Судебные экспертизы в уголовном процессе с участием психолога проводятся в соответствии с потребностями судебно‑следственной практики для решения вопросов, требующих специальных познаний в области психологии.

С какой же целью назначается судебно‑психологическая экспертиза по факту самоубийства, каковы возможные правовые последствия того или иного экспертного заключения?

Как показывает практика, одной из ситуаций, в которых назначается такая экспертиза, является предположительный вывод следователя или суда о самоубийстве. Когда у судебно‑следственных органов нет четкой уверенности в том, что имело место самоубийство (а не убийство или несчастный случай), то здесь экспертное заключение играет важную роль для выяснения тех или иных обстоятельств, характеризующих личность суицидента.

Но, и это особо следует подчеркнуть, в таких случаях недопустимо использовать экспертные выводы в качестве доказательства при определении рода смерти. Например, человек может находиться в состоянии депрессии, высказывать суицидальные мысли и намерения и именно в этот промежуток времени стать жертвой убийства (отравления, повешения и т. д.). В данном случае использование экспертного заключения о наличии, например, депрессивного состояния у подэкспертного, сопровождавшегося суицидальными намерениями, в качестве доказательства того, что он действительно совершил самоубийство, будет несомненной судебной ошибкой.

Исходя из сказанного, предпочтительнее назначать судебно‑психологическую экспертизу при доказанности факта самоубийства, что обычно и делают судебно‑следственные органы. При этом суд и следствие обычно сталкиваются с проблемой квалификации определенных статей Уголовного кодекса РФ.

Во‑первых, это квалификация ст. 110 УК РФ : «Доведение лица до самоубийства путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего».

Во‑вторых, определение обстоятельства, отягчающего ответственность обвиняемого: согласно п. «б» ст. 63 УК РФ , одним из таких отягчающих обстоятельств признается «наступление тяжких последствий в результате совершения преступления». Как показывает практика, чаще всего объектом экспертного исследования становятся потерпевшие по делам об изнасиловании, совершающие впоследствии суицид, – а самоубийство потерпевшей является одним из тяжких последствий преступления.

И в том, и в другом случае основная цель суда при квалификации этих статей – доказательство наличия или отсутствия причинно‑следственной связи между действиями обвиняемого (изнасилование или такие действия, которые подпадают под определение «угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства») и фактом самоубийства потерпевшего лица.

Зададимся вопросом: что в суициде составляет предмет исследования судебного эксперта‑психолога?

Чтобы понять, что именно составляет предмет исследования судебно‑психологической экспертизы, мы должны обратиться к рассмотренной нами в лекции по теории КСППЭ[1] общей теории судебной экспертологии. По выражению А.И. Винберга и Н.Т. Малаховской, она является «формой научного знания о закономерностях и методологии формирования научных основ судебных экспертиз». Напомним, что это метанаучная область по отношению к предметным судебным наукам. Она объясняет, как материнские (базовые) науки трансформируются в систему специальных познаний в предметной судебной науке и как эти познания реализуются в практической деятельности при производстве судебных экспертиз.

Специальные познания судебного эксперта‑психолога, как было показано выше, не могут непосредственно переносить общепсихологические теоретические представления о различных психических явлениях в практику экспертизы. Необходимость трансформации данных общей психологии в судебно‑психологической экспертизе, вытекающая из метода сравнительного экспертоведения, особенно актуальна при анализе «экспертных» судебно‑психологических понятий при экспертизе суицидентов.

В уголовном процессе юридическое, доказательственное, значение имеют не диагностируемые экспертом общепсихологические явления, а именно «экспертные» понятия.

Объектом судебно‑психологической экспертизы по факту самоубийства является психическое состояние подэкспертного лица, предшествовавшее самоубийству. Это обстоятельство в совокупности с основной целью суда – установить наличие или отсутствие причинно‑следственной связи между действиями обвиняемого и фактом самоубийства – определяет предмет исследования и соответственно круг вопросов, ответы на которые в экспертном заключении дадут возможность использовать их как доказательство по делу в целях содействия установлению истины.

Итак, судебный эксперт‑психолог должен установить, существует ли причинно‑следственная связь между действиями обвиняемого (изнасилование или такие действия, которые квалифицируются как угрозы, жестокое обращение или систематическое унижение человеческого достоинства) и психическим состоянием потерпевшего в период, предшествовавший самоубийству.

Промежуточной стадией экспертного исследования является точная и полная квалификация психического состояния подэкспертного в период, предшествовавший самоубийству, позволяющая правильно ответить на основной вопрос судебно‑следственных органов.

Таким образом, доказательственное значение для суда имеет экспертное определение причинно‑следственной связи между действиями обвиняемого и психическим состоянием потерпевшего, обусловившего его самоубийство, что и составляет предмет исследования судебно‑психологической экспертизы суицидентов и определяет содержание «экспертного судебно‑психологического понятия» в экспертизе по факту самоубийства.

Разберем содержание и технологию КСППЭ суицидентов на конкретном примере.

Передо мной лежат шесть томов уголовного дела. У меня в руках документ, на основании которого я и должен провести судебную экспертизу.

«ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Такого‑то числа такого‑то года Судебная коллегия по уголовным делам такой‑то области в составе:

Председательствующего члена суда (фамилия)

Народных заседателей (фамилии)

С участием прокурора (фамилия) и адвокатов (фамилии)

При секретаре (фамилия),

Рассмотрев в судебном заседании дело по обвинению (фамилии, с указанием возраста, наличия судимостей, статей обвинения),

УСТАНОВИЛА:

Подсудимым К. и С. органами предварительного следствия предъявлено обвинение в изнасиловании А., совершенном группой лиц, повлекшем особо тяжкие последствия – смерть потерпевшей.

В обоснование своего вывода о наличии причинной связи между содеянным в отношении А. и ее последующим самоубийством органы следствия сослались на предсмертное письмо А., восстановленное со слов матери последней и показаний ряда свидетелей.

Однако судебная коллегия считает, что для решения вопроса о причинной связи необходимо применение специальных познаний в области психологии.

На основании изложенного и руководствуясь ст. 288 УПК РСФСР, судебная коллегия

ОПРЕДЕЛИЛА:

Назначить по настоящему делу посмертную судебно‑психологическую экспертизу в отношении потерпевшей А., производство которой поручить (фамилии).

На разрешение экспертов поставить следующие вопросы:

1. В каком психическом состоянии находилась А. в период, предшествующий ее самоубийству?

2. Существует ли причинно‑следственная связь между изнасилованием А. такого‑то числа К. и С. и возникновением и развитием психического состояния потерпевшей А. в период, предшествующий самоубийству?

В распоряжение экспертов предоставить материалы настоящего уголовного дела.

Председательствующий (подпись)

Народные заседатели (подписи)».

Итак, передо мной определение суда и шесть томов уголовного дела. Моя задача как судебного эксперта‑психолога – провести психодиагностическое исследование. У большинства из нас, практических психологов, сложилось представление, что психодиагностика – это когда испытуемый сидит перед психологом, а психолог с ним беседует, ведет наблюдение, тестирует, применяя определенные психодиагностические методики. Анализу и интерпретации данных этих методик посвящено огромное количество литературы.

Экспертная психодиагностика, особенно при посмертных экспертизах, абсолютно не подходит под это узкое представление. Во‑первых, это психодиагностика без субъекта , без возможности проведения непосредственной беседы, наблюдения, экспериментального исследования, какого‑либо тестирования. Во‑вторых, это психодиагностика ретроспективная , психолог должен высказать свое обоснованное суждение (дать экспертное заключение) о событиях, которые случились уже в прошлом и сохранились только в документах, отражающих определенные следственные действия. Должен оговориться, что определенную часть судебно‑психологических и психолого‑психиатрических экспертиз по делам о самоубийствах составляют и очные освидетельствования лиц, совершивших незавершенные суициды. В этих случаях, при способности потерпевших правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания (что составляет дополнительный предмет экспертного исследования), конечно же, можно и нужно для вынесения экспертного заключения использовать и данные беседы, и результаты экспериментального психодиагностического исследования.

Напомним, что психологический ретроспективный анализ материалов уголовного дела при проведении посмертных экспертиз состоит из следующих основных компонентов:

1. Четкое уяснение фабулы дела.

2. Психологический анализ индивидуально‑психологических особенностей подэкспертного по уголовному делу и приобщенным к нему материалам.

3. Психологический (герменевтический) ретроспективный анализ динамики психического состояния суицидента по материалам дела.

4. Анализ взаимодействия личности подэкспертного с юридически значимой ситуацией.

5. Составление заключения КСППЭ – формулировка экспертных выводов (ответов на вопросы судебно‑следственных органов) в «экспертных понятиях» с их обоснованием.

Возвращаемся к уголовному делу.

Ознакомившись с определением суда о назначении экспертизы, я открываю уголовное дело. Уголовное дело – документ, предназначенный для решения не экспертных, а чисто правовых задач. В нем существует своя внутренняя логика, способствующая решению судебных вопросов об уголовной ответственности и наказании. Но сложность работы с этим документом для судебного эксперта‑психолога состоит в том, что, как правило, в деле содержится много материалов, несущественных для экспертизы, и довольно часто недостает сведений, необходимых для экспертного исследования. Как бы то ни было, основная задача на первом этапе – извлечение необходимых для судебно‑психологической экспертизы фактов, приведение их в определенный хронологический порядок, систематизация, выделение ситуационных, индивидуально‑психологических аспектов, динамики психического состояния в юридически значимый отрезок времени, интерпретация этих данных с применением психологических познаний.

Ситуация. Анализ показаний свидетелей, обвиняемых, заключений ряда судебных экспертиз, в том числе судебно‑медицинской экспертизы трупа А., позволяет реконструировать фабулу уголовного дела следующим образом.

Подэкспертная А., 18 лет, поехала навестить своего жениха, который служил в одной из воинских частей Подмосковья. В ожидании попутного транспорта она познакомилась с четырьмя молодыми людьми, которые предложили подвезти ее. Под предлогом того, что необходимо немного подождать, пока один из них возьмет из гаража автомобиль, они привели А. в квартиру, где предложили выпить ей бокал шампанского. В спиртное ими было добавлено снотворное, действие которого в сочетании с алкоголем довело А. до беспомощного состояния. Затем К. раздел А. и, применяя насилие, совершил половые акты, в том числе и в извращенной форме. После него бессознательным состоянием потерпевшей воспользовался С., совершив с ней насильственные половые акты, в том числе в извращенной форме. Потом отправили ее в Москву на попутном автотранспорте, украв перед этим у потерпевшей все ее деньги. А. вернулась домой через 12 дней и спустя 18 дней покончила с собой. Находясь в своей квартире, А. ввела в вену органический растворитель и, несмотря на реанимационные мероприятия, на следующий день скончалась.

Личность. В этом разделе я специально привожу фрагменты показаний, характеризующие индивидуально‑психологические особенности А., именно в том порядке, в каком я читал их при ознакомлении с шестью томами уголовного дела.

Мать: «А. была необыкновенно честной, порядочной, с сильным характером и очень развитым чувством долга…»

Двоюродная сестра: «А. была скрытного характера…»

Мать: «Дочь была честной, доверчивой, порядочной, одаренной…»

Школьная характеристика: «Знания хорошие. Особенно хорошо разбиралась в математических предметах. Занималась систематически, самостоятельно. Изучаемый материал понимает, усваивает быстро. Хорошо развито логическое мышление. Трудолюбива. Занималась в кружке макраме, на медицинских курсах, в туристской секции – занималась с большим интересом и чувством ответственности… По характеру быстрая, подвижная…, честная, принципиальная, всегда готова оказать помощь…. В общественной работе активная. Хороший товарищ. Получила в семье хорошее воспитание…»

Характеристика с медицинских курсов: «…Добросовестная…. Хороший, исполнительный работник. Хорошо контактировала с коллегами. К больным относилась вежливо, с пониманием…»

Характеристика совета по туризму: «…Была душой группы, и большая заслуга ее в сплочении нашей интернациональной группы…»

Лечащий врач: «А. росла развитой и общительной девушкой, справедливой, и ее очень возмущало, когда кто‑либо делает не по справедливости или в обход закона…»

Двоюродная сестра: «А. была немного замкнутая, и когда с ней случалось какое‑либо несчастье, она об этом не говорила, а закрывалась в своей комнате и там плакала…»

Подруга родителей: «А. росла очень скрытной, замкнутой девочкой, хотя с друзьями была очень общительной. А. было свойственно всегда приходить на помощь знакомым и незнакомым, очень доверяла людям, на мир смотрела открытыми глазами… Девушкой она была несовременной…»

Классный руководитель: «А. по натуре была резковатой, смелой и не позволяла себя обидеть никому, умела постоять за себя…. Всегда имела свое суждение, не боялась прямо высказать свое мнение и товарищам по классу, и учителю. Никогда никому не отказывалась помочь. Была инициатором и помощником в делах класса. В поведении была скромной. Трудолюбива. В дружбе, в отношениях между людьми ценила честность, открытость, чистоту, не терпела ложь и фальшь. Была очень заботлива по отношению к родителям, брату, глубоко переживала свои неудачи, но никогда не жаловалась… Решительна, по натуре человек сильный»

Сосед: «А. была девушка своеобразная, с развитой силой воли. Была со мной откровенной…»

Жених: «А. была очень сдержанной девушкой… Очень неглупой, развитой…. имела планы в жизни, хотела поступать в мединститут…»

Знакомая: «По своему характеру она была очень замкнута, много не говорила о своих переживаниях, а все держала в себе…»

Мать: «А. видела все в розовом цвете, верила людям, хотела стать врачом, чтоб всем им помогать, обижалась на нас, если мы говорили, что не все люди хорошие… Главное было, конечно, в ее представлении о порядочности девушки, я всегда ей говорила, что честь – это самое главное, что есть у девушки, я говорила ей, как сама подвергалась нападению незадолго до свадьбы, я всегда внушала ей веру в людей…»

Отец: «Мы с женой воспитали ее такой максималисткой…»

Итак, вырисовывается определенный «личностный портрет» А.: высокий уровень интеллектуального развития, некоторая скрытность, сдержанность, замкнутость, целеустремленность, склонность глубоко переживать свои неудачи и не делиться ими с окружающими. Ценностно‑смысловая сфера характеризовалась прежде всего незрелостью социальных установок с инфантильными идеализированными представлениями об окружающей действительности, верой в высокоморальные качества других людей. Эти социальные установки и ожидания отразились на таких особенностях ее характера, как честность, принципиальность, доверчивость. В то же время они реализовывались в ее поведении через повышенную требовательность к себе и окружающим, максимализм, негибкость поведения с прямолинейностью и бескомпромиссностью. А. отличалась выраженной просоциальной направленностью, ее желание стать врачом определялось стремлением помогать людям. Реализации жизненных замыслов, планов способствовали такие ее особенности, как отзывчивость, готовность всегда прийти на помощь, высокое чувство ответственности, долга, добросовестность, трудолюбие. Кроме того, А. собиралась выйти замуж, и у нее были сильно развиты представления о женской «чистоте», чести, которые были важным компонентом ее ценностной сферы.

Динамика психического состояния. Сведения об изменениях психического состояния А. я приведу уже в обработанном хронологически порядке.

Мать: «Я разговаривала по приезде, но она то отмалчивалась, то резко отвечала…. Она боялась, что люди могут узнать о случившемся…»

Отец: «По приезде… она была сильно взволнована, почти сразу сказала, что было групповое изнасилование…. Все держала в себе, мучила себя мыслью, что стала грязной…. Поведение А. изменилось, она стала держаться обособленно, больше обычного молчала, точила себя изнутри. Говорила, что не позволит никогда дотронуться до себя мужчине…»

Мать: «Когда дочь вернулась из Москвы, плохо выглядела, не хотела мне ничего рассказывать, только сказала: «Мама, не обижайся, я хочу все забыть». Дочь очень изменилась после приезда…. Отвечала резко, раньше такого не было…. Дочь говорила, что не может себе представить, чтобы до нее дотронулся мужчина, я ее успокаивала, что это пройдет. А. сердилась, оказывается, я не понимала, о чем идет речь…. Она говорила: как можно лечить людей без веры?.. Дочь очень боялась, что окружающие, особенно я и ее младший брат, узнают об изнасиловании. Она вдолбила себе, что стала “грязной”…»

Младший брат: «…Через несколько дней после приезда сестра сказала, что ей осталось жить две недели…»

Мать: «На нее было совершено нападение – групповое изнасилование. После этого дочь решила, что не может больше жить, не может быть медиком, как мечтала, так как потеряла веру в людей…. У нее должна была состояться свадьба…. Дочь всегда считала, что замуж надо выходить честной и чистой. После нападения говорила, что не может себе представить, как сможет до нее дотронуться мужчина. После случившегося дочь старалась сделать все, чтоб мы не волновались. Она старалась не показать, что ей плохо…. Это в характере дочери – не показывать, что ей плохо. И по поведению дочери мы не могли предположить, что она так поступит. Никаких странностей в ее поведении не было, только разочарование в людях…»

Двоюродная сестра: «После происшедшего она не подавала виду, что случилось что‑либо большее, чем ограбление. Она никому ничего не рассказывала о случившемся, чтобы беречь близких…»

Отец: «Дочь тяжело переживала случившееся, потеряла веру в людей. Считала, что стала “грязной”. Думала, что больше не сможет работать медиком, не сможет выйти замуж. А. старалась не подавать виду, как ей тяжело, но, как ни старалась, было видно, что дочь изменилась…. Стала вспыльчивая, не хотела больше учиться в медучилище. Говорила мне, что не представляет, как сможет позволить парню или мужчине до себя дотронуться. Это было сказано, потому что раньше речь шла о замужестве. Никаких разговоров о самоубийстве не было, дочь старалась не показывать, что ей тяжело…. После приезда из Москвы, как я ни старался, все же что‑то в отношениях изменилось. Она стала резче, я боялся обидеть ее неосторожной шуткой или словом, хотя раньше мы никогда не обижались друг на друга. У дочери появилась какая‑то неловкость, стеснительность…»

Подруга родителей: «После возвращения из Москвы А. нельзя было совсем узнать, все, что она делала, говорила – проходило через силу. Душой я чувствовала, что с ней произошло что‑то ужасное»

Сосед: «Когда вернулась, рассказала, что над ней надругались, и внутренне она была как‑то обеспокоена по данному факту, но виду не подавала…»

(Далее следуют показания о пребывании А. в реанимации).

Мать: «Дочь старалась держаться, даже улыбалась, мне она сказала: “Мама, прости меня”…»

Отец: «Перед смертью дочь сказала, что так будет лучше для всех…. Предсмертное письмо было длинным, обстоятельным, было видно и по содержанию, и по форме, что оно писалось в спокойной обстановке, обдуманно. Даты не было. Видимо, оно писалось заблаговременно, так как в день происшедшего… у нее не было возможности»

Мать: «Когда муж спросил, зачем она это сделала, дочь ответила, что так будет лучше…»

Врач‑реаниматолог: «…На вопрос, почему она так сделала, А. ответила, что по глупости. Ни о каком судебном процессе или уголовном деле А. не говорила»

Фельдшер отделения реанимации: «А. меня узнала и вкратце рассказала, что она была в Москве, что ездила к своему другу в армию, что там ее изнасиловали… и что ее также ограбили… А. еще сказала, что когда она там обратилась в милицию, то никто ее не хотел выслушать, и ее это очень оскорбило. А. мне рассказала, что после приезда из Москвы она о случившемся рассказала дома, но никто ее не понял…»

Врач‑токсиколог: «А. просила спасти, говорила, что сделала глупость…»

Важным компонентом психологического изучения материалов уголовного дела является анализ предсмертных записок, если они содержатся в деле. Это тот процесс, который Э. Шнейдман называл «психологической аутопсией».

Вот передо мной лежит записка… Предсмертная записка.

В ней чувствуется непереносимая душевная боль, неизбежный, с точки зрения А., выбор смерти. В письме много смыслов – здесь и протест против того, что случилось с ней, и призыв о помощи, и желание наказать насильников, и иллюзия силы. В скупых, но страстных строках – отказ от существования без любви, без веры, без цели, т. е. всего того, что составляло смысл жизни.

«…Но человек приходит в мир, чтобы жить и творить добро. У меня была только одна цель – медицина…. Человек может жить без ноги, руки, ну все равно без чего, но нельзя жить без веры в людей. Я знаю, что кто‑то скажет, почему она это сделала, она не думает о родителях, но я знаю… вы не осудите меня.

Сегодня, когда я пишу, я не уйду, потому что я должна убедиться, что они все за решеткой. Чтоб не плакали другие папы и мамы. Я благодарна вам, что вы вырастили меня такую. И что я вас не подвела…

Я видела, что ни вы свою боль не показывали, ни бабушка, ни дедушка, и я не покажу вам. Буду сильной до последней минуты…

Мама, ты всю жизнь видела в розовом цвете и нас научила этому. Оказалось, есть и черный цвет.

Но я счастлива, что и мею такой характер. Это ваша заслуга. Можно перенести любую боль в себе, но смотреть, как мучаются близкие, видя, как я мучаюсь, я никогда не смогу. Я очень люблю жизнь, но не пустую. Без любви жить нельзя. Без цели жить нельзя. Я стала пустой…

Я прошу, чтобы никогда (имя жениха) не смог узнать правду – причину моей смерти…

Папа, мама, умоляю, держите себя и боритесь с такими «нечеловеками» уже не из‑за меня, а из‑за других мам и пап.

Я не боюсь смерти. Я знаю, что только моя смерть им вынесет наказание.

А.»

Судебно‑психиатрическими экспертами была диагностирована невротическая депрессия со всеми характерными для феноменологии этого состояния признаками. Но достаточно ли клинического определения невротической депрессии, чтобы обоснованно ответить на вопрос о причинно‑следственной связи между ситуацией группового изнасилования и возникновением этого психического состояния? Вскрывает ли клиническая диагностика сам механизм суицида? Чтобы понять глубинные причины самоубийства, необходимо прежде всего психологическое исследование.

По приведенным выше материалам можно сделать, несколько упрощая, следующие экспертные выводы. Принимая во внимание диагностированные индивидуально‑психологические особенности А., факт изнасилования оказался субъективно высоко значимым для нее. Ситуация для нее носила выраженный психотравмирующий характер, глубоко затронула чувство ее достоинства и чести. Непосредственно после изнасилования А. испытала глубокое потрясение, говорила, что «не переживет изнасилования», «была очень взволнована». Случившееся оказало блокирующее влияние на все ведущие ценностно‑смысловые линии, социальные установки А.: оказались субъективно разрушенными ее идеализированные представления об окружающей действительности, социальные стереотипы восприятия других людей, следствием чего стали потеря веры в людей, разочарование в них, ощущение бессмысленности жизни, ее «пустоты»; сложилось субъективное ощущение невозможности реализации основных жизненных планов – стала думать, что не сможет работать медиком, не хотела продолжать учебу в медучилище, возникло чувство потери «цели» жизни; разрушились и ее представления о женской чести, «чистоте» – она стала ощущать себя «грязной», говорила, что «не представляет, как до нее теперь сможет дотронуться мужчина», стала думать, что не сможет выйти замуж.

В этот период у А. развилось психологическое кризисное (депрессивное) состояние, о глубине которого свидетельствовали снижение фона настроения с выраженными эмоциональными переживаниями, чувством «опозоренности», непонятости; наличие суицидальных мыслей; явления эмоциональной отгороженности, обособленности, стремление к уединению, заторможенность; изменения характера с появлением ранее несвойственных ей черт личности – вспыльчивости, резкости, обидчивости и ранимости. Такие особенности А., как психическая негибкость, повышенная требовательность к себе и окружающим, прямолинейность, бескомпромиссность, скрытность, замкнутость, препятствовали адекватной переработке внутреннего конфликта, поиску и нахождению конструктивных путей выхода из сложившейся ситуации и преодолению психологического кризиса в целом.

Экспертная комиссия пришла к выводу, что описанное психическое состояние А. было вызвано психотравмирующим воздействием ситуации ее изнасилования, т. е. находилось в прямой причинно‑следственной связи с действиями обвиняемых.

В свете проанализированного примера становятся ясными и требования к материалам уголовного дела.

В приведенном примере возможность провести полноценное судебно‑психологическое экспертное исследование с обоснованной формулировкой экспертных выводов была обеспечена прежде всего достаточной полнотой материалов уголовного дела с ясным изложением психотравмирующей ситуации, подробной характеристикой личности и проявлений психического состояния А. в период, предшествовавший ее суициду. Хотя все равно при анализе дела оставались открытыми некоторые вопросы: что на самом деле случилось в милиции, когда А. обратилась туда непосредственно после изнасилования и ограбления? Каково было ее психическое состояние в течение 12 дней после изнасилования и до возвращения в родной город?

Тем не менее следует признать, что следствие сработало достаточно грамотно, собрав довольно полные сведения с точки зрения как полноты характеризующих А. материалов, так и их пригодности для проведения судебно‑экспертного исследования. Так бывает, конечно же, далеко не всегда. Поэтому не во всех случаях судебный эксперт‑психолог может ответить на вопросы следствия или суда.

В судебно‑психологической экспертизе по факту самоубийства, как ни в одном другом предметном виде экспертизы, подтверждается справедливость утверждения, что заключение экспертов в качестве доказательства по делу является результатом не только применения специальных познаний, но и взаимодействия экспертов с органом, назначающим судебную экспертизу.

В практике судебно‑психологической экспертизы можно встретить ситуации, не позволяющие провести полноценное исследование и препятствующие достоверному установлению причинно‑следственной связи между действиями обвиняемого и возникновением и развитием пресуицидального психического состояния потерпевшего.

Вариант 1 . Если различать суициды рациональные и аффективные (рациональные самоубийства – это суициды с длительным и постепенным формированием решения покончить с собой, обдумыванием способов самоубийства, места и времени осуществления своего намерения; при аффективных самоубийствах решение о суициде принимается непосредственно под воздействием интенсивных и значимых эмоций и является не обдуманным, а импульсивным), то уголовные дела, в которых описываются рациональные самоубийства, с подробными свидетельскими показаниями о личности и динамике психического состояния суицидента, с предсмертными записками, с артикулированным представлением о психотравмирующей ситуации, составляют не более 10 % от такого рода дел. И причина этого в данном случае не в нерадивости дознавателей и следователей, а в индивидуально‑психологических особенностях самоубийцы. В деле может не содержаться значимая для проведения экспертизы информация из‑за того, что потерпевший был глубоко интровертированным человеком, переживал свою психическую боль глубоко внутри, не показывал своего страдания, избегал общения или, более того, старался вести себя на людях так, как будто ничего не произошло. Для окружающих такие суициды выглядят немотивированными, непонятными, неожиданными. В этих случаях бывает невозможно не только судить о причинной обусловленности пресуицидального состояния психотравмирующими воздействиями со стороны обвиняемых, но часто и достоверно диагностировать само психическое состояние лица, покончившего с собой, в период, предшествовавший смерти.

Вариант 2. В других случаях, особенно при аффективных суицидах, когда решение о суициде принимается мгновенно, импульсивно, непосредственно в психотравмирующей ситуации, уголовное дело также может не содержать необходимых сведений о психическом состоянии потерпевшего в пресуицидальный период. У лиц без психотических расстройств, как правило, если удается диагностировать особое аффективное состояние, то нетрудно связать его с определенными причинными факторами, но сложность такого рода дел заключается, при отсутствии необходимых сведений в уголовном деле, в определении характера самого пресуицидального состояния.

В любом случае в описанных вариантах конечное установление причинно‑следственной связи между действиями обвиняемого и фактом самоубийства является прерогативой суда, поэтому эксперты не могут говорить об отсутствии искомой причинной зависимости, их ответы ограничиваются двумя вариантами: либо в заключении делается вывод о наличии причинно‑следственной связи между действиями обвиняемых и пресуицидальным психическим состоянием подэкспертного лица, либо мотивированно указывается на невозможность ее установления.

Вариант 3. По многим признакам, извлеченным из анализа уголовного дела, судебному эксперту‑психологу понятно, что суициду предшествовала психотравмирующая ситуация, что потерпевший обладал рядом личностных особенностей, облегчающих реализацию аутоагрессивных форм реагирования на стрессы, конфликты, фрустрации, что у него после действий обвиняемого изменилось психическое состояние. Однако информации, содержащейся в уголовном деле, недостаточно для точной диагностики пресуицидального состояния и установления причин его возникновения и развития, т. е. для обоснованного и достоверного формулирования экспертных выводов. В этом случае судебный эксперт‑психолог может и должен воспользоваться своим уголовно‑процессуальным правом ходатайствовать о предоставлении ему дополнительных материалов, необходимых для дачи заключения. При этом он должен указывать, какие именно конкретные материалы ему необходимы. Только в том случае, если его ходатайство остается без удовлетворения, эксперт‑психолог обязан сообщить в письменном виде о невозможности дать заключение, обосновав это тем, что предоставленные материалы недостаточны для дачи заключения.

Ясно, что необходимость достижения истины по делу диктует определенные требования к полноте уголовного дела по факту самоубийства , предоставляемого в распоряжение судебного эксперта‑психолога. Психологический анализ материалов уголовного дела (а в рамках комплексной психолого‑психиатрической экспертизы – и медицинской документации) предъявляет особые требования к источникам информации, необходимым для судебно‑психологического экспертного исследования. Из этих источников психолог, как правило, извлекает четыре группы данных о личности и психическом состоянии суицидента.

Первую из них составляют сведения об особенностях развития подэкспертного лица. В уголовном деле важно отразить весь жизненный путь личности, в первую очередь – особенности раннего психического развития (появление речи, эмоциональные особенности, социальная ситуация развития, стиль родительского воспитания и т. д.), индивидуально‑психологические свойства, уровень интеллекта, особенности социального взаимодействия со сверстниками и взрослыми в подростковом возрасте. Эти данные могут содержаться в показаниях родителей, близких родственников, воспитателей дошкольных учреждений, школьных учителей, одноклассников и других свидетелей.

Вторую группу составляют устойчивые, проявляющиеся в разных ситуациях, индивидуальные особенности: система отношений, основные ценностные ориентации, ведущие мотивы, установки, особенности межличностного взаимодействия, черты личности, характера и темперамента. Для диагностики этих особенностей психолог должен иметь в своем распоряжении показания наиболее близких к подэкспертному лиц (родственников, друзей, сослуживцев). В данных показаниях могут быть отражены характеризующие обвиняемого сведения: жизненные устремления, способы достижения своих целей, характерологические особенности, отношения со свидетелями, отношение к работе или учебе, особенности поведения в быту и на службе, особенности эмоционального реагирования в конфликтных ситуациях, уровень интеллектуального развития и т. п. Эти же данные могут содержать и служебные характеристики, которые полезно дополнять неформальными сведениями о подэкспертном, полученными от его непосредственных начальников и коллег.

Третью группу данных о личности потерпевшего составляют особенности его самосознания, информацию о которых для психологического анализа эксперт косвенно может извлечь из показаний свидетелей, характеризующих самооценку суицидента, его восприятие сложившейся ситуации, оценку своих возможностей и способностей, планы на будущее и пр.

И наконец, четвертую и самую значимую для достижения целей экспертизы группу данных составляют сведения об актуальном состоянии потерпевшего в период, предшествовавший самоубийству. Здесь важна не только информация о его поведении и высказываниях, которая может содержаться в показаниях свидетелей или непосредственных очевидцев случившегося, но и динамика субъективных переживаний подэкспертного, особенностей его осмысления ситуации в целом и восприятия действий обвиняемого, особенностей осмысления своих действий, эмоциональных реакций в кризисной ситуации. Для возможности психологического анализа субъективной стороны поведения потерпевшего в интересующей следствие и суд ситуации в показаниях свидетелей должна быть отражена не только фабула поведения суицидента, но и его чувства, мысли, переживания, его эмоциональные реакции на действия окружающих, изменения обстановки и т. д.

В заключение обсудим проблему формулировок вопросов судебно‑следственных органов, поставленных на разрешение судебного эксперта‑психолога.

В постановлении следователя или определении суда должны быть сформулированы следующие два вопроса.

1. В каком психическом состоянии находился подэкспертный в период, предшествовавший самоубийству?

Ответ на этот вопрос имеет основополагающее значение для экспертного заключения о наличии причинной связи этого состояния с действиями обвиняемого. Только точная и полная квалификация психического состояния подэкспертного в период, предшествовавший самоубийству, позволяет правильно ответить на основной вопрос судебно‑следственных органов.

2. Существует ли причинно‑следственная связь между действиями обвиняемого (указать: изнасилование или такие действия, которые квалифицируются как угрозы, жестокое обращение или систематическое унижение человеческого достоинства) и возникновением и развитием психического состояния потерпевшего в период, предшествовавший самоубийству?

Часто этот вопрос задают в такой форме: «Каковы возможные причины возникновения этого состояния?» Подобная формулировка представляется менее удачной, т. к. причин возникновения и развития пресуицидального состояния может быть много, а суд интересует только одна причинная связь – между уголовно значимыми действиями обвиняемого и самоубийством потерпевшего.

Проиллюстрируем это следующим примером. Шестнадцатилетняя девушка была изнасилована группой подростков, и впоследствии у нее развилось депрессивное состояние непсихотического уровня со стойкими суицидальными мыслями, ощущением непереносимости сложившейся ситуации, что привело ее к попытке самоубийства путем отравления. Однако среди причин развития данного психического состояния можно назвать и ее личностные особенности в виде повышенной ранимости, уязвимости, устойчивых ценностных представлений о женской чести. В то же время клинико‑психологическое исследование показало, что ее депрессивное состояние усугубилось в результате субъективно непереносимых для нее допросов в качестве потерпевшей, а также из‑за неправильного поведения ее матери, занявшей не сочувствующую, а осуждающую дочь позицию. Ясно, что в таком случае факт группового изнасилования не выступает в качестве единственной причины, а является одним (хотя и основным) из факторов, обусловивших возникновение психического состояния, приведшего к попытке самоубийства.

Поэтому более корректной, а главное, отвечающей задачам суда или следствия является формулировка вопроса о наличии причинной зависимости психического состояния подэкспертного, предшествовавшего самоубийству, от действий обвиняемого.

Какие вопросы не рекомендуется задавать судебным экспертам‑психологам?

1. Находился ли подэкспертный в период, предшествовавший смерти, в психическом состоянии, предрасполагающем к самоубийству?

С точки зрения современных научных представлений в психологии ответ на данный вопрос является тавтологией: если был факт самоубийства, то этому должно было предшествовать какое‑либо психическое состояние, являющееся условием принятия решения (в результате длительного обдумывания или эмоциональное, импульсивное) покончить с собой. Более того, между психическим состоянием человека и самоубийством как действием, поступком существует только вероятностная связь – не существует таких психических состояний, которые неизбежно приводили бы к суициду. В любом кризисном состоянии один человек расположен к аутоагрессии, другой – к внешней агрессии, третий – к поиску конструктивных путей выхода из сложившейся ситуации и т. п. Иными словами, количество вариантов личностного реагирования на конфликтные и фрустрирующие воздействия, даже при наличии суицидальных мыслей и намерений, достаточно большое. Поэтому трудно оценивать какое‑либо психическое состояние человека как предрасположение к самоубийству.

Довольно часто ошибки при назначении комплексной судебной психолого‑психиатрической экспертизы связаны с постановкой вопросов, хотя в целом и входящих в компетенцию экспертов‑психиатров или психологов, но не имеющих юридического значения именно в рассматриваемом предметном виде экспертизы.

2. Мог ли потерпевший в момент совершения самоубийства осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими?

Этот вопрос представляет собой механический перенос формулы невменяемости в экспертизу по факту самоубийства. Данная формула юридически значима только в отношении обвиняемых, и ответ на нее в отношении другой процессуальной фигуры – лица, покончившего жизнь самоубийством, никаким образом не раскрывает вопрос о причинной связи его психического состояния с действиями обвиняемых. Насилие, жестокое обращение или систематическое унижение личного достоинства могут обусловить развитие психогенного психического заболевания, которое, достигая психотического уровня, будет препятствовать суициденту осознавать значение своих действий и контролировать их, в то же время непонимание своих суицидальных действий может зависеть и от хронического душевного заболевания, абсолютно не связанного с какими‑либо действиями обвиняемых. Кроме того, во многих случаях утвердительный ответ на этот вопрос может затушевывать искомую причинную связь – давая возможность защите обвиняемого отрицать и сам факт насилия, жестокого обращения или унижения, аргументируя это тем, что эти факты существовали только в воображении душевнобольного, не понимающего, что происходит вокруг.

Формулировка данного вопроса корректна только в тех ситуациях, когда лицо, пытавшееся покончить жизнь самоубийством, является одновременно и обвиняемым в преступлении, связанным с его суицидальной попыткой. Например, военнослужащий совершает незавершенный суицид (остается в живых) и обвиняется в членовредительстве; женщина совершает расширенное самоубийство – при суицидальном акте лишает жизни и своего ребенка (или детей).

3. Какие индивидуально‑психологические особенности подэкспертного могли оказать существенное влияние на его поведение в момент совершения самоубийства?

Вопрос также представляет собой механический перенос, поскольку имеет юридическое значение в отношении обвиняемых. Как правило, под существенным влиянием индивидуально‑психологических особенностей на поведение имеется в виду ограничение способности адекватно осознавать окружающее, свои поступки, произвольно и осознанно регулировать и контролировать свои действия вследствие каких‑либо аномалий личности неболезненного характера. Ответ на этот вопрос также не имеет значения для квалификации ст. 110 и п. «б» ст. 63 УК РФ.

Следующие вопросы являются недостаточными для принятия правильного судебного решения.

4. Какие индивидуально‑психологические особенности подэкспертного могли способствовать принятию им решения о самоубийстве?

5. Находился ли подэкспертный в момент совершения самоубийства в состоянии аффекта?

Эти вопросы в целом корректны, но неполны.

Ответ на них является обязательным компонентом экспертного заключения при квалификации психического состояния подэкспертного в период, предшествовавший самоубийству, в котором определяются тип суицида (рациональный или аффективный), роль индивидуальных психологических особенностей в динамике пресуицидального психического состояния, в том числе в формировании мотивации и принятия решения о самоубийстве, или в развитии аффективного состояния вследствие внешних, ситуативных воздействий. Поэтому по отношению к вопросу о квалификации психического состояния лица, предшествовавшего самоубийству, данные вопросы являются избыточными, хотя и могут выноситься в определение суда в качестве уточняющих. В случае же, когда эти вопросы заменяют вопрос о психическом состоянии суицидента, они являются недостаточными.

[1] См. лекцию «Теоретические основы комплексной судебной психолого‑психиатрической экспертизы».