В своем романе «Боги жаждут». А. Франс с глубоким проникновением в социальную психологию эпохи революции – настроения, страхи и сокровенные надежды людей в жаркие летние месяцы 1794 г. – пытается понять, откуда возникла эта неутолимая жажда крови у чистых, бескорыстных республиканцев, мечтавших о строе свободы, равенства и братства. А в одном ряду с ними – алчные, жестокие, беспринципные политиканы, нетерпеливо рвавшиеся к богатству, почестям, власти в новой Франции. Кровожадность, прямо порожденная политической ситуацией, в которой очутилась робеспьеристская группировка, казалось бы разделавшаяся со всеми своими врагами и вынужденная цепляться за террор, ставший для нее средством самосохранения. А «иностранный заговор» превратился в удобное пугало, в оправдание в глазах народа и в собственных глазах пароксизмов террора, потерявшего прежний революционный смысл. Недаром герой франсовского романа искренний робеспьерист Эварист Гамелен убежден, что недавние процессы над руководителями эбертистов и дантонистами – это суд над вражескими лазутчиками, иностранными шпионами. Так, эбертисты, по его убеждению, «подготовляли вкупе с Питтом и Кобургом воцарение династии Орлеанов… Заговорщик, агент заграницы – это отец Дюшен, унижающий свободу своей подлой демагогией, Дюшен, чья отвратительная клевета внушила многим сочувствие даже к Антуанетте».

«Иностранный заговор» продолжал оставаться реальным фактором политической жизни на протяжении тех почти четырех месяцев, которые отделяют казнь дантонистов от казни робеспьеристов 10 термидора. Правда, в представлениях о заговоре, которые власти пытались внедрить в сознание широких кругов населения, таились несогласованности и противоречия. С одной стороны, официально объявлялось о существовании «иностранного заговора», с другой – по какой‑то причине ничего не говорилось о роли Батца. Умалчивалось и о связях политических деятелей, отправленных на эшафот за участие в этом заговоре, с его главарем, кем, по мнению комитетов, был Батц. Официальная версия была отражением скорее целей, которые преследовало правительство, чем реальной действительности.

Что же было тому причиной – занятость членов комитетов другими делами, их разногласия, неслаженность в действиях полицейского аппарата, доставлявшего сведения правительству, засоренность его агентами Батца, из‑за чего, быть может, наиболее важные из них так и остались неизвестными? Или, наконец, менявшиеся настроения в верхах, тактические маневры, приводившие то к максимальному раздуванию слухов о заговоре, то, напротив, к приуменьшению его размеров. Накануне ареста эбертистов, 13 марта, Сен‑Жюст, как мы помним, произнес речь о заговоре – «О сообществах, состоящих на службе у иностранных держав», напечатанную и распространенную по приказу Конвента по всей Франции в количестве 200 тыс. экземпляров. В этой речи говорилось об огромных масштабах заговора, вдохновителем которого выступало английское правительство. А менее чем через месяц, точнее, через пять дней после казни дантонистов Сен‑Жюст торжественно заявил, что больше нет нужды давать суровые уроки. Ко через два с половиной месяца Эли Лакост от имени Комитета общественной безопасности сообщил Конвенту, что все прежние клики являлись лишь ветвями обширнейшего заговора, по‑прежнему направленного на ниспровержение Республики.

Террор к этому времени потерял всякое разумное политическое обоснование. После процессов эбертистов и дантонистов никто не мог чувствовать себя в безопасности от угрозы быть обвиненным в контрреволюции. Это касалось любого депутата Конвента, членов обоих комитетов, посылавших людей в Революционный трибунал, что было равнозначно отправке на гильотину. Член Комитета общественного спасения Клод Антуан Приер (из Кот д’Ор) впоследствии писал, что он и его коллеги «не были уверены, что через час не предстанут перед Революционным трибуналом на пути к эшафоту, не имея времени попрощаться с семьей и друзьями… Это были столь трудные дни, что, не видя способа управлять событиями, те, кто лично подвергались наибольшей опасности, вручили свою судьбу непредсказуемым случайностям… В конце концов мы привыкли к этим неразрешаемым проблемам, и для того, чтобы аппарат правительства продолжал функционировать, мы занимались своими текущими делами, как будто перед нами была еще целая жизнь, хотя, по всей вероятности, нам не было уготовано встретить завтрашний рассвет»[1].

Эффективной борьбе с реальной вражеской – иностранной и роялистской – агентурой чем дальше, тем больше препятствовало ставшее «нормой» отождествление с нею всех потенциальных или даже мнимых противников революционного правительства. Вопрос заключался уже не в том, были ли связаны те или иные деятели распавшегося весной монтаньярского блока с иностранными разведками или роялистским подпольем. Им безотносительно к фактическому положению дел, когда они становились обвиняемыми, приписывались эти связи.

Борьба против «иностранного заговора» на деле почти не затрагивала подлинные разведывательные организации. Вдобавок, если ранее репрессии обрушивались на представителей бывших привилегированных сословий – дворянства и духовенства, на верхи буржуазии, тесно связанной со старым режимом, то в 1794 г. большинство отправленных на гильотину составляли выходцы из третьего сословия. Подлинные заговорщики могли случайно угодить в тот широкий невод, которым политическая полиция захватывала тысячи мнимых агентов «Питта и Кобурга».

Примерно с конца апреля власти перестали скрывать, что они считают главой заговора барона Батца, хотя по‑прежнему утаивали данные, уличавшие в связях с ним некоторых из казненных руководителей эбертистов и дантонистов.

Нужно отметить бросающиеся в глаза особенности «заговора Батца». Не только большинство лиц, о которых было известно, что они связаны с ним или которым приписывались такие связи, погибли на эшафоте. Исключение представляли, пожалуй, лишь некоторые влиятельные депутаты Конвента вроде Лавиконтери, Бентабола, Симона из Страсбурга, Луи с Нижнего Рейна, преследование которых только по этой причине – контакт с Батцем – могло показаться нецелесообразным. К тому же мы не знаем, насколько серьезными были эти контакты.

С другой стороны, на гильотину были отправлены все лица, доносившие на Батца, вроде Шабо, причем основное содержание данных ими показаний было по каким‑то мотивам скрыто от Конвента. Добавим, чем дальше, тем больше интерес к поимке Батца стали проявлять члены комитетов, все более вовлекавшиеся в заговор против Робеспьера.

22 апреля (3 флореаля) 1794 г. Комитет общественной безопасности, действуя по прямому указанию Комитета общественного спасения, обратился с письмом к общественному обвинителю Революционного трибунала Фукье‑Тенвилю, содержащим категорический приказ: «Комитет предписывает тебе удвоить усилия, чтобы обнаружить подлинного Батца. Мы желаем любой ценой поимки этого злодея». В письме перечислялись попытки Батца с помощью Мишониса и Кортея похитить королевскую семью из Тампля, отмечалось, что Батц состоит в переписке в Питтом, с вандейцами и другими мятежниками, с эмигрантами и что его «махинации имеют целью добиться уничтожения Национального представительства (Конвента. – Е. Ч.), объекта его постоянной ярости». При допросах подсудимых им следовало обещать освобождение и деньги за сведения, которые привели бы к поимке Батца, и отмечать, что не будет пощады тому, кто знает, но не сообщит, где скрывается этот находящийся вне закона заговорщик[2]. Под этим приказом стоят подписи Вулана, Жаго, Эли Лакоста, Амара, Лавиконтери. Вадье и Жаго в это время еще нельзя отнести к разряду противников Робеспьера, хотя и они тоже через месяц‑полтора присоединились к числу его врагов. «Ты уполномочиваешься, – говорилось далее в приказе Фукье‑Тенвилю, – предложить помилование Дево, если он укажет, где укрывается Батц». Результаты допроса Фукье‑Тенвиль должен был в тот же вечер лично сообщить членам Комитета.

Между тем ощущалось, что какая‑то скрытая сила все время вмешивалась в действия властей и путала их планы. (Вечером того же дня, 22 апреля, секретарь Комитета Сенар поспешил предупредить Батца о грозящей ему опасности[3].) В упомянутом письме отмечалось, что одновременно общественному обвинителю направляются бумаги, которые ознакомят его с делом Батца. Приказ‑письмо сохранилось, а приложенные к нему материалы исчезли из архивов.

Еще ранее предписание Комитета общественной безопасности о розыске Батца было дано чиновнику Комитета Ж. Доссонвилю. Жан Батист Доссонвиль (или д’Оссонвиль, как иногда пишут его фамилию) прожил долгую жизнь, так сказать, «профессионального» авантюриста, в которой его полицейская карьера при различных политических режимах является лишь одной из составных частей весьма пестрого и красочного целого[4]. До революции Доссонвиль был слугой, после 1789 г. стал содержателем кафе. В 1791 г. он был избран мировым судьей и помогал полиции в поимке изготовителей фальшивых ассигнаций. Одновременно он состоял сотрудником своего рода секретной роялистской контрполиции, созданной адвокатом Л. Д. Колено д’Агремоном для борьбы с противниками восстановления абсолютизма, чем официальная полиция заниматься не могла. В 1792 г. по поручению Людовика XVI Доссонвиль ездил с каким‑то секретным заданием в Англию. 10 августа 1792 г. он оказался в числе защитников королевской резиденции Тюильри, когда ее штурмовал восставший народ. За свои контрреволюционные грехи Доссонвиль попал в тюрьму, был предан суду, но ухитрился добиться оправдательного приговора. Очутившись на свободе, Доссонвиль снова поступил на службу, на этот раз в полицию, подчинявшуюся Комитету общественной безопасности. Ему поручали дела, находившиеся на грани между уголовными и политическими преступлениями, прежде всего опять борьбу с фальшивомонетчиками.

Однако он не позволил себе ограничиться столь узкими рамками и занялся финансовыми махинациями вкупе с шантажом. Именно он явился к содержащемуся тогда в тюрьме Ля Форс Эспаньяку и повел переговоры об освобождении бывшего аббата за огромную взятку в 9 млн ливров с уплатой через банк Перрего. Неясно, пришли ли «высокие договаривающиеся стороны» к полюбовному соглашению, но все же Эспаньяка перевели, как мы помним, в частную лечебницу, размещавшуюся на улице Сен‑Мар в доме № 22 на окраине Парижа. Пациенты этой больницы и их партнеры обделывали крупные дела, ворочали миллионными суммами. Главным заправилой выступал при этом бывший партнер Эспаньяка, уже упоминавшийся швейцарский банкир Жан Батист Роме[5].

Махинации Доссонвиля показались подозрительными Комитету общественной безопасности, и 6 сентября 1793 г. он опять угодил в тюрьму Сеи‑Пелажи, в которой пребывал четыре месяца, до 6 января 1794 г. Счастливый поворот в его судьбе, как это не покажется странным, был явно связан с изменением состава Комитета общественной безопасности– 14 сентября 1793 г. из него были выведены депутаты дантонистской ориентации, будущие герои «дела Ост‑Индской компании». Казалось бы, такое очищение Комитета от дантонистов и включение в него сторонников политики террора должно было ухудшить дела Доссонвиля. Оказалось же как раз наоборот. Аферист сумел полностью оправдаться, видимо используя недоверие новых руководителей Комитета к своим предшественникам.

Отметим, между прочим, что, скромно не упоминая о взяточничестве и других подобных своих деяниях, Доссонвиль собственное политическое хамелеонство даже возводил прямо‑таки в ранг цивической доблести. Согласно его умозаключению, полицейский обязан верно служить сменяющим друг друга режимам. «Я никогда, – писал Доссонвиль, – не придерживался мнений, отличных от тех, которые соответствуют установленным общественным порядкам и властям, созданным, чтобы их охранять». В другом случае он высказался еще более четко: «Профессия полицейского требует всего, что нужно хорошему комедианту. Она является действительно ролью, приходится последовательно надевать все маски и вместе с тем оставаться самим собой, т. е. честным человеком»[6]. Как легко догадаться, последняя часть фразы, со слов «т. е.», здесь была добавлена в качестве еще одной из масок, неотъемлемых, по мнению Доссонвиля, профессиональных принадлежностей полицейской службы.

Конечно, приведенные выше разъяснения Доссонвиля относятся к другим этапам его бурной карьеры. Нелишне будет очертить ее в немногих словах. В прериале Доссонвиля допрашивали в связи с процессом фальшивомонетчиков, но уголовный трибунал объявил его невиновным. Накануне 9 термидора на Доссонвиля в Революционный комитет секции «Друзья родины» поступило не менее 13 доносов, его кафе считали местом сборища заговорщиков дантоннстского толка, а его самого – сторонником конституционного монархиста Лафайета. (В самом начале революции Доссонвиль действительно выказывал себя поклонником генерала Лафайета[7].) Но тогда все обошлось. Через два года, 10 мая 1796 г., именно Доссонвиль арестовал Бабёфа и Буонарротти, руководителей «Заговора равных», за связи с которыми подвергся репрессиям его бывший начальник Амар.

Однако уже через несколько месяцев, в брюмере, Доссонвиль сам снова угодил за решетку, поскольку располагал сведениями, компрометирующими видных термидорианцев, стоявших у власти. Он вскоре опять стал примерным полицейским служакой и одновременно вернулся на службу к роялистским конспираторам. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г. Директория произвела государственный переворот – «чистку» законодательных учреждений от неугодных депутатов. Часть из них во главе с известным генералом Пишегрю, вступившим в тайные изменнические отношения с роялистами, была арестована. Некоторые, включая и Пишегрю, были сосланы в Гвиану, к ним присоединили и Доссонвиля, не без основания заподозренного в связях с роялистским подпольем. Вместе с Пишегрю Доссонвилю удалось бежать и вернуться в Европу, но в Германии он был арестован и интернирован австрийскими властями. После Люневильского мира 1801 г. Доссонвиль был выдан Франции… и в очередной раз поступил на службу в секретную полицию первого консула Бонапарта. Министр полиции Жозеф Фуше поручил ему дела перебежчиков из роялистского лагеря, предлагавших свои услуги режиму Консульства. Как раз в это время роялистами был подготовлен новый заговор с целью убийства Бонапарта. В Париж тайно прибыл Пишегрю, который в конце концов был выслежен и арестован.

Доссонвиль пытался подорвать позиции самого Фуше, нравоучительно замечая: «Обычная аморальность полицейских чинов создает настоятельную необходимость наблюдать за их наблюдением за порядком». Однако силы были слишком неравными: Фуше устроил так, что Доссонвиль оказался замешанным в какой‑то роялистской интриге, точнее, заподозрен в недонесении того, что было ему известно о заговоре, и был уволен со службы, сослан в провинцию под надзор полиции. Новый перерыв в карьере Доссонвиля затянулся более чем на 10 лет, но в 1814 г., после реставрации Бурбонов, он снова был возвращен в ряды полиции. Его сместили после революции 1830 г. Ему тогда уже было под восемьдесят (умер в 1833 г.). Конечно, последующий жизненный путь Доссонвиля нельзя механически связывать с периодом весны 1794 г., когда ему поручили довести до конца расследование (или, наоборот, затемнение) всех обстоятельств «заговора Батца», но и предшествующий послужной список этого образцового полицейского говорит сам за себя.

Наряду с Доссонвилем в поисках Батца принял участие еще один чиновник Комитета общественной безопасности, Луи‑Жюльен‑Симон Герон. Этот бывший моряк, «патриот Герон», как он именовал себя, был личностью, не поддающейся однозначному определению, если только не считать его жертвой мании преследования, как полагают некоторые историки. Он был активным участником ряда революционных событий, в отличие от Доссонвиля не защищал, а штурмовал Тюильри. Одно время он укрывал у себя Марата, когда тот подвергался преследованию. Герон был принят, будто бы по рекомендации Марата, на службу в полицию Комитета общественной безопасности. Но вместе с тем его обуяла шпиономания. Он подозревал в занятии шпионажем даже свою неверную жену и просил Сенара отправить ее на гильотину. Герон забрасывал власти доносами, тем более опасными, что он был другом Фукье‑Тенвиля.

13 ноября 1793 г. Герон был послан в Бордо в качестве представителя Комитета общественной безопасности и представил неблагоприятный отчет о действиях Тальена, комиссара Конвента. Тальен вместе со своей любовницей, дочерью испанского банкира Каббарюса, занимался различными финансовыми аферами и вымогательствами. По службе Герон был ответственным за крупный буржуазный район Парижа, кварталы которого были расположены вокруг площади Вандом. В этой роли он способствовал осуществлению суровых законов, карающих за спекуляцию, нарушение декрета о максимуме, словом, той ограничительной политики, которая проводилась под давлением обстановки революционным правительством в отношении крупной буржуазии. Но эта политика никак не подорвала ни мощи буржуазии, ни роста ее новой, особо хищнической поросли, богатевшей на военных поставках, перепродаже земли, спекуляциях, на меняющемся курсе ассигнаций. У этой буржуазии было немало защитников и в Конвенте, и в обоих правительственных Комитетах. Естественно, что на действия Герона посыпались жалобы дантонистов, его обвиняли основательно или безосновательно в вымогательстве взяток за избавление от репрессий. Комитет в отсутствие Робеспьера издал декрет об аресте Герона. Однако 30 вантоза Робеспьер, хотя, как он прямо указывал, не был лично знаком с Героном, вмешался и добился фактически отмены декрета. Для этого могли быть политические мотивы, но повлияло, вероятно, и то, что Герои был для Робеспьера постоянным источником информации о происходящем в Комитете общественной безопасности.

Надо предупредить читателя, что некоторые данные о Героне основываются на мемуарах Сенара, к публикации (а возможно, и к фальсификации) которых после его смерти приложил руку Доссонвиль. Сенар, как, впрочем, и Доссонвиль, ненавидел Герона. Сенар именовал его не иначе как «бульдогом Робеспьера». Сам же Герои после термидорианского переворота уверял, что всегда был врагом свергнутого «тирана», что с целью навредить ему он, Герон, вместе с Сена ром расследовал «дело» Катерины Тео, полусумасшедшей старухи, объявившей Робеспьера мессией, что в самый день 9 термидора пытался задержать командующего национальной гвардией Анрио, принявшего сторону робеспьеристов, но был арестован им и выпущен на свободу по приказу Комитета общественной безопасности[8]. Эти оправдания понятны, поскольку уже 16 термидора Бурдон из Уазы обвинил в своей речи в Конвенте Герона в том, что он был шпионом Робеспьера в Комитете общественной безопасности. Через четыре дня после этого Герон был арестован, осужден в прериале, помилован в вандемьере (1795 г.) и умер вскоре после освобождения.

Итак, Доссонвиль и Герон получили приказание о розыске Батца. Как же было подступиться к неуловимому заговорщику? Полиция Комитета общественной безопасности завела своих шпионов в тюрьмах, их обычно вербовали среди заключенных. Крайним усердием они могли надеяться спасти голову или даже завоевать благосклонность властей. Сохранились донесения одного из таких соглядатаев в тюрьме Ля Форс, графа Феррьер‑Совбеф, который занимался слежкой буквально с утра до ночи и своими донесениями ускорил отправку на гильотину десятков замеченных в чем‑то предосудительном с точки зрения властей или просто доверившихся ему людей[9].

Доссонвиль, получив приказание Комитета общественной безопасности, поручил одному из тюремных шпионов выведать, что знает о Батце его любовница Мари Гранмезон, обещая ей освобождение в обмен на сведения о местонахождении барона. Пытаясь спасти себя, арестованная, которая уже полгода находилась в тюрьме, могла лишь сообщить, что ранее Батц под именем Робера скрывался около Гавра. Другая знакомая Батца, Франсуаза д’Эпремениль, вообще отказалась отвечать на вопросы (обе женщины были казнены в июне 1794 г. в числе других участников «иностранного заговора»[10]). Ничего не могли сообщить о Батце и десятки других лиц, которых обвиняли в сговоре с ним.

Вскоре стало очевидным, что полицейские чины были озабочены поиском не столько самого Батца, сколько подходящего свидетеля, который мог бы выступить на процессе сообщников главы «иностранного заговора». Отыскать нужного доносчика помогали еще два агента Комитета общественного спасения – Дюляк и Брюс дю Монсо. В их служебные обязанности входило постоянное ежедневное наблюдение за поведением судей и подсудимых на процессах в Революционном трибунале. По крайней мере один из них, Дюляк, немного позже принимал активное участие в перевороте 9 термидора, и, если верить его письменному рапорту, написанному годом позднее, именно он лично арестовал Сен‑Жюста, Пейяна, председателя Революционного трибунала Дюма и других робеспьеристов в здании Коммуны[11]. По компетентному свидетельству Сенара Дюляк и Брюс дю Монсо также получали деньги от барона. О поручении, данном Дюляку и Брюс дю Монсо, Батц говорит в своих воспоминаниях «Заговор Батца, или День шестидесяти», написанных по свежим следам событий. Однако любопытно, что имена обоих полицейских потом были тщательно зачеркнуты Батцем в рукописи. Дело в том, что ему удалось подкупить обоих сыщиков.

В конечном счете нужный свидетель был обнаружен в лице некоего Луи Гийома Армана. Во время описываемых событий ему было около тридцати двух лет. До революции 1789 г. Арман служил в драгунах и в королевской жандармерии. В первые годы революции он в качестве шпиона‑провокатора участвовал в крупной афере по печатанию фальшивых ассигнаций – несколько ее участников были приговорены судом к смерти, а Арман, естественно, оправдан. Вскоре после освобождения в 1793 г. он свел знакомство с Батцем и участвовал в попытках организовать бегство королевской семьи. Арман был знаком с Мишонисом и Корте – ближайшими сообщниками барона. В январе 1794 г. он был арестован в Реймсе как контрреволюционер и в первые дни февраля доставлен по этапу в парижскую тюрьму Ля Форс. Полицейские власти, среди которых было немало знакомых Армана, не могли не знать, что речь идет о платном провокаторе. Одним из его знакомцев был Доссонвиль, с которым они то ссорились, доносили друг на друга, то снова мирились. Незадолго до того, как Армана доставили в Ля Форс, Доссонвиль сам вышел из тюрьмы и стал пользоваться доверием нескольких влиятельных членов Комитета общественной безопасности. 27 марта Армана разлучили с его новыми приятелями и перевели в другую тюрьму, в Бисетру. 11 апреля Комитет общественной безопасности приказал его допросить. Армана посетил Доссонвиль и обещал свободу в обмен на «нужные» показания. А над Арманом, если бы ему удалось избежать гильотины как заговорщику, висел еще один приговор – уголовного трибунала – 20 лет каторги за шантаж и подлоги. Конечно, он был готов к любым «признаниям».

Как уже говорилось, 22 апреля Комитет предписал Фукье‑Тенвилю удвоить усилия, чтобы найти и арестовать Батца. После этого Арман и был окончательно избран на роль главного свидетеля на подготовлявшемся процессе участников «иностранного заговора». Несколько ранее, в марте, получив некоторые сведения, вероятно от арестованного полицейского Озана, сидевшего вместе с Арманом в тюрьме, Фукье‑Тенвиль вызвал мошенника, чтобы лично допросить его. Сохранился протокол допроса Армана, который заявил, что еще в августе 1793 г. передал полицейскому Станиславу Майяру сведения, позволявшие обнаружить барона. Это соответствовало истине. (Во время допроса через год, в апреле 1795 г., в Страсбурге Арман уверял, что Батц не был арестован на основе его доноса, потому что не кто иной, как Доссонвиль, не исполнил соответствующего распоряжения Комитета общественной безопасности.)

Арман заявил Фукье‑Тенвилю, будто бы барон однажды сообщил ему, что передал 100 тыс. ливров Шабо для какого‑то общего дела и что он, Батц, имеет возможность организовать бегство королевы и произвести контрреволюционный переворот путем подрыва курса ассигнаций и т. д. Арман показал также, что слышал от Батца о его тесных связях с Эбером, что «он может с ним сделать все, что захочет». Фукье, однако, не использовал показаний Армана, не вызвал его свидетелем на проходившем как раз в эти самые часы процессе эбертнстов. Не использовал Фукье и многие другие свидетельства о связях Эбера с Батцем. А на другой день, 24 марта, Эбер и его сторонники погибли на гильотине.

Арман (как он сам признавался в 1795 г.) под диктовку Доссонвиля 29 апреля (10 флореаля) составил донос, озаглавленный «Беспристрастные наблюдения относительно заговора Батца и его сообщников, или иностранного заговора». В этом доносе фигурировали сведения о тех действиях Батца, которые власти считали целесообразным приписать барону. Арман утверждал, в частности, что Батц имел в своем распоряжении 20 миллионов, полученных от английского правительства. В показаниях Армана в число заговорщиков наряду с действительно близкими знакомыми или сообщниками Батца попали лица, которых власти хотели «подключить» к делу, создав пресловутую «амальгаму». По поручению Доссонвиля «Беспристрастные наблюдения» отредактировал другой чиновник Комитета общественной безопасности, Демонсе, которого секретарь Комитета Сенар в своих мемуарах именует «коварным и опасным проходимцем» (позднее Демонсе стал агентом термидорианца Тальена).

Арман был одним из двух арестованных «сообщников Батца», которые избежали казни. Показания Армана легли в основу доклада о заговоре, который сделал 14 июня (26 прериаля) 1794 г. в Конвенте член Комитета общественной безопасности Э. Лакост. В нем указывалось, что «фракции Шабо и Жюльена из Тулузы, Эбера и Ронсена, Дантона и Лакруа, Шометта и Гобеля являлись вместе с тем ветвями заговора, верховным главой которого был некий барон де Батц, бывший депутат Законодательного собрания, спекулянт и фальшивомонетчик». Докладчик подчеркивал, что Батц «направлял самые черные покушения королей против человечества», что «Шабо, Дантон, Лакруа были связаны с Батцем, их совместные трапезы происходили четыре раза в неделю».

…В ночь с 22 на 23 мая (3–4 прериаля) некто Анри Адмираль стрелял в Колло д’Эрбуа. Сначала Адмираль пытался проникнуть в квартиру столяра Дюпле, где проживал Робеспьер, но Неподкупного не оказалось дома. Так и не найдя Робеспьера, Адмираль вернулся к себе и сделал неудачную попытку покушения на своего соседа Колло д’Эбруа. Возможно, существовала связь между Батцем и Адмиралем. (Его фамилия была, кстати сказать, вероятно, не Admiral, как это часто указывается в литературе, a Admirât[12]). А вечером 23 мая была задержана молодая девушка, требовавшая допустить ее к Робеспьеру. При обыске у нее нашли два перочинных ножика. Имелись данные, что Адмираль был знаком с Пьером‑Бальтазаром Русселем, в прошлом агентом барона Батца. Противники Робеспьера поспешили превратить покушение в одно из звеньев заговора Батца. В ходе осуществления этого плана было второпях совершено немало сознательных или случайных ошибок. Так, Бийо‑Варенн и Луи из департамента Нижний Рейн писали Фукье, что, по их мнению, Батц скрывается под именем аббата д'Алансона. Начался розыск этого аббата, который не дал результата. Помощники Фукье‑Тенвиля допрашивали фальшивомонетчика Пьера‑Жозефа Русселя, спутав его с подручным Батца Пьером‑Бальтазаром Русселем.

Сам Робеспьер не только не поощрял этих розысков, но, понимая их истинную направленность, даже относился к ним, видимо, враждебно. Характерно, что именно в это время он потребовал отставки Фукье‑Тенвиля. Возможно, Неподкупный вообще не верил, что Батц еще оставался во Франции[13].

Меры по разоблачению «иностранного заговора» стали частью борьбы между Робеспьером и формирующейся коалицией его противников. Робеспьер считал некоторых из них участниками «иностранного заговора». Враги Неподкупного, особенно в Комитете общественной безопасности, хотели бы расправами над множеством мнимых участников этого заговора возбудить ненависть к Робеспьеру как ответственному за резкое усиление террора. В этой обстановке был принят закон 22 прериаля (10 июня), устанавливавший ускоренное судопроизводство в Революционном трибунале.

14 июня Лакост представил свой доклад. В тот же день Фукье‑Тенвиль получил приказ за подписями Робеспьера, а также Колло д’Эрбуа и Бийо‑Варенна, ставшими к этому времени уже врагами Робеспьера, обещать помилование заключенному Дево (секретарю Батца), если он выдаст местонахождение барона. Но Дево повторил, что ему неизвестно, где скрывается Ватц[14].

А. Луиго полагает, что накануне и после принятия закона 22 прериаля Бийо и Колло д’Эрбуа оказали давление на Эли Лакоста, чтобы он ознакомил широкую публику с именем Батца. Именно Бийо побудил Фукье к организации процесса участников «иностранного заговора», намекая, что все это сделано по приказу Робеспьера и неуловимость Батца связана с тем, что он имеет могущественного покровителя, опять‑таки имея в виду Неподкупного.

16 июня начался и в тот же день закончился процесс над действительными или мнимыми сообщниками Батца. Собственно, никакого судебного разбирательства не было – всех их после получасового совещания присяжных признали виновными и на основе предписаний закона от 22 прериаля приговорили к смерти. Медленно двигались фургоны, на которых стояли 54 осужденных, выряженные по приказу властей в красные рубахи как «убийцы отечества». На этот раз приговоренные к смерти вызывали сочувствие народной толпы.

Историк А. Летапи считает, что процесс и осуждение лиц, включенных в «амальгаму» в качестве участников «заговора Батца», имели целью «похоронить вопрос о действительном «заговоре Батца»», который тщательно скрывали во время процесса Эбера. Однако зачем надо это делать, если Эбер был прямо назван орудием Батца в докладе Э. Лакоста? В Париже говорили, что даже за убийство королей не посылали на эшафот столько жертв. Закон 22 прериаля стали называть законом Робеспьера. После 9 термидора неоднократно утверждалось, что председатель Революционного трибунала Дюма и общественный обвинитель Фукье‑Тенвиль действовали по приказу Робеспьера и Сен‑Жюста. Это не соответствует действительности, хотя 24 флореаля (13 мая) Комитет общественного спасения предписал общественному обвинителю каждую декаду представлять ему список дел, которые предстояло обсуждать в Трибунале. Робеспьер через своих сторонников – столяра Мориса Дюпле, у которого он проживал, типографа Николя и других – стремился влиять на выбор присяжных[15].

В июне отношения между Фукье и Робеспьером стали крайне напряженными, в особенности из‑за дела Катерины Тео. Сохранилось письмо Германа – одно время председателя Революционного трибунала, а потом главы комиссии по делам гражданской администрации, полиции и судов – от 8 мессидора, явно написанное по поручению Робеспьера. В этом письме Герман просил знакомого судью порекомендовать кандидата на пост общественного обвинителя при Революционном трибунале[16]. Эта попытка не удалась. Фукье остался на своем посту. В отличие от Фукье летом 1794 г. Дюма и ряд других сотрудников этого судебного органа находились в тесном контакте с Робеспьером.

Большинство осужденных летом 1794 г. попало на гильотину по инициативе Комитета общественной безопасности, эмиссаров Конвента в департаментах и общественного обвинителя Фукье‑Тенвиля[17]. За девять недель, от 10 июня до 27 июля, Революционный трибунал отправил на гильотину столько же людей, сколько за предшествующие 14 месяцев. Летом 1794 г. перестали обращать внимание на правдоподобность обвинений, предъявлявшихся подсудимым. Иногда они носили характер зловещего абсурда. Например, член Конвента Осселен, арестованный еще 8 ноября 1793 г. за покровительство одному вернувшемуся эмигранту и находившийся с тех пор в заключении, был казнен за участие в заговоре с целью бежать из тюрьмы, перебить членов обоих комитетов, вырвать у убитых сердца, зажарить их и съесть![18] «В то время даже говорили друг другу по секрету, что в Комитете общественного спасения сидит роялист, агент барона Батца, который толкает на казни, чтобы возбудить ненависть против республики»[19]. Все это вполне соответствовало планам Батца.

После казни «красных рубашек» Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения. Есть ли какая‑либо связь между этими двумя фактами?

[1] Mémoires sur Carnot par fils. P., 1861. Vol. 1. P. 527–528; Hampson N. The Life… P. 262–263.

[2] Batz de. Les conspirations… P. 316–317.

[3] Ibid. P. 318.

[4] Биография Доссонвиля прослеживается не только по правительственным документам, но и по его мемуарам, которые были опубликованы только в 1884 г., но окончены были, вероятно, вскоре после революции. В их составлении принимал участие и уже знакомый нам Сенар. Fragments des Mémoires de Dossonville/Publié par Ch. d’Hericault. Revue de la Révolution janvier‑juin 1884; Hauterive F. d’Figaro‑policier un agent secret sous la Terreur. P., 1928; Ording A. Le béreau du police du comitu de salut public. Oslo, 1930. P. 106–107.

[5] Blanc O. La dernierè lettre… P. 104.

[6] Letapis A. de. La «conspiration de Batz». P. 89.

[7] Ording A. Op. cit. P. 103, 105–107.

[8] Ibid. P. 107–108.

[9] Ibid. P. 37–39.

[10] Ibid. P. 45.

[11] Walter G. La conjuration… P. 383–384.

[12] Schnerb R. A Propos d’Admirat et du baron de Batz//Annales historiques de la Révolution française. Novembre – décembre 1952. N 129.

[13] Louigot A. Baudot… P. 225, 226, 228–229.

[14] Batz de. Les conspirations… T. 2. P. 340–342.

[15] Bouloiseau M. Le comité de salut public. P. 105.

[16] Ording A. Le bureau… P. 154.

[17] Ibid. P. 158.

[18] Arch. Nat. W. 397; Hampson N. The Life… P. 202.

[19] Кропоткин П. A. Великая французская революция 1789–1793. M., 1979. С. 433.