Весной 2014 г., с «крымской речью» В. Путина, постулировавшей, что «русский народ стал… самым большим разделенным народом в мире», «Крым – это исконно русская земля», а «Севастополь – русский город» в официальный и новостной российский дискурс вернулась забытая с середины 1990‑х гг. тема «русской ирреденты» и защиты прав русских. Хотя в 1990‑е гг., на заре «новых национализмов» постсоветских государств, появлялись многочисленные Интер‑фронты, организации защиты прав русских и русскоязычных и возникла целая генерация «профессиональных» защитников прав русских и соотечественников, серьезной работы по наделению русских политической субъектностью ни в стране, ни за ее пределами Россия не вела. Так что провозглашенная властью «Русская весна» подняла со дна массового сознания целый пласт обид и надежд.

Непростое наследие советской национальной политики и статус «бездомного», пусть и «первого среди равных» народа, особенно на фоне сепаратизма национальных российских республик и массового оттока русскоязычного населения, давало о себе знать симпатиями русского большинства политикам правого толка (прежде всего, популистским лозунгам ЛДПР и КПРФ). Официальная же власть стояла на позициях многонациональности, избегая публичного дискурса этнической исключительности. Особенно по «русской теме». Концепт «Русского мира» (как и одноименный фонд) позиционировался как поддерживающий русскую культуру и цивилизацию, но, задуманный как механизм геополитической soft‑power на постсоветском пространстве, был ориентирован на поддержку русскоязычных. Автор идеологемы, П. Щедровицкий, еще в начале 2000 г. говорил, что «Русский мир – сетевая структура больших и малых сообществ, думающих и говорящих на русском языке», подчеркивая таким образом его вне– и над‑этнический характер[1]. Широкого культурного формата внешнеполитической трактовки «русскости» придерживалась и власть: в 2001 г. В. Путин говорил о «Русском мире» как выходящем далеко за этнические русские границы[2]. На конгрессе соотечественников в 2006 г. президент не только уравнял русских с «представителями других коренных национальностей России» в рамках культурного сообщества «соотечественников»[3], но и подтвердил; что русскость не центрирует русский мир (русский мир «объединяет не только многонациональный народ России; но и миллионы наших соотечественников за рубежом»). Годом позже; в 2007 г., В. Путин указал на отсутствие в концепции «Русского мира» реваншистской составляющей. Он назвал русский язык «живым пространством многомиллионного русского мира, который значительно шире; чем сама Россия» и подчеркнул; что русский язык как «общее достояние многих народов» «никогда не станет языком ненависти или вражды, ксенофобии или национализма»[4].

На нормативном уровне права русскоязычных предполагалось защищать через ФЗ о соотечественниках за рубежом; и дискурс начала 1900‑х гг. о защите постсоветских русских постепенно растворился в покровительстве всем русскоязычным. К защите русских ФЗ о соотечественниках; как и инициативы ряда «профессиональных соотечественников от государства»; отношения не имел. Да и вопрос защиты русских постсоветского пространства в годы относительно стабильных дипломатических отношений с ближайшими соседями не поднимался (Харьковские соглашения; несмотря на критику на момент подписания украинской оппозицией; не оговаривали статус русского и русскоязычного населения Крыма). Но сформулированная предельно общо и без оборонительного (тем более наступательного) контекста; концепция «Русского мира» еще на заре «эпохи Путина» все же обозначала стратегическое «русское» направление российской дипломатии, артикулируя постимперские интенции российской метрополии «поглядывать» за национальными экс‑«доминионами».

При этом властный дискурс гуманитарного протекционизма «Русского мира» не распространялся на внутриполитическое направление – единство новой русскоязычной гражданской нации зависело не от громких лозунгов, а от грамотной образовательной и социальной политики (здесь власть вряд ли могла похвастаться успехами). Статус русских в контексте непростых межнациональных отношений на Кавказе и в ряде национальных республик власть не решалась не только отстаивать, но и публично обсуждать. Постсоветские националисты вроде РНЕ, НБП, НПФ «Память» или евразийского движения А. Дугина занимали маргинальное положение в политическом пространстве.

«Русский вопрос» стал использоваться властью лишь в начале 2010‑х гг. с ростом симпатий националистическим настроениям внутри России – в немалой степени из‑за внимания СМИ к проблемам трудовой миграции и бюджетному федерализму (после Кондопоги). Некоторая попытка «сыграть на русскости» была предпринята властью 2007 г., когда «Единая Россия» заявила «Русский проект» под руководством Ивана Демидова. Проект позиционировался как лишенная «националистического» содержания попытка установить, что «стоит за определением «русский»[5] и запустить национальный «созидательный локомотив» развития России. Однако его старт накануне выборов в Госдуму в 2007 г. казался слишком очевидной попыткой «управляемого национализма» партии власти, направленной на «аккумуляцию» националистически настроенной части избирателей. Поскольку ни одна националистическая сила (ни «Народный союз», ни «Великая Россия») так и не были допущены к участию в выборах, разыграть «русский вопрос» в политическом пространстве власти не удалось. В отсутствии актуальных вопросов, связанных с национальными проблемами и статусом русских, в повестке «Единой России» (как обещанных шагов по поиску оснований русской идентичности) власти не удалось увлечь граждан «русской темой», хотя проект получил определенный резонанс.

Только после ряда «Русских маршей», ежегодно (начиная с 2005 г.) организуемых националистами, несмотря на запреты, и особенно после «Манежки» (2010 г.) «русский вопрос» стал фигурировать в официальном дискурсе власти. После того, как национальной темы на выборах 2011–2012 гг. коснулись почти все политические силы, В. Путин в программной статье «Россия: национальный вопрос» впервые заговорил о субъектности русских, назвав русский народ стержнем и скрепляющей тканью, отметив, однако, что самоопределение свое русские находят в том, чтобы скреплять своим культурным ядром русских армян, русских азербайджанцев, русских немцев, русских татар в полиэтническую цивилизацию[6]. Симпатии политическому национализму, таким образом, предполагалось погасить очередным признанием «старшинства русских» в семье теперь уже российских народов. Но о политической субъектности русских власть предпочитала не говорить. «Стратегия национальной политики» (2012 г.) лишь номинально признавала за русским народ объединяющую роль, благодаря которому «сформировалась уникальная цивилизационная общность – многонародная российская нация».

Тем не менее, присоединение Крыма под лозунгами «русской ирреденты» власть объясняла именно необходимостью обеспечения русской субъектности в сопредельных государствах. «Крымской речью» 18 марта 2014 г. В. Путин прямо обосновал права РФ на Крым «русским фактором»: «в Крыму – могилы русских солдат, мужеством которых Крым в 1783 году был взят под Российскую державу», а Севастополь – это Родина Русского Черноморского военного флота, заявил он. Вмешательство России во внутренние дела Украины после Майдана аргументировалось тем, что «на Украине и в Крыму живут миллионы русских людей», от участия в судьбе которых Россия «не могла уже отступить». Туже идею моральной оправданности (пусть и нелегитимной) защиты русских на «исторических территориях» президент озвучил в фильме «Крым. Путь на родину», снятом, если верить создателям, сразу после присоединения: «я говорил им [западным коллегами], что это [Крым] наша историческая территория, там проживают русские люди, они оказались в опасности, мы не можем их бросить»[7].

Наконец, связав широко востребованный «патриотами»‑популистами 1990‑х гг. тезис: «Русский народ стал одним из самых больших, если не сказать самым большим разделенным народом в мире» с идеей того, что «при оформлении распада СССР забыли и про Крым, и про главную базу Черноморского флота – Севастополь» В. Путин прямо обосновал «русификацию» внешней политики[8]. Спустя месяц после референдума В. Путин подтвердил недопустимость для России геополитического выдавливания из региона, «за который столько косточек русских положено в течение всех предыдущих веков» и особую значимость Севастополя как «города русской военно‑морской славы»[9] именно историческими правами русских. Таким образом фактически было обосновано обратное применение принципа «jus sanguinis» («права крови») в отношении территории Крыма.

В «кровном обосновании» прав на Крым официальная власть не стеснялась драматических эскапад. Симптоматичным был отклик Марии Захаровой, заместителя директора Департамента информации и печати МИД РФ, на публикацию правительством ФРГ краткой версии истории Крыма, где коренным населением население полуострова обозначались крымские татары, украинцы, армяне, греки, немцы, но не русские. Обращая внимание на досадную оплошность, М. Захарова резко заявила: «Получается, что в Крыму никогда не было и сейчас нет никаких русских», а также довольно жестко интерпретировала отсутствие упоминания русских геополитическим противостоянием, длящимся со времен Холодной войны, и даже желанием физического исчезновения русских: «Возможно, правительство ФРГ… решило… напомнить, что мы – «проигравшая сторона», и поэтому русские, которым каждый раз удается выживать, постепенно должны исчезать из истории, хотя бы на бумаге?»[10]. Иными словами, проводилась идея агрессивной к русским внешнеполитической среды и буквально необходимости борьбы русских буквально за свое выживание, особенно в Крыму.

Несмотря на активные внешнеполитические шаги по «решению» «русского вопроса», российская власть не спешила с внутриполитическим обеспечением «русской субъектности». Известные прото‑партии умеренных русских националистов «Национал‑демократическая партия» (К. Крылов‑В.Тор), «Новая сила» (В. Соловей), несмотря на поддержку «Русской весны», так и не были зарегистрированы Минюстом в «посткрымский год». Единственная зарегистрированная «русская партия» (помимо проправительственной «Родины»), «Российский общенародный союз», в марте 2015 г. столкнулась с попыткой Минюста приостановить деятельность. Более того: полярная оценка «Русской весны» серьезно расколола когда‑то единый в своей оппозиционности к власти лагерь русских националистов. Не договорившись в своих оценках «Русской весны», националисты провели в Москве два «Русских марша»: сторонники традиционных антииммигрантских и антикавказских лозунгов во главе с критикующими «проект Новороссия» и аннексию Крыма Д. Демушкиным и В. Тором (в т. ч. под лозунгами «Русские против войны с Украиной» и «хватит кормить Донбасс») собирались в Люблине; тогда как «Новорусский марш», организованный идейными сторонками И. Стрелкова (Гиркина), состоялся в Щукине. И сама власть, у которой националисты на протяжении почти десяти лет «отнимали» идею «русского шествия», провела собственное официозное шествие‑митинг «Мы едины!».

В отличие от внешней политики, внутри страны «русский фактор» разыгрывался противоположным образом – через предельное расширение «русского дискурса» и выхолащивание этнической интерпретации русскости. Через год после вхождения «русского Крыма» в состав РФ президент утвердил «Основы государственной культурной политики», где постулировалась «объединяющая роль в историческом сознании многонационального российского народа» русского языка и русской культуры, и «русское» таким образом уравнивалось с «российским». Обозначив в качестве целей «Основ» «передачу от поколения к поколению традиционных для российской цивилизации ценностей и норм, традиций, обычаев и образцов поведения», авторы документа интерпретировали русскость как синоним и антизападничества, и имперской логики «собирания российских земель» вокруг русского «культурного ядра».

На укрепление надэтнической трактовки русскости были направлены попытки уравнять русское и православное: Всемирный русский народный собор в ноябре 2014 г. принял декларацию русской идентичности, определив русскость через принадлежность к православной церкви и записав таким образом в русских всех прихожан церквей РПЦ МП, что, вероятно, должно было символизировать даже не языковую, а духовную близость жителей востока Украины русским братьям по вере. В этом смысле неслучайными кажутся слова протоиерея Всеволода Чаплина еще 2 марта 2014 г. о необходимости воссоединить «разделенный русский народ, который живет на своей исторической территории и имеет право на воссоединение в едином государственном теле». В дополнение к религиозной, была представлена еще и панславистская трактовка русскости. На страницах журнала «Эксперт» президент Института национальной стратегии и один из авторов журнала «Вопросы национализма» Михаил Ремизов[11]проговорил необходимость восстановления «общерусской идентичности восточных славян».

В «языковых играх» в русское не обошлось и без применения хорошо известной формулы «русский = советский»: в феврале 2015 г. Г. Зюганов призвал признать, что «антисоветизм есть форма русофобии, а воющий с советской историей – откровенный враг России». Советская интерпретация русскости вызвала категорическое неприятие у сторонников «православных корней» русской культуры и идентичности (резко критиковал заявления Г. Зюганова протоиерей Кирилл Каледа). Но сама полемика ярко демонстрировала, что спустя год после вхождения Крыма в РФ под лозунгами защиты «русских и русскости» основания русской идентичности многие «неравнодушные к теме» определяют если не с трудом, то точно не в «кровных» категориях. Интересно, что непосредственные представители «Русского мира» также имели достаточно эклектичное представление о содержании русскости, явно не замыкая его на этническом измерении. К примеру, П. Губарев в сентябре 2014 г. говорил, что русский национализм лишен этнической составляющей, и «в русском, в православном национализме русский народ рассматривается как народ‑мессия… который должен спасти мир»[12].

В дискурсе власти через год «после Крыма» также не осталось былых призывов обеспечить русских правами. В декабре 2014 г. В. Путин в послании Федеральному Собранию[13] говорил уже о связи Крыма с многонациональной русской нацией, а вовсе не об особой его связи с русским народом («в Крыму… находится духовный исток формирования многоликой, но монолитной русской нации и централизованного Российского государства»). В годовщину вхождения РК в РФ Президент и вовсе дезавуировал идею «русской ирреденты» и «Русской весны», объяснив присоединение Крыма известным популистским приемом растворения претензий русских в разговорах о защите интересов многонациональных русскоязычных граждан сопредельных государств. Выступая на митинге в годовщину присоединения Крыма, 18 марта 2015 г., В. Путин говорил о том, что «в отношении Крыма речь [шла]… о миллионах русских людей, о миллионах наших соотечественников, которые нуждаются в нашей помощи и поддержке». Собственный же тезис о принадлежности Крыма русским «по праву крови» В. Путин развенчал миролюбивым тезисом о том, что «русские и украинцы – это один народ»[14].

Установки власти в отношении «русского вопроса» отражают данные социологических опросов. Спустя год «после Крыма» наибольшей популярностью предсказуемо пользовалась интерпретация русской идентичности через социализацию и воспитание в традициях русской культуры (в апреле 2015 г. с таким определением соглашались 48 % опрошенных, в октябре 2014 г. – почти столько же, 50 %). Биологическая интерпретация «русскости» через кровное родство хотя и оставалась второй по значимости, но почти не наращивала популярности – с октября 2014 г. доля сторонников увеличилась с 35 до 39 %. А вот доля симпатизирующих разнообразным конструктивистским интерпретациям «русскости» выросла заметно: за полгода серьезно увеличилось число тех, кто готов зачислить в русские всех русскоязычных (на 7 %, с 29 до 36 %), всех, кто любит Россию (на 5 %, с 23 до 28 %) или сам себя считает русским (на 6 %, с 22 до 28 %)[15].

Резюмируя, нужно согласиться с С. Простаковым, что и для советской, и для постсоветской власти национализм был важным инструментом манипулирования общественным мнением (отдельного рассмотрения заслуживают властные практики «управляемого национализма», как‑то курирование радикалов вроде БОРНа или привлечение националистической молодежи в проправительственные организации представителей уличных праворадикалов)[16]. Но очевидно также, что многолетнее использование властью «русской темы» превратило концепт «Русского мира» в то, что Роджерс Брубейкер называл «этничностью без групп». Условная «русскость» превратилась в «слабую идентичность», некую субстанциальную сущность, которой приписывались конкретные интересы и даже действия[17]. «Русскость» сделалась бесконечно эластичным термином, лишенным конкретного аналитического содержания, но податливого для приписывания ему многообразных конструктивистких атрибутов (прежде всего под влиянием конъюнктуры). Та же податливость конъюнктурным изменениям подчеркивала очевидную искусственность декларируемой границы между русскостью и иными культурными традициями. В случае с правами «русского населения» постсоветских республик, о защите которых упорно твердила власть, искусственность таких прав становилась очевидной на том основании, что, подобно любой идентичности времен модерна, она актуализировалась не реальностью культурного своеобразия, а приписыванием ей ограниченного набора действий и определенных социальных значений[18] (применительно к русскости такими социальными значениями универсально уже выступали борьба за политические права и политическая субъектность). Одновременно, в полном соответствии с логикой «овеществления группы» (о которой писал Р. Брубейкер), используя лозунг обеспечения «русской субъектности», бизнес‑деятели на ниве этнополитики[19] успешно использовали политическую фикцию единой группы для получения недолговременной, но мощной политической выгоды. В ситуации с «русским Крымом» такая реализация была однозначно успешна – по данным Левада‑центра, спустя год после присоединения Крыма большинство (55 %) считали произошедшее защитой русского населения Крыма и Украины от ущемления прав[20]. А 47 %, признавая нелегитимность действий российских властей, полагали, что Россия вела себя достойно.

Но вот на вопрос о том, насколько подобные «языковые игры в русское», направленные на искусственную культурную автономизацию и замыкание русской идентичности, навязывание ей жертвенной логики самоопределения и милитаристского оборонительного дискурса, положительны для «русской субъектности», вряд ли можно ответить положительно.

[1] Щедровицкий П. Г. Русский мир и Транснациональное русское // URL: http://old.russ.ru/ politics/meta/20000302_schedr.html (дата обращения: 19.05.2015).

[2] Выступление Президента Российской Федерации В.В.Путина на Конгрессе соотечественников. 11.10.01 // URL: http://2002.kremlin.ru/events/330.html (дата обращения: 19.05.2015).

[3] Вступительное слово на Всемирном конгрессе соотечественников, проживающих за рубежом 24.10.06 // URL: http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/23861 (дата обращения: 19.05.2015).

[4] Послание Федеральному Собранию Российской Федерации 26.04.07 // URL: http://www. kremlin.ru/events/president/transcripts/24203 (дата обращения: 19.05.2015).

[5] Русский проект во Всемирной паутине. Иван Демидов: «Русские в России живут вечно и вечно только начинаются!» // URL: http://vz.ru/politics/2007/5/17/82928.html (дата обращения: 19.05.2015).

[6] Путин В. В. Россия: национальный вопрос// Независимая газета. 23.01.2012 // URL: http:// www.ng.ru/politics/2012‑01‑23/l_national.html (дата обращения: 19.05.2015).

[7] Путин угрожал Западу ядерным оружием из‑за Крыма. 15.03.2015 // URL: http://www. bbc.co.uk/ russian/russia/2015/03/150315_putin_crimea_documentary (дата обращения: 19.05.2015).

[8] Обращение Президента Российской Федерации. 18.03.2014 // URL: http://www.kremlin.ru/ events/president/news/20603 (дата обращения: 19.05.2015).

[9] Прямая линия с Владимиром Путиным. 17.04.2014 // URL: http://kremlin.ru/events/ president/news/20796 (дата обращения: 19.05.2015).

[10] Мария Захарова. Keine Russen da // URL: http://echospb.ru/articles/266334/ (дата обращения: 19.05.2015).

[11] Ремизов М. Реставрация «русского» // «Эксперт». 2014. № 48 (925), 24.11.2014 // URL: http://expert.ru/expert/2014/48/restavratsiya‑russkogo (дата обращения: 19.05.2015).

[12] Отбой. 12.09.2014 // URL: http://govoritmoskva.ru/interviews/172/ (дата обращения: 19.05.2015).

[13] Послание Президента Федеральному Собранию // URL: http://www.kremlin.ru/events/ president/news/47173 (дата обращения: 19.05.2015).

[14] Концерт, посвящённый воссоединению Крыма и Севастополя с Россией. 18.03.2015 года //URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/47878 (датаобращения: 19.05.2015).

[15] Российское общество в контексте новых реалий. Институт социологии РАН // URL: http:// www.isras.ru/files/File/publ/resume_isras_28.01.2015.pdf (дата обращения: 19.05.2015).

[16] Простаков С. «Мы – русские! С нами власть!» // Newtimes. 2015. № 10 (361), 30.03.2015 // URL: http://www.newtimes.ru/articles/detail/96420 (дата обращения: 19.05.2015).

[17] Брубейкер Р. Этничность без групп. М., 2012. С. 81–88.

[18] Блум Я.‑П. Этническая и культурная дифференциация // Этнические группы и социальные группы. Социальная организация культурных различий / Под ред. Ф. Барта. М., 2006. С. 91.

[19] Брубейкер Р. Этничность без групп. С. 28.

[20] Крым и расширение российских границ // URL: http://www.levada.ru/23‑03‑2015/krym‑i‑rasshirenie‑rossiiskikh‑granits (дата обращения: 19.05.2015).