Среди культурных явлений Ренессанса, оказавших существенное влияние на развитие европейской общественной мысли, особое место принадлежит становлению протонационального дискурса. Он стал своего рода ментальным ответом интеллектуалов‑гуманистов на потребность в новых формах коллективной идентификации, соответствующих менявшемуся мировоззрению социальной элиты. Народы, которые в это время стали населять пространства на ментальных картах, уже не вмещались в политические и сословные рамки позднесредневековых nationes, а такие критерии общности, как воображаемое единство происхождения и языковое родство, стали составлять конкуренцию линиям размежевания, основанным на подданстве и сословной принадлежности. При этом, как это часто происходило в истории общественной мысли, протонациональный дискурс актуализировал уже присутствовавшие в «социальном знании» эпохи образы прошлого, придав им совершенно новые значение и звучание.

Одним из таких по‑новому зазвучавших образов стал образ древнего народа готов, воинственных варваров, некогда сокрушивших великий Рим. Подобно тому, как тема Рима никогда не покидала пространство исторической мысли Средневековья, а лишь наполнялась новыми смыслами в эпоху Ренессанса, готская тема также была отнюдь не нова, особенно в той части Европы, где сохранялась память о существовавших здесь в раннее Средневековье готских королевствах. Хотя эволюция готицизма от Средневековья к Новому времени достаточно полно охарактеризована в имеющейся на сегодняшний день историографии, отнюдь не все его региональные и «национальные» варианты нашли в ней адекватное отражение. Так, несмотря на обилие работ, посвященных тем или иным аспектам готской темы в Хорватии, хорватский готицизм, под которым следует понимать историческую традицию, отождествлявшую предков хорватов с готами, не только не рассматривается как целостный феномен, но и не осмысляется в общеевропейском контексте. Результатом этого является обидное выпадение хорватского случая из большинства обобщающих трудов о готицизме. Отталкиваясь от данного обстоятельства, будет целесообразно наметить основные этапы функционирования хорватского готицизма, сфокусировав основное внимание на специфике его развития.

В настоящее время можно вести речь о двух истоках хорватского готицизма. Один из них – это существовавшая в Средние века в городе Сплит, Далмация, историческая традиция, в соответствии с которой готам приписывалось разорение Салоны – крупнейшего центра позднеантичной Далмации, некогда оставленного жителями под давлением варваров. Впервые данная традиция была зафиксирована в одной из версий Жития св. Домния (первого епископа Салоны, святого покровителя Сплита), датировка которой в историографии колеблется от VIII до XI вв[1]. В соответствии с таким пониманием истории, в Сплите и, возможно, в других прибрежных городах Далмации, где проживало романское население, готское происхождение стало приписываться жителям далматинского хинтерланда – хорватам. Таким образом, оппозиция «римляне – варвары», столь свойственная средиземноморской «Романии», приобрела в условиях Далмации дополнительную коннотацию «горожане (потомки римлян) – сельские жители хинтерланда (потомки варваров‑готов)».

Есть основания полагать, что данная оппозиция была особенно актуализирована в условиях церковного раскола, произошедшего в Хорватии во время правления короля Петра Крешимира IV Великого (1058–1074 гг.), когда далматинские горожане из числа сторонников реформ, провозглашенных Латеранским собором 1059 г. (а в Хорватии – провинциальным Сплитским собором 1060 г.), получили возможность презрительно именовать готами своих оппонентов – хорватов‑глаголяшей, привыкших использовать в богослужении вместо латыни «варварский» (славянский) язык и «еретические», с точки зрения приверженцев латыни, «готские письмена» (глаголицу)[2].

Такое восприятие истории Далмации и места в ней хорватов ярким образом отразилось в «Истории архиепископов Сплита и Салоны» Фомы, архидиакона Сплитского (середина XIII в.). В труде, посвященном истории Сплитской церкви, наследницы древней Салонской митрополии, архидиакон Фома уделил большое внимание такому сюжету, как разорение Салоны вторгшимися в Далмацию варварами. При этом разорителями главного города Далмации предстают у Фомы Сплитского те, кого, по словам архидиакона, многие называли готами. По информации сплитского автора, готы прибыли в Далмацию «из земель Тевтонии и Полонии», возглавляемые вождем по имени Тотила. Происхождение хорватов Фома Сплитский также ставит в тесную связь с готами, повествуя о том, как вместе с ними в Далмацию переселились из земель Полонии семь или восемь «знатных племен» лингонов, которые, заняв территорию горной части Далмации, смешались с жившими здесь издревле куретами, от которых будто бы происходит само имя хорватов. Рассказав о появлении в результате этого смешения единого народа «со схожим образом жизни и нравами и одним языком», Фома Сплитский заключает: «Многими они назывались готами и тем не менее это славяне, судя по собственному имени тех, которые пришли из Полонии или Богемии»[3]. Эта примечательная фраза, характеризующая Фому как осторожного ученого, а не как носителя стереотипных представлений о варварах, не должна, однако, заслонять от нас популярность готского дискурса, ведь из нее следует, что «многие» (вероятно, современники Фомы), вообще не видели никакой разницы между славянами, готами и хорватами.

Другим источником хорватского готицизма была историческая традиция, впервые зафиксированная в так называемой Летописи попа Дуклянина, созданной в XII в. в городе Бар – политическом и церковном центре расположенного по соседству с Хорватией Дуклянского королевства. В начальных главах этого памятника, наиболее вероятным автором которого был барский архиепископ Григорий (1172–1196 гг.)[4], описываются деяния правителей обширного «готско‑славянского» королевства, якобы существовавшего в прошлом на землях позднеримских провинций Далмации и Превалиса, основанного готами в конце V в. и со временем заселенного славянами. При этом, как несколько туманно объясняет читателю во введении сам автор памятника, текст летописи включает в себя (или даже целиком представляет собой) выполненный им перевод со славянского языка некой «книги о готах» (Libellus Gothorum)[5].

Время и место создания этой «книги о готах», а также вопрос о том, какую именно часть известного нам нарратива составляет ее перевод, остается предметом непрекращающихся дискуссий, в ходе которых высказываются гипотезы об историчности тех или иных персонажей летописи и их соответствии правителям отдельных славянских княжеств, оказавшихся к концу XI в. под властью дуклянской династии Воиславичей. Однако, даже если те или иные «короли» не были вымыслом дуклянского автора (или его предшественника), само начало дуклянской истории в том виде, в каком оно предстает в летописи, сложно трактовать иначе, чем как «изобретенную традицию», в рамках которой ранняя история Дуклянской державы рассматривается как история готского королевства, основателем которого является Остроил, один из трех сыновей готского короля Сенулада. При этом изложенная в летописи история трех сыновей Сенулада подозрительно напоминает рассказ готского историка Иордана о трех сыновьях Вандалария, что позволяет говорить об искаженном воспроизведении в летописи истории готского рода Амалов[6].

Истоки «готомании» барского священника не вполне ясны. На основании имен исторических персонажей, фигурирующих в первых главах памятника, в историографии высказывалось мнение, что сведения о готах были почерпнуты барским клириком из исторической традиции Монтекассинского аббатства[7], чьи контакты с Дуклянским королевством засвидетельствованы в источниках. Согласно другой точке зрения, готская традиция пришла в Дуклю из Венгрии, в свое время перенявшей из Баварии элементы эпической традиции, повествовавшей о борьбе готов с гуннами[8]. Показательно, что готский дискурс в Дукле был, как и в случае со сплитской традицией, порождением романской интеллектуальной среды, так как Бар, несмотря на высокую степень интеграции в политическое пространство Дуклянского королевства, в котором он фактически играл роль «столицы», оставался (по крайней мере, отчасти) городом романским по населению. Об этом недвусмысленно свидетельствует сам летописец, когда, объясняя во введении замысел своего труда, в качестве одной из главных причин его написания (а вернее перевода со славянского на латынь таинственной «готской книги») называет желание познакомить воинственную молодежь Бара со славными деяниями готских (=славянских) королей[9].

Интересно, что с течением времени сложившееся в Дукле представление о существовании в прошлом «готско‑славянского» королевства распространилось среди соседних земель. О том, что данное представление было значимо не только для раннесредневековой Дукли, «растворившейся» в XIII в. в Сербском королевстве Неманичей, но и для позднесредневекового Хорватского королевства (находившегося с 1102 г. в унии с Венгрией), свидетельствует составленная здесь Хорватская хроника, фактически являющаяся хорватской редакцией Летописи попа Дуклянина. Изложение событий в Хорватской хронике соответствует (с некоторыми более или менее существенными расхождениями в отдельных деталях) первым 23‑м из 47 глав латинского текста дуклянского автора с присоединением к ним еще нескольких глав (24–28) с содержанием, не имеющим параллелей в латинской редакции.

Несмотря на то, что в контексте латинской редакции история «готско‑славянского» королевства рассматривается фактически как ранняя история Дукли, в Хорватской хронике такая привязка отсутствует. Напротив, в последних главах хроники подробно рассказывается о судьбе хорватского короля Дмитрия Звонимира (1075–1089 гг.), который в изображении Хорватской хроники предстает преемником правителей «готско‑славянского» королевства. К тому же место действия событий, описываемых в начальных главах хроники, может быть локализовано на территории Хорватии и Боснии[10]. Вследствие этого обстоятельства в историографии даже появилась версия о хорватском происхождении «книги о готах», положенной в основу созданной в Дукле латинской редакции[11]. Хотя исключать такую возможность полностью и не следовало бы, оснований для этого явно недостаточно: язык Хорватской хроники явно указывает на более поздний период ее создания (возможно, XIV столетие), а о месте и времени составления гипотетического славянского протографа можно лишь догадываться.

К XIV в. относится создание еще одного хорватского памятника, апеллировавшего к наследию «готско‑славянского» королевства – приписки к тексту так называемого «Супетарского картулярия», в которой описывается политическое устройство некоего идеального «королевства хорватов» (regnum Croatorum), состоящего из семи областей, возглавляемых банами. В тексте этого источника, появление которого следует связывать с политической активностью Сплитской церкви и тяготевшей к Сплиту хорватской знати[12], помимо всего прочего, называются имена некоторых банов, будто бы фигурировавших в истории Хорватии «со времен короля Светопелека вплоть до времени Звонимира»[13]. Упоминание в данном источнике короля Светопелека – одного из наиболее значимых персонажей Летописи попа Дуклянина, в которой он фигурирует как правитель, крестивший и заново обустроивший «готско‑славянскую» страну, является прочным свидетельством того, что в XIV в. Летопись попа Дуклянина (или какой‑то вариант ее текста) не только была известна в Хорватском королевстве, но и воспринималась в качестве важнейшего источника информации об истории Хорватии.

При этом необходимо отметить, что в раннее Средневековье никакой апелляции к наследию готов или готских королей в Хорватии не наблюдалось. Так, в 30‑й главе трактата византийского императоpa Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» (середина X в.), где при описании истории хорватов воспроизводится хорватская историческая традиция того времени, ни о каких готах речи не идет. Удивляться этому не приходится: традиция, зафиксированная в X в., очевидно, воспроизводила оригинальный гентильный дискурс хорватской воинской элиты далматинского хинтерланда, кристаллизовавшейся в VII–IX вв. в условиях отмежевания сначала от аварских, а затем и от франкских иерархических структур[14]. Готское же наследие могло стать актуальным для хорватов лишь в процессе интенсивного культурного взаимодействия с романцами, примерявшими к жителям хинтерланда бытовавший в их среде образ варваров‑готов.

Когда же в таком случае идея наследования готским королям оказалась востребованной хорватской элитой? Есть основания полагать, что это произошло в конце XIII – начале XIV в., когда представителю могущественного хорватского рода Шубичей, Павлу Шубичу, носившему титул «бана хорватов» (banus Croatorum) (1293–1312 гг.), удалось не только распространить свою власть на обширную территорию, но и превратиться в фактически самостоятельного хорватского государя, лишь номинально зависевшего от короля Карла Роберта, поддержанного им в борьбе за венгерский престол. Как показывают новейшие исследования, в практике репрезентации своей власти Шубичи сознательно апеллировали к образу хорватского короля Звонимира, почитание которого утвердилось в родовом граде Шубичей – Брибире[15]. Наличие рассказа о правлении Звонимира в тексте Хорватской хроники вместе с присутствием репрезентативного образа «королевства хорватов» в приписке к Супетарскому картулярию, перекликающегося с титулом «бана хорватов», принятым Павлом Шубичем, позволяет думать, что именно в державе Шубичей произошло конструирование новой традиции, в которой представление о готском происхождении хорватского государства могло быть усвоено хорватской элитой.

Дискурсивное дистанцирование «потомков римлян» (далматинских горожан) и «потомков готов» (славян хинтерланда), доставшееся Далмации в наследство от Средневековья, стало разрушаться в эпоху позднего Ренессанса, в период, когда Далмация (за исключением Дубровника) входила в состав Венецианского государства. В это время под влиянием характерной для зарождавшегося протонационального дискурса актуализации языкового родства на первый план стали выходить славянские параметры как хорватской, так и далматинской идентичности. Произошло это не автоматически, а при посредстве протонациональной «идеологемы» иллиризма, утверждавшей, в отличие от средневековой готской традиции, местные, античные, истоки славяноязычных жителей Далмации[16]. Впервые со всей ясностью тезис об древнем иллирийском происхождении «далматинцев» был сформулирован в трактате далматинского гуманиста, жителя Шибеника, Юрая Шижгорича «О положении Иллирии и о городе Шибенике» (1487 г.)[17], в котором славяноязычные далматинцы выступают как часть более широкой общности – «иллиров».

В речи (oratio ) другого далматинского гуманиста – Винко Прибоевича «О происхождении и славе славян» (1525 г.), произнесенной им в его родном городе Хваре, а затем опубликованной в Венеции (1532 г.)[18], произошло имевшее огромное влияние на последующую историографическую традицию отождествление «иллирского» народа со славянами. Концепция Прибоевича об иллирах‑славянах вступала в противоречие с готицизмом, зато находилась в русле средиземноморских, прежде всего, италийских, антикизирующих идеологических конструкций, находя, в частности аналогию в венецианском энетизме, признававшем венецианцев потомками древнего народа энетов/венетов[19]. Далмацию, характеризующуюся мощной античной традицией, роднила с государствами Италии апелляция к классической древности, а унаследованный от Средневековья далматинский патриотизм и дистанцирование от «славян‑готов» не способствовали протонациональному прочтению готицизма. Вместе с тем, осуществленная Прибоевичем реабилитация имени славян, прежде ассоциировавшегося с «варварами»‑готами, объективно создавала благоприятную почву для последующего встраивания в славянский протонациональный дискурс собственно готских аспектов славянской идентичности.

Важнейший шаг на пути превращения готов в доблестных предков славян осуществил дубровницкий историк Мавро Орбини, который в своем знаменитом труде «Королевство славян» (1601 г.)[20]фактически поставил на службу своей славянской идее и иллиризм, и готицизм, превратив последний в важный элемент славянского протонационального дискурса. Готские сюжеты Летописи попа Дуклянина, опубликованной в книге Орбини в переводе на итальянский язык, органично сочетались с разработанной автором концепцией истории славян, в которой важная роль отводилась исходу славян со своей прародины, локализованной Орбини в Скандинавии, то есть там, где средневековые авторы традиционно размещали древнюю родину готов. При этом летописные готские короли играли в труде Орбини роль связующего звена между античной эпохой, когда могущество «славян‑иллиров» выражалось в правлении целого ряда римских императоров, якобы имевших славянское происхождение (таких, например, как Константин Великий и Юстиниан), и Средневековьем, когда воображаемая «славянская империя» нашла свое продолжение в Сербском царстве Стефана Душана[21].

Концепция Орбини оказала большое влияние на авторов так называемого «барочного славизма», а его схема славянской истории, с отведением ключевой роли готской династии «Свевладичей» (потомков Сенулада/Свевлада), стала практически канонической для историографии Дубровника, Далмации и Хорватского королевства (в составе монархии Габсбургов) XVII–XVIII вв. При этом происходившее в эту эпоху усложнение протонационального дискурса, выразившееся в появлении собственно хорватского протонационализма, придавало новый смысл и апелляции к готскому наследию, что хорошо видно в труде хорватского историка Павла Риттера‑Витезовича «Возрожденная Хорватия» (1700 г.)[22]. Это произведение, призванное обосновать территориальные притязания Габсбургов при разграничении с Османской империей, последовавшем после заключения в 1699 г. Карловицкого мира, содержало, по признанию современных исследователей, все необходимые элементы для концептуализации хорватской общности как национальной[23]. Готская традиция оказалась органично встроенной в эту концепцию, так как в труде Витезовича не только детально обрисовывались территориальные и «этнические» (общий язык, общее происхождение) параметры Хорватии, но и содержалось историческое обоснование государственного континуитета Хорватского королевства в его «исторических» границах со времен правления готского короля Остривоя (Остроила в Летописи попа Дуклянина).

Идеи Витезовича, в свою очередь, оказали влияние на последующее развитие (прото)национальной идеологии в Хорватии вплоть до появления в первой половине XIX в. идейного течения (нового) иллиризма, связанного, прежде всего, с именем Лю девита Гая. Хотя этот новый иллиризм можно рассматривать в качестве хорватской версии славянского романтического национализма, активно развивавшегося в то время в славянских землях монархии Габсбургов и, прежде всего, в Чехии, его генетическая связь с предшествующим протонациональным дискурсом не подлежит сомнению[24]. Правда, элементы готицизма в этой новой идеологии окончательно теряются: хорватский национализм XIX столетия в них уже не нуждался.

[1] Обзор мнений см.: Matijevič Sokol М. Toma Arhidakon i njegovo djelo: ráno doba hrvatske povijesti. Jastrebarsko; 2002. S. 238–239.

[2] См. об этом: Katičič R. Vetustiores ecclesiae spalatensis memoriae // Starohrvatska prosvjeta. Ser. III. 1987. Sv. 17. S.21.

[3] Фома Сплитский. История архиепископов Сплита и Салоны/ вступ. статья, перевод, комментарий О. А. Акимовой. М., 1997. С. 35.

[4] См. подробно: Peričić E. Sclavorum Regnum Grgura Barskog: Ljetopis Popa Dukljanina. Zagreb, 1991.

[5] Ljetopis Popa Dukljanina. Latinski tekst sa hrvatskim prijevodom i «Hrvatska kronika» / Priredio V. Mošin. Zagreb, 1950. S. 39.

[6] См. подробно: Rus J. Kralji dinastije Svevladičev, najstarejši skupni vladarji Hrvatov in Srbov 454–614. Ljubljana, 1931.

[7] См.: Станоjевић С. О првим главама Дукљанског летописа // Глас Српске краљевске академиjе. 1927. Књ. 126. С. 91–101.

[8] См.: Hauptmann L. Kroaten, Goten und Sarmaten // Germanoslavica. 1935. Vol. III. S. 315–325.

[9] Ljetopis Popa Dukljanina. S. 39.

[10] См. об этом: MužičI. Hrvatska kronika u Ljetopisu Popa Dukljanina. Split, 2011. S. 22–23; 58–60.

[11] Обзор историографии см.: Ibid. S. 17–37.

[12] См.: Švob D. Připiš supetarskog kartulara o izboru starohrvatskog kralja i popis onodobnih banova // Historijski zbornik. 1956. God. IX. Br. 1–4. S. 101–117; Ančič M. Dva teksta iz sredine 14. stolječa. Prilog poznavanju «drustvenog znanja» u Hrvatskom Kraljevstvu // Starohrvatska prosvjeta. Ser. III. 2013. Sv. 40. S. 164–169.

[13] Švob D. Pripis supetarskog kartulara… S. 104.

[14] Алимов Д. Е. Хорватская идентичность в раннее Средневековье: проблема интерпретации // Вестник СПвГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 4. С. 99–108.

[15] Акимова О. А. «Господин своего языка»: о попытке строительства государства в Хорватии конца XIII – первой половины XIV века // Славяноведение. 2013. № 1. С. 3–10.

[16] Blaževič Z. Ilirizam prije ilirizma. Zagreb, 2008.

[17] Šižgorič J. O smještaju Ilirije i o gradu Šibeníku/ Priredio ipreveo V. Gortan. Šibeník, 1981.

[18] Pribojevič V. O podrijetlu i slavi Slavena / Preveli V. Gortan, P. Knezovič. Zagreb, 1997.

[19] Madunič D. Strategies of distinction in the work of Vinko Pribojevič // Whose love of which country? Composite states, national histories and patriotic discourses in Early Modern East Central Europe/ ed. byB. Trencsényi andM. Zászkaliczky . Leiden; Boston, 2010. P. 177–202.

[20] Orbini М. Kraljevstvo Slavena/ prevela S. Husiq priredio i uvodnu studiju napisao F. Šanjek. Zagreb, 1999; Орбини M. Славянское царство. Происхождение славян и распространение их господства/ пер. Ю. Куприкова. М., 2010.

[21] BlaževičZ. Ilirizam prije ilirizma. S. 176–192.

[22] Vitezovič Ritter Р. Oživljena Hrvatska = Croatia rediviva/ prevela i priredila Z. Blaževič. Zagreb, 1997.

[23] Cipek T. Oblikovanje hrvatskog nacionalnog identiteta. Primordijalni identitetski kod u ranoj hrvatskoj političkoj misii // Dijalog povjesničara‑istoričara / Ur. I. Graovac, H.‑G. Fleck. Zagreb, 2001. S. 68–70; Blaževič Z. Vitezovičeva Hrvatska izmedu stvarnosti i utopije: ideološka koncepcija u djelima postkarlovačkog ciklusa Pavla Rittera Vitezoviča (1652–1713.). Zagreb, 2002; TopičM. Nacionalizam i ideologija. Pavao Ritter Vitezovič kao nacionalni mislitelj i/ili ideolog // Zbornik Odsjekapovijesnih znanosti Zavoda zapovijesne i drustvene znanosti HAZU. 2010. Sv. 28. S. 107–138.

[24] Cm.: Banacl. The redivived Croatia of Pavao Ritter Vitezovič 11 Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. 10. Nr. 3–4. S. 505–507.