В истории убийства Линкольна есть много непонятного: и странная халатность властей, и препятствия, чинившиеся поимке убийцы, фабрикация признаний свидетелей, освобождение заведомых участников заговора, и многое другое, о чем в главных чертах рассказывалось выше. Но все эти факты в целом и почти каждый из них в отдельности допускают различные толкования. Многие «подозрительные» действия можно связать с перипетиями политической борьбы после смерти Линкольна, а вовсе не с опасениями, что вскроются какие‑то тайны заговора[1]. Наконец, многое объясняет соперничество Бейкера и других лиц, участвовавших в преследовании заговорщиков, погоня за наградой.

И все же кое‑что остается необъяснимым. Долгое время репутация Стентона как политического деятеля и как «неподкупного» военного министра стояла очень высоко. За последние десятилетия многие американские историки сделали немало, чтобы определить, насколько заслуженной была его слава[2]. Раздававшаяся при этом критика нередко оказывалась «критикой справа», с позиций благожелательства в отношении плантаторов. В ходе нее было вскрыто немало фактов, характеризовавших Стентона как честолюбца, не брезговавшего в средствах, когда дело шло о собственном возвышении. Но это было характерно чуть ли не для всех американских буржуазных политиков, в том числе и для весьма неоднородного радикального крыла республиканской партии. В то же время раздаются и другие голоса, отвергающие критику и высоко оценивающие деятельность Стентона, в том числе и как провозвестника «современных концепций тотальной войны»[3].

По мнению Эйзеншимла и его последователей, Стентон полагал, что Линкольн даст побежденным южным штатам право посылать своих представителей в конгресс, что там вновь может создаться большинство из «медноголовых» и южан, республиканская партия потеряет власть, гражданская война окажется напрасной. А без Линкольна, считал Стентон, он будет править руками Джонсона, который тогда еще был радикалом и – кто знает, – может быть, и соучастником заговора, направленного на устранение Линкольна. Как известно, события пошли по‑иному: Эидрю Джонсон порвал с радикалами, но вплоть до 1868 г. не осмелился освободиться от Стентона, хотя тот был заведомым врагом политического курса нового президента. (Это принимается Эйзеншимлом за свидетельство, что Джонсон боялся разоблачений, которые мог сделать Стентон.)

Существовали ли какие‑либо дополнительные мотивы для того, чтобы власти и после отставки Стентона упорно прятали концы в воду? Безусловно, да, отвечают сторонники Эйзеншимла. Ведь на президентском кресле долгие годы сменяли друг друга северные генералы, отличившиеся в гражданской войне (Грант, Хейс, Гарфилд), и поддержание престижа военного министерства имело особо большое значение для их политической карьеры. Выявление того факта, что военное ведомство спасло от возмездия главных виновников смерти президента, было бы для этих генералов непоправимым ударом.

Такова в целом гипотеза Эйзеншимла и его сторонников, она предстает в последние годы во все новых вариантах.

Поскольку во многих исторических трудах суд над соучастниками Бута давно уже превращен в суд над Эдвином Стентоном, попытаемся еще раз в суммарной форме рассмотреть и взвесить собранные против него улики. Во‑первых, было ли что‑либо в прошлом Стентона, подкреплявшее эти подозрения? Новейшие исследования развеяли, как уже сказано, многое из того, что было написано его панегиристами. Из этих исследований (впрочем, далеко не из всех) предстает вероломный, беспощадный, не брезговавший любыми средствами честолюбец, умевший ловко подставлять подножку сопернику и вряд ли испытывавший привязанность к Линкольну, которую он внешне старался демонстрировать. Это была натура властная, не терпевшая возражений. Стентон не раз отказывался исполнять распоряжения Линкольна, говорили, будто он делает все, что хочет. Это неверно. В важных случаях Линкольн умел настаивать на своем и заставлять строптивого Стентона уступать.

Однако очень часто президент шел на компромисс и даже с присущим ему грубоватым юмором обращал весь спор в шутку. Линкольн чрезвычайно высоко ценил организаторский талант бывшего адвоката, развернувшийся на ответственном посту военного министра. Когда после переизбрания на второй срок президентом Линкольн узнал, что поговаривают о его намерений сменить Стентона, он решительно опроверг эти слухи. 9 апреля 1865 г. – за пять дней до выстрела в театре Форда – Стентон подал письменное заявление об отставке, отлично зная, что она не будет принята. Действительно, Линкольн разорвал бумагу со словами: «Вам нельзя уходить в отставку… Вы наша главная опора»[4]. Таким образом, ничто не угрожало политическому будущему Стентона, если не считать, что он стремился путем преступления добиться первого места в государстве и развязать руки для продолжения той политики в отношении южных штатов, которую он считал более целесообразной. Точно так же можно двояким образом истолковать каждую из собранных против него косвенных улик. Кроме того, ведь если отвергнуть предположение о его участии в заговоре, то можно думать, что он действовал в первые часы после убийства Линкольна в горячке, взволнованный ответственностью, ежеминутно ожидая пули, которая уже сразила президента и – как тогда думали – государственного секретаря. Не этим ли объясняются промахи Стентона, которым его противники придают столь зловещий смысл? Но с другой стороны, далеко не все поступки Стентона укладываются в такую простую схему, которая выдвигается его защитниками.

Стентон заранее знал о подготовке заговора и о том, что конспираторы встречаются в доме вдовы Саррет. Такое убеждение основывается на том, что Л. Вейхман, жилец дома, донес об этом властям и, как явствует из документов, соответствующие сведения были пересланы в военное министерство. Мы, правда, не имеем доказательства того, что Стентон лично видел показания Вейхмана, но, с другой стороны, трудно предположить, что чиновники осмелились бы скрыть столь важную информацию от своего капризного, властного и во все самолично вникающего начальника. В условиях военного времени Стентон имел право арестовывать любых лиц на основании самых слабых подозрений и широко пользовался этим правом. Детективы, правда, впоследствии утверждали, что за домом Мэри Саррет было установлено наблюдение, – вряд ли это соответствует действительности. Сыщики не смогли представить никаких доказательств, что нм было известно день за днем, час за часом передвижение обитателей дома. Все это серьезные аргументы, но и они допускают иное толкование. В конце концов различных сообщений о заговорах поступало властям более чем с избытком, и одно из них – свидетельство Вейхмана – могло не привлечь внимание военного министра, даже если попалось ему на глаза.

Правда, есть косвенное свидетельство, что Стентону было известно о показаниях Вейхмана. В 4 часа 44 минуты утра 15 апреля он послал телеграмму генерал‑майору Диксу в Нью‑Йорк. В ней указывалось: из письма, найденного в вещах Бута, явствует, что заговор был подготовлен еще до 4 марта. Однако в чемодане Бута нашли лишь письмо Арнолда от 27 марта, из которого никак нельзя сделать такого вывода. Об этом около 5 часов утра 15 апреля Стентон мог узнать только из показаний Вейхмана. Но все же остается сомнительным, узнал ли он о них до убийства или после совершившейся трагедии из уст своих подчиненных, поспешивших доложить о полученной ранее информации. Наконец, Стентон мог вставить эту фразу и потому, что до него, несомненно, должны были дойти слухи о каких‑то заговорах, осуществление которых приурочивалось к 4 марта.

Перейдем к следующей улике. Стентон посоветовал Г ранту не ходить в театр Форда. Однако, во‑первых, Грант действительно хотел уехать из Вашингтона пораньше, чтобы иметь больше времени для и так короткого свидания со своими детьми. Во‑вторых, отношения между миссис Грант и миссис Линкольн по вине супруги президента оказались очень обостренными. Жена Гранта явно не хотела идти в театр, в ложу, где находилась взбалмошная «первая леди», недавно устроившая ей бессмысленную сцену ревности. Наконец, сам Грант явно не был любителем театров и светских приемов. Однажды, в марте 1864 г., он после назначения его главнокомандующим уже уклонился от такого же посещения театра совместно с президентом. Правда, дважды Стентон советовал Гранту не ходить в театр. Но и президенту он давал такие же советы много раз. Да и вообще этот по крайней мере внешне истовый пуританин, постоянно читавший свою Библию, очень не одобрял подобные очаги соблазна и греха.

Стентон по существу запретил майору Экерту сопровождать Линкольна. Но этот приказ мог быть вызван припадком раздражения – военный министр обладал весьма нелегким характером, очередной размолвкой, мог быть жестом, призванным продемонстрировать, что Стентон не одобряет намерение президента идти на спектакль и не желает иметь ничего общего с этим необдуманным посещением театра. Кроме этого Стентон часто требовал от Линкольна соблюдать осторожность, а тот почти всегда оставлял без внимания эти предупреждения. Стентону могло просто надоесть проявлять заботу о безопасности Линкольна, тем более что до сих пор все эти неосторожные поступки президента сходили ему с рук. А теперь ведь война по существу уже окончилась. Даже самое подозрительное обстоятельство – что у Экерга вечером 14 апреля вопреки утверждениям Стентона не было никакой срочной работы – допускает двоякое толкование. Если бы осторожный Стентон действительно был организатором заговора, он, вероятно, на всякий случай нашел бы для Экерта какое‑то занятие, оправдывающее отказ военного министра отпустить майора в театр. Между прочим, Экерт был приглашен в президентскую ложу как гость, а не как охранник, стоящий на страже у дверей, так что в любом случае Экерт не мог бы помешать Буту сзади выстрелить в упор в Линкольна. Максимум, что он мог, – это способствовать задержанию преступника.

Что касается Паркера, то вполне вероятно, что ему разрешил отлучиться с поста сам президент. Да и входило ли в обязанности Паркера нести постоянное дежурство? Незадолго до Бута в президентскую ложу заходил вызванный Линкольном издатель вашингтонской газеты «Нейшнл рипабликен» Саймон Хэнском. В своей газете он сообщил потом, что у входа в ложу он встретил Ч. Форбса, исполнявшего обязанности слуги и посыльного при президенте. По показаниям современника, Бут у входа предъявил свою визитную карточку стоявшему у двери посыльному. Вероятно, это был Форбс, который не имел основания остановить посетителя, так как знал, что Линкольн любил встречаться и беседовать с актерами. Форбс был в числе свидетелей при рассмотрении дела Паркера в начале мая 1865 г. в Управлении столичной полиции. Протокола заседания не сохранилось, известно лишь, что Паркер был оправдан. Возможно, сочли, что он не должен был дежурить у двери или не имел причин препятствовать Буту, предъявившему свою визитную карточку, войти в ложу президента.

Довод, что по приказу Стентона были перекрыты все пути, кроме дороги на Порт‑Табако, которую использовали южные агенты и которую действительно избрал Бут, скрываясь от преследования, тоже требует объяснений. Ведь в этом районе не было телеграфных станций, через которые можно было передать приказы, и не было войск, чтобы их выполнить. Еще до полуночи Стентон передал распоряжение через телеграфную станцию, ближайшую к Порт‑Табако, о принятии мер к задержанию преступников, если они будут замечены в этих местах. Что же еще мог сделать Стентон в тот момент? Но почему не был отдан приказ войскам, расквартированным в Вашингтоне? Возможно, потому, что актер, если бы он не сломал ногу, когда выпрыгнул из ложи, все равно настолько опередил бы любых преследователей, что к раннему утру 15 апреля был бы уже в штате Виргиния, где убийцу сочли бы героем и где он мог рассчитывать на надежное укрытие. Разве Стентон и его помощники не должны были догадаться, что Бут постарается бежать в Виргинию? Почему же тогда не были подняты по тревоге и не высланы навстречу преступнику федеральные воинские части, расположенные в столице этого штата – Ричмонде? Да потому, что путей, по которым Бут мог пересечь границы штаба, было много и в любом случае только к некоторым из них могли поспеть военные отряды, посланные из Ричмонда.

Большое число улик связано с телеграммами, отправленными Стентоном в первые часы после убийства. Однако именно здесь то, что кажется особенно подозрительным, могло быть следствием растерянности, которая усугублялась опасением Стентона за свою жизнь, а также убеждением, что выстрелы Бута и Пейна – это часть заговора конфедератов, собирающихся захватить столицу. Вместе с тем слухи об этом заговоре были даже выгодны Стентону, поскольку в результате именно он представал перед народом как человек, сумевший решительными мерами пресечь происки вражеской агентуры.

А как насчет фотографии Эдвина Бута, которую раздали офицерам, проводившим розыски его брата Джона? Сам этот факт нельзя считать доказанным. О. Эйзеншимл обнаружил в архивных фондах Бюро военной юстиции конверт с надписью, что он содержит «фотографию Бута». В конверте находилась фотография Эдвина Бута. Однако это еще не доказательство, что именно она находилась там в апреле 1865 г., ведь конверт наверняка побывал во многих руках и тогда, и позднее. С другой стороны, если бы подмена фотографии все же имела место и носила сознательный характер, то в конверт потом подложили бы портрет Джона Бута. Если некоторые офицеры были снабжены фотографией Эдвина, то другие имели фотографию самого преступника. Так, лейтенант Бейкер показал фотографию местному рыбаку, и тот признал, что на ней изображен хромающий человек, который за день до этого перебрался через реку. Лейтенант Бейкер, не встречавшийся с Бутом, в своих показаниях заявил, что он сразу же узнал преступника. На всех сохранившихся плакатах, обещающих награду за поимку заговорщиков, всюду фигурирует портрет Джона, а не Эдвина Бута.

Что же касается истории того, как отряду О’Бирна помешали поймать Бута, поскольку Стентон хотел, чтобы это было осуществлено его доверенными людьми, то эта претензия была отвергнута комитетом палаты представителей, расследовавшим данный вопрос. Помешала О’Бирну не телеграмма из военного министерства, копия которой в архиве военного министерства не обнаружена (что можно вслед за Эйзеншимлом считать подозрительным обстоятельством), ее не оказалось и у самого О’Бирна. Просто ему на основании полученных сведений показалось более вероятным (это следует из телеграммы, отправленной им утром 26 апреля в военное министерство), что Бут не перебрался в Виргинию, как это и было в действительности, а по‑прежнему скрывается где‑то неподалеку в штате Мэриленд.

По мнению противников Стентона, когда ему стало ясно, что раненому Буту не уйти от погони, он отдал приказ убить актера при аресте. Такое указание должны были получить доверенные лица: полковник Р. У. Вуд, устроивший засаду в доме доктора Мадда, и, вероятно, люди Лафаейта Бейкера. Кто же произвел выстрел, смертельно ранивший Бута? Хотя ни один из стоявших рядом солдат не видел, что выстрелил Корбетт, никто никогда не утверждал и противоположного. Во всяком случае из показаний всех присутствовавших явствует, что, кто бы ни произвел выстрел – неуравновешенный сержант Корбетт или подполковник Конджер, последний никак не мог этого сделать с целью воспрепятствовать Буту сделать какие‑то разоблачения. Все поведение офицеров вполне объясняется их надеждой получить максимальную часть обещанной крупной денежной награды. Конджер, кстати сказать, получил львиную долю награды – 15 тыс. долларов, а лейтенант Бейкер – только 3 тыс., что, однако, можно объяснить и разницей в чинах.

Никакого расследования обстоятельств смерти Бута на месте не было произведено, хотя это легко было сделать. Тайна, которой были окружены похороны Бута, дала пищу слухам, что был убит и похоронен не актер, а совсем другой человек. Это очень серьезная цепь косвенных улик, но и они могут получить различное истолкование. Все эти действия могли быть следствием неразберихи, поспешности, соперничества лиц, руководивших поимкой Бута, каждый из которых желал получить обещанную награду и держал в тайне добытые сведения, если не прямо вводил в заблуждение других участников погони. Секретность похорон легко объяснить желанием воспрепятствовать тому, чтобы могила Бута стала местом паломничества для конфедератов и их единомышленников на Севере. И традиционалист Д. С. Брайян, и О. Эйзеншимл согласны в том, что Буту ие удалось бежать[5].

Считают за доказательство и то, как Стентон принял известие о поимке Бута, еще не зная, что актера не захватили живым. Он закрыл лицо руками и некоторое время сохранял молчание – разве это не свидетельство страха или по крайней мере сильного волнения, тем более у обычно умевшего скрывать свои чувства министра? Однако чем было вызвано это волнение? Обязательно ли чувством страха? И наконец, мы о самой этой сцене знаем только со слов Л. Бейкера, точнее, из его книги «История секретной службы Соединенных Штатов», которая была написана, уже когда полковник насмерть рассорился с военным министром. К тому же Л. Бейкер всегда был готов пожертвовать истиной, хотя бы только для включения в свою книгу столь драматического эффекта, к которым он вообще питал слабость. А ведь у бывшего шефа контрразведки явно могли быть и другие, куда более веские мотивы, чтобы присочинить весь этот эпизод.

Вопрос об исчезнувших страницах дневника Бута также допускает двоякое решение. Возможно, их уничтожил Стентон, если они действительно содержали компрометирующий его материал. Но столь же вероятно, что их вырвал сам Бут, посылая, как это доказано, Геролда с записками к различным лицам, у которых надеялся найти убежище и помощь. Лейтенант Бейкер уверял, что отыскал один из пропавших листов во время поездки в Виргинию. Правда, остается загадочным факт, что о дневнике не упоминалось во время суда над заговорщиками. Но допустимо предположить, что это было сделано потому лишь, что дневник не содержал ничего, способного пролить дополнительный свет на роль, сыгранную подсудимыми в заговоре.

Стентона обвиняют в том, что он, никогда не грешивший излишним милосердием, не добился осуждения полицейского Паркера. Но у военного министра могли быть для этого различные мотивы, например нежелание сосредоточивать внимание общественности на столь очевидном промахе подчиненной ему службы безопасности, как прикомандирование пьяницы для охраны президента.

Стентон по какой‑то неясной причине явно уклонялся от того, чтобы добиться ареста за границей Джона Саррета. Вполне допустимо, что из страха перед разоблачениями, которые мог сделать этот заговорщик. Но фактом остается то, что он их так и не сделал, несмотря на все старания противников Джонсона и его военного министра. Саррет продолжал молчать на протяжении всей своей долгой жизни, когда ему уже, конечно, нечего было опасаться мести со стороны кого‑либо из оставшихся в тени заговорщиков. Если бы Стентон действительно так боялся показаний Саррета, он скорее попытался бы отделаться от неудобного свидетеля, а не позволять ему оставаться на свободе за границей, где его все же могли арестовать, а то и просто заговорщик мог рассказать обо всем иностранным журналистам. Можно найти и помимо страха перед разоблачениями Саррета мотивы, которые определяли позицию Стентона. У него были основания опасаться, что на процессе Саррета вскроются подлоги, к которым прибегли во время процесса над заговорщиками, или что снова всплывет недостаточность улик против матери Джона Саррета, которую враги правительства уже поспешили объявить невинной жертвой «юридического убийства».

Аналогично обстоит дело и с доводом, что Стентон не преследовал ряд лиц, оказавших Буту не меньшие услуги, чем некоторые из преданных суду заговорщиков. Еще Эйзеншимл, как мы помним, обращал внимание на то, что, поскольку эти лица явно не знали секретов Бута, они не представляли интереса для министра. Но столь же вероятно и другое предположение – Стентону явно не хотелось привлекать внимание к десяти дням, которые прошли с той минуты, когда Бут покинул дом доктора Мадда, до момента, когда актера захватили на ферме Гаррета. Об этом действительно почти ничего не говорили на процессе заговорщиков. Ведь рассказ о многочисленных ошибках, совершенных преследователями, совершенно разрушил бы картину хорошо налаженной машины, работающей с четкостью часового механизма, какой хотел изобразить Стентон военное министерство, чтобы выгодно представить свою роль в розысках убийцы президента. Что же касается двух лиц, очень близких к заговорщикам, – их очевидного сообщника, трактирщика Ллойда, и Вейхмана, то против них не было возбуждено дело по очевидной причине – оба они согласились и стали наиболее важными свидетелями обвинения на процессе. Попытки же фабриковать с помощью лжесвидетелей доказательства на процессе могли означать, что просто у Стентона не было на руках подлинных доказательств участия Д. Девиса и других лидеров Юга в заговоре, а не их непричастность к нему.

Одним из камней преткновения для сторонников концепции Эйзеншимла было необъяснимое, с их точки зрения, поведение обвиняемых на суде, где они послушно играли роли, отведенные им властями, и не пытались раскрыть «заговор Стентона», хотя молчание обрекало их на смерть. Эйзеншимл, пытаясь подыскать все же объяснение, в частности, молчания Мэри Саррет, писал: «Что же следует, если суммировать имеющиеся свидетельства? Миссис Саррет обещали помилование и обманывали до последнего момента. Ее казнь последовала в течение одного дня после вынесения приговора; ей не дали возможности публично заявить о своей невиновности. Сопровождавшего ее священника предостерегли, чтобы он не поднимал шума; ее адвокатам не разрешали разговаривать с ней наедине. Главный из них отказался от ведения дела и был за это вознагражден политически, двое других адвокатов, которые могли как‑то проговориться, получили посты на государственной службе. Дальнейшие исторические исследования должны решить, были ли эти факты чем‑то большим, чем рядом странных совпадений»[6]. Трое адвокатов, о которых говорилось выше, – это сенатор от Мэриленда Риверди Джонсон, весной 1868 г. он был назначен своим однофамильцем президентом Э. Джонсоном на пост посла в Великобритании – одна из самых привлекательных тогда должностей. Другой, Д. Клемпит, в августе 1867 г. получил выгодную федеральную должность в одном из штатов Юга, а третий адвокат, Ф. Эйкен, в мае был принят по предложению президента в министерство финансов. Назначения эти не прошли незамеченными современниками. «Оба адвоката миссис Саррет находятся ныне на государственной службе», – писала 15 августа 1867 г. газета «Нью‑Йорк тайме», сообщая о назначениях Клемпита и Эйкена[7].

Надо, однако, напомнить, что, помимо Мэри Саррет, остальные сообщники Бута допрашивались как военными, так и гражданскими властями, имели свидания с избранными адвокатами, с родственниками, священниками, исповедовавшими их накануне казни, так что возможностей сделать разоблачения было достаточно. Мэри Саррет по пути на эшафот громко заявляла о своей невиновности, но тоже не попыталась раскрыть какие‑то тайны, которые затрагивали бы людей, осудивших ее на смерть. Позднее четверо осужденных имели возможность разговаривать со стражниками и другими заключенными. Трое из этой четверки были амнистированы и вернулись к себе домой. Спейнджлер умер через полтора года, но Мадд дожил до 1883 г., Арнолд – до 1906 г. Они имели полную возможность рассказать все известное о «тайнах» заговора, однако ничего не сообщили.

Наконец, последний довод – письмо Бута вице‑президенту Джонсону. Сторонники Эйзеншимла готовы видеть в этом макиавеллистический ход Стентона – убийство Линкольна и Сьюарда наряду с компрометацией Джонсона открыли бы ему дорогу к власти. Однако возможно и предположить попытку самого Бута с помощью этого хода вызвать дополнительное смятение в правительственных кругах, тем более что актер не очень верил в успех планировавшегося покушения Этцеродта на Джонсона. И еще одно – записка могла свидетельствовать и о связях Джонсона с Бутом, к которым не обязательно должен был иметь какое‑либо отношение Стентон.

[1] Milton G. Abraham Lincoln and the Fifth Column. N. Y., 1942. P. 118 a. o.; Hendrick J. Lincoln’s War Cabinet. Boston, 1946. P. 236 f.

[2] Bryan G. S. The Great American Myth… P. 189–190, 224–225.

[3] Thomas В. P., Hyman H. M. Stanton… P. XIII.

[4] Cottrell J. Anatomy of an Assassination… P. 237.

[5] Bryan G. S. The Great American Myth. P. 324–381; Eisenschiml O. In the Shadow of Lincoln’s Death. P. 53–88; Hanchett W. The Lincoln Murder Conspiracies… P. 243.

[6] Eisenschiml O. In the Shadow of Lincoln’s Death… P. 147.

[7] Ibid. P. 144, 146–147.