Историю института материнства невозможно рассматривать отдельно от истории детства, поскольку способ взаимодействия с детьми связан с идентичностями, которые принимаются взрослыми в различные эпохи. Кто и как родительствует, определяется уровнем общественного производства и смыслами, которыми наделяются различные жизненные этапы в определенный исторический период. Для нас привычно ассоциировать детство прежде всего с идеями нетрудоспособности, сексуальной и эмоциональной незрелости. Педагогические концепции и педиатрические подходы, принятые в XXI веке, строятся на общей убежденности в особой физической и психологической уязвимости детей. Взаимодействие с детьми в наши дни детально регламентируется во всех сферах жизнедеятельности и контролируется многочисленными институтами с целью предупреждения эксплуатации и насилия. Пространства в современных западных обществах разделяются на зоны, доступные и закрытые для детей.

Однако четкие границы между жизненными фазами существовали не всегда и в разных обществах устанавливаются в соответствии с особенностями социальной структуры. Так, в домодерных обществах в крестьянской среде дети с ранних лет начинали вносить свой вклад в экономику семьи. Историческая память об эпохе преобладания натуральных хозяйств сохраняется до сих пор, в частности, в форме ритуального возделывания дачных участков с обязательным привлечением к сезонным сельскохозяйственным работам членов расширенной семьи, проживающих в городах. Экономическая выгода в данном случае часто имеет второстепенное значение по сравнению с важностью поддержания традиции совместного семейного труда.

В период промышленной революции и массовой миграции крестьянства в крупные центры на производствах активно использовался детский труд. Брошенные дети и сироты времен индустриализации в целях выживания брались за любую оплачиваемую работу, которую могли найти, включая проституцию и преступную деятельность. Во времена сталинского террора 1930‑х годов бывали случаи, когда дети наравне со взрослыми ссылались в лагеря по политическим мотивам[1]. Некоторые соотечественники и соотечественницы, чье детство совпало с войной, приближали победу в тылу, работая на военную промышленность, другие состояли в партизанских отрядах, участвовали в выполнении подрывных и боевых операций.

Таким образом, детская повседневность включена в исторический контекст, ее также определяют классовое и этническое измерения. Помимо этого, каждой эпохе соответствует определенный идеологический образ «надлежащего детства», который часто не совпадает с многообразием реальных жизненных примеров.

Так, в русской литературе XIX века складывается миф о детстве как о лучшей, счастливейшей поре жизни[2]. Каноническим произведением этого периода является «Детство» – первая повесть автобиографической трилогии Льва Толстого, в котором описан мир аристократического ребенка. Однако ко второй половине XIX столетия на литературную сцену всходят писатели, представляющие средний класс. Они делают видимым опыт не барского, часто обездоленного детства. Например, рождественский рассказ Ф. М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» повествует о нищем маленьком горожанине, который умирает от холода и голода, зачарованный видом детского праздника за окном богатого дома. По‑своему полная драматических переживаний жизнь детей знати из романов Льва Толстого все же бесконечно далека от тяжелых будней крестьянского мальчика из рассказа А. П. Чехова «Ванька», в котором подмастерье сапожника пишет знаменитое письмо «на деревню дедушке» с просьбой забрать его из города в родное село.

Традиция идеализировать детство как безоблачную пору укрепилась в XX веке. Советская идеология утверждала, что в СССР живут самые счастливые мальчики и девочки на планете. Но в действительности жизнь конкретного ребенка определялась сложностью текущего исторического момента, семейной ситуацией, условиями и местом проживания. В постсоветское время с оформлением новых типов неравенства в идеологический объектив чаще продолжает попадать нормативное детство, репрезентируемое здоровым белым ребенком из обеспеченной семьи.

Критика концепции гиперродительствования, не оставляющего детям свободного времени между школой, компьютерными играми, занятиями с репетиторами, спортивными секциями и посещением кружков, не учитывает тех детей, родители которых не имеют возможности интенсивно готовить своих чад к вхождению в рынок, как и детей, имеющих особые потребности в связи с состоянием здоровья. Таким образом, «назначение» детства и практики родительствования варьируются не только от эпохи к эпохе, но и различаются внутри одного исторического отрезка. Концепция заботы, принятая определенным обществом за образец, оправдывает тот способ ухода за детьми, который оказывается в доступе для решения насущных задач, о чем далее и пойдет разговор.

[1] См.: Catriona Kelly. Children’s World: Growing Up in Russia, 1890–1991. New Haven and London: Yale University Press, 2007. P. 234–242.

[2] Ibid. P. 43–47.