Итак, в вопросе о том, кто внес решающий вклад в Победу, вроде бы можно поставить точку. Но есть еще один любопытный вопрос, который касается уже не столько войны, сколько ее последствий. В последние годы в Интернете все чаще можно встретить утверждения о том, что, хотя основной вклад в Победу внес Советский Союз, ее плодами воспользовались в первую очередь англичане и американцы.

То, что США вышли из Второй мировой войны сильнейшей державой мира, бесспорно. Позволю себе процитировать один из учебников всемирной истории, где эта мысль неплохо изложена:

«В отличие от других западных держав, США не только не понесли во Второй мировой войне тяжелые потери, но и, наоборот, получили огромные выгоды. США достигли грандиозной экономической и военной мощи. За 5 лет войны прибыли американских монополий составляли 70 млрд долл. США заняли доминирующие позиции в мировом капиталистическом хозяйстве и добились несомненных преимуществ над основными конкурентами. После войны американцы владели примерно половиной запасов золота несоциалистического мира, а с 1944 году американский доллар заменил английский фунт как основную международную валюту. Экономическую гегемонию Америки еще больше усугубляло то, что она производила почти половину мировой промышленной продукции. В 1945 году вооруженные силы США насчитывали 12 млн человек, 114 авианосцев, примерно 3 тыс. тяжелых бомбардировщиков. Летом 1945 г. после успешного испытания атомного заряда США стали первой ядерной державой. Результат неуклонно растущей экономической и военной мощи США – усиление их политических позиций в мире».

Столь же бесспорен тот факт, что Советский Союз после Победы испытывал огромные внутренние проблемы. Значительная часть территории европейской части страны лежала в руинах после немецкой оккупации. Людские потери составляли более 20 миллионов человек, львиную долю которых составляли мужчины в расцвете сил. Было разрушено 1710 городов, 70 тысяч сел и деревень, 33 тысячи промышленных предприятий и шахт, 65 тысяч километров железнодорожных путей, 37 млн гектаров посевных площадей. Было уничтожено в общей сложности 30 % национального богатства. Промышленность в 1945 году давала 92 % от довоенного уровня производства, но практически полностью работала на фронт.

Миллионы людей голодали, жили в землянках, в нечеловеческих условиях. Не хватало всего. Неурожай 1946 года вызвал в некоторых регионах страны настоящий голод, от которого, по некоторым данным, погибло до 2 миллионов человек… Неудивительно, что многие западные аналитики весьма скептически относились к перспективе восстановления Советского Союза в обозримом будущем.

Понятно, что армия и народ сражались в Великой Отечественной войне не ради каких‑то выгод или приобретений, не ради статуса сверхдержавы. Как писал Твардовский, «бой идет не ради славы – ради жизни на Земле». Советский Союз сражался за свою свободу и свободу других европейских народов. И все же будет правомочно задать вопрос – действительно ли война не принесла стране ничего, кроме смерти и разрушений? Действительно ли советским гражданам пришлось довольствоваться «жизнью на Земле», в то время как западные союзники снимали сливки с последствий крушения держав Оси?

Чтобы ответить на этот вопрос, придется вернуться к уже затронутой в одной из глав проблеме – взаимоотношениям между союзниками по антигитлеровской коалиции в годы войны. Потому что именно тогда закладывался фундамент послевоенного мира.

Вопрос о том, как обустроить планету после победы над Гитлером, начал обсуждаться еще в 1941 году. В августе Черчилль и Рузвельт, встретившись на корабле у берегов Ньюфаундленда, выработали так называемую «Атлантическую хартию». Читатель может усмехнуться, представив себе эту картину – США еще не вступили в войну, в Лондоне все еще опасаются германского вторжения и соблюдают режим затемнения на случай немецких бомбежек, вермахт успешно продвигается на восток – а два лидера западных стран в комфортной дружественной обстановке делят шкуру неубитого медведя! На самом деле и Черчилль, и Рузвельт были опытными политиками и хорошо знали историю. А история свидетельствовала: если союзники не договорились друг с другом во время войны – после победы сделать это будет во много раз сложнее. Потому что главный фактор, стимулирующий сотрудничество, – общий враг – исчезнет.

Но между Черчиллем и Рузвельтом было не так много разногласий. Ситуация изменилась, когда вопрос послевоенного устройства Европы стал обсуждаться на переговорах с Советским Союзом. Здесь между свежеиспеченными союзниками сразу же выявились расхождения по ряду принципиальных вопросов. Вернувшись из поездки в Москву в декабре 1941 года, Иден писал в своем отчете:

«Во время моей первой беседы со Сталиным и Молотовым, состоявшейся 16 декабря, Сталин довольно подробно изложил свои взгляды на то, какими должны быть послевоенные территориальные границы в Европе, и в особенности свою точку зрения относительно обращения с Германией. Он предложил восстановление Австрии в качестве самостоятельного государства, отделение Рейнской области от Пруссии в качестве самостоятельного государства или протектората и, возможно, создание самостоятельного баварского государства. Он также предложил, чтобы Восточная Пруссия отошла к Польше, а Судетская область была возвращена Чехословакии. Он указал, что Югославию следует восстановить как самостоятельное государство и даже передать ей некоторые дополнительные территории за счет Италии; что Албания должна быть восстановлена в качестве независимого государства и что Турция должна получить Додеканезы с возможным пересмотром в пользу Греции вопроса о судьбе островов в Эгейском море, имеющих важное значение для Греции. Турция могла бы также получить некоторые районы в Болгарии, а возможно, и в Северной Сирии.

Вообще говоря, оккупированные страны, включая Чехословакию и Грецию, должны быть восстановлены в своих довоенных границах. Сталин выразил готовность поддержать любые специальные соглашения об обеспечении баз и т. д. для Соединенного Королевства в западноевропейских странах, а именно: во Франции, в Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Дании. Что касается особых интересов Советского Союза, то Сталин желает, чтобы было восстановлено положение, существовавшее в 1941 году, до нападения Германии, в отношении Прибалтийских государств, Финляндии и Бессарабии. Линия Керзона должна быть положена в основу будущей советско‑польской границы, а Румыния должна предоставить Советскому Союзу необходимые условия для создания там баз и т. п., взамен чего она получит компенсацию за счет территории, оккупированной в настоящее время Венгрией.

В ходе этой первой беседы Сталин в общем согласился с тем принципом, что Германия должна будет возместить ущерб, причиненный ею оккупированным странам, товарами, в частности станками и т. п., и исключил репарации в денежной форме как нежелательные. Он проявил интерес к созданию военного союза между «демократическими странами» после окончания войны и заявил, что Советский Союз не возражает против того, чтобы некоторые страны Европы объединились в федерации, если они этого пожелают.

Во время второй беседы, состоявшейся 17 декабря, Сталин настаивал на том, чтобы правительство его величества немедленно признало будущие границы СССР и, в частности, включение в состав СССР Прибалтийских государств и восстановление финляндско‑советской границы 1941 года. Он заявил, что ставит заключение какого бы то ни было англо‑советского соглашения в зависимость от достижения соглашения по этому вопросу. Я, со своей стороны, пояснил Сталину, что ввиду принятых нами ранее обязательств по отношению к правительству Соединенных Штатов правительство его величества не может в настоящее время как‑либо связывать себя в вопросе о послевоенных границах в Европе. Однако я обещал по возвращении проконсультироваться по этому вопросу с правительством его величества в Соединенном Королевстве, с правительством Соединенных Штатов и с правительствами его величества в доминионах. Этот вопрос, которому Сталин придавал основное значение, обсуждался также во время нашей третьей встречи, 18 декабря».

Причина разногласий была очевидна. Сталин стремился в первую очередь обеспечить безопасность Советского Союза и сохранить за собой все приобретения периода 1939–1940 годов. Поэтому вопрос о границе 1941 года был для него наиболее актуальным. О сфере влияния в Европе вопрос пока не ставился, хотя заявка на базы в Румынии уже говорила о многом.

Западные политики, в свою очередь, не спешили идти навстречу Москве. Советский Союз находился в достаточно невыгодном положении. Вермахт, хотя и отброшенный от советской столицы, все еще далеко не был разгромлен. Исход германской Восточной кампании многим был неясен. Западные лидеры могли вести переговоры с позиции силы. Им совершенно не нужно было усиление СССР, который на протяжении двух десятилетий являлся их идеологическим противником.

На изменение позиции Лондона и Вашингтона в дальнейшем повлияли два фактора. Во‑первых, безусловные успехи Красной Армии. Советский Союз достаточно быстро показал, что с ним необходимо считаться. По мере того как советские солдаты двигались на запад, Рузвельт и Черчилль становились все более сговорчивыми. Во‑вторых, наиболее реалистично мыслившие из западных политиков прекрасно понимали, что попытка загнать Москву в угол и держать там в черном теле сначала, может, и увенчается успехом, но в конечном счете ни к чему хорошему не приведет. Такая попытка уже была сделана в двадцатые годы. Единственными, кто получил от нее выгоду, оказались Гитлер и Муссолини. Попытка исключить столь крупную державу, как Советский Союз, из системы международных отношений будет только подрывать стабильность этой системы. Поэтому Рузвельт выдвинул теорию «четырех полицейских», которые должны были после войны обеспечивать порядок на планете. В их число входили, естественно, США и Великобритания, а также Китай и СССР. Рузвельт понимал, что, если Кремль будет в одной упряжке с западными демократиями, это значительно уменьшит риск всевозможных потрясений. Но для этого с Советским Союзом было необходимо договариваться, а не демонстрировать свою неуступчивость и упорство. Черчилль, который долгие годы рекламировал себя как «враг коммунизма номер один», таких простых вещей понимать не желал.

Следующее обсуждение послевоенного устройства Европы с участием всех трех основных союзников по антигитлеровской коалиции состоялось на Московской конференции министров иностранных дел осенью 1943 года. К этому моменту на повестке дня с особой остротой встал польский вопрос. Когда в сентябре 1939 года немецкие войска захватили Польшу, польское руководство покинуло свою страну и отправилось в Лондон, где функционировало в качестве правительства в изгнании, признаваемое и англичанами, и американцами. По понятным причинам отношения этого правительства с СССР теплотой не отличались.

После нападения Германии на Советский Союз поляки‑эмигранты под давлением англичан вынуждены были все‑таки установить какие‑никакие отношения с Москвой. Настал период худого мира, который, конечно, был лучше доброй ссоры. Но вопрос о восточной границе Польши оставался открытым – эмигранты не хотели идти ни на какие уступки, что вызывало понятное раздражение в Кремле. В 1943 году худой мир рухнул: в Катыни были найдены массовые захоронения польских военных, и германская пропаганда немедленно заявила, что все это – дело рук большевиков. Сидевшие в Лондоне поляки немедленно присоединились к этим обвинениям. В Москве это вызвало понятное раздражение. «Несмотря на Ваше сообщение о готовности польского правительства лояльно работать с Советским Правительством, я сомневаюсь, чтобы оно могло сдержать свое слово. В окружении польского правительства имеется такая масса прогитлеровских элементов, а Сикорский до того беспомощен перед ними и запуган ими, что нет никакой уверенности, что Сикорский сумеет сохранить лояльность в отношениях с Советским Союзом, если даже предположить, что он действительно хочет быть лояльным», – писал Сталин Черчиллю в мае 1943 года. Отношения СССР с польским правительством в изгнании были разорваны.

На Московской конференции советские дипломаты вновь поставили вопрос о послевоенных границах СССР. Англичане и американцы постарались избежать каких‑либо заявлений по существу, и стороны в итоге подписали лишь ряд общих деклараций о послевоенном устройстве Европы. Однако на сей раз советская сторона не намерена была оставлять проблему повисшей в воздухе. Красная Армия гнала немцев на запад, и роль СССР в коалиции возрастала. Говорить с Кремлем с позиции более сильного было уже невозможно.

Вопросы послевоенного переустройства Европы и мира вновь встали со всей остротой на Тегеранской конференции. В конце 1943 года ни у кого уже не возникало сомнений в том, что Гитлер обречен. От Германии требовалась безоговорочная капитуляция. Но что делать дальше с побежденной страной? Американцы предлагали раздробить ее на несколько государств, чтобы раз и навсегда покончить с «германской проблемой». Советская сторона отнеслась к этому предложению осторожно.

Одним из главных вопросов для Сталина был вопрос западной границы СССР. Под давлением советского лидера Рузвельт и Черчилль вынуждены были в общем и целом согласиться с его предложениями: восточная граница Польши пройдет по так называемой «линии Керзона» (в общем и целом соответствует западной границе СССР образца 1941 года), а взамен Польша получит территории на западе за счет Германии. Кроме того, Сталин обозначил претензии Советского Союза на часть германской Восточной Пруссии с городом Кенигсберг.

Несмотря на то что западные лидеры в частном порядке признали советские претензии справедливыми, вопрос был далеко еще не решен. На протяжении всего 1944 года он не сходил с повестки дня. В частности, в феврале 1944 года Сталин писал Черчиллю:

«Мне представляется, что первым вопросом, по которому уже теперь должна быть внесена полная ясность, является вопрос о советско‑польской границе. Вы, конечно, правильно заметили, что Польша в этом вопросе должна быть руководима союзниками. Что касается Советского Правительства, то оно уже открыто и ясно высказалось по вопросу о границе. Мы заявили, что не считаем границу 1939 года неизменной, и согласились на линию Керзона, пойдя тем самым на весьма большие уступки полякам. А между тем Польское Правительство уклонилось от ответа на наше предложение о линии Керзона и продолжает в своих официальных выступлениях высказываться за то, что граница, навязанная нам по Рижскому договору, является неизменной. Из Вашего письма можно сделать заключение, что Польское Правительство готово признать линию Керзона, но, как известно, поляки нигде об этом не заявили.

Я считаю, что Польское Правительство должно заявить официально в своей декларации, что линия границы, установленная Рижским договором, подлежит изменению и что линия Керзона является линией новой границы между СССР и Польшей. Оно должно об этом заявить так же официально, как это сделало Советское Правительство, которое заявило, что линия границы 1939 года подлежит изменению и что советско‑польской границей должна быть линия Керзона.

Что касается Вашего заявления полякам о том, что Польша могла бы значительно раздвинуть свои границы на западе и на севере, то, как Вы знаете, мы с этим согласны с одной поправкой. Об этой поправке я говорил Вам и Президенту в Тегеране. Мы претендуем на то, чтобы северо‑восточная часть Восточной Пруссии, включая порт Кенигсберг, как незамерзающий порт, отошла Советскому Союзу. Это единственный кусочек германской территории, на который мы претендуем. Без удовлетворения этой минимальной претензии Советского Союза уступка Советского Союза, выразившаяся в признании линии Керзона, теряет всякий смысл, как об этом я уже Вам говорил в Тегеране».

Однако в Москве волновались не только по поводу границы. Отношения с польским эмигрантским правительством тоже внушали опасения. Советское руководство опасалось возврата к ситуации тридцатых годов, когда на западной границе страны находился «санитарный кордон» – цепочка государств, правящие круги которых были настроены враждебно по отношению к СССР. Образно говоря, просторной квартиры было недостаточно – нужны были еще и нормальные соседи. Поэтому Сталин оказывал давление на британцев, требуя, чтобы те добились изменений в составе польского правительства в изгнании, сделав его более удобным партнером. «Вам, я думаю, понятно, что с нынешним Польским Правительством мы не можем восстановить отношений. И в самом деле. Какой может быть смысл в восстановлении отношений с правительством, когда нет никакой уверенности, что завтра мы опять не будем вынуждены прервать эти отношения из‑за какой‑либо очередной фашистской провокации с его стороны, вроде «Катынской истории». На протяжении всего последнего периода Польское Правительство, где тон задает Соснковский, не прекращает враждебных выступлений против Советского Союза. Крайне враждебные Советскому Союзу выступления польских послов в Мексике, Канаде, ген. Андерса на Ближнем Востоке, переходящая всякие границы враждебность к СССР польских нелегальных печатных изданий на оккупированной немцами территории, уничтожение по директивам Польского Правительства борющихся против гитлеровских оккупантов польских партизан и многие другие профашистские акты Польского Правительства – известны. При таком положении без коренного улучшения состава Польского Правительства нельзя ждать ничего хорошего. Исключение же из его состава профашистских империалистических элементов и включение в него людей демократического образа мысли, можно надеяться, создало бы надлежащие условия для установления хороших советско‑польских отношений, решения вопроса о советско‑польской границе и вообще для возрождения Польши как сильного, свободного и независимого государства. В таком улучшении состава Польского Правительства заинтересованы прежде всего сами поляки, заинтересованы самые широкие слои польского народа. Напомню, кстати, что в мае прошлого года Вы мне писали, что состав Польского Правительства можно улучшить и что Вы будете действовать в этом направлении. Тогда Вы не считали, что это будет вмешательством во внутренний суверенитет Польши», – писал Сталин Черчиллю.

1941 год никогда больше не должен повториться – таким был лейтмотив действий советского руководства. А для этого было необходимо, чтобы к западу от советских границ находился пояс дружественных, а не враждебных государств. Можно было называть это «сферой интересов», «сферой влияния» или «подушкой безопасности» Советского Союза – суть от этого не меняется.

Однако западные союзники были не слишком заинтересованы в наличии у Советского Союза такой «подушки безопасности». Черчиллю в его кошмарах все еще снилась советизация Европы – в первую очередь восточной. Для этого действительно были определенные основания. В первой половине 1944 года советские армии вышли к западным границам СССР. Останавливаться на достигнутом они явно не собирались. Впереди были государства Восточной Европы.

Уже в начале мая Черчилль с беспокойством спросил Идена, что он думает по поводу перспективы «коммунизации» Балкан и Италии. Такое развитие событий, считал британский премьер‑министр, недопустимо. В предшествующие месяцы он не раз предпринимал попытки подменить высадку в Северной Франции высадкой на Балканах. Это был бы удар не только в «мягкое подбрюшье» Гитлера, но и во фланг советским армиям, которые Черчилль в идеале хотел бы вовсе не пустить в Европу. Но в мае 1944 года даже такой закоренелый мечтатель, как сэр Уинстон Черчилль, не мог тешить себя иллюзиями по поводу успеха подобной операции. Тем более, Рузвельт в данном случае был не на его стороне. Нужно было договариваться с русскими.

5 мая Иден в обстановке строжайшей секретности запросил советского посла Гусева, согласится ли Кремль на честный размен: СССР не мешает англичанам в Греции, а Лондон закрывает глаза на любые действия СССР в Румынии. Советское руководство ответило осторожным согласием, однако указало на необходимость заручиться поддержкой США. Рузвельт весьма прохладно относился к практике раздела сфер влияния, так что вопрос на некоторое время повис в воздухе.

Тем временем советское руководство решило взять обустройство Восточной Европы в свои руки. Не удается договориться с польским эмигрантским правительством? Что ж, пусть продолжают сидеть в Лондоне, пока Красная Армия освобождает территорию Польши. 21 июля был образован Польский комитет национального освобождения (ПКНО) – по сути, альтернативное правительство страны. На следующий день комитет выступил с манифестом, в котором, в частности, говорилось: «400 лет длился период беспрерывных конфликтов между поляками и украинцами, поляками и белорусами, поляками и русскими – с ущербом для обеих сторон. Сейчас в этих взаимоотношениях наступил исторический перелом. Конфликты уступают место дружбе и сотрудничеству, которые диктуются обоюдными жизненными интересами. Дружба и боевое сотрудничество, начало которому положено братством по оружию польской армии и Красной Армии, должны перерасти в прочный союз и добрососедское сотрудничество после войны». 26 июля ПКНО и советское правительство заключили между собой формальное соглашение о сотрудничестве.

Это был шах и мат. Лондонские поляки, до этого считавшиеся легитимными представителями польского народа, внезапно оказались перед угрозой остаться эмигрантами навечно. Советская сторона показала, кто в реальности контролирует Польшу, и ясно продемонстрировала свою заинтересованность в послевоенной судьбе страны.

Но это было только начало. Летом 1944 года советские войска прорвали оборону финнов на Карельском перешейке. Хотя финской армии ценой больших потерь удалось не допустить полного крушения фронта, стало ясно, что, если сегодня ничего не предпринять, завтра русские пройдут по Эспланаде в центре Хельсинки. 25 августа финское правительство запросило Москву об условиях мира. 4 сентября боевые действия прекратились по всему фронту. Финские войска успели еще и повоевать со своими недавними немецкими союзниками, выдворяя их из страны. 19 сентября 1944 года было подписано соглашение о перемирии, предусматривавшее возврат к границе 1941 года и дополнительную передачу Советскому Союзу района Петсамо.

Рассудительные финны успели вовремя соскочить с поезда, полным ходом мчавшегося в пропасть. В дальнейшем они постарались извлечь уроки из своих прошлых ошибок и, говоря словами одного финского политика, наконец‑то учесть географию, с которой ровным счетом ничего не могли поделать. В 1948 году Финляндия подписала с СССР договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Советский Союз не вмешивался во внутренние дела Финляндии в обмен на дружественную позицию на международной арене. Финляндия стала практически союзником СССР и, в любом случае, являлась буферной зоной между Советским Союзом и НАТО, обеспечивавшей безопасность наших границ на северо‑западном направлении.

Судьба Финляндии прекрасно показывает, чего именно добивалось советское руководство: не «коммунизации Европы», а создания вдоль западных границ пояса дружественных стран, которые не стали бы плацдармом для новой агрессии против Советского Союза.

Но вернемся в 1944 год. 20 августа началась Ясско‑Кишиневская операция, итогом которой стал быстрый разгром германской группировки в Румынии. 23 августа в Бухаресте произошел государственный переворот. Король Михай, почувствовав, что дело пахнет керосином, поспешил сместить правительство Антонеску – фактического диктатора страны. Новое коалиционное правительство с участием коммунистов заявило о выходе из войны против Советского Союза и о начале войны против Германии. 12 сентября Румыния подписала соглашение о вступлении в антигитлеровскую коалицию.

Война приближалась к границам Болгарии. Болгарское правительство находилось в союзе с Германией. В 1941 году болгары помогали немцам громить Югославию, однако к походу против СССР присоединиться отказались. При приближении советских войск в 1944 году болгарское правительство решило прикинуться невинной овечкой и объявило о своем строгом нейтралитете. Однако в стране по‑прежнему находились немецкие войска. Поэтому Сталин, недолго думая, 5 сентября объявил Болгарии войну. На территорию страны вступили соединения Красной Армии, которые не встретили существенного сопротивления. В ночь с 8 на 9 сентября в Софии произошло восстание, в результате которого к власти пришло правительство Отечественного фронта. Болгария немедленно запросила мира у Москвы и объявила войну Германии.

Чаша терпения Черчилля оказалась переполнена. Столь дорогие его сердцу балканские страны, как перезрелые груши, падали в руки Сталина. Казалось, не сегодня завтра советские войска вступят в Афины. Польское эмигрантское правительство из козыря превращалось в обузу. В этой ситуации британский премьер в октябре 1944 года отправился в «паломничество» в Москву. Именно здесь состоялось заключение так называемого «процентного соглашения», заложившего основу раздела сфер влияния в Европе. Черчилль так вспоминал об этом событии:

«В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Иден, Гарриман и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер‑министра, министра иностранных дел Ромера и седобородого, престарелого академика Грабского – обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику, что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом. Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.

Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из‑за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол‑листа бумаги и написал:

«Румыния: Россия – 90 процентов, другие – 10 процентов

Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов, Россия – 10 процентов

Югославия – 50:50 процентов

Венгрия – 50:50 процентов

Болгария: Россия – 75 процентов, другие – 25 процентов».

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.

Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.

Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола.

Наконец, я сказал:

«Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку».

«Нет, оставьте ее себе», – сказал Сталин.

Я поднял также вопрос о Германии, и было решено, что наши два министра иностранных дел вместе с Гарриманом займутся им».

Потом некоторые отечественные авторы будут изобретать всевозможные ухищрения, чтобы доказать, что Сталин не мог пойти на такую циничную сделку и на самом деле не согласился с Черчиллем. Дескать, синим карандашом он всегда писал негативные резолюции. На самом деле в 1944 году на переговорах с Черчиллем советский лидер действовал точно так же, как в 1939 году на переговорах с Риббентропом. Речь шла не об абстрактных идеалах, а о вполне конкретных национальных интересах, о которых глава государства должен думать в первую очередь.

Сложнее обстояло дело с поляками. В середине октября состоялись трехсторонние англо‑польско‑советские переговоры, предметом обсуждения на которых являлись восточные границы Польши и судьба польского правительства. «Лондонские поляки» вновь заняли непримиримую позицию, так что договориться опять не удалось. После этого официальная линия СССР стала еще более жесткой: у нас есть свое польское правительство, которое реально находится на территории Польши, а кучка эмигрантов в Лондоне, возомнившая себя невесть кем, нас не очень интересует. В начале декабря 1944 года Сталин писал Черчиллю:

«За время, прошедшее после последней встречи с г‑ном Миколайчиком в Москве, стало ясно, что он не способен помочь разрешению польских дел. Напротив, выяснилась его отрицательная роль. Выяснилось, что его переговоры с Польским Национальным Комитетом служат прикрытием для тех элементов, которые из‑за его спины вели преступную террористическую работу против советских офицеров и вообще против советских людей на территории Польши. Мы не можем мириться с таким положением. Мы не можем мириться с тем, что поощряемые польскими эмигрантами террористы убивают наших людей в Польше, ведут преступную борьбу против советских войск, освобождающих Польшу. В этих людях мы видим союзников нашего общего врага, а их радиопереписка с г‑ном Миколайчиком, которую мы перехватили у арестованных на территории Польши агентов польских эмигрантов, разоблачает не только их коварные планы, но и бросает тень на самого г‑на Миколайчика и его людей.

Министерские перестановки в польском эмигрантском правительстве теперь не представляют серьезного интереса. Это все то же топтание на месте людей, оторвавшихся от национальной почвы, не имеющих связей с польским народом. В то же время Польский Комитет Национального Освобождения сделал серьезные успехи в укреплении своих национальных, демократических организаций на территории Польши, в практическом проведении земельной реформы в пользу крестьян, в расширении организации своих польских войск и пользуется у польского населения большим авторитетом.

Я считаю, что теперь наша задача заключается в том, чтобы поддержать Польский Национальный Комитет в Люблине и всех тех, кто хочет и способен работать вместе с ним. Это особенно важно для союзников, имея в виду задачу ускорить разгром немцев».

Между тем все принятые Сталиным и Черчиллем решения еще нужно было согласовать с США. Необходима была новая встреча «Большой тройки». Она состоялась в Ялте в феврале 1945 года. К этому моменту войска Красной Армии уже полностью освободили Польшу, триумфальным маршем прошли через Югославию, вели ожесточенные бои в Венгрии. Западные союзники, только что выдержав последнюю отчаянную атаку немцев в Арденнах, вступили на территорию рейха. Вопрос теперь заключался не столько в том, как добивать немцев, сколько в том, что с ними потом делать.

Вновь в повестке дня оказался вопрос о дроблении Германии на несколько составляющих. Никакого конкретного решения по нему, однако, в итоге принято не было. В Советском Союзе к этой перспективе относились довольно скептически, полагая, что это не решит проблему, а только подхлестнет немецкий национализм. Три лидера согласились с тем, что непосредственно после капитуляции Германия должна быть разделена на четыре оккупационные зоны – советскую, английскую, американскую и французскую. Советская зона оказывалась самой большой. Кроме того, было согласовано получение с немцев репараций.

Чего хотел Сталин в германском вопросе? Как и многие политики в Европе и мире – добиться того, чтобы Германия не смогла начать еще одну войну. В идеале – сделать ее спокойным, мирным, желательно нейтральным государством. На большее советское руководство не претендовало. Однако вопрос о том, как это сделать, был весьма сложен.

Большое место на переговорах занимали проблемы послевоенного урегулирования в Восточной Европе. Самым больным, как и ожидалось, был польский вопрос. «Для русских, – заявил Сталин, – вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится загладить эти грехи. Вопросом безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства. Дело не только в том, что Польша – пограничная с нами страна. Это, конечно, имеет значение, но суть проблемы гораздо глубже. На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию. Достаточно вспомнить хотя бы последние тридцать лет: в течение этого периода немцы два раза прошли через Польшу, чтобы атаковать нашу страну. Почему враги до сих пор так легко проходили через Польшу? Прежде всего потому, что Польша была слаба. Польский коридор не может быть… закрыт только изнутри собственными силами Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше – это вопрос жизни и смерти для Советского государства».

Рузвельт и Черчилль в общем и целом согласились с этим тезисом. Тем не менее они пытались торговаться со Сталиным по вопросу о восточной границе Польши. В частности, Черчилль настаивал на том, чтобы Львов остался в составе польского государства. Сталин, однако, был непреклонен: граница должна пройти по «линии Керзона», которая является этнической границей Польши. «Что же вы, хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо», – убеждал Сталин своих партнеров по переговорам. Вторым камнем преткновения стал вопрос польского правительства. Черчилль настаивал на том, что ПКНО представляет не более трети польского населения и попытка сделать его полноценным правительством Польши приведет к гражданской войне в стране. Сталин парировал – «лондонские поляки» вообще не представляют никого, кроме самих себя. В итоге было принято компромиссное решение создать новое польское правительство «на широкой демократической основе», то есть с участием представителей как эмигрантов, так и ПКНО. Итоговое решение было сформулировано следующим образом:

«Мы вновь подтвердили наше общее желание видеть установленной сильную, свободную, независимую и демократическую Польшу, и в результате наших переговоров мы согласились об условиях, на которых новое временное польское правительство Национального Единства будет сформировано таким путем, чтобы получить признание со стороны трех главных держав.

Достигнуто следующее соглашение: новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения западной части Польши. Действующее ныне в Польше временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из‑за границы. Это новое правительство должно затем называться Польским Временным правительством Национального единства. (…)

Главы трех правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлением от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы трех правительств признают, что Польша должна получить существенное приращение территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение нового польского правительства Национального Единства и что вслед за тем окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции».

По поводу остальных стран Восточной Европы не было подписано никаких четких соглашений. «Декларация об освобожденной Европе» была весьма расплывчатым документом с предельно общими формулировками. Однако по сути и Рузвельт, и Черчилль согласились с доминированием СССР в Восточной Европе. Сталин, в свою очередь, подтвердил свои обещания не вмешиваться в вопросы, касающиеся Югославии и Греции.

Уже потом, в годы «холодной войны», «Ялта» стала на Западе синонимом неоправданно больших уступок Москве. Уже покойного к тому моменту Рузвельта и еще живого Черчилля обвиняли в том, что они пошли на поводу у Сталина, допустив, что государства Восточной Европы оказались в «коммунистическом рабстве». Критики Ялтинских соглашений, однако, не задавали себе простого вопроса: а была ли у Черчилля и Рузвельта возможность не согласиться? И что они могли сделать в ситуации, когда советские войска уже контролировали те территории, о которых шла речь? На дворе был не конец 1941‑го, а начало 1945 года. Теперь уже Сталин мог вести переговоры с позиции силы. В своих мемуарах Черчилль, отвечая критикам, писал:

«Тем, на кого возложена обязанность справляться с положением в дни войны или кризиса, не дозволено ограничиваться исключительно заявлениями об общих принципах, с которыми соглашаются хорошие люди. Им приходится изо дня в день принимать определенные решения. Им приходится занимать позиции, которые затем надо упорно отстаивать, ибо как же иначе можно сохранить те или иные союзы, необходимые для действий? После того как немцы разбиты, легко осуждать тех, кто всеми силами старался поощрить военные усилия русских и сохранять дружеский контакт с нашим великим союзником, который так ужасно пострадал. Что случилось бы, если бы мы поссорились с Россией в то время, когда немцы все еще имели триста‑четыреста дивизий на полях сражений? Наши надежды вскоре нас обманули, но все же в то время у нас не могло быть иных надежд».

Последней конференцией «Большой тройки» стала Потсдамская. Она состоялась летом 1945 года, уже после разгрома Германии. Здесь Сталину пришлось общаться с новыми людьми. Рузвельт скончался в апреле, его место занял Гарри Трумэн. Тот самый, который говорил, что русские и немцы должны убивать друг друга как можно больше. Черчилль проиграл выборы и уступил премьерское кресло лидеру оппозиции – лейбористу Эттли.

Новый американский президент попытался вести переговоры с позиции силы. У него в рукаве был сильный козырь – атомная бомба, только что прошедшая успешные испытания, о чем он не преминул сообщить Сталину. Советский лидер не особенно впечатлился. Он продолжал гнуть свою линию – Кенигсберг для Советского Союза, западная граница Польши по линии рек Одер и Нейсе, невмешательство англичан и американцев в дела Восточной Европы.

Трумэн пытался перейти в наступление по всем этим вопросам. По поводу западной границы Польши он, согласно протоколу конференции, заявил следующее:

«Ялтинским соглашением было установлено, что германская территория оккупируется войсками четырех держав – Великобритании, СССР, США и Франции, которые получают каждая свою зону оккупации. Вопрос относительно границ Польши затрагивался на конференции, но в решении было сказано, что окончательно этот вопрос должен быть разрешен на мирной конференции. На одном из наших первых заседаний мы решили, что исходным пунктом для обсуждения будущих границ Германии мы принимаем границы Германии, как они были в декабре 1937 года.

Мы определили наши зоны оккупации и границы этих зон. Мы отвели свои войска в свои зоны, как это было установлено. Но сейчас, по‑видимому, еще одно правительство получило зону оккупации, и это было сделано без консультации с нами. Если предполагалось, что Польша должна явиться одной из держав, которой отводится своя зона оккупации, об этом следовало бы договориться раньше. Нам трудно согласиться с таким решением вопроса, поскольку никакой консультации по этому вопросу с нами не было проведено. Я дружественно отношусь к Польше и, возможно, полностью соглашусь с предложениями Советского правительства относительно ее западных границ, но я не хочу этого делать теперь, так как для этого будет другое место, а именно – мирная конференция».

Сталин возразил Трумэну, что речь идет не о «зоне оккупации», а о территории, уже покинутой немцами и занятой поляками. При этом он мог опереться на поддержку уже сформированного к тому моменту единого польского правительства. Поляки, вне зависимости от своего отношения к СССР, были, естественно, заинтересованы в том, чтобы отодвинуть свою границу еще дальше на запад. В этом отношении интересы Москвы и Варшавы полностью совпадали.

Что касается других стран Европы, то 17 июля американцы потребовали «немедленной реорганизации существующих правительств в Румынии и Болгарии». Излишне говорить, что им не удалось добиться ровным счетом ничего. У Трумэна не было никаких рычагов для того, чтобы добиться от Сталина устраивающего его решения. Более того, на конференции американский президент был вынужден выступить в роли просителя – ему было нужно, чтобы Советский Союз взял на себя обязательство как можно скорее вступить в войну с Японией.

Потсдамская конференция прошла уже под знаком начинавшейся «холодной войны». Прошел еще один год – и в Фултоне Черчилль произнес свою знаменитую речь о «железном занавесе»:

«От Штеттина на Балтике до Триеста в Адриатике поперек континента протянулся железный занавес. По ту сторону воображаемой линии оказались все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти известные города, а также населенные пункты вокруг них находятся в том, что я должен называть советской сферой, и все подчинено, в той или иной форме, не только советскому влиянию, но очень сильному и, во многих случаях, чрезвычайно сильному контролю Москвы. Только Афины – вечнопрекрасная Греция является свободной в выборе будущего благодаря британской, американской и французской помощи. Конт‑ролируемое русскими польское правительство было поощрено делать большие и неправомерные нападки на Германию, и теперь имеют место массовые изгнания миллионов немцев в удручающем и невообразимом масштабе. Коммунистические партии всюду дорвались до власти и получили неограниченный тоталитарный контроль. Полицейские правительства преобладают в почти каждом случае, и пока, кроме Чехословакии, нигде нет и подобия подлинной демократии».

Черчилль несколько опережал события. Так называемая «советизация» Восточной Европы произошла чуть позднее, в 1947–1948 годах. Изначально советское руководство не планировало преобразовывать Восточную Европу по советскому образцу. В Москве хотели установления дружественных режимов, которые в первую очередь проводили бы дружественную по отношению к СССР внешнюю политику. Однако в обстановке нараставшего противоборства между Советским Союзом и западными державами такое решение оказалось невозможным. Советское руководство решило установить более жесткий контроль над Восточной Европой. К концу сороковых годов во всех странах региона у власти находились правительства, в которых лидирующую роль играли коммунисты.

К этому моменту «холодная война» уже бушевала вовсю. Договориться по германскому вопросу в этой обстановке было невозможно. Германия представляла собой слишком большую и ценную часть Европы для того, чтобы одна из сторон могла от нее отказаться. Западные союзники требовали проведения во всей стране свободных выборов. В Кремле не возражали, но хотели, чтобы Германия сначала была объявлена нейтральной страной – став, таким образом, буферной зоной между Западной и Восточной Европой. В 1949 году на карте Европы появились два новых государства. Западные оккупационные зоны объединились в составе Федеративной Республики Германия. Советская оккупационная зона превратилась в Германскую Демократическую Республику. Раскол Германии продолжался более 40 лет.

В том же 1949 году на свет появился Североатлантический договор. Западные страны объединились в рамках НАТО. Только через 6 лет, в 1955 году, Москва сделала ответный шаг: была создана Организация Варшавского договора.

Итак, что же получилось в итоге? В результате Второй мировой войны сформировалась советская зона влияния в Европе. Она включала в себя Польшу, Чехословакию, Румынию, Венгрию, Болгарию, Албанию, ГДР. К советской зоне влияния до 1949 года относилась Югославия, однако затем конфликт Сталина и Тито привел к серьезному ухудшению отношений. Тем не менее Югославия не перешла в стан НАТО, а выступала в роли своеобразного буферного государства. Другими буферными государствами являлись Финляндия, о которой мы уже говорили выше, и Австрия, получившая суверенитет в 1955 году.

После крушения Советского Союза много говорилось о том, что «мы кормили всю Восточную Европу». Ходила шутка про то, что «Россия – сырьевой придаток Болгарии». На самом деле подсчитать, кто кому сколько должен, довольно сложно даже в экономической области. Да, Советский Союз поставлял странам Восточной Европы энергоресурсы по низким ценам, субсидировал их экономику. Однако и выгоды, получаемые взамен, были достаточно велики. Многие, думаю, еще помнят пассажирские автобусы «Икарус» на улицах городов и болгарские овощные консервы «Глобус» в магазинах. Экономическое сотрудничество было, в конечном счете, взаимовыгодным.

Но был и еще один, несопоставимо более важный аспект. С точки зрения безопасности СССР, сфера влияния в Восточной Европе имела огромное значение. Это было своеобразное предполье, которое делало невозможным повторение ситуации 1941 года. В двадцатые и тридцатые годы СССР был фактически вытеснен из Европы, вдоль его западной границы находился «санитарный кордон» – цепочка враждебных малых государств, которые с радостью присоединились бы (а многие и присоединились в реальности) к любому нападению на Советский Союз. Теперь же вдоль границы страны протянулось подконтрольное ей пространство, что создавало большое стратегическое преимущество. Как писал в сентябре 1946 года один высокопоставленный советский дипломат, «СССР имеет в настоящее время значительно более прочные международные позиции, чем в предвоенный период. Благодаря историческим победам советского оружия, советские вооруженные силы находятся на территории Германии и других бывших вражеских стран, являясь гарантией того, что эти страны не будут вновь использованы для нападения на СССР».

Однако Европой дело не ограничивалось. Нельзя забывать и про Азию. В двадцатые и тридцатые годы в ослабленном до предела Китае шла фактическая гражданская война между центральным правительством Чан Кайши и коммунистическими повстанцами Мао Цзедуна. Советскому Союзу это было довольно выгодно – в Москве были заинтересованы в сохранении независимости Внешней Монголии, которую китайцы считали своей провинцией. Однако когда в 1937 году на Китай напали японцы, это заставило противников на время позабыть свои разногласия. Между коммунистами и Чан Кайши было заключено нечто вроде перемирия. Советский Союз стал помогать китайскому правительству поставками вооружений и военной техники. При этом в Москве предусмотрительно старались не ввязываться в конфликт с Японией – на западных границах ситуация была тревожной. После того как в 1939 году японцы крепко получили по зубам на реке Халхин‑Гол, в Токио решили тоже лишний раз с русскими не связываться. В апреле 1941 года был подписан договор о нейтралитете.

А потом каждый занялся, если можно так выразиться, своими делами. Советский Союз сошелся в смертельной битве с Третьим рейхом. Япония в декабре 1941 года напала на США, одновременно продолжая кампанию в Китае. К 1943 году сомнений в победе американцев не оставалось ни у одного трезвомыслящего наблюдателя. В Вашингтоне тоже были уверены в успехе – вопрос был в том, какой ценой и в какие сроки успех будет достигнут. Японцы к тому моменту уже продемонстрировали свой национальный колорит – умение сражаться до последнего и идти в самоубийственные атаки. По некоторым оценкам американских военных, в процессе вторжения на территорию собственно Японии пришлось бы положить до миллиона своих солдат. Появившаяся под самый конец войны атомная бомба положение особо не спасала – она была хороша против густонаселенных городов, но имела ограниченную ценность на фронте. Да и мало было у американцев этих бомб.

Поэтому сначала Рузвельт, а потом Трумэн настойчиво просили Сталина вступить в войну с Японией. Советский лидер согласился – но только после победы над Германией. В августе 1945 года момент настал: советские войска нанесли мощный удар по расположенной в Маньчжурии Квантунской армии. В течение считаных дней крупная группировка японских войск оказалась разгромлена. Для Токио это стало последней каплей: император счел за благо капитулировать.

Потом, спустя годы, американские политики и публицисты начнут сожалеть: и зачем это мы пригласили русских к разделу азиатского пирога, вполне справились бы сами! Из будущего, конечно, всегда виднее. В годы войны никто не считал советскую помощь излишней и ненужной. Однако в итоге Советский Союз действительно небольшой ценой смог добиться многого. Советские войска находились в северной части Кореи и на северо‑востоке Китая, оказывая большое влияние на происходившее в этих странах.

В 1949 году китайские коммунисты одержали триумфальную победу в гражданской войне. В этом была немалая заслуга советской помощи. Переход Китая, одной из крупнейших стран мира, в советский лагерь потряс американских политиков. Это означало резкое расширение советской сферы влияния в Азии. И это тоже являлось прямым последствием Второй мировой войны.

До Второй мировой войны Советский Союз был изолированным государством, с которым старались не считаться и само право на существование которого порой отрицали. После Второй мировой он стал сверхдержавой с собственной огромной сферой влияния, способной на равных бросить вызов мощнейшей стране мира – Соединенным Штатам. Не считаться с Москвой теперь не рисковал никто. Говорить о том, что СССР «выиграл войну, но проиграл мир», – грубейшая ошибка.