Длившийся три дня процесс эбертистов содержит немало темных мест. Опубликованные протоколы процесса настолько искажены, что свидетели, дававшие показания на процессе эбертистов, неоднократно ссылались на это, когда после 9 термидора дело дошло до суда над Фукье‑Тенвилем[1]. Однако процесс был открытым, поэтому искажения могли касаться только некоторых, пусть и очень существенных, частностей. Значительно важнее было то, что по тем или иным причинам осталось неизвестным судебным властям или сознательно было устранено из материалов дела Фукье‑Тенвилем и его помощниками.

Среди обвиняемых было несколько видных военных – командир революционной армии (вооруженных отрядов санкюлотов), генеральный секретарь военного министерства Венсан, генерал Ломюр и командир эскадрона Мазюэль. В этой связи обращает на себя внимание информация, которую содержит 28‑й бюллетень д’Антрега и согласно которой Робеспьер 15 марта (25 вантоза) предложил отозвать и отдать под суд генерала Пишегрю, тогда одного из самых видных генералов Республики, командовавших армиями. Робеспьер ставил ему в вину, что тот, будучи запрошен, двинет ли он по приказу Комитета общественного спасения свои войска против Парижа, ие только ответил отрицательно, но и послал предупреждение об этом Эберу. Как известно, впоследствии, в годы Директории, Пишегрю изменил Республике и перешел на сторону роялистов. Однако что могло связывать Пишегрю весной 1794 г. с Эбером?

В данной связи надо упомянуть Жана‑Шарля Буржуа, молодого столяра, командовавшего вооруженным отрядом секции Муция Сцеволы, в которой преобладающее влияние имел Венсан. Буржуа сознался во время допроса в Революционном трибунале, что выправил подложный приказ о переводе членов королевской семьи из Тампля в Консьержери и о соответствующем изменении в смене караулов. Это очень напоминает план бегства Марии‑Антуанетты, который неудачно пытался осуществить Ружвиль. Буржуа был задержан за то, что 14 марта (24 вантоза), т. е. сразу же после ареста Эбера, восхвалял будущее восстание. Арестованный Буржуа первым делом выбрал в качестве адвоката Шово‑Лагарда, получившего известность как защитник в процессах роялистов. В органе дантонистов, поместившем отчет о процессе эбертистов, Буржуа не фигурировал вовсе. Зато в другом современном отчете указывалось, что Буржуа – сторонник Венсана, рьяно выступавший в его поддержку. Между тем Венсана не спросили ни о его связях с Буржуа, ни о подложном приказе или во всяком случае опустили в печатном тексте протокола заседания ответ подсудимого[2].

Процесс эбертистов отражал крайнюю обеспокоенность властей, спешивших отослать из Парижа батальоны революционной армии, заподозренные в верности Ронсену, раздачей субсидий с целью умиротворить секции, где было сильно влияние эбертистов, принявших экстраординарные меры для временного улучшения снабжения Парижа продовольствием, позаботившихся даже о публикации нового журнала, который должен был заменить «Пер Дюшена». В нем в первом же номере Эбер обвинялся в намерении «объявить королем сына тирана Капета». В Париже ходили слухи, что в заговоре участвовали многие влиятельные генералы. Фукье‑Тенвиль постарался оставить в тени два имени – Паша, поскольку было решено затушевать его роль в действиях эбертистов, и Батца, который упоминался лишь как один из темных дельцов (таким он был представлен в докладе Амара). Когда одни из свидетелей в конце процесса упомянул имя мэра Парижа, президент трибунала Дюма, точно следуя предписанию Комитета общественного спасения, сразу же резко заклеймил «коварный заговор», ставящий целью выдвинуть на передний план роль Паша.

Судьи явно старались ограничить рамки процесса, а также число соучастников заговора, если он существовал на деле, среди которых имелось много влиятельных лиц. Недаром член Комитета общественного спасения Барер сделал выговор судьям за то, что они не заставили свидетелей поменьше говорить. Один журналист, упомянув о «Шометте и Эбере, которые обвиняют восемь лиц утром и объявляют их невиновными вечером», подчеркивал, что Барер, на которого нападал автор «Пер Дюшена», при встрече с ним предлагал заключить союз на принципах одного из казненных лидеров жирондистов Верньо: нужно соединить на колеснице революции всех, кто может быть ей полезен. В числе возможных сообщников подсудимых явно могли находиться и военный министр Бушотт, который покрывал действия Венсана, и депутат Конвента Каррье, известный своими жестокими расправами в Найте. Ведь это он 14 вантоза (4 марта) обратился с призывом к восстанию. На заседании Трибунала 2 жерминаля (22 марта) Ронсен просил вызвать в качестве свидетелей Колло д’Эрбуа, Дантона, депутата Эли Лакоста и др.[3] Это ходатайство было отклонено.

В ходе процесса в показаниях свидетелей назывались два лица как кандидаты на пост будущего правителя Франции, «Великого судьи» – мэр Парижа Паш и Дантон, а также командующий войсками в Париже Анрио в качестве военного руководителя. Но, судя по всему, еще накануне процесса была установлена линия поведения судей в отношении этих показаний. Как сообщал один из свидетелей, Фераль, накануне процесса эбертистов члены Революционного трибунала – Фукье‑Тенвиль и судьи Флерио, Дюма, Гермаи – обсуждали результаты предварительного следствия, из которого явствовало соучастие в заговоре Паша и Анрио. Было решено отправиться в Комитет общественного спасения и запросить инструкции. Комитет и в особенности Робеспьер сделали выговор членам Трибунала за обсуждение вопроса об аресте Анрио. Судьи и прокурор получили предписание изъять из дела доказательства вины Паша и Анрио.

Однако не исключено, что члены Клуба кордельеров первоначально подумывали о назначении на роль «Великого судьи» Дантона (еще недавно выступавшего в защиту Ронсена и Венсана) и даже Робеспьера и лишь позднее, отвергнув их кандидатуры, остановились на кандидатуре Паша. Обращает на себя внимание донесение «Парижского агентства» д’Антрегу, датированное еще 10 марта, в котором говорится о союзе между Дантоном и Эбером, что особенно интересно, учитывая яростные нападки дантониста К. Демулена на автора «Пер Дюшена»[4]. Бодо подозревал, что Эбер в обмен на обещание освобождения мог показать на Дантона как на возможного претендента на роль «Великого судьи». Ж. Мишле не ошибался, предполагая, что кто‑то подтолкнул Эбера к такому признанию, которое окончательно привело Робеспьера к решению об устранении Дантона. А. Луиго полагает, что этим «кто‑то» мог быть Бийо‑Варенн. Подозревая его в связях с Батцем (впрочем, бездоказательно), Луиго считает, что тем самым можно раскрыть механизм осуществления плана, задуманного бароном[5].

Обвинения, которые выдвигались властями против арестованных эбертистов и без инкриминирования связи с Батцем, явно были направлены на то, чтобы запятнать их честь как революционеров. Им приписывали планы реставрации монархии. Приговор по делу эбертистов гласил, что обвиняемые стремились «к разгрому национального представительства путем убийства его членов и патриотов, уничтожению республиканского правительства, намеревались растоптать суверенитет народа и навязать тирана государству».

4 жерминаля II года (24 марта) были казнены Эбер, Ронсен, Венсан, Моморо, командир эскадрона Мазюэль, Декомб из продовольственной комиссии, Клоотс, Кок, Проли, Дефье, Перейра, Дюбисон и другие. Эбер, казалось, находился без сознания, когда его втащили на эшафот. Палач на потеху толпе помедлил еще несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем привел в действие пружину, опускающую сверху нож гильотины…

А. Оливье приходил к следующему выводу: «По‑видимому, клан эбертистов, которые изображали себя крайне левыми республиканцами, особо озабоченными участью простого народа, действовал если не по приказу, то по меньшей мере при соучастии роялистов и иностранных держав»[6]. Но этот вывод основан на большом доверии к депешам «Парижского агентства». По мнению Ж. Годшо, сведения, которые агентство сообщало д’Антрегу осенью 1793 – весной и летом 1794 г., представляли собой фантазии, уличные сплетни и переиначивание материалов, взятых из газет. Так, например, материалы о связях Эбера, Шометта и Паша с роялистами и англичанами представляли собой пересказ того, что писала пресса после процесса лидеров Клуба кордельеров[7].

Надо принять во внимание и то, что отношения между различными членами агентства были отнюдь не безоблачными. Так, тщеславный и трусоватый Бротье, кажется, вообще завидовал Леметру и, ненавидя его, досадовал, что приходится действовать под его началом. В ноябре 1795 г., когда после недавнего роялистского восстания вновь арестованный Леметр был судим и отправлен на гильотину, представший одновременно с ним перед военным трибуналом Бротье, напротив, был признан невиновным. Такая разница в наказании тем более удивительна, что трибунал не имел ясного представления о масштабах деятельности Леметра, считая его сравнительно незначительным роялистским агентом. В то же время имя Бротье фигурировало во всех захваченных разведывательных депешах. Вероятно, он мог только путем выдачи своих сообщников добиться оправдательного приговора.

Известие об аресте Эбера явно рисовалось за границей как победа умеренных. В Лондоне уже тогда если еще не влиятельная, то осведомленная газета «Таймс» под свежим впечатлением об аресте автора «Пер Дюшена» и его сторонников борьбу в течение предшествующих месяцев считала столкновением группировок Эбера и Робеспьера. Хотя Робеспьер был всемогущ в Конвенте, Эбер опирался на Коммуну, которая неизменно одерживала верх в прежних столкновениях. Эбер, которому изменила осторожность, прямо атаковал Робеспьера с явным намерением «заставить Конвеит судить Шабо, Базира и некоторых других депутатов, обвиняемых в получении денег от иностранных держав для организации заговора. Напротив, Робеспьер, ставший умеренным, стремился отсрочить суд над своими старыми друзьями»[8] и т. д.

Нужно четко уяснить, что вопрос о тайных роялистских связях еще далеко не исчерпывает характера санкюлотского движения весной 1794 г. А. Матьез писал, что недостаток продовольствия был лишь предлогом для Эбера, который хотел использовать голод с целью захвата власти. А. Собуль подчеркивал, что группа Эбера требовала ужесточения политики регламентации и таксации[9]. Это, однако, не исключает того, что такие требования руководителей Клуба кордельеров служили только средством для завоевания власти. Эбера, даже если признать его печатные высказывания за точное выражение подлинных взглядов, никак нельзя отнести к эгалитаристам. Весной 1794 г. он подчеркивал, что равенство нужно понимать как равенство перед законом, перед судом, в отношении обложения налогами. Что же касается имущественного равенства, то, если, например, Францию поделить на равные части, каждый получит не более 40 экю ренты; это сделает несчастными массу людей и никого счастливым. Справедливо, когда тот, кто лучше работает, кто более талантлив, тот и больше зарабатывает.

Здесь не проглядывает даже тот умеренный эгалитаризм, который был характерен для Робеспьера и его сторонников. С другой стороны, настораживает отсутствие во время мартовского выступления требований социально‑экономического характера, хотя они, правда спорадически, фигурировали в предшествовавшей агитации эбертистов. Это показывает, насколько требования, популярные среди санкюлотов, противоречили устоявшейся системе взглядов буржуазных революционеров, даже тех, кто делал ставку на использование недовольства масс в борьбе внутри якобинского блока.

Вместе с тем для исторической репутации Неподкупного и всей робеспьеристской партии не является безразличным, кого они отправили на гильотину во второй половине марта и первой половине апреля 1794 г. – недавних соратников по борьбе, разошедшихся с ними по предлагаемым решениям ряда важных текущих политических вопросов или просто претендовавших на власть, не желавших признавать преобладания группы Робеспьера. Насколько это внутреннее убеждение Робеспьера, Сен‑Жюста и их соратников соответствовало действительности, т. е. карали ли они в лице Дантона и Эбера предателей, связанных с роялистским подпольем и иностранными разведками? Важно задать вопрос: верили ли сами судьи и присяжные в обвинения, выдвигавшиеся против вчера еще признанных лидеров Горы? Ведь при всех манипуляциях Фукье‑Тенвиля при создании пресловутой «амальгамы» – искусственного объединения в рамках одного процесса лидеров побежденных группировок и преступников разного рода – Трибунал не прибегал, кажется, к организации самооговоров, к вымоганию показаний. Да и сама практика Трибунала была такова, что подобные мнимые признания неизбежно вели только к смертному приговору.

Процессы в Революционном трибунале характерны как раз стремлением обвиняемых использовать любые возможности для защиты, отрицая возводимые на них обвинения. Ведь в главных процессах того времени обвиняемые были не сломленными, покорными жертвами, а в своем большинстве людьми, которые стремились до конца защищать себя, а нередко и свою политическую линию. Надо различать, что реально знали члены Комитетов, что считали целесообразным предавать гласности, что только подозревали, но что могло соответствовать или не соответствовать действительности и, наконец, что они более или менее старательно пытались лишь приписать своим противникам.

В исторической литературе давно уже в общем определен состав той «амальгамы», которая была произведена Комитетами. Однако политический облик составных частей «амальгамы» не очерчен в одинаковой степени. Это особенно относится к группе левых якобинцев, включая нескольких иностранцев, которых подключили к эбертистам и которые фигурировали в доносе Шабо как агенты Батца. Неясным остается, каковы были связи этой группы с эбертистами, кто из них был сознательным или бессознательным орудием Батца (например, Дефье и Луи Пьер Дюфурни де Вилье).

Биограф Эбера Ж. Вальтер считал процесс эбертистов «политической операцией, возглавляемой Комитетом общественного спасения, чтобы избавиться от кучки агитаторов… и ловко избежать лежавшей на нем ответственности за экономический кризис»[10]. Вывод А. Собуля гласит: «Революционное правительство подавило не заговор, имевший целью захват власти; оно избавилось от оппозиции, неорганизованной, подчас беспорядочной, но опасной, ибо эта оппозиция использовала социальные требования и политическую позицию, несовместимые со взглядами имущих производителей и с требованиями национальной обороны»[11]. Это суждение крупнейшего специалиста по истории парижских санкюлотов, видимо, точно отражает главный смысл процесса эбертистов.

[1] Ollivier A. Saint‑Just… P. 420.

[2] Ibid. P. 437–439; Louigot A. Baudot… P. 179.

[3] Ibid. P. 445.

[4] Ibid. P. 439–442.

[5] Louigot A. Baudot… P. 180.

[6] Ollivier A. Saint‑Just… P. 444.

[7] Godechot J. Le comte d’Antraigues. Un espion dans l’Europe des émigrés. P., 1986. P. 110.

[8] The Times. March 24. 1794.

[9] Матьез A. Борьба с дороговизной… С. 406–418; Собуль А. Парижские санкюлоты… С. 395–397.

[10] Walter G. Hébert et «Le Père Duchesne». P. 213.

[11] Собуль A. Парижские санкюлоты. С. 397.