантии. Поэтому, кстати, самого текста этой сентенции мне так и не удалось найти в обычных регистрах Парламента. 12 апреля был последний рабочий день перед Пасхой и, следовательно, последний рабочий день года. Курия хотела закончить максимально возможное число дел и вынесла несколько десятков постановлений (arrests ). Выписки из постановлений, датированных этим днем, занимают в регистрах Парламента целых восемнадцать листов, исписанных убористым почерком. В виде исключения к ним даже было составлено специальное оглавление. Но интересующего нас дела в этом списке нет. По всей видимости, торжественные постановления регистрировались в какой‑то другой книге. Но решение Парламента по делу Дюмулена полностью воспроизведено в сборнике Барнабе Ле Веста[35] и упоминается большинством «арестографов», то есть знатоков постановлений короля и его судей.

Решение было принято в соответствии с законом si unquam. Полная формулировка в публикации Б. Ле Веста звучит следующим образом: «XLIX приговор в пользу мэтра Шарля Дюмулена, касательно закона Si unquam sive de revoc. donat., но все же с условием ипотеки дуэра, от которого супруг не освобожден».

В приводимых материалах судебного постановления намечены основные моменты процесса, откуда мы и черпали информацию о ходе этого многолетнего разбирательства. Некоторые иски Шарля Дюмулена отклонялись (в частности, претензии к Николя Юро, опекуну детей Ферри Дюмулена, сорвавшего «энтеринацию» акта об отмене дарения, выданного Канцелярией), но в целом «указанный Ферри приговаривался оставить в пользование истца указанные вещи, как было до указанного дарения, и компенсировать ему доходы после вычета улучшений». Теоретически Ферри должен был возвратить доходы за время, прошедшее с 1547 года, с начала судебного разбирательства. Однако размер выплат мог быть существенно сокращен за счет вычета сумм, затраченных на «улучшения», например на строительные работы или мелиорацию, учет которых был затруднен. В отношении дуэра Маргариты Майар, покойной к тому времени, но оставившей детей, законных наследников ее «вдовьей доли», суд нашел компромиссное решение. Сеньория была возвращена Шарлю, но «указанное имущество пребывает под ипотекой в том случае, если имущество указанного Ферри не будет найдено достаточным для этого дуэра».

Вроде бы Шарль Дюмулен одержал долгожданную победу. Но сам он оставался недоволен. Его, как поборника применения норм римского права для трактовки кутюм, не могла устроить такая двойственность в определении прав собственника. Он говорил об этом в переизданиях своих трактатов об отмене дарений.

Весна 1552 года стала апогеем его карьеры. Дальше на Дюмулена обрушились несчастья. Стремление идти во всех вопросах до конца, столь благодатное для интеллектуального поиска, в политике оборачивалось драмой. После того как Генрих II заключил прочный мир с Юлием III, обличительный пыл Дюмулена стал уже неуместен. Но он, увлекшись первыми успехами на новом для себя поприще, продолжал развивать свои тезисы, готовя французское издание «Комментария к Эдикту о малых датах», еще более воинственное по отношению к Риму. И здесь нашему адвокату пришлось испытать на себе всю мощь «консервативной партии»[36] – теологов Парижского университета и их парламентских единомышленников, стойких борцов за сохранение католической веры. Если соперничать в ученой аргументации «Комментариев к Эдикту о малых датах» было трудно даже заправским канонистам, то текст посвящения, сделанного на французском языке, оказался легкой мишенью для критики. Первый биограф и апологет Дюмулена пишет об этом следующими словами: «Это посвящение было чудовищным образом оклеветано, и посеян мятеж». Кстати, в Индекс запрещенных книг, составленный факультетом теологии, был включен и «Tractatus de usures» Дюмулена, в котором усмотрели апологетику ростовщичества[37].

Добиться осуждения Дюмулена его противникам не удалось – дело было передано на суд короля. Но проповедники, по словам самого адвоката, возбудили против него чернь, что вынудило его покинуть Францию. Вскоре его дом в Париже был разграблен разъяренной толпой. В дальнейших его скитаниях по Германии и Швейцарии за многообещающими успехами на новом месте всегда следовали горькие разочарования. В 1557 году ему удалось добиться восстановления в звании адвоката Парижского парламента. К тому времени Луиза де Бельдон уже умерла, и Шарль Дюмулен вступил во второй брак.

С началом Религиозных войн он подвергался нападкам как со стороны католиков, так и со стороны кальвинистов. До самой смерти Шарля Дюмулена в 1566 году и те и другие болезненно воспринимали его стремление указывать на их несообразности в доктринах и в практике.

Процесс Шарля Дюмулена против Ферри Дюмулена стал классическим юридическим казусом, изучаемым многими поколениями юристов. Но никто не заинтересовался дальнейшей судьбой сеньории Миньо. А ее история не закончилась на судебном решении 1552 года. Новые данные содержатся в нотариальных минутах. 24 июля 1552 года от имени детей, новых владельцев сеньории, договор с фермером, заключенный еще с Ферри, подтвердила жена Шарля Дюмулена (он сам в ту пору уже бежал из Парижа). Однако 1 октября 1564 года Шарль Дюмулен в нотариальной конторе объявил, что «начиная примерно с 1548 года он обрел эти земли, но опасаясь интриг и покушений, предпринимаемых против него, а также чтобы избежать преследований, обрушившихся на него вскорости и принудивших его бежать в Германию, он сделал дарения земли и сеньории Миньо своим указанным детям». При этом он заявил, «что никогда не хотел бы, чтобы это дарение имело место, если бы не означенные преследования. На этом основании дарение сеньории Миньо детям отменяется»[38].

Это заявление несколько противоречит тому образу, над созданием которого Дюмулен трудился в 40‑е годы XVI века, и надо сказать, трудился не без успеха. Однако оно в принципе соответствует первому акту ревокации (29 июня 1547 года). Главной оказывается воля собственника – в этом вопросе Дюмулен оставался последовательным сторонником римского права. На сей раз дети не подали в суд на новую ревокацию; судя по всему, особых проблем с наследованием не должно было возникнуть. Во всяком случае, после смерти Дюмулена из его детей в живых осталась лишь дочь Анна, вышедшая замуж за Симона Бобе, который настолько почитал труды тестя, что взял на себя заботу о посмертной их публикации.

Но наследники Дюмулена недолго смогли пользоваться доходами с сеньории Миньо. Весной 1572 года, пока Симон Бобе отсутствовал, неизвестные напали на дом Дюмуленов в Париже. Они убили Анну Дюмулен, ее новорожденного ребенка и прислугу, похитили ценности и документы, в том числе и бумаги на владение сеньорией Миньо. Преступление получило широкий резонанс, о нем даже Елизавета Тюдор расспрашивала французского посла в Лондоне[39]. Дело безутешного Симона Бобе взялся вести известный адвокат Барнабе Бриссон[40]. По его ходатайству были арестованы наследники покойного мэтра Ферри Дюмулена[41]. Подозрение пало на них, так как они неоднократно говорили, что сеньория принадлежит им по праву и что они так или иначе вступят во владение своими незаконно отнятыми землями. На их причастность к преступлению указывало многое: злоумышленники похитили документы на владение сеньорией. Допустим, убив взрослых, они избавлялись от свидетелей, но зачем было убивать младенца, если за этим не стояла задача уничтожить всех возможных наследников?

Парламент назначил большую сумму в награду за разоблачение убийц, допрашивали всех преступников, содержащихся в тюрьмах, стремясь выйти на исполнителей или организаторов убийства. Но расследование не принесло результата, тем более что опять вмешались внеюридические факторы. Грянула Варфоломеевская ночь, на фоне которой жестокость убийства семьи Дюмулена как‑то поблекла, да и работа парижского правосудия была дезорганизована. Через год подозреваемых выпустили на свободу. А сеньорию Миньо Парламент конфисковал для возмещения судебных издержек.

Всю историю с братьями Дюмулен трудно назвать иначе чем «казус» – исключительный, экстраординарный случай, проверяющий «на излом» существующие нормы, в данном случае соотношение принципа кутюмного права, предполагавшего прежде всего незыблемость имущества, выделенного во вдовью долю, с принципом свободы собственности по римскому праву. По иронии судьбы, а точнее в силу некоторой закономерности, Дюмулен, всю жизнь работавший над соединением этих двух правовых традиций, сам оказался в центре этой юридической коллизии.

[1] «Высочайший авторитет для всех юристов, интересовавшихся правом обычным, франкским, французским» (Червонная Т. М. Французская деревня по юридическим источникам XVI в. Саратов, 1992. С. 11).

[2] Loisel A. Le dialogue des avocats du Parlements de Paris // Divers traites trirés des memoires de m. A. Loysel. Paris, 1651. P. 82–83.

[3] Brodeau J. La vie de maistre Charles du Moulin. Paris, 1654. Р. 28: «мудрый и достойный президент, преисполненный доброты и человечности, принял правильное решение и на следующий день объявил, что погорячился, и с тех пор между ними установилась дружба». Эту идиллическую картину следует дополнить: в 1564 году, когда Дюмулена арестовали в Париже за нелегальную публикацию трактата против решений Тридентского собора, только вмешательство коннетабля Монморанси чудом спасло его от виселицы. На немедленной казни адвоката настаивал не кто иной, как Кристоф де Ту, в ту пору уже первый президент Парламента (см.: Thireau J.‑L. Charles du Moulin (1500–1566): Études sur les sources, la méthode, les idées politiques et économiques d’un juriste de la Renaissance. Genève, 1980. Р. 51).

[4] Род Дюмуленов был дворянским, поэтому наследство регулировалось принципами «благородного раздела» (partage noble), когда бóльшая часть недвижимости, и прежде всего родовое (а не благоприобретенное родителями) имение, доставалось старшему наследнику.

[5] Он сам рассказывает об этом в своих предисловиях к комментариям на «Консультации» Александра Тартаньи в изданиях 1551 и 1561 годов (см.: Annotationes super consultations Alexandro [Tartagni] libri 7. Paris, 1551; цит. по: Dumoulin Ch. Omnia quae extant Оpera: In 5 vols. Paris, 1681. Vol. 3. P. xxvi – xxvii; см. также: Brodeau J. Op. cit. Р. 18).

[6] Consuetudines sive constitutions almae Рarisorum Urbis, atque ad eo totius Regni Franciae princilales. Commentariis amplissimis… per Carolum Molinarum iureconsultum. Parisii, 1539. Fol. AAij (v).

[7] Brodeau J. Op. cit. P. 16. Напомню, что шрам, полученный в результате несчастного случая в 1521 году, обезобразил подбородок молодого короля, и тот спрятал его за элегантной бородой. До того при французском дворе бороды были не в моде. Королю стали подражать придворные, затем все дворяне, а скоро их примеру последовали и многие юристы, что вызвало, впрочем, неудовольствие консервативной части парламента. Для них магистрат был сродни духовной особе, и потому ему следовало быть тщательно выбритым. Но молодые судьи их не очень слушали, а адвокаты, пользуясь статусом «свободной профессии», и вовсе не обязаны были следовать предписаниям магистратов, предпочитая походить скорее на придворное дворянство, чем на священников (подробнее см.: Le Gall J.‑M. Un idéal masculine. Barbes et moustaches aux XVe – XVIIIe siècles. Paris, 2011).

[8] Annotationes… Introd. Fol. iii; Brodeau J. Op. cit. P. 30.

[9] Annotationes… Lib 7. Cons. 214, § 2; Brodeau J. Op. cit. P. 25.

[10] Brodeau J. Op. cit. P. 21.

[11] «Non ad voluptatem et ad divitias sed ad restitutionem et ad conservatiome, domus, et otii ad studia instauranda» (цит. по: Du Moulin Ch. Tractatus duo analytici… Prior de donationibus, vel confirmatis in contractu matrimonii… Paris, 1557. P. 36. § 84). Точно теми же словами он объяснял и свой второй брак в 1558 году (см.: Thierau J.‑L. Op. cit. P. 46).

[12] AN. MC. VII 68. C м., например, акты от 13 мая и 3 июня 1540 года.

[13] Schnapper В. Les rentes au XVIe siècle: Histoire d’un instrument de crédit. Paris, 1957. P. 185.

[14] Inventaire des registres des insinuations du Châtelet de Paris, règnes de François Ier et de Henri II / Ed. par E. Campardon et A. Tuetey. Paris, 1906 (далее – IRI).

[15] IRI. № 3269–3270, AN. Y 95. Fol. 158–161.

[16] Два фьефа, Левек и Гиенкур, были переданы Шарлю Дюмулену его дядей, покойным Гийомом Дюмуленом.

[17] То есть в Орлеанском университете.

[18] Olivier‑Martin F. Histoire de la coûtume de la Prevoté et vicomté de Paris. Paris, 1966 (reprint). T. 2. P. 490.

[19] Brodeau J. Op. cit. P. 23.

[20] К сожалению, соответствующая серия регистров королевской Канцелярии содержит немало лакун и том, относящийся к 1547 году (AN. JJ 257C), доходит лишь до ноября. Однако есть все основания предполагать, что в основе письма, выданного канцелярией от имени короля, лежал текст акта ревокации от 29 июня 1547 года.

[21] Как следует уже из второго акта, Ферри «изъял у него документы, дав ему понять, что всего лишь хочет представить их неким нотариусам [в качестве доказательства того, что] он не является мошенником, и заверив, что вернет их незамедлительно. Однако он этого не сделал, но, напротив, стал отрицать то, что их когда‑либо видел, продал то, что было зарезервировано для брака их сестры, и долго вводил указанного заявителя в заблуждение…».

[22] В «Диалоге адвокатов», которому в нашей книге будет посвящен последний рассказ, упоминается о том, насколько вредно для адвоката ссориться с прокурорами. В качестве примера приводится случай Шарля Дюмулена, не сумевшего найти общий язык с прокурорами, правда, не уточняется, о каком конфликте идет речь.

[23] Об этом десятилетием раньше писал прославленный юрист Андреа Тирако: Tiraquelli A. Commentarii in leg. Si unquam. Cap. De revoc. donat. Рaris, 1535.

[24] Эта фраза ввела в заблуждение даже таких опытных историков, как Э. Кампардон и А. Тюетей, которые поняли ее так, будто у нашего адвоката родились незаконные дети – во французском языке enfants naturels чаще употребляется именно в этом значении. Но для Дюмулена важнее иная оппозиция: naturel – adoptif, родной – усыновленный, для римского права это имело немалое значение.

[25] Это была Маргарита Майар, дочь лейтенанта Шатле (то есть заместителя парижского прево) по уголовным делам.

[26] Дуэр (вдовья доля) – часть семейного имущества, которую в случае смерти мужа получала его вдова. Дуэр мог определяться кутюмами или же специально оговариваться в брачном контракте. Как правило, он находился в определенном соотношении с приданым. Если жена умирала первой, то право на дуэр переходило ее детям, независимо от иных форм наследования. Если их отец женился вторично и у него рождались дети от второго брака, дуэр оставался неприкосновенной собственностью детей от первого брака.

[27] Papon J. Instrument de premier notaire. Lyon, 1575. P. 355–358.

[28] Tractatus duo analytici: De donationibus factis vel confirmatis in contractu matrimonii; De inofficiosis testamentis donationibus et dotibus. Paris, 1577.

[29] Особенно много о меланхолии‑болезни размышляли в эпоху Ренессанса, который Жан Старобинский назвал «золотым веком меланхолии» (Старобинский Ж. Чернила меланхолии. М.: НЛО, 2016. С. 63).

[30] La coûtume de la prevosté et vicomté de Paris / Redigé dans l’ordre naturel par P. Le Maistre. Paris, 1700. P. 360. Там, кстати, приводится особое мнение Дюмулена о том, что если подаренное имущество уже продано, то в случае отмены дарения его стоимость надлежит вернуть дарителю.

[31] На самом деле ее следует датировать уже 1553 годом, ведь до 1564 года во Франции год исчислялся не 1 января, а по Пасхе. Об институте привилегий см.: Parent A. Les métiers du livre à Paris au XVIe siècle (1535–1560). Genève, 1974.

[32] «contenant que dès et depuis 30 ans, qu’il a exercé l’estat d’advocat en ladite cour, il est appliqué а conferer la pratique avec la theorique et pour le bonne et affectionné desir qu’il a eu, et a au bien public, avancement et promotion des lettres et abbreviation de la science des droictz et pratique» (текст привилегии воспроизводился Шарлем Дюмуленом во многих изданиях; цит. по: Traicté de l’origine: Progrès et excelence du Royaume des Françoys… Lyon, 1561).

[33] Venard М. Une Réforme gallicane? Le projet de Concile national de 1551 // Revue d’histoire de l’Eglise français. 1981. Vol. 67. P. 201–225.

[34] Сormier T. Rerum gestarum Henrici II, regis Galliae libri quinque. Paris, 1667. P. 74.

[35] Le Vest B. Arrests celebres et memorables du Parlement de Рaris. Paris, 1612. P. 234–238. N XLIX.

[36] Термин Дж. Фарджа (см.: Farges J. K. Le parti conservateur au XVIe siècle: Université et Parlement de Paris à l’époque de la Renaissance et de la Réforme. Paris, 1992).

[37] Guy Coquille – «aucuns conseillers de la cour furent pris prisonniers que l’on disait adherer aux nouvelles opinions au fait de la religion, entre lesquelles etait celle ci, que les usures moderes sont permis» (Fauve J. Le prêt à intérêt dans l’ancienne France. (These du Droit). Paris, 1900. P. 147).

[38] AN. MC. XVIX. 126.

[39] Именно тогда она упомянула о своем дальнем родстве с Дюмуленами, погрузив в тяжкие раздумья специалистов по генеалогии. Ее мать Анна Болейн происходила из рода, с XIV века натурализовавшегося в Англии; возможно, что какое‑то дальнее родство с бовезийской дворянской семьей Дюмуленов имело место. Во всяком случае, Анна Болейн, прибыв во Францию, прежде чем быть представленной ко двору, некоторое время жила в какой‑то дворянской семье в Бовези. Возможно, это были Дюмулены.

[40] Он прославится сводом законов Генриха III (не менее величественной затеей, чем свод кутюм Дюмулена). Став президентом парламента, в период Лиги он останется в Париже и будет казнен в 1591 году за роялистские симпатии и недостаточное рвение в защите католической веры.

[41] Парижский парламент вынес соответствующее постановление 22 марта 1572 года. Но в целом адвокат XVIII века Жан‑Франсуа Дрё дю Радье, знакомившийся с материалами процесса, оценивает роль Барнабе Бриссона не слишком высоко: он более заботился о том, чтобы продемонстрировать свою эрудицию, чем убедить аудиторию (Dreux du Radier J.‑F. Bibliothèque historique et critique du Poitou de cette province, contenant des vies des savans de cette Province… Paris, 1754. T. 2. P. 491–493).