Эпоха европейского Модерна характеризовалась рядом феноменов, в том числе «пробуждением» национального сознания большинства народов Европы. Исключение не составляли и предки современных украинцев. Подобные перемены поставили перед частью малороссийских и галицийских интеллектуалов проблему структурирования национального сознания. В качестве его конституирующего стержня были задействованы различные методы, в том числе обращение к романтизированному прошлому в рамках истории, традиций, фольклора, которые, будучи пропущенными через призму художественной культуры, превращались в национальные мифы. Этот принцип оформления национальной идеологии был достаточно распространен в Европе как рассматриваемого времени, так и более раннего периода.

Другой проблемой для украинофилов стал подбор той личности, которая была бы одинаково хорошо знакома и уроженцам Галиции, и выходцам из малороссийских губерний России. Примером такого выбора стал украинский поэт Тарас Шевченко. За достаточно короткий срок этот деятель искусств превратился в один из центральных образов национальной идеологии, сыгравших свою роль как в определении поля идентичности, так и в маркировании образа «Враг/Чужой».

Специалист по украинской литературе Екатерина Байдалова справедливо заметила, что жизнеописание Шевченко представляет собой яркий пример «аксиологически актуализованной рецепции биографии»[1]. Действительно, в различных традициях поэт наделяется неотчуждаемым набором качеств (в советское время – качествами борца «против царизма», в националистическом дискурсе – «против москалей»). Относительно его личности до сих пор идут неутихающие дебаты, из‑за чего может показаться, что существует две жизни Шевченко – как реального человека, и как метафизического образа, который в зависимости от ситуации наполняется разными смыслами, порой противоположными. К примеру, сразу же после ранней смерти Шевченко (поэту было всего 47 лет), его образ начал наделяться романтизированными эпитетами. Так, появившиеся в скором времени его биографии за авторством Леонарда Совиньского (1861) и Гвидо Баттальи (1865) характеризовали Шевченко как «путеводную звезду Украины», которая теперь «руководствуется его идеей», идеей автора, обратившего на себя «внимание всего славянского мира»[2].

В этой связи следует выяснить, насколько перцепции шевченковской биографии соотносятся с реальными фактами его жизни, ставшими некоей основой для создания вышеозначенного образа поэта. Здесь можно выделить несколько ключевых моментов.

Во‑первых, основные представители литературы, которую мы привыкли обозначать как украинскую, являлись выходцами из помещичьих семей – наследников казацких старшин, – в число которых входят как современники Шевченко, так и люди старшего поколения: Котляревский, Квитка‑Основьяненко, Гоголь, Гребёнка. Их представления складывались на стыке существовавших в то время великоросских и малороссийских реалий. Так, Гоголь и Гребёнка окончили Нежинский лицей, аналогичный пушкинскому Царскосельскому; Котляревский учился в духовной семинарии и был хорошо знаком с русской и латинской книжностью. Окружавшая их малоросская действительность, которую они затем воспроизводили в своих произведениях, носила скорее черты рустикальной экзотики и фольклорной романтики. Из‑за указанной специфики эта рефлексия порой носила вторичный характер: литературоведы отмечают, что Гоголь переосмыслял Малороссию через романтические категории, уже употреблявшиеся ранее у русских авторов[3]. Известный украинский литературный критик того времени Пантелеймон Кулиш писал об «Энеиде» Котляревского как о неком бурлеске, пародии на украинскую жизнь[4].

Шевченко же происходил из крепостной семьи, учился грамоте у местного сельского священника и в дальнейшем был самоучкой. Та идентичность, в рамках которой формировался будущий поэт, помимо крестьянской специфики перекликалась с фольклорным наследием о казачьей Украине и, соответственно, с мифами о казаках как носителях демократии, свободолюбивых пахарях‑воинах. Среда, в которой рос Шевченко, была для него смыслом существования: еще при жизни поэта, в 1860 г., журнал «Отечественные записки» подчёркивал, что для Гоголя описание Малороссии – художественный приём, тогда как для Шевченко – его стихия[5].

Во‑вторых, указанные представители украинской литературы были, с одной стороны, тесно связаны с Россией, с другой – по‑прежнему соотносились с малоросской действительностью. Это положение выразилось в знаменитой фразе Гоголя о том, что он не отдавал предпочтения «ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином». Шевченко же обрушивался с критикой на представителей элиты, так и не определившихся со своей великорусской или малороссийской идентичностью[6], относя себя к украинцам, то есть, в данном значении, к тем, кто не принял ни ассимиляции, ни компромисса в виде «малороссийства». Как считает Юрий Барабаш, один из наиболее видных шевченковедов, ключевой структуро– и смыслообразующей единицей творчества Шевченко являлась бинарная оппозиция: к примеру, «паны – люди», «девушка – москаль‑соблазнитель», «казак – свинопас», «украинское – малороссийское»[7].

Примечательно, что эти мифопоэтические структуры включали в себя различные мифологические элементы. Среди них вычленялись и элементы казачьего наследия (как источника сильнейшей традиции национальной романтики), и экспрессия Святого Писания, которая придавала размышлениям Шевченко мессианские черты. Хотя Кулиш именует поэта первым историком Украины, здесь речь идет не об историографии, которая опирается на факты и причинно‑следственные связи, а об историософии. Она представляет историю как сакральное и мистическое знание, личное духовное переживание. Сами по себе факты имеют смысл только в том случае, если заключают в себе что‑то экзистенциальное. По мнению Барабаша, Украина для Шевченко выступает как «парадигмальное понятие», в котором сконцентрирована сущность его мировидения, а также «онтологический феномен» и «конечный пункт эмоциональной рефлексии»[8]. Топос Украины вписывается в мировую историю, в том числе в ее библейской версии, и реалии, связанные с Украиной, сакрализуются через сплавление народных мифов с реальными событиями[9].

Для зарождавшегося украинского национального движения творчество Шевченко оказалось подобно откровению. После смерти поэта его имя было окутано символическим ореолом, важное место в котором занимала его могила в Каневе близ Киева. Как отмечает Дженни Альварт, современный немецкий исследователь биографии и творчества Шевченко, формирование механизма почитания национального героя в украинском случае было схоже с болгарским поэтом Василом Левским. Обнаружение могилы Левского и вовлечение его личности в общенациональной дискурс автор соотносит с образом могилы Шевченко[10]. Важно отметить, что речь здесь идет не столько о реальной, сколько метафоричной могиле из знаменитого стихотворения «Заповiт», где Шевченко просит похоронить себя «серед степу широкого, на Вкраїні милій». Продолжая оценивать место Шевченко в складывающейся национальной мифологии, Альварт выделяет концепт литературы как посредника в создании дискурсов памяти, когда она воспринимает внетекстуальную действительность и облекает ее в свой контекст. По словам исследователя, литературные тексты способны производить мир смыслов, формируя некую виртуальную реальность, которая, в свою очередь, способна катализировать определенные версии прошлого в коллективной памяти[11].

С 1880‑х гг. имя Шевченко и его произведения прочно входят в политические практики украинского национального движения. Названное в его честь научное общество стало своего рода символом единения областей будущей Украины, в то время еще находившихся в составе разных государств. Постепенно формировались эпитеты по отношению к Шевченко, остающиеся неизменными вот уже сто лет. Так, в 1915 г. активист национального движения Лонгин Цегельский в статье «Тарас Шевченко как национальное знамя» сравнивал «барда и пророка украинского народа» с Гомером и Моисеем, подчеркивал значение поэзии Шевченко, которая «пробуждает картины родины» для новых поколений украинцев[12]. В 2010 г. социологические опросы на Украине показали, что 97,7 % населения страны относятся к Шевченко позитивно. На этом фоне украинский писатель и публицист Юрий Андрухович назвал поэта «нашим всем», подчеркивая его значение как общенационального, а не только украинского, символа[13]. При этом Шевченко по‑прежнему наделялся такими характеристиками, как «отец» и «спаситель» нации, «гарант государственности»[14].

Мы можем наблюдать, как на основе историософских суждений, которые абсорбирует художественная литература, может конституироваться важная часть национальной мифологии. В случае с Украиной этот процесс институализируется в виде рефлексии произведений Тараса Шевченко и образа самого поэта в соответствующем вышеописанном ключе.

[1] Байдалова Е. В. «Лицом к лицу лица не увидать?» Исследования жизни и творчества Тараса Григорьевича Шевченко // Славяноведение. № 6. 2014. С. 72.

[2] Battaglia G. Taras Szewczenko, žycie i pisma jego. Lwów, 1865. S. 5, 8, 55.

[3] Проза Гоголя. Поэтика нарратива / отв. ред. В. М. Маркович. СПб., 2011. С. 31, 78.

[4] Петров Н. И. Очерки истории украинской литературы XVIII века. Киев, 1884. С. 25–26.

[5] Русские об Украине и украинцах / отв. ред. Е. Ю. Борисёнок. СПб., 2012. С. 163.

[6] Задорожнюк Э.Г. Тарас Григорьевич Шевченко и идея славянского единения // Славяноведение. № 6. 2014. С. 59.

[7] Барабаш Ю. Я. Т. Г. Шевченко. Семантика и структура поэтического текста. М., 2011. С. 9.

[8] Барабаш Ю. А. Указ. соч. С. 74–75.

[9] Там же. С. 18, 47.

[10] Alwart /. Mit Taras Ševčenko Staat machen. Erinnerungskultur und Geschichtspolitik in der Ukraine vor und nach 1991. Kóln, 2012. S. 22.

[11] Ibid. S. 22–23.

[12] Cehelskyj L. Taras Schewtschenko als nationales Banner // Ukrainische Nachrichten. № 25.1915.

[13] Alwart j. Op. cit. S. 12–13.

[14] Ibid. S. 9‑10.