История с доносом путинским вертухаям на вождя большевиков Ульянова‑Ленина, написанным неким академиком Российской академии естественных наук (в этой общественной организации академиком числится также и Рамзан Кадыров), еще недавно могла бы показаться смешной. Апокалипсическая картина изъятия из библиотек полного собрания сочинений «вождя мирового пролетариата», а вслед за ним и всей научной и учебной литературы советского периода (ибо вся она основывалась на обязательном обильном цитировании «экстремиста») воспринималась как гротескный шарж. Однако шутки закончились. Мы живем в эпоху, когда конторы, имитирующие несуществующий в Эрэфии суд, основываются на исторических решениях Трулльского собора. Так что нет ничего невозможного. И уже не выглядит фантастикой Россия, в которой об идеологии большевизма законопослушный гражданин может узнать только от ее специально обученных критиков (как советские граждане узнавали о всевозможной «буржуазной идеологии»). И светит срок за то, что ты дал кому‑то почитать томик Ленина.

Донос собрата Рамзана Кадырова по академии – практическая реализация недавних предложений пресс‑секретаря Политбюро ЦК РПЦ Чаплина о проверке на экстремизм трудов Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров. Обращенное к Следственному комитету требование «академика» было немедленно с энтузиазмом поддержано одним из националистических лидеров Демушкиным (после запрета «Всероссийской национал‑социалистической организации Славянский Союз» он возглавляет движение «Русские»). Демушкин не преминул злорадно указать на то, что в трудах Ленина «экстремизма» больше, чем в запрещенной книге Гитлера Mein Kampf. И с точки зрения ныне действующего российского законодательства, а особенно в свете правоприменительной практики последнего времени это утверждение не лишено оснований.

Самое омерзительное, что подобные идеи встречают сочувствие в определенной части либеральной общественности. Той части, которая готова рукоплескать запретам коммунистической символики в некоторых «молодых демократиях» Европы. Несколько лет тому назад именно либеральные политики (причем более чем солидные) уже требовали уголовной ответственности за «отрицание либо оправдание преступлений сталинизма и большевизма», а также за «пропаганду идей сталинизма и большевизма». Те самые политики, которые приравнивают коммунистов к нацистам и любят поморализировать насчет того, что нельзя присаживаться с ними на одном гектаре. Не угодно ли теперь, господа, оказаться в одной компании со средневековым мракобесом Чаплиным и национал‑социалистом Демушкиным?

Сторонники запрета «человеконенавистнических идеологий» ссылаются на пример европейских антинацистских законов. Отечественные держиморды тоже давно умеют апеллировать к общечеловеческим ценностям и опыту развитых европейских демократий. Советские вертухаи, гостеприимством которых я пользовался в одном сердитом заведении, любили развлекать себя интеллектуальными дискуссиями со своими гостями. Например, о допустимости понятия «запрещенная литература». Хорошо помню их преисполненные благородного негодования возгласы: «Так что же получается – Mein Kampf тоже нельзя запрещать?»

Да, нельзя. Одна из самых подлых (хотя и не самых страшных) вещей, придуманных человечеством, – это запреты книг. Даже если их авторы сами запрещали чужие книги, даже если устраивали из них костры. Запреты их книг не лучше тех костров.

Послевоенные европейские законы, запрещающие открытое выражение нацистских взглядов, были возмездием, основанным не на праве, а на коллективной политической воле победителей. Они имели право на существование в мире, в котором люди помнили непосредственно виденные ими неостывшие горы человеческого пепла. И то, что фашизм есть абсолютное зло, могло считаться в этом мире истиной, не требующей доказательств.

Но «ялтинского мира» больше нет, хорошо это или плохо. И в нашем «прекрасном новом мире» каждому новому поколению придется с нуля доказывать, что фашизм – это зло. Вот только современные борцы с фашизмом подразучились это делать. Запретительные законы не способствуют сохранению спортивной формы. И в современном мире они лишь рудимент ушедшей эпохи.

От запрета Mein Kampf для борьбы с фашистской идеологией столько же пользы, сколько от запрета переписки Ивана Грозного или мемуаров Чингисхана. Сегодня эта книга – литературный памятник и исторический источник, не более. А ее запрет – не более чем ритуальная экзекуция над вражеским культовым предметом, магический обряд. Только вот не будет безопасным мир, в котором борьба с фашизмом сведется к магическим ритуалам.

Предупреждение об этом, предупреждение всем тем, кто надеется уберечься от фашизма идеологическими запретами, – обвинение антифашиста Андрея Иванова в разжигании вражды к социальной группе скинхедов. Многие либеральные правозащитники ошарашены таким поворотом сюжета. Они привыкли считать, что действующее антиэкстремистское законодательство «при правильном применении» как раз и должно защищать общество от фашизма и потому «в целом» правомерно. Ну, может, требует незначительного уточнения. Сам принцип преследования за «вражду» под сомнение не ставится. Вот власть и отвечает им в свойственной ей манере: либо мы делим вражду на «правильную» и «неправильную», либо закон должен быть одинаков для всех.

Лев Пономарев продолжает попытки вести с властями спор в их «правовом поле». Он ссылается на постановление Верховного суда РФ, в котором указано, что разжигание вражды к группе (расовой, этнической, религиозной, социальной) – это только призывы к насилию, дискриминации или иному нарушению прав человека в отношении ее представителей. Только вот это постановление ни в малейшей степени не помешало изображающей судью мадам Сыровой вынести обвинительный приговор «по мотивам вражды и ненависти» святым новомученицам Надежде, Марии и Екатерине. То есть не за само «разжигание», а за намерение «разжечь».

Мотив – вещь труднодоказуемая, а следовательно, и трудноопровергаемая. А это значит, что при наличии политической воли и полной управляемости суда его можно доказать всегда. Сегодня, когда под знамена режима жуликов и воров собирается все самое реакционное, не приходится сомневаться, в какую сторону эта политическая воля будет направлена. Наконец, хотелось бы спросить Льва Александровича: а с Лениным‑то что делать будем? Ведь призывал‑таки злодей к насилию.

Держиморд во власти интересует не защита общечеловеческих ценностей, а механизм, позволяющий запрещать все неугодное в данный момент начальству. Делать это они готовы со служебным рвением и личным удовольствием. До сих пор их сдерживало лишь желание правящей клики сохранять какую‑то видимость солидности. Не выглядеть совсем уж нелепо и смешно. Не позволять себе слишком резких движений. Оставаться в серой зоне недодемократии и недодиктатуры.

Сегодня путинский режим вступил в ту стадию естественного вырождения, когда он не может или не хочет больше сдерживать ни себя, ни своих ретивых исполнителей, получающих из Кремля все новые сигналы «фас». И если до сих пор кафкианские эпизоды вроде признания экстремистскими лозунгов «Долой самодержавие и престолонаследие!», «Убей в себе раба!», «Да здравствует русский бунт, мудрый и милосердный!» были все‑таки единичными, ожидать следует повсеместного расширения подобной практики.

Именно политика Кремля ведет к усилению взаимной вражды и ненависти в обществе. Она разрушает худо‑бедно существовавший у нас внутренний барьер в отношении политического насилия. Барьер, как оказывается, весьма хлипкий. Подтверждение тому – готовность представителей практически всех существующих в стране идейно‑политических направлений выяснять отношения друг с другом при помощи репрессивного законодательства кремлевского режима. Именно это режиму и нужно.

27 августа 2012 г.