Андрей Горных в книге «Медиа и общество» отмечает, что в 1950–1960‑е годы после форсированной террором индустриализации и ликвидации неграмотности наступает вторая половина модернизации советского общества, именуемая «Оттепелью». В это время научно‑техническая и творческая интеллигенция формирует городскую культуру советского «среднего класса», параллельно чему партийная «элита» становится все более провинциальной и необразованной[1].

Елена Жидкова в исследовании «Брак, развод и товарищеский суд: Советская семья и общественные организации времен „Оттепели“» показывает, что одновременно с частичной либерализацией семейного законодательства после смерти Сталина (в 1955 году был снят запрет на аборты) усиливается общественный контроль над частной сферой[2]. В это время, спустя 30 лет забвения, возрождаются женсоветы, организуются отряды дружинников, возрастает значимость профсоюзов. Общественные организации исполняют роль семейного арбитра: граждане (чаще женщины) обращаются в инстанции с просьбой «вмешаться», «принять меры», «призвать к ответу», в частности по поводу пьянства мужей[3].

В связи с колоссальными потерями мужского населения во время войны возрастает число незамужних женщин, несмотря на усложненную процедуру развода, брачный союз остается хрупким. Алкоголизм, отсутствие позитивной ролевой модели для мужчин в мирное время, идеология традиционного гендерного разделения труда приводят к деградации мужской семейной функции и становятся главной причиной разводов[4].

Для мобилизации растущего числа пенсионеров и пенсионерок им, как людям с опытом, поручается функция экспертов в воспитании детей и укреплении семей. Декрет о тунеядстве 1961 года ставит в сложное положение тех, кто работает дома, и многодетных матерей, попутно укрепляя горизонтальный контроль над частной жизнью граждан[5].

Хелен Карлбак в работе «Одинокое материнство в советской России в середине XX века» исследует противоречия между ригидным семейным законодательством и реальными судьбами. К 1950‑м годам, отмечает исследовательница, число рожденных вне брака детей возросло на 45 % по сравнению с 1945 годом. Однако, согласно декрету 1944 года, отец не мог быть вписан в свидетельство о рождении ребенка, не будучи мужем матери[6]. В Верховный Совет СССР направляются «предложения граждан по изменению семейного законодательства», женщины пишут в советские средства массовой информации, рассказывая истории об отцах своих детей, избегающих родительской ответственности и уплаты алиментов[7].

Аргументами за пересмотр закона в развернувшейся общественной дискуссии были доводы о том, что отец есть в любом случае, пустая графа в свидетельстве о рождении нарушает статью конституции о равенстве всех граждан. При этом мужчины, фактически не живущие с матерями своих детей, но не расторгнувшие брак, имеют возможность легитимно избегать уплаты алиментов[8]. Однако многие общественные деятели и деятельницы, несмотря на очевидное несовершенство закона, выступали против отмены «пустой графы» из‑за опасений, что общественное признание «случайных связей» «ослабит моральный облик советских женщин», а также «вынудит мужчин платить рублем за ошибки молодости». Тем не менее в 1958 году термин «одинокая мать» был заменен более корректным определением «незамужняя мать». В 1969 году не состоящие в браке матери получили право записывать в свидетельство о рождении ребенка имя отца со своих слов и привлекать партнеров к ответственности по суду, доказав факт интимной связи[9].

Вместе с либерализацией семейного законодательства, указывает Юлия Градскова, улучшались и условия жизни, западное общество потребления начало становиться новым негласным идеалом. В конце 1950‑х годов существенно выросло производство готовой одежды, коммунистический «дресс‑код» – строгие костюмы для женщин – дополнился платьями «выходного дня». Параллельно, обеспокоенность властей высокими показателями разводов находила выражение в усиленной пропаганде «женственности» как гарантии крепкого семейного счастья. Внешняя «женственность», подчеркнутая силуэтами с тонкими талиями и пышными юбками «а‑ля Людмила Гурченко», служила советским эвфемизмом сексуальности. Мужская мода предлагала костюмы, шляпы и галстуки. В советской части света «мещанский стиль» был практически безальтернативным стандартом и не оспаривался хиппи и феминистками, как на Западе в это время[10]. Если от женщин ожидалось, что они будут совмещать «поддержание домашнего очага», оплачиваемую работу и участие в общественной жизни, то мужчины в бытовой реальности нередко совпадали с сатирическими изображениями отцов семейств, лежащих на диванах с газетами, изредка шлепающих детей и исчезающих «по своим делам».

Во второй половине XX столетия материнство в Советском Союзе окончательно становится детоцентристским. Беспокойство о выживании ребенка раннего советского периода уступает место новому беспокойству – о «полноценном развитии» с первого дня рождения малыша. Такой подход требует от матери новых качеств: к элементарным знаниям о поддержании жизнедеятельности добавляются педагогические навыки. Мать назначается ответственной за физическое, эмоциональное и интеллектуальное развитие ребенка. Тезис «счастья материнства» теперь занимает центральное место при обращении к теме воспроизводства и заботы о детях[11].

К 1960‑м годам авторитетный журнал «Здоровье» разговаривает с матерями уже на полупрофессиональном языке. Женщин призывают тщательно готовиться к беременности и родам. Врачи требуют неукоснительного следования предписаниям, беременные теряют свою автономию перед усилением медицинской экспертизы. Распространение получает идея об обезболивании родоразрешения при помощи техники дыхания и массажа, прежде, как считалась, необходимого только в особо сложных обстоятельствах[12].

На страницах журналов, пишущих о здоровье и родительских практиках, появляются публикации о необходимости готовить детей к половому созреванию, остерегаясь, однако, пробуждения раннего интереса к сексу. Отец впервые начинает упоминаться как родитель – «Здоровье» даже посвящает статьи будущим отцам. Вместе с тем, описывая свою повседневность, женщины, чья активная фаза материнствования пришлась на время «Оттепели», часто говорят о том, что отцы очень незначительно были включены в рутинную заботу о детях, в связи с чем в городском фольклоре нередко муж обозначается «старшим ребенком» в семье[13].

В 1960‑е годы декретный отпуск до родов получает статус больничного листа. С 1956 года предоставляется 112 дней оплачиваемого «декрета», который по желанию матери может быть продлен еще на 90 неоплачиваемых дней. С 1968 года срок неоплачиваемого дополнительного отпуска по уходу за новорожденным ребенком увеличивается до 1 года[14]. При этом сельские женщины получили возможность использовать оплачиваемый декретный отпуск только в 1960‑е годы[15].

[1] Андрей Горных. Медиа и общество. Кино – история и память. Вторая мировая война в советском кинематографе 1940–1960 годов. Вильнюс: Издательство Европейского Гуманитарного Университета, 2013. С. 11–15.

[2] Elena Zhidkova. Family, Divorce, and Comrades’ Courts: Soviet Family and Public Organizations During the Thaw // And They Lived Happily Ever After. Norms and Everyday Practices of Family and Parenthood in Russia and Central Europe / Ed. by Helene Carlbäck, Yulia Gradskova and Zhanna Kravchenko. Budapest; New York: Central European University Press, 2012. Р. 47–64.

[3] Ibid. P. 47–64.

[4] Ibid.

[5] Ibid.

[6] Helene Carlbäck. Lone Motherhood in Soviet Russia in the Mid‑20th Century – In a European Context // And They Lived Happily Ever After. Norms and Everyday Practices of Family and Parenthood in Russia and Central, 2012. P. 25–46.

[7] Ibid.

[8] Ibid.

[9] Ibid.

[10] См.: Yulia Gradskova. Op. cit. P. 144.

[11] Ibid. P. 112.

[12] Ibid. P. 104.

[13] Ibid. P. 107–113.

[14] Ibid. P. 277–294.

[15] См.: Catriona Kelly. Op. cit. P. 336.