ГОВОРЯ об СССР, не устану раз за разом повторять, что Советский Союз не был идеальным обществом, однако на вопрос: «Было ли в реальной истории мира общество, жившее умной, честной, весёлой и справедливой жизнью в наибольшей мере, чем когда‑либо до или после него?», может быть лишь один ответ: «Да, было!» И это было советское общество. Особенно привлекательным оно было в период с конца 30‑х годов по 22 июня 1941 года, а затем с конца 40‑х по начало 70‑х годов…

С 22 июня 1941 года по конец 40‑х годов советское общество не изменило, а даже усилило свою гуманистическую природу, но очень уж много материальных испытаний выпало в те годы на долю советских людей, чтобы говорить о той поре как о счастливой. В целом же история Советской России – это история общества весёлого, общества социальных оптимистов.

У той – советской, России было много добрых примет!

Улыбка Гагарина…

Бесплатная путёвка в Артек мальчишке‑пионеру и бесплатное жильё его семье…

Дешёвые авиа– и железнодорожные билеты, а студентам – ещё и за полцены!..

Молодая Алла Пугачёва – без миллионов «баксов», зато с «миллионом алых роз»… С миллионами искренних поклонников, а не очумевших «фанатов»…

Беззаботные даже в трудностях дальних походов туристские компании, идущие по необъятной стране от Балтики до Байкала и от Байкала до Памира…

Державное одиночество часовых на посту № 1 у Мавзолея Ленина…

Радость множества людей в огромных и малых городах, не сговариваясь вышедших заполночь на улицы, чтобы всем вместе обняться после победы сборной СССР по хоккею над командой Канады, состоящей из «почти профессионалов» во главе с патером Брауном в качестве тренера…

Тот, кто это испытал, не забудет.

А тот, кто не забывает, помнит.

После победы со счётом 2:1 (шайбы забросили легендарные Старшинов и Фирсов) Владимир Высоцкий написал: «Сперва распластан, а после – пластырь, а ихний пастор – ну, как назло, он перед боем водил их строем, молились Богу, – не помогло». «Сперва распластан, а после – пластырь», – это о знаменитом защитнике‑профессионале из канадской Национальной хоккейной лиги Бревере, которого наши ребята «взяли» тогда на силовой приём ничуть не хуже, чем это проделывал с другими сам Бревер. После этого Бревер доигрывал матч с пластырем на рассечённой брови.

Да, вспомнить есть что – в отличие от нынешних «тусовок» под лазерный дым и одуряющего зуда вувузел на стадионах, превратившихся в места массового временного помешательства и откровенной разнузданности.

ПОСЛЕ четвёртого курса Харьковского авиационного института – тогда уже имени Н.Е. Жуковского, но ещё не ордена Ленина, наша группа проходила полуторамесячную технологическую практику в Омске – на Омском моторостроительном производственном объединении имени П.И. Баранова. Возникло оно в Омске в сентябре 1941 года после эвакуации туда Запорожского моторостроительного завода № 29 имени П.И. Баранова. По окончании войны часть запорожцев вернулась домой в Запорожье, а часть осталась в Сибири – продолжать выпускать поршневые авиадвигатели воздушного охлаждения серии «АШ» конструкции Швецова. В 1970‑е годы эти двигатели всё ещё выпускались, но – уже как своего рода «ширпотреб» (от «товары широкого потребления»), как называлась подобная продукция на оборонных заводах.

Основной же продукцией были мощные газотурбинные двигатели для МиГ‑25 и жидкостные ракетные двигатели (ЖРД). В 1958 году омичи освоили выпуск ЖРД Валентина Глушко для боевых баллистических ракет и космических носителей, а в 1970‑е годы – выпуск маршевых ЖРД для второй ступени МБР УР‑100Н. Нас – как будущих «жээрдистов», в Омск и направили. Это были полтора месяца, интересные и насыщенные во всех отношениях – мы даже посмотрели несколько спектаклей театра имени Моссовета, приехавшего в Омск на гастроли.

Летели в Омск самолётами – за казённый, естественно (естественно для СССР) счёт: из Харькова в Москву на долётывающем своё Ил‑14, а из Москвы в Омск – на новеньком Ту‑154. Нам ещё и командировочные выплатили, не считая приличной стипендии за два месяца. Обратно же возвращались уже кто когда, а одними из первых улетали мы двое с Женькой Левченко – ныне крупной величиной в украинском турбостроении. Из Омска летели тоже на Ту‑154, а от Москвы до Харькова у нас были билеты на рейс, улетавший в Харьков часа через три после нашего приземления во Внуково.

Прилетели мы в Москву по графику, и, справившись по расписанию, обнаружили, что на Харьков улетает и ещё один рейс буквально через пятнадцать минут. Переделывать билеты было некогда, и мы бегом бросились прямо на перрон, на контроль…

Не исключаю, что дальнейшее описание покажется современным авиапутешественникам злостным враньём, но тот, кто помнит, может подтвердить, что ниже написана правда, только правда и ничего, кроме правды.

Весь контроль (дело было в 1974 году) заключался в том, что дежурный по отправлению – симпатичная девушка в синей форме «Аэрофлота», стоя у прохода в хлипком заборчике, проверяла у пассажиров паспорта и билеты, отрывая контрольный талон билета…

Затем пассажиры проходили непосредственно на «бетонку» лётного поля в стоявший в десятке метров автобус, доставляющий их к самолёту.

Мы, запыхавшись, подскочили к дежурной и стали, показывая билеты, упрашивать – нельзя ли улететь этим рейсом?

Девушка понимающе улыбнулась и ответила:

– Ребята, отойдите в сторону и не мешайте регистрации. Будут свободные места – улетите…

Вскоре регистрация закончилась, и дежурная, опять улыбнувшись, протянула руку за нашими паспортами и билетами.

Всего‑то и делов!

Без всяких порталов, терминалов и «телевизоров».

Через пять минут мы сидели в родимом Ту‑134, который производил тогда ХАЗ – Харьковский авиазавод… «Бетонка» заводского аэродрома заканчивалась почти рядом с ХАИ, и облётываемые Ту‑134 только по головам нашим не ходили. Любуясь низко проходящими новенькими лайнерами, мы знакомились с фирменными знаками всех авиакомпаний стран Совета Экономической Взаимопомощи, и – не только их, потому что разработанные в советской Москве и производимые в советском Харькове самолёты поставлялись во многие страны мира.

Вот как мы жили в Советском Союзе – в обществе далеко не идеальном, однако – наиболее свободном, раскованном и человечном из всех тех, которые знала и знает мировая история.

В те же примерно годы Владимир Высоцкий написал песню «Который раз лечу «Москва – Одесса»…» В некотором смысле эту песню можно считать неофициальным гимном – не Советского Союза, но Советскому Союзу. В одной шутливой песенке – вся география необъятной страны! Страны единой, живущей одной жизнью от Одессы и Киева до Ростова, Тбилиси и Владивостока…

Так было, и так может быть вновь.

Собственно, так и должно быть!

С ОСОБОЙ же остротой мне сейчас вспоминается почему‑то скромный стеклянный стакан о четырнадцати гранях в мойке уличного автомата для продажи газированной воды.

Без сиропа – за одну копейку, с сиропом – за три.

Можно было получить двойной сироп – для этого надо было наполнить стакан чистой водой после первой порции сиропа не до конца, бросить в прорезь автомата (отечественного, к слову, производства) ещё одну монетку в 3 копейки, получить вторую порцию сиропа и полный до краёв стакан…

А затем насладиться ароматным и восхитительно сладким шипучим напитком – куда там кока– и пепси‑колам!

Сегодня это ведь тоже воспринимается как сказка или как небылица! Подойти в любом городе Союза на летней улице к автомату с «газировкой»… Небрежно сполоснуть в мойке с тремя вялыми струйками воды стакан, из которого до тебя пили сотни людей только в этот день! Подставить стакан под кран, бросить монетку в прорезь и затем спокойно выпить пузырящуюся «колючую» воду – это если без сиропа, или более «спокойную» – с сиропом. И не думать о разных там СПИДах, гепатитах, серозных менингитах и прочей дряни, сопровождающей нашу нынешнюю «цивилизованную» жизнь.

Причём и действительно ведь обходилось «без последствий» – из десятилетия в десятилетие. Такова была санитарно‑медицинская, так сказать, чистота общественной жизни в СССР.

День и ночь стоящие в мойках автоматов стаканы часто выручали и уличных любителей «сообразить» ночью «на троих». За неимением собственной посуды ночные забулдыги пользовались общественной, но потом честно возвращали её на место. Такова была моральная, человеческая чистота общественной жизни в СССР – даже на уровне забулдыг.

И стоит ли тому удивляться!

В СССР последний «бомж» был нравственно выше и благороднее любого «нового русского».

Ведь тогда типичный «бомж» («без особого места жительства») был, собственно, «бичом» («бывший интеллигентный человек»). Тогда человек если и опускался, то не потому, что капитализируемое общество выбрасывало его из жизни. Человек сам, где‑то сломавшись, начинал «бичевать». И таких тут же замечала милиция, их пытались вернуть в общество, устроить на работу, дать общежитие…

Правда, из этого редко получалось что‑то путное, ведь человек сам махнул на себя рукой. Помню, как моя мама, работавшая дежурным по вокзалу станции Керчь, рассказывала после дежурства, что ночью вместе с милицией проверяла нескольких «прописавшихся» на вокзале «бичей» и была поражена, когда один из них – бывший саратовец, вместе с паспортом протянул диплом кандидата технических наук! В Саратове семья, двое детей…

– И вам не стыдно! – возмутилась мама. – Вы же нормальный человек, до чего вы себя довели? Что – детей не жалко?

Опустившийся кандидат наук лишь виновато пожал плечами. Но много ли было таких – не устроенных самими собой?

Типичным даже для брежневского СССР был человек улыбающийся.

Да что там – «улыбающийся»!

Смеющийся!!

Хохочущий!!!

Физически и духовно здоровый.

ТАК МЫ жили когда‑то в стране, которую называли Союзом Советских Социалистических Республик. И это – не социальная ностальгия, а историческая правда страны, чьим стержнем была великая Русь.

Русь, которую у нас украли вместе с Советским Союзом.

Между прочим, и саму ведь исконно русскую монетку в 3 копейки ельциноиды у нас украли – лишь название в книгах осталось, да и то не всякий его вспомнит.

С незапамятных времён на Руси у каждой монеты было просторечное «прозвище»…

Копейка – «семишник»…

Две копейки – «двушка»…

Пять копеек – «пятак», десять – «гривенник», двадцать – «двугривенный»…

Пятьдесят копеек – «полтинник», и, наконец, рубль – «целковый».

Три копейки называли «алтыном», откуда пошло и «прозвище» монеты в 15 копеек – «пятиалтынный» (была и такая монета).

«Не было ни гроша, да вдруг – алтын», – приговаривали на Руси. Да вот украли у нас и алтын, и саму Русь в придачу.

Остались «россиянские» пять, десять и пятьдесят «копеек»…

Да ещё – «россиянские» «рубль», пять и десять «рублей».

Формально не отменённая копейка уже даже на земле не валяется. Это ведь не та копейка, которая рубль бережёт.

Да и рубль ведь не тот!

Великий русский сатирик Михаил Евграфович Салтыков‑Щедрин горько шутил, что это, мол, ещё ничего, когда за рубль дают полтинник, хуже будет, когда за рубль будут давать в морду.

За нынешний «россиянский» «рубль» никто и в морду не даст – не стоит труда.

Да‑а‑а…

Не было ни гроша, да вдруг – и алтына нет.

Нужна нам такая Россия?

Вряд ли…

А какая нужна?