Самое цельное и ценное, что есть у главного приватизатора страны Анатолия Чубайса, это его жена – Дуня Смирнова. Дуня, одна из ведущих шоковой передачи (как схоже с шоковой терапией!) «Школа злословия», в юности вращалась в кругу московско‑питерского андеграунда. Группи, панкетка, Авдотья в ранней юности уже была любовницей художника‑концептуалиста Свена Гундлаха, близкого друга большого писателя Сорокина.

Намотавшись со Свеном, она вышла замуж за известного питерского искусствоведа Аркадия Ипполитова. А он, в свою очередь, был любовником кинокритика Александра Тимофе‑евского, сына автора песни «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам».

Свои пристрастия муж Дуни не скрывал. Когда Ипполитов окончательно выбрал Тимофеевского, они стали жить втроем. Затем к веселой компании присоединилась девушка по имени Светлана Конеген, трио переросло в квартет…

Собственно, мужчины этой панковской семьи никогда ничего не скрывали. Наоборот, даже бравировали для создания эпатажной атмосферы. Не менее интересно сложились судьбы этих героев в наше время. Ипполитов фашизировался (публично восхваляет эстетику Третьего рейха в соответствующих изданиях), Тимофеевский – один из ведущих кремлевских политтехнологов. Но все‑таки речь не о них, а о нашей панкетке, хотя согласитесь – персонажи как минимум достойны упоминания.

Рассказывает барабанщик группы «Ногу свело!» Антон Якомульский: «Когда устраивались официальные концерты, мы назывались «Группа молодых людей Тупаи» – название «Тупые», само собой, было запрещено. Сначала я был звукорежиссером, потом играл на барабанах. С Дуней Смирновой я общался мало, поскольку был тогда еще маленький, и она, взрослая девка, оторва, меня шокировала. Но ее образ – рваные черные колготки, зеленое платье, суровый грим – мне хорошо запомнился. Вообще это в первую очередь была тусовка, а не группа – и Дуня не пела, ни на чем не играла, а просто со всеми тусовалась. Это было чистой воды шоу, и Дуня наряду со всеми его устраивала – в то время как кто‑то другой мог ходить по сцене в ушанке и с топором».

Вообще, все то, что «Тупые» играли, сами они называют «мусульманским джазом», хотя в той музыке не было ни намека на арабскую, турецкую фольклорную традицию мусульманского Востока. Была – смесь афроамериканских ритмов и родной действительности: «Мама, мама, мама! Зачем ты меня родила?..» Но, так или иначе, группа, копируя элементы «Клэш» и «Коррозии металла», стала весьма популярной среди московской панк‑тусовки и даже среди интеллигенции. Ходил ли сам будущий шок‑приватизатор на их концерты, ущипнуть полногрудую Авдотью? Это вряд ли, Чубайс был худым рыжим юношей, который сразу получил бы от ворот поворот от будущей возлюбленной, которая интересовалась «трешем, угаром и содомией». Уже после замужества я ее спросил о дорогущем кольце на ее пальце, после того как в соцсетях возмущенно осуждали теперь уже замужнюю панкетку.

– Чубайс подарил, – смеясь, бросила она, – я бы лучше купила на эти деньги хорошие воспоминания от выпивки.

– То есть пропила?

– Конечно, – улыбнулась Дуня.

Говорят, что главная героиня романа Сорокина «Тридцатая любовь Марины» частично списана с Дуни. Что ж, правда это или нет, но для мифа и образа панкетки – в самый раз. В сорокинском романе описывается метаморфоза, произошедшая с человеком богемы, пассивно не принимающим тоталитарный режим. При постепенной фиксации на псевдопатриотической и духовной символике героиня романа становится, в прямом смысле слова, безликим текстом советских газетных передовиц, то есть сутью режима. Но повседневная жизнь Марины проходит почти сносно…

«Он привлек Марину к себе, обнял и приподнял, как пушинку:

– Покормить тебя, котенок?

– После… – пробормотала она, чувствуя опьяняющую мощь его рук.

Он подхватил ее и понес через длинный коридор в спальню.

Обняв его за шею, Марина смотрела вверх.

Над головой проплыл, чуть не задев, чудовищный гибрид потемневшей бронзы и хрусталя, потянулось белое потолочное пространство, потом затрещали бамбуковые занавески, скрывающие полумрак.

Он бережно опустил Марину на разобранную двуспальную кровать.

– Котеночек…

Глухие зеленые шторы были приспущены, бледный мартовский свет проникал в спальню сквозь узкую щель.

Лежа на спине и расстегивая молнию на брюках, Марина разглядывала другого, медно‑хрустального, монстра, грозно нависавшего над кроватью. Он был меньше, но внушительней первого.

Он присел рядом, помогая ей снять брюки:

– Адриатическая ящерка. Не ты ль окаменела тогда под шизоидным взглядом Горгоны?

Марина молча улыбнулась. В спальной она не умела шутить.

Громадные руки в мгновенье содрали с нее свитер и колготки с трусиками…»

– В двадцать один год я родила от Ипполитова сына, – рассказывала в одном из интервью наша панкетка. – И с мужем, уже бывшим, я до сих пор очень дружу, он близкий, дорогой мне человек. На меня в жизни повлияло несколько людей. Это, безусловно, Аркадий. Это наш с ним ближайший друг Александр Тимофеевский. Это мой отец, это Таня Толстая.

О том времени Дуня вспоминает с иронией. Ну и пусть панкетка, но при этом и интеллектуал. Например, с одноклассниками, одним из которых, кстати, был Валерий Панюшкин, Дуня организовала школьный театр, который назывался, ни много ни мало, Магический театр имени Германа Гессе и Даниила Хармса. Ставили новеллы обэри‑утов… Был 1986 год.

– Тогда как раз стали все разрешать, открывать, но как‑то неуверенно, – вспоминает Дуня. – То разрешают, а то приходят милиционеры. Как‑то мы попали на такой полуразрешенный вечер обэриутов в музее Маяковского. Там я познакомилась с разными художниками‑авангардистами, которые тогда находились в глубоком подполье, были «дворниками и сторожами». Сейчас они по большей части международные звезды. А тогда было время, когда рок‑музыканты, художники, авангардные модельеры, поэты, весь андеграунд был одной тусовкой, это было единое целое. Все друг друга знали, ходили на выступления друг друга, жизнь была насыщенной до предела… Я помню, был один день, когда я проснулась в Москве и расплакалась от отчаяния, потому что не понимала, куда мне пойти. В тот день одновременно открывалась выставка общества «Эрмитаж» и выставка «Клуба авангардистов». Они находились на разных концах Москвы. И в тот же день в одном из ДК был вечер поэтов‑метаметафористов – Парщикова, Еременко, Нины Искренко, Константина Кедрова. Я от отчаяния просто не понимала, куда бежать и как побывать везде, мне хотелось побывать всюду.

Одновременно Дуня Смирнова стала работать на «Мосфильме» у Сергея Александровича Соловьева в объединении «Круг» «старшим редактором». Хотя, что она там делала, до сих пор абсолютно непонятно. Соловьеву просто нравилось эпатировать «Мосфильм».

Состоявшийся интеллектуал, абсолютно раскованная Дуня Смирнова стала самым ценным активом Анатолия Чубайса, который ради нее оставил свою жену. Дуня рассказывает:

«Мы познакомились в 1999 году, как раз во время кампании Кириенко. До этого я видела Чубайса один раз в 1996 году. Он приезжал в «Коммерсант». Помню, тогда Лариса Юсипова, которая была завотделом культуры, мне говорит: «Как ты считаешь, что будет, если сейчас, когда Чубайса поведут к начальству, мы с тобой выскочим из‑за угла, поцелуем его и сразу убежим?» Я сказала: «Ничего не будет. Нас с тобой просто уволят, Лара». Поэтому мы видели только край Чубайса, как сейчас помню, – мы выглядывали из‑за стенки.

В 1999 году я его в первый раз как следует рассмотрела на совещании вместе с Егором Тимуровичем Гайдаром. Потом была избирательная кампания 2003 года. Это было время, когда у нас была политика, было невероятно интересно. Были драйв и кайф, при этом мы работали по 18–19 часов в сутки, иногда больше.

Я помню, как однажды в половине второго ночи мы с Татьяной Толстой получаем очередное срочное задание и, чтобы уточнить, звоним одному из сотрудников, Леониду Гозману, а он что‑то жует. Я ему говорю: «Вот, Гозман, ты жуешь, а две несчастные женщины в ночи должны сидеть и писать». Он говорит: «Так ты думаешь, я где жую? Я тоже на работе». Так тогда происходила жизнь. С политиками, в частности с Чубайсом, мы общались много, а по окончании той кампании продолжили общаться и дружить. Потом у нас завелась такая практика: мы всей своей троицей – я, Толстая и Тимофеевский – несколько раз в год встречались с Чубайсом поболтать. Сейчас я понимаю, что нам троим страшно хотелось политинформации, а Чубайсу страшно хотелось наших культурных докладов. При этом никто не получал того, что хотел. Ну, вернее, мы‑то получали, нас было трое, и мы его мучили».

Странная дружба: панкетка с синтетическими политическими взглядами, и олигарх, представитель лагеря демшизы, который Дуня презирает в силу своего интеллектуального уровня. В 2012 году они официально зарегистрировали брак. И вот Чубайс, поклонник Льва Троцкого, стал законным мужем панкетки Дуни Смирновой.

Об увлечении Чубайса трудами Льва Давидовича Троцкого, блестящего публициста, стало известно, когда Анатолий Борисович ушел с поста главы РАО «ЕЭС России». Первым делом он сообщил, что сядет перечитывать историческое наследие «демона русской революции». Потом вдруг обнаружился в Мексике, позируя на фоне надгробного памятника Льву Давидовичу, и восхищался: «Можете себе представить, на похороны Троцкого вышло более 250 тысяч мексиканцев – я видел фото в музее! Я там много узнал о товарище Рамоне Меркадере, агенте КГБ, завербованном собственной матерью, тоже агентом КГБ. О том, как эту самую мать держали под пистолетом, пока ее сынок выполнял поручение партии – на случай, если вдруг передумает. О том, как Мер‑кадер хоть и отсидел 20 лет, но получил Звезду Героя Советского Союза лично из рук товарища Шелепина – председателя КГБ СССР уже в 1960 году».

Восторженность Чубайса по поводу Троцкого понятна. Чубайс, так же как и Троцкий, утопист: перекройка страны «по Чубайсу» – поистине страшное явление. Но она дала свои результаты. О «переплавке человека» говорил и Троцкий. В конце жизни Лев Давыдович связал свою судьбу с панкеткой‑художницей Фридой Кало, Чубайс – с Дуней Смирновой. Величина разная, но сходство тем не менее есть. Анатолий хотел стать Троцким, приблизить себя к материалистическому богу, раствориться в нем. Только для этого нужна жертвенность, а вот жертвовать Чубайс не хотел. Но все равно фото на могиле демона Троцкого и Дуня делают его в моих глазах симпатичным рыжим олд‑скул‑боем, либеральным леваком, папой Че, как называют Анатолия Борисовича журналисты.

Легко ли найти человека, который во всем виноват? Нет, такой чести удостаиваются лишь избранные. Критиков у Анатолия Чубайса столько, что остается только удивляться, как он до сих пор остается у руководства госкорпорациями, да и вообще находится на свободе. Его оппоненты спят и видят Чубайса, брошенного в Лефортово, а он уже давно перестал отвечать на всевозможные обвинения. В чем же все‑таки феномен главного переплавщика?

Сегодня можно спросить любого на улице: «Как вы относитесь к Чубайсу?» Положительного ответа вы не услышите, и не обижайтесь, если надают тумаков. Некоторые считают Чубайса виновным в подрыве государственной безопасности, перебоях электроснабжения, прогрессирующей инфляции и геноциде, проведенном путем снижения рождаемости из‑за социально‑экономических условий. Это и правда, и нет. А ведь была еще и приватизация, залоговые аукционы, ваучеры, «коробки из‑под ксерокса», скандалы с гонорарами за книгу и дефолт 1998 года. Это немало для истории, которая вполне комплиментарна к священным монстрам. Если хочешь стать Троцким, вначале надо знать как.

Политическая карьера переплавщика началась в восьмидесятых годах, когда тощий рыжий юноша, тогда доцент Ленинградского инженерно‑экономического института, собирает вокруг себя полуподпольный кружок молодых экономистов, в который входили его старший брат Игорь Чубайс, Алексей Кудрин, Мостовой, Коган, Евсеева, Васильев и присоединившиеся Егор Тимурович Гайдар и Петр Авен. Компания была дельной и деятельной.

Москвич Гайдар быстро растормошил ленинградцев: теоретическая работа кружка получила реализацию в Комиссии по совершенствованию системы управления при политбюро. Номенклатура стремительно сдавала под напором молодых амбициозных реформаторов, которые не желали жить по‑старому. Почувствовав кровь и близость к власти, Чубайс начал формировать собственную команду в недрах политбюро с правильной, на его взгляд, иерархией, кадрами и, главное, стратегией, отличной от той, что была у патриотов и государственников. Начиналась серьезная подготовительная работа по сворачиванию красного проекта и старту либеральных реформ.

Семинары носили разрушительный антисоветский характер, но оставляли совершенно равнодушными спецслужбы, которые чутко реагировали на ветер перемен, гулявший в длинных ободранных коридорах Лубянки. В одной газетной статье это объясняется тем, что «то ли система конспирации, построенная Чубайсом, была настолько идеальна, то ли удалось договориться. В любом случае не заметить зарождения столь опасного явления в КГБ не могли». «Система конспирации Чубайса» – от этих слов становится щекотно во рту.

Виталий Найшуль, автор рукописи «Другая жизнь», ходившей по рукам во всех экономических институтах, первым предложил идею народной приватизации. Он утверждал, что уже с конца семидесятых страна находилась в смертельном экономическом кризисе. Работая в Экономическом институте при Госплане, Найшуль говорил, что у системы уже не было другого выхода, а значит, остается только распродать государственные активы частными лицам. Обсуждая эту идею, Чубайс и Гайдар поначалу даже отвергли ее и раскритиковали. Но потом вернулись к первоначальному плану: «Приватизацию делать нужно, хоть народу и будет больно». Главным, по замыслу Гайдара, было появление олигархата. Чубайс мыслил шире: для него приватизация была перманентной революцией, перековкой людей во внеидеологическую общность. Чистый материализм, словно в двадцатых годах, даже еще круче. В двадцатых вместо «попов» были герои революции. Теперь мифов быть не должно.

К этому времени относится упоминание о легендарном желтом «запорожце», на котором, по утверждению очевидцев, Анатолий Борисович ездил весь «ленинградский период». После перевода в Москву Чубайс приобретает «жигули» пятой модели. Но знавшие его люди говорят, что Чубайс был настоящим революционером, не зависящим от материального благополучия.

«Приватизируется около сотни тысяч предприятий, по некоторым оценкам, чуть ли не даром отданных западным и частным российским фирмам. А деньги, полученные в результате «преступной приватизации», переводятся на заграничные счета реформаторов. Ходят слухи, что в результате проверки в 1995 г. деятельности одного из банков то ли в Швеции, то ли в Бельгии, обслуживавшего российское посольство, были обнаружены 6 банковских счетов Чубайса», – говорят злые языки.

2 июня 1992 года Чубайс указом президента России Ельцина назначен заместителем председателя правительства России. За этот год его ведомством была разработана программа приватизации и осуществлена ее техническая подготовка. Население страны получило приватизационные чеки – ваучеры (сам Чубайс последнего термина не употребляет и утверждает, что его придумали журналисты).

В Интернете можно легко найти официально опубликованную справку Службы безопасности президента (СБП), составленную аналитиками генерала Александра Коржакова в 1994 году. Главной ее темой стало намерение команды Чубайса передать стратегически важные объекты в руки западных компаний – так утверждают люди Коржакова. Сегодня бывший соратник Чубайса Альфред Кох открыто говорит в западной прессе о том, что Россия стоит на грани распада и подобрать отваливающиеся от нее куски – прямая обязанность Вашингтона. Кох, на минуточку, занимал высокий государственный пост. Но я бы не стал подтверждать этими словами Коха версию генерала Коржакова.

Однако в справке СБП утверждается, что Кох якобы при‑частен к еще одному скандалу – с Bank of New York. Тогда появилась информация о вывозе за рубеж крупных сумм, полученных в ходе приватизации, об их «отмывании» и дальнейшем перенаправлении на предвыборную кампанию Ельцина. Связи с иностранными фирмами, при желании, можно отследить и в других организациях. Например, «Леонтьевский центр», куда в 1987 году входил Алексей Кудрин, финансировался американской неправительственной организацией USAID. В Российский центр приватизации на правах советников входили профессор Гарвардского университета Шлей‑фер и его протеже Хэй. Эти иностранные советники, по мнению сотрудников СБП, имели доступ ко всей информации по производственным мощностям и техническим разработкам приватизируемых предприятий.

В то же время у Анатолия Чубайса появляется возможность баллотироваться на президентских выборах. Еще его тезка – питерский мэр Анатолий Собчак не раз говорил о том, что Чубайс себя хорошо зарекомендовал перед иностранными партнерами, способными финансировать избирательную кампанию. Однако Анатолий Борисович, подражая Троцкому, предпочитал оставаться на вторых ролях. В деятельности одного из самых знаменитых экономических клубов под названием «Перестройка» Чубайс принимал непосредственное участие, но от переизбрания в его совет отказывался.

Тот же Собчак неоднократно предлагал Чубайсу баллотироваться в народные депутаты, но последний опять отказывался, ссылаясь на то, что политическая карьера не для него: весной 1991 года на сессии Ленсовета Собчак предложил избрать Чубайса председателем Ленгорисполкома, однако последний публично отказался от этого предложения. После избрания Собчака мэром Ленинграда Чубайс был практически отстранен от реального управления делами города и с июля 1991 года отправлен в почетную отставку – главным экономическим советником мэра.

Притом что Чубайс не претендовал ни на власть, ни на публичность, его страшная роль в начале и середине девяностых не дает ему выйти сухим из воды, свалив все на Ельцина. Владимир Полеванов рассказывает: «Когда я пришел в Госкомимущество и попытался изменить стратегию приватизации, Чубайс заявил мне открытым текстом: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом – новые вырастут». Это уже – обыкновенный фашизм. Или нет? Для человека‑материалиста, поглощенного сверхидеей, тридцать миллионов – пшик. Но какая все‑таки была идея у Чубайса, кроме его «рынка»? Имелась, и ни много ни мало идея «либеральной империи». Приведу часть из его исторического выступления, ставшего фактически программным, состоявшегося 25 сентября 2003 года в Санкт‑Петербургском государственном инженерно‑экономическом университете:

«Я понимаю, что даже эта констатация фактов у некоторых наших друзей может вызвать почти истерическую реакцию. Но истерику правильнее всего лечить шоком, а вы знаете, что в шоковой терапии мы кое‑что понимаем, поэтому от констатации фактов перейдем к постановке задач. Я считаю, что Россия не то что является лидером, а она может и должна всемерно наращивать и укреплять свои лидирующие позиции в этой части планеты в следующие 50 лет. Скажу больше, я считаю, что идеология России на всю обозримую историческую перспективу должна стать идеологией либерального империализма, а целью Российского государства должно стать построение либеральной империи. Очень хорошо понимаю, насколько болезненно воспринимается слово «империя» очень многими, понимаю, насколько непростое к нему сегодня отношение и насколько сильно оно было скомпрометировано. Я понимаю, что для многих людей это слово вообще немыслимо, особенно в одном ряду с такими словами, как «цивилизация», «демократия», «частная собственность», «рынок», «свобода». Только это было в XX веке, но XX век закончился. Начался XXI, причем повсеместно. Мы живем в другом веке, в другой стране и в другом мире. Оглянитесь по сторонам: мы в абсолютно новой ситуации, и в этой ситуации мы должны ставить перед собой адекватные ей задачи.

Конечно, для меня либеральный империализм вовсе не означает, что мы можем всерьез отказываться от принципа нерушимости границ. Конечно, это не означает, что мы будем нарушать общепризнанные нормы международного права. Это означает то, что государство обязано всеми способами содействовать развитию российской культуры и культуры других народов в наших странах‑соседях.

Либеральный империализм для меня означает, что Российское государство всеми способами должно содействовать экспансии российского бизнеса за пределы государства – к нашим соседям. Он для меня означает, что Российское государство должно напрямую законными методами делать все, чтобы поддержать базовые ценности свободы и демократии не только в России, но и во всех государствах‑соседях. Такое понимание нашей страны дает совершенно другие фундаментальные выводы не только по нашей внутренней политике, но и по тому, что такое Россия в мире. Задумайтесь над активно обсуждаемым вопросом: Россия – вступление в Европейский союз, Россия – вступление в НАТО. Не нужно нам никакого вступления, ни в ЕС, ни в НАТО. Мы туда не поместимся ни экономически и политически, ни географически. И не нужно нам помещаться туда.

Вместо этого нам нужно просто увидеть сейчас контуры нового формирующегося мира XXI века, в котором будут США, на сегодня самая крупная империя в мире, новая объединившаяся Европа, Япония и в котором должна занять свое место и наша страна. Не просто занять место в этой цепочке, а замкнуть это кольцо великих демократий XXI века. У нас для этого есть абсолютно все необходимые предпосылки. Это единственный реальный способ по‑настоящему, на равных, в партнерском режиме, построить свою работу с достойными партнерами, для того чтобы вместе с ними защищать порядок и свободу на Земле. Я убежден, дорогие друзья, что эта миссия и есть великое будущее нашей великой страны…»

Выдыхаем: все это говорил тот сам Чубайс! Империя! Никакого НАТО! Экспансия!

Эта речь Чубайса вызывала определенный шок. Вообще, словосочетание «Чубайс‑империалист» невольно вызывает усмешку. Впрочем, если смотреть со стороны материалистической перманентной революции, сторонником и практиком которой был Чубайс в начале девяностых, то империализм по‑чубайсовски – это та же материалистическая экспансия. Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет три миллиарда. Они не вписались в либеральную мировую империю. Не думайте об этом. Так мог говорить Чубайс.

Сегодняшнее положение Анатолия Чубайса позволяет ему в меру продвигать идею империи и торжествовать, наблюдая, какие плоды принесла его деятельность. В России Чубайс, как и прежде Лев Троцкий, снискал славу абсолютного зла: его ненавидит большая часть населения и ревностно защищает меньшинство сторонников «переплавки человека». Его партии – СПС – давно не существует, плейбоя Немцова застрелили у стен Кремля, – такова природа национал‑буржуазного термидора. Чубайса это мало волнует – он получил свой билет‑индульгенцию и его не беспокоит ни арест протеже Улюкаева, ни Немцов‑плейбой, ни Гайдар… Термидор пожрал детей материалистической революции. Голова кругом!

Между тем Чубайс своей вины не отрицает и готов понести справедливое наказание в виде отставки со своего нынешнего поста. Его не смущают и обвинения в поддержке термидора и в оппортунизме – за объявление строительства либеральной империи. Чубайс настаивает на том, что говорить нужно не пушками, а бизнесом, который пожрет более слабые страны и принесет туда материализм.

Чубайса и любят, и ненавидят, но практически нет к нему равнодушных. Чубайс остается непотопляемым и успешным. Успешным хотя бы потому, что ему удалось пережить зловещего царедворца Бориса Абрамовича Березовского, которого он отчасти сам и породил, создав ему питательную среду. Но при этом от экспансии бизнеса во власть он отказываться не собирается: «Ответ на этот вопрос сейчас требует некоторого переосмысления и, наверное, будет не очень простым. Я бы все‑таки отделил ситуацию, когда бизнес идет в политику, от ситуации, когда бизнесмен идет в политику. Может, это немножко условное название, но постараюсь пояснить, что я имею в виду. В традиционном нашем понимании, сложившемся еще с середины девяностых годов, бизнес, приходящий в политику, означает массовую коррупцию, вложение средств в чиновников, означает не то что прямое давление бизнеса на чиновников, а попросту – обслуживание интересов бизнеса оплаченными или нанятыми чиновниками. Итогом такой идеологии является ситуация, когда бизнес решает, кого назначить министром, а кого не назначать, бизнес принимает решения о кадровом составе правительства, и делает это почти открыто…»

Это и есть суть идеологии одного из самых серьезных оппонентов Чубайса, Бориса Абрамовича Березовского. Это и есть базовая причина, по которой в конце девяностых произошла первая российская банковская война. Когда Чубайс защищал интересы государства так, как их понимал, а Борис Абрамович объединил бизнесменов для борьбы с этим государством, где было тесно демону‑поэту. Чубайс тогда победил. Хорошо это для государства? Безусловно. Парадоксально, но именно Чубайс поддержал реакцию и фактически проложил дорогу термидору.

Для чего леваку Чубайсу, противнику любой реакции, защитить от революции термидор? Пожалуй, ответ на поверхности, его озвучил сам Анатолий Борисович:

«Коммунисты того времени были полноценным боевым отрядом проле тариата, задачей которого была всеобщая национализация, уничтожение конвертируемости рубля, запрет частной собственности, превращение ее в уголовное преступление, как и в советские времена.

Это неизбежно разрушило бы экономику и привело к тяжелейшим социально‑политическим последствиям, возможно, к реальной гражданской войне. Я и тогда считал, и сейчас, хотя многое в моем мировоззрении изменилось, что это был исторический выбор, и тот факт, что Россия его прошла, предопределил все остальное. Из позитивных моментов – у нас нет сейчас проблемы отделения от страны целых регионов, проблемы развала страны, а тогда она стояла всерьез.

И я считаю это не преувеличением, а реальностью. Сегодня этой проблемы не существует, но существуют другие развилки, они нам кажутся очень болезненными и действительно таковыми являются. Я разделяю подтекст вашего вопроса, но для того, чтобы рассуждать об этом, мы должны были пройти то, что прошли в 1996 году. Сегодняшний пушистый Зюганов – совершенно добрый дедушка, на которого без слез умиления смотреть невозможно. Если сравнить его с Зюгановым 1996 года – это два разных человека. Почему? А ровно потому, что Ельцин тогда встал и сказал: «Этого не будет», – и добился результата».

Однажды Дуня Смирнова призналась: боится, что агрессия выльется на улицы, и «они» перебьют друг друга. Вернее, не они, а мы. Ведь это же мы, да? Потому что мы – одна страна. Страна перебьет друг друга. И если это, не дай бог, случится, это будет как эпидемия.

– Ты не читал Жозе Сарамаго?[1] – спрашивает Дуня. – Жозе Сарамаго – это мой любимый португальский писатель, нобелевский лауреат, который у нас блистательно переведен силами Александра Сергеевича Богдановского. У него есть роман «Слепота», по которому снят известный фильм, а сейчас я читаю роман «Прозрение». Сарамаго замечательно описывает, как в обществе происходит деградация, как общество дуреет. Сарамаго – левак, он весьма низкого мнения о правительстве, о государстве, он вообще низкого мнения о способностях одних людей управлять другими. Это проскальзывает во многих его романах и даже становится центральным сюжетом. То, как люди начинают друг друга подозревать, раздражать, как это выплескивается наружу, как тонкий слой цивилизационного лака с невероятной скоростью с них слетает…

Чубайс – летчик уже сбитый, но еще в воздухе. Чубайс всегда боялся, что его сметут. И ладно бы, если физически, но только не исторически! Ибо это стало бы смертью материализма. Диалектика… Либерал‑империалист знает, что за ним придут. И заберут все. И жизнь. И историю. И панкетку Дуню. Вот эти – с мозолистыми руками.

[1] Жозе де Соза Сарамаго (1922–2010) – португальский писатель и поэт, драматург и переводчик, работавший в стиле магического реализма, лауреат Нобелевской премии по литературе (1998).