Апелляция к прошлому как символическому ресурсу стала неотъемлемой частью политики государств постсоветского пространства, выстраивающих национальную идентичность. По мнению П. Рикера, «…память – временная составляющая идентичности, наряду с оценкой настоящего и планированием будущего»[1]. Технологии формирования, утверждения, а также навязывание определенного видения прошлого коррелируют с новыми вызовами и угрозами современного общества. Власть легитимирует в определенной версии истории собственные начинания. Путем осуществления политики памяти может быть реализован целый ряд политических интересов – от консолидации общества на почве совместного исторического прошлого к его полной дезинтеграции на основании гиперболизации определенных перипетий прошлого.

Задачей предлагаемой статьи является осмысление понятия «политика памяти» и характеристика основных этапов политики памяти в Украине периода 1989–2015 гг.

Термин «политика памяти» является относительно новым и дискуссионным[2]. В научный обиход вошли схожие по смыслу понятия: «историческая политика», «мемориальная политика», «хронополитика» и др. Данное понятие возникло во второй половине XX в. в постмодернистских теориях языка и власти (Р. Барт, Ю. Кристева, Ж. Деррида, М. Фуко). Постмодернисты выдвинули тезис о конструировании властью нужных представлений о прошлом и социально‑групповой идентичности[3].

Разнообразие существующих толкований этого понятия, актуализированного в рамках различных социально‑гуманитарных наук, можно условно разделить на несколько групп. Представители ценностного подхода определяют политику памяти как:

– разнообразные общественные практики и нормы, связанные с регулированием коллективной памяти (Ж. Минк);

– как сознательную стратегию проектирования образов прошлого в планах на будущее (П. Нора);

– как публичное пространство диалога общественных сил и историков (А. Миллер).

Сторонниками конструктивистского подхода политика памяти понимается как:

– «навязанная память» и «разрешенная история» (П. Рикер);

– создание критериев для отбора тех исторических событий, которые следует хранить в памяти, и тех, которые нужно из нее «стереть»;

– программа и действия по внедрению определенных критериев в массовое сознание с целью превращения их в неосознанные стереотипы;

– разработка и пропаганда контекста, в котором отобранные для восстановления в массовом сознании события сочетаются с актуальной реальностью и задают политически целесообразные установки и предпочтения (С. Кара‑Мурза);

– процесс выстраивания созвучных настроениям эпохи (и определенных политических сил) образов прошлого, символический ресурс, который вполне допустимо использовать, в том числе и в процессе политического и культурного соперничества элит.

По нашему мнению, политика памяти является своеобразной «войной за смыслы» и касается, прежде всего, интерпретации прошлого, моделируется с учетом конкретных внутренних и внешних факторов функционирования государства, а также обуславливается характером политической власти. Политику памяти мы рассматриваем как совокупность социальных практик, направленных на репрезентацию (или модификацию) определенных образов прошлого, актуализированных современным политическим контекстом; институализированное производство социальных представлений о прошлом конкретного сообщества. В качестве инструментария политики памяти используется законотворчество, юридические санкции, мемориализации, образовательные ресурсы, медийные проекты и ряд других средств конструирования образов исторического прошлого и памяти о нем.

Политика памяти характеризуется избирательностью, она призвана акцентировать внимание на одних событиях, героях, местах памяти, игнорируя другие. При этом «память» рассматривается нами как социокультурный феномен, характеризующийся изменчивостью и зависимостью от множества факторов. Использование образов прошлого в качестве ресурса власти для легитимации существующего порядка вещей или для обоснования претензий на изменение политического порядка дает основания говорить о существовании политики памяти как отдельного вида политических отношений в современном мире[4]. Политика памяти выходит на передний план тогда, когда устаревшими оказываются сами стратегии обращения к прошлому. Современные социальная и политическая ситуации вызывают потребность в изменении не самого отношения к прошлому, а его отдельных элементов. Таким образом, определенный тип памяти начинает поддерживаться и транслироваться с помощью государственных информационных и финансовых ресурсов в том случае, когда вызываемые этой памятью эмоциональные и рациональные ценности оказываются созвучны приоритетам современной национальной политики[5].

К факторам политики памяти исследователи относят также тип политического режима, степень теоретического обеспечения той или иной версии прошлого, подбор кадров в ее донесении, профессиональный уровень политиков, применение политических технологий, развитие политической культуры, состояние политического сознания граждан и др.

В формировании политики памяти в Украине за годы независимости, по нашему мнению, можно условно выделить несколько этапов с характерными доминантами. При этом мы осознаем, что новые модели памяти утверждаются не на «стерильной» территории. Любая новая модель имеет свои коды (с точки зрения семиотического моделирования) – основной и вторичный. Основной код – это сложная система, которая внедряет или выступает носителем большинства знаков/маркеров нового этапа. Вторичные коды, которые не являются доминантными, превалирующими, все же сигнализируют о существовании другой реальности. Каждая эпоха характеризуется господством определенного основного кода. Особенно сложной представляется картина в условиях переходных/трансформационных периодов, когда разрушается устоявшаяся система координат.

В конце 1980‑х – начале 1990‑х гг. политику памяти на государственном уровне можно классифицировать как наднациональную, базирующуюся на концепции интернационализма, братства, единства и т. д. В дальнейшем наблюдается разрыв матрицы наднациональной политики памяти и формирование национальных моделей. В целом можно говорить об обусловленности политики памяти характером власти (терминами президентских полномочий).

В рамках I этапа (конец 1980‑х – 1994 гг.), по нашему мнению, можно выделить два отрезка (периода):

а. трансформационные изменений ментальных установок (конец 1980‑х – 1991 гг.). В условиях перестройки наблюдается характер изменений на уровне сознания, вызванный ростом интереса к прошлому, ликвидацией «белых пятен», появление препринтов, литературы диаспоры и т. д. Возрастает интерес к казачеству, истокам украинской государственности, украинского национального движения, Украинской революции 1917‑1920‑х годов, разрушению храмов, Голодомору, репрессиям и т. д. В процессе становления украинской независимости в идентификационных матрицах с подачи национал‑демократов достаточно умело использовались «оборонительные» мотивы в сочетании с романтическим представлением об «особой украинской миссии»[6].

b. 1991–1994 гг. – президентство Л. Кравчука (первый Президент независимой Украины (декабрь 1991 – июль 1994 гг.). С именем первого Президента независимой Украины традиционно связывают принятие Акта о независимости Украины, проведение референдума 1 декабря 1991 г., развал СССР, новые государственные атрибуты, дистанцирование от СНГ, первые шаги по интеграции Украины в европейские структуры. На этом этапе ярко представлена амбивалентность моделей памяти: существующей «советской» и нарождающейся «националистической». Легитимация нового политического субъекта (государства) достигалась за счет истории, как ресурса оправдания политических решений. Начинается конкурирование различных типов памяти. В целом, для всего постсоветского пространства (в том числе и для Украины) для этого этапа характерен «плюрализм стратегий памяти»[7].

II этап – Президентство Л. Кучмы (1994–2004 гг.). Во внутренней политике Леонид Кучма отмечается осторожной последовательностью и предсказуемостью. В этот период Верховная Рада Украины 28 июня 1996 г. приняла Конституцию Украины.

Политика памяти – неопределенная (двойственная или даже «многовекторная»): с одной стороны именно при президентстве Л. Кучмы известный историк и политический деятель первой трети XX в. Михаил Грушевский получил официальное признание как «отец украинской нации», но в то же время – наблюдается существование («неразрушение») советских мифов.

III этап – Президентство В. Ющенко (январь 2005–2010 гг.). Взят курс на сугубо национальную версию политики памяти; резкий отказ от советских шаблонов трактовки прошлого, активизация изучения прошлого, рост количества мест памяти, усиленное внимание к изучению Голодомора. Отличительной особенностью этапа стало создание Украинского института национальной памяти как органа власти.

Однако, как отмечает Е. Позднякова‑Кирбятьева, институализированная коллективная память иначе реагирует на примирение с прошлым, а именно избирательно выделяет события. Власть, существующая в данный момент истории, считает необходимым обязательно периодически оживлять соответствующие события в памяти населения. При том, смена власти может вести к изменению объектов для сохранения в коллективной памяти. И здесь возникает противоречие между естественными механизмами динамики памяти и искусственными механизмами институализированной памяти. В частности, возникает феномен «принуждения к памяти», как одно из проявлений патологии социально‑исторической памяти. Смысл этой патологии заключается в том, что личностный эмоциональный компонент памяти к определенным объектам теряется, но государство навязывает населению память об этих объектах, событиях с помощью закрепленных традиции ритуалов. Такая память превращается в формализованный, ритуализованный, а значит ненастоящий симулякр коллективного сознания[8].

IV этап – Президентство В. Януковича (2010–2014 гг.) – позиционирование политики памяти как альтернативной предыдущему президентству (соответствующие акценты в отношении к Голодомору, Второй мировой войны и др.). Изменение характера деятельности Украинского института национальной памяти (из органа исполнительной власти структура реорганизована в научно‑исследовательское учреждение).

V этап – Президентство П. Порошенко (с 2014 г.). Расширение пространства политики памяти с учетом европейского контекста (в частности, речь идет об оценке Второй мировой войны). Акцент на осуществлении декоммунизации и десоветизации: 15 мая 2015 г. президент П. Порошенко подписал принятые 9 апреля парламентом Украины законы «Об осуждении коммунистического и национал‑социалистического (нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрет пропаганды их символики»; «О доступе к архивам репрессивных органов коммунистического тоталитарного режима 1917–1991 годов»; «Об увековечении победы над нацизмом во Второй мировой войне 1939–1945 годов», а также «О правовом статусе и памяти борцов за независимость Украины в XX веке». Наиболее существенными положениями являются признание ОУН и УПА борцами за независимость, осуждение коммунистического и нацистского режимов и их преступлений с запретом пропаганды их символики, а также необходимость переименования всех географических названий, связанных с деятелями коммунистического режима 1917–1991 гг.

Таким образом, доминанты политики памяти на различных этапах периода независимой Украины базируются с учетом перенесения акцентов в плоскости травма/трагедия и триумф. Можно утверждать, что в политике памяти отражаются опыт общества, актуальное состояние его базовых институтов, социально‑политическая структура, соотношение общественных сил, убеждения и оценки государственно‑политических лидеров.

[1] Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004. С. 119.

[2] Как подчеркивает Н. Копосов, во все времена и во всех странах разные общественные силы стремились навязать согражданам свое понимание прошлого. По мере усиления «искусственной» памяти в XIX–XX вв. роль исторической политики возрастала. Усиливался и ее осознанный, систематический характер. В последние десятилетия мы вновь стали свидетелями активизации исторической политики, что неизбежно в условиях подъема памяти. См.: Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М., 2011. С. 52.

[3] Макаров А. Политика памяти как элемент региональной культурной жизни // Власть. 2008. № 12. URL: http://cyberleninka.ru/article/п/politika‑pamyati‑kak‑element‑regionalnoy‑kulturnoy‑zhizni (Дата обращения: 01.06.2015).

[4] Аникин Д. Стратегии трансформации политики памяти в современной России: региональный аспект // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7: Философия. Социология и социальные технологии. 2012. Вып. 3.

[5] Аникин Д. Политика памяти в современном российском обществе: урбанистический аспект // Известия Саратовского университета. Т.11. Серия: Философия. Психология. Педагогика. 2011. Вып. 1.С. 5.

[6] Ніколаєць Ю. Політика історичної пам’яті в Україні на початку ХХІ ст. // Політологічні студії: Збірник наукових праць. К., 2011. Вип. 2. С. 192–204.

[7] По мнению Д. Аникина, особенностью постсоветского пространства был значительный плюрализм стратегий политики памяти, в зависимости от того, как государства позиционировали себя в отношении Российской империи и СССР, как оценивали процесс вхождения в эту государственную структуру: завоевание, вынужденное присоединение или вхождение на добровольных началах. См.: Аникин Д. Политика памяти в современном украинском обществе // Сучасна україністика: наукові парадигми мови, історії, філософії: Зб. статей/ за заг. ред… к. філос.н., проф. О. С. Черемської, д. філос. н., проф. О. М. Кузя (матеріали ІУ міжнародної наук. конф., Харків, 8–9 квітня 2014 р.). Харків, 2014. С. 210–216.

[8] Позднякова‑Кірбят’єва Е . Соціологія соціально‑історичної пам’яті:теоретико‑методологічні та емпіричні студії. Запоріжжя, 2014. С. 400.