Как уже не раз говорилось, особую роль в жизни Троцкого играл его сын Лев Седов. По словам Троцкого, между ним и сыном «жила и горела взаимная привязанность, основанная на чем‑то неизмеримо большем, чем общность крови: на солидарности взглядов и оценок, симпатий и ненависти, на совместно пережитых радостях и страданиях, на общих больших надеждах». Эта привязанность особенно усилилась во время ссылки в Алма‑Ату, где Седов вел переписку с сотнями оппозиционеров, рассеянных по всей стране, и помогал отцу в подборе материалов для литературной работы.

В эмиграции Седов стал фактическим издателем «Бюллетеня оппозиции». Он продолжал вести обширную переписку с советскими оппозиционерами и встречался с приверженцами левой оппозиции из разных стран. После 1932 года, когда ГПУ разрушило основные связи Троцкого с его единомышленниками в СССР, Седову «приходилось искать свежей информации обходными путями. Лев всегда был настороже, жадно ища нитей из России, перехватывая возвращающихся туристов, советских студентов в командировке или сочувствующих чиновников заграничных представительств. Он часами бегал по Берлину, потом по Парижу, чтобы оторваться от преследовавших его шпиков ГПУ и не скомпрометировать своего осведомителя. За все эти годы не было ни одного случая, когда кто‑либо пострадал бы вследствие его неосторожности, невнимания или опрометчивости».

Сталинская разведка была хорошо осведомлена о роли, которую Седов играл в движении IV Интернационала. Описывая отцу свою беседу с Кривицким, Седов передавал слова последнего: «Л. Л. [Лев Львович] в ГПУ имеет кличку “сынок”. Они его, говорит, высоко ставят. Хорошо работает, без него Троцкому было бы плохо… За что купил, за то и продаю; простите за невольную нескромность»[1].

Встречи с Седовым искали, его мнением и советами дорожили революционеры многих стран, большевики‑невозвращенцы, приезжие из СССР, которые никому, кроме него, не решались довериться. Эти контакты помогали Седову в издании «Бюллетеня оппозиции», который был для него живой связью с родиной, трибуной, призванной отражать мысли, чувства и надежды тысяч советских оппозиционеров, действовавших в подполье или томившихся в сталинских казематах. Многие советские и зарубежные коммунисты, сумевшие вырваться из СССР, были привлечены к сотрудничеству в «Бюллетене» благодаря усилиям Седова.

Несмотря на молодость, Седов был вполне сложившимся, зрелым революционером, опытным политиком и талантливым публицистом. «Сколько раз мы радовались, – вспоминал Троцкий, – находя в его свежераспечатанном письме те самые соображения и заключения, которые я только накануне рекомендовал его вниманию»[2].

После второго процесса Каменева – Зиновьева, когда Троцкий, интернированный норвежским правительством, не имел возможности ответить на оголтелую клевету, Седов выступил с сокрушительной отповедью фальсификаторам, опубликовав «Красную книгу о московском процессе». Высоко оценивая достоинства этой работы, многие зарубежные журналисты считали, что Троцкий, несмотря на строгие условия интернирования, каким‑то образом сумел принять участие в ее написании. Они заявляли, что в «Красной книге» «чувствуется перо Троцкого». По этому поводу Троцкий замечал: «В книге нет ни одной моей строки. Многие товарищи, которые склонны были относиться к Седову только как к “сыну Троцкого” – так, в Карле Либкнехте долго видели только сына Вильгельма Либкнехта! – имели случай убедиться хотя бы из этой книжки, что он представляет не только самостоятельную, но и крупную фигуру»[3].

В статье «Бюллетеня оппозиции», посвященной первой годовщине со дня смерти Седова, говорилось: «Это был подлинный большевик, в лучшем смысле этого слова, и радостно блестели его глаза, когда ему говорили, что он настоящий большевик. Для него не было высшей похвалы. Не опоганенный Сталиным и московскими процессами большевизм, а большевизм героический, все, что в нем было хорошего, – честность, стойкость, преданность идеям, энергия, напористость и скромность – вот что было характерно для Седова»[4].

Мужественно нанося ответные идейные удары, раскрывая многие вероломные замыслы Сталина, Седов, однако, оказался беззащитным перед коварной акцией сталинистов, направленной прежде всего против него самого. Будучи опытным и умелым конспиратором, он тем не менее проглядел провокатора, внедренного сталинской агентурой в его ближайшее окружение.

Таким провокатором оказался ровесник Седова Марк Зборовский. Он родился в Умани, в состоятельной семье, эмигрировавшей в 1920 году в Польшу. В начале 30‑х годов он переехал во Францию, где приступил к учебе в Гренобле. В 1933 году Зборовский встретил человека, который предложил ему эмигрировать в СССР, обещая, что там у него будут более благоприятные материальные условия, чем во Франции. Спустя некоторое время тот же человек свел его с работником советского посольства, через которого была передана просьба о получении визы на въезд в СССР. Резидент, которому был «передан» Зборовский, заявил ему, что эта просьба будет удовлетворена, если он делом докажет свою преданность Советскому Союзу.

Так началась вербовка Зборовского. Им была заполнена подробная анкета и автобиография, где, в частности, указывались сведения о его родственниках – сестре и двух братьях, находившихся в СССР. После глубокой проверки сообщенных им данных он был зачислен секретным агентом НКВД, получив клички «Мак» и «Тюльпан».

В 1935 году Зборовскому было поручено первое задание – связаться с группой французских троцкистов и передавать информацию об их работе. Вскоре произошло знакомство Зборовского с Седовым – через жену последнего Жанну Молинье. Спустя несколько месяцев после этого парижский шеф Зборовского сообщал в Москву: «Источник “Мак” стал работать в “Международном секретариате” троцкистов… В настоящее время источник встречается с сыном чуть ли не каждый день. Этим самым считаем выполненной вашу установку на продвижение источника в окружение Троцкого»[5].

Первоначально у Седова были определенные подозрения относительно Зборовского. По сообщению главы парижской резидентуры Глинского, в 1936 году Седов «извинялся перед “Маком” и почти со слезами просил у него прощения за то, что в начале их знакомства подозревал его в том, что он – агент ГПУ»[6]. Зборовский, именовавшийся в троцкистских кругах «Этьеном», получил доступ к документам Седова и возможность регулярно сообщать связанному с ним резиденту обо всех действиях и намерениях Троцкого и Седова.

В одном из донесений Слуцкого Ежову указывалось, что в дни первого московского процесса Седов предложил «Маку» поехать на нелегальную работу в СССР, сказав при этом: «Мы вам дадим поручения, деньги и паспорт. Вы поедете на два‑три месяца, объедете несколько местностей по адресам, которые я вам дам. Работа нелегкая. Там, к сожалению, нет центра, куда вы могли бы заехать. Люди изолированы, и их нужно искать»[7].

Еще большую тревогу должно было вызвать у Сталина донесение Зборовского о том, что Седов после разговора о втором московском процессе сказал ему: «Теперь колебаться больше нечего. Сталина нужно убить». Аналогичное сообщение Зборовский передал в феврале 1938 года, за несколько дней до гибели Седова, когда он информировал Центр о словах последнего: «Весь режим в СССР держится на Сталине, и достаточно его убить, чтобы все развалилось»[8].

Хотя «Бюллетень оппозиции» выпускался тиражом, в тысячи раз меньшим, чем тиражи сталинских изданий, это единственное троцкистское издание на русском языке вызывало жгучее беспокойство Сталина. Чтобы ослабить силу и влияние разоблачений, публиковавшихся в этом органе, парижскому резиденту НКВД была послана из Москвы шифровка, нацеливавшая на внесение провокационных изменений в статьи, которые готовились для публикации в «Бюллетене». Предлагалось использовать два варианта: первый – «поместить наши статьи от имени Л. Д.» и второй – статьи «Бюллетеня» «разбавить нашими абзацами, нашими вставками». В этих целях ставилась задача «обязательно завербовать наборщика» «Бюллетеня»[9]. Однако это задание ни Зборовскому, ни другим агентам НКВД выполнить не удалось.

Одна из первых провокаторских акций Зборовского была связана с похищением архива Троцкого. В конце 1936 года Троцкий поручил Седову разделить находившийся у него архив на три части и одну из них передать в парижский филиал голландского Института социальной истории, которым руководил меньшевик Николаевский. Зборовский, принимавший участие в переправке туда архива, немедленно сообщил об этом советскому резиденту. Спустя несколько дней после этого на институт был совершен ночной налет, в ходе которого были похищены все переданные туда материалы, вскоре переправленные в Москву.

Полицейское расследование дела о похищении архива не дало результатов. По сообщению парижской резидентуры НКВД, даже после кражи архива, о передаче которого, кроме Зборовского, знали только Седов, Николаевский и Лола Эстрин (ближайшая помощница Седова), Седов сказал, что «питает к Маку абсолютное доверие».

В 1937 году Седов писал отцу, что подозревает о существовании «чужого» в своем окружении. Однако при всем этом он упорно отвергал подозрения близких к нему людей, касающиеся «Этьена». Выезжая на кратковременный отдых в августе 1937 года, он сообщил Троцкому, что его «будет заменять Этьен, который находится со мной в самой тесной связи… Этьен заслуживает абсолютного доверия во всех отношениях»[10]. На время своего отсутствия в Париже Седов поручил Зборовскому вести всю текущую корреспонденцию, включая пересылку почты и документов Троцкому. В этих целях он передал Зборовскому свой блокнот со всеми адресами. «Как известно, – сообщалось по этому поводу в “Центр”, – об этом блокноте и его обладании мы мечтали в течение всего года, но нам никак не удавалось его заполучить ввиду того, что “Сынок” никому его на руки не давал и всегда хранил при себе. Мы вам посылаем этой почтой фото этих адресов. В ближайшее время мы их подробно разработаем и пришлем. Имеется целый ряд интересных адресов»[11].

На первый взгляд представляется необъяснимым поведение Седова – опытного конспиратора, сумевшего скрыть от ГПУ все следы своих связей с оппозиционерами из СССР, но проглядевшего провокатора, втершегося в его доверие и ставшего его ближайшим помощником. По‑видимому, Зборовский обладал незаурядными способностями к мимикрии и хамелеонству и к тому же был достаточно натаскан опытными резидентами на то, как вести себя, чтобы не возбуждать подозрений. Для Седова же, не имевшего близких идейных связей в эмигрантской среде, присутствие Зборовского как бы заполняло вакуум «русскоязычных» людей. Изображавший из себя прозревшего сталиниста, ставшего беспредельно преданным делу IV Интернационала, Зборовский умело устранял все подозрения, которые могли возникнуть у Седова и Эстрин.

Французские троцкисты с самого начала подозревали, что Зборовский является агентом НКВД. Такого же мнения держался и Сневлит. Его серьезная размолвка с Седовым была вызвана тем, что он, опасаясь присутствия шпика в окружении Седова, не сразу согласился устроить последнему встречу с Райссом.

Несмотря на выраженную Кривицким уверенность в наличии провокатора в окружении Седова, последний поручил Зборовскому сопровождать Кривицкого в его передвижениях по Парижу. На слушаниях в сенатской подкомиссии Зборовский сообщил, что он докладывал о Кривицком резиденту НКВД, но не сообщил ему о месте, где Кривицкий скрывался[12].

Подозрения о существовании в окружении Седова провокатора укрепились, когда стало известно, что сталинская агентура узнала о контактах Сневлита с Райссом. Однако и после этого Седов продолжал сохранять безусловное доверие к Зборовскому, который тем временем оказывал НКВД все возрастающие услуги. Он подробно описывал в своих донесениях дискуссии, проходившие в международном секретариате IV Интернационала, сфотографировал многие документы из архива Троцкого для передачи в Москву. При посредстве Зборовского рукопись «Преданной революции» или ее отдельные фрагменты оказались у Сталина еще до выхода этой книги в Париже летом 1937 года. Сталину было также доложено, в каких еще странах готовится издание «Преданной революции» и кто занимается ее переводом на иностранные языки.

Зная, что Сталин интересуется буквально всем, что связано с Троцким, Ежов регулярно направлял ему полученные агентурным путем документы, в том числе письма Седова Троцкому, а также 103 письма, изъятые из архива Троцкого и включавшие переписку с Истменом и его женой, Е. В. Крыленко (сестрой наркома юстиции Н. В. Крыленко). Помимо этого, Ежов систематически посылал Сталину подробные перечни всех троцкистских газет, журналов и других изданий, выпускавшихся в различных странах мира, и рефераты, излагающие их содержание[13].

Об агентурной деятельности Зборовского стало известно на слушаниях сенатской подкомиссии США по национальной безопасности, проходивших в 1955 году. Перед дачей показаний Зборовскому сообщили, что подкомиссией получены свидетельства о его деятельности в качестве агента ГПУ от «высоконадежного и высокопоставленного агента сети советского шпионажа (Орлова. – В. Р. )»[14].

Зборовский признал, что в юности он был членом польской студенческой организации, возглавляемой коммунистами, но никогда не был членом коммунистической партии. На вопрос: почему же в таком случае он сказал Эстрин, что состоял в польской компартии и был арестован как коммунист, Зборовский ответил, что «это было в интересах его работы»[15].

Отвечая на вопросы сенаторов, Зборовский всячески изворачивался и заявлял, что многие события двадцатилетней давности он не может вспомнить. Вместе с тем он сообщил, что знал от советских резидентов: Сталин лично информирован о его инфильтрации в окружение Седова и рассматривает его работу как крайне важную. Зборовский признал и то, что регулярно поставлял информацию о деятельности троцкистов и получал за это плату, хотя якобы «пытался избегать получения денег от этих людей»[16].

На слушаниях Зборовский заявил, что после московских процессов он изменил свое отношение к НКВД и сталинистам, поскольку ему было хорошо известно, что процессы представляют собой подлог, а Троцкий и Седов не сотрудничают с нацистами и не готовят заговора против СССР. Поэтому, по его словам, он нередко сообщал резидентам искаженную информацию, намеренно задерживал донесения и саботировал отдельные приказы. Так, он не выполнил задания завлечь Седова в такое место, где его собирались похитить для насильственной и тайной отправки в СССР[17].

Вместе с тем расследования, проведенные в 50‑х годах в США, не позволили дать исчерпывающий ответ на вопрос о главном преступлении, в котором подозревался Зборовский, – его участии в отравлении Льва Седова.

В 1937 году Седов жил особенно напряженной жизнью. Он проводил огромную работу по сбору материалов для комиссии Дьюи, отвечал на сотни писем и встречался с множеством оппозиционеров из разных стран. Ему удалось многое сделать для разоблачения убийц Райсса и для спасения Кривицкого от преследований сталинской агентуры. В последние месяцы своей жизни Седов собирал материалы для составления картотеки зарубежных агентов ГПУ.

В письмах к отцу Седов не раз сообщал, что чувствует за собой неослабную слежку. Эта слежка приобрела особую интенсивность с 1935 года. Она осуществлялась членами группы Эфрона, которые следовали за Седовым буквально по пятам. Помощник Эфрона Смиренский поселился в соседнем с Седовым доме, откуда вел за ним постоянное наблюдение.

Во время допроса в НКВД Эфрон заявил, что наблюдение за Седовым было поручено завербованному им агенту. После того как этот агент был замечен Седовым, тот обратился к французской полиции, которая задержала «наблюдателя», допросила его и после допроса отпустила, но поставила его под жесткий надзор. Поэтому на некоторое время была прекращена всякая связь группы Эфрона со Смиренским[18].

Когда Седов выехал на две недели в приморский городок Антибы (это был его единственный отдых за много лет), Рената Штейнер поселилась в одном с ним пансионе, откуда направляла ежедневные отчеты Эфрону и Смиренскому, находившимся в том же городке. При этом ей было сказано, что Седов – спекулянт оружием, снабжающий им франкистов[19].

Члены группы Эфрона поджидали Седова на вокзале города Мюлуза, куда он собирался выехать для встречи со швейцарским адвокатом, участвовавшим в расследовании московских процессов. Седов избежал гибели в этой ловушке только потому, что накануне намечавшейся поездки заболел и не смог выехать из Парижа. Летом 1937 года охота за Седовым была на время прекращена, потому что террористы были переброшены на организацию убийства Райсса, которое считалось в Москве более неотложным делом.

Друзья Седова не раз писали Троцкому, что его сын подвергается в Париже серьезной опасности, и настаивали на его переезде в Мексику. Признавая такую опасность несомненной, Седов считал Париж слишком важным постом, чтобы его можно было покинуть[20].

В начале 1937 года Седов опубликовал во французском журнале «Confession» статью, в которой заявлял, что обладает отличным здоровьем и не склонен к депрессии и самоубийству. Он предупреждал, что в случае его внезапной смерти виновников надо будет искать в лагере сталинистов[21].

В ноябре 1937 года Зборовский доносил, что Седов, опасаясь внезапного покушения, составил завещание, в котором указал, где хранится его архив[22].

В последнем письме Троцкому, отправленном 4 февраля 1938 года, Седов не сообщал о каких‑либо признаках заболевания и рассказывал о своей кипучей деятельности в связи с предстоящим процессом по делу об убийстве Райсса[23].

Болезнь Седова началась 10 февраля. В целях обеспечения его безопасности он не был помещен во французскую больницу, где требовалось предъявить паспорт и тем самым раскрыть его настоящее имя. Его устроили под именем французского инженера Мартэна в частную клинику, принадлежавшую русскому эмигранту.

Жанна Молинье настаивала, чтобы о болезни и местонахождении Седова не сообщалось даже его близким товарищам. Однако, как вскоре стало известно, Зборовский, навещавший больного, «конфиденциально» сообщил об этом некоторым французским троцкистам[24].

Сразу же после помещения в больницу Седову была сделана операция аппендицита, после которой на протяжении четырех дней наблюдалось явное улучшение его здоровья. Однако на пятую ночь Седов, находясь в состоянии бреда, бродил без всякого присмотра по коридорам больницы. Спустя еще сутки наступила смерть.

Описывая свое состояние после получения известия о смерти сына, Троцкий замечал: «16 февраля самый черный день в нашей личной жизни… Вместе с нашим мальчиком умерло все, что еще оставалось молодого в нас самих»[25].

Первые недели после смерти Седова совпали с сообщениями о новом московском процессе. «Мы живем с женой эти дни так же, как жили всегда, только под гнетом самой большой утраты, какую нам пришлось пережить, – писал Троцкий. – …Почта приносит нам каждое утро многочисленные письма сочувствия со всех концов света… Мы читаем телеграммы из Москвы, уточняем детали в статьях… Отдых состоит в воспоминаниях о сыне, жизнь которого так неразрывно была связана с нашей жизнью за последние три десятилетия. Ночь и снова день. Нас поддерживает мысль, что мы продолжаем служить делу, которому служили всю жизнь»[26].

В первом отклике на смерть сына Троцкий писал: «Рана еще слишком свежа, и мне трудно еще говорить, как о мертвом, о Льве Седове, который был мне не только сыном, но и лучшим другом. Но есть один вопрос, на который я обязан откликнуться немедленно, – это вопрос о причинах его смерти»[27].

Считая весьма вероятным отравление Седова, Троцкий подчеркивал: в распоряжении ГПУ имеются исключительные научные и технические средства, которые могут крайне затруднить работу судебно‑медицинской экспертизы. Тайны искусства отравления, усовершенствованного в связи с развитием военной химии, «недоступны, правда, простым смертным. Но отравителям ГПУ доступно все»[28].

В мысли об отравлении Седова Троцкого укрепили прозвучавшие на третьем московском процессе сообщения о специальной лаборатории по испытанию новейших ядов, которая находилась в распоряжении Ягоды, и об ускорении светилами московской медицины смерти больных с помощью методов, которые не поддаются или трудно поддаются контролю. «С точки зрения интересующего нас вопроса, – подчеркивал Троцкий, – почти безразлично, были ли в данных конкретных случаях показания подсудимых правдивы или ложны. Достаточно того, что тайные методы отравления, заражения, содействия простуде и вообще ускорения смерти официально включены в арсенал ГПУ»[29].

19 июля 1938 года Троцкий направил письмо французскому следователю, занимавшемуся расследованием причин смерти Седова. В нем он заявлял, что версия следствия об естественном характере смерти (инфекция повлияла на организм, ослабленный после перенесенной операции) вызывает сомнения уже потому, что «в течение долгого времени, особенно же последних двух лет, Седов жил в обстановке постоянной блокады со стороны шайки ГПУ, которая на территории Парижа распоряжается почти с такой же свободой, как в Москве». Поэтому гибель Седова следует рассматривать не как обычный случай, а как неожиданную даже для врачей «смерть одинокого изгнанника после долгого единоборства между ним и могущественным государственным аппаратом, вооруженным неисчерпаемыми материальными, техническими и научными средствами… Дело идет о совершенно определенной международной шайке, которая совершает уже не первое преступление на территории Франции, пользуясь и прикрываясь дружественными дипломатическими отношениями (между СССР и Францией. – В. Р. )»[30]. В этом Троцкий усматривал причину того, что расследование причин смерти Седова на протяжении пяти месяцев не привело ни к каким результатам, подобно расследованию кражи архивов и попытки убить Седова в Мюлузе.

Одно из свидетельств загадочного характера смерти Седова Троцкий видел в том обстоятельстве, что оперировавший хирург спросил Ж. Молинье, не покушался ли ранее Седов на самоубийство. «Поворот к худшему в состоянии больного, – комментировал этот факт Троцкий, – оказался настолько резок и внезапен, что хирург, не зная ни личности больного, ни условий его жизни, увидал себя вынужденным прибегнуть к гипотезе самоубийства»[31].

Получив новые сообщения о ходе расследования, Троцкий 24 августа направил дополнительное заявление следователю. Указывая на очевидные пробелы, допущенные следствием, он напоминал, что при расследовании дела об убийстве Райсса было твердо установлено: «В ряду врагов ГПУ и намеченных им жертв Лев Седов занимал первое место, рядом со мною. ГПУ не спускало с него глаз. В течение по крайней мере двух лет бандиты ГПУ охотились за Седовым во Франции, как за дичью… Можно ли допустить хоть на минуту, что ГПУ потеряло Седова из виду во время его помещения в клинику и упустило исключительно благоприятный момент? Допускать это органы следствия не имеют права»[32].

Троцкий называл ряд установленных следствием фактов, подтверждавших подозрения о насильственном характере смерти Седова. Директор клиники, в которой находился больной, по сведениям французской полиции, «сочувствовал большевикам». Настоящее имя Седова было сообщено только владельцу клиники Симкову, который разговаривал с больным по‑русски, хотя тот был помещен в клинику под французским именем. Хирург, производивший операцию, отказался дать объяснения следователю, ссылаясь на профессиональную тайну. «Если бы смерть Седова естественно и неизбежно вытекала из характера его болезни, – писал по этому поводу Троцкий, – то у хирурга не могло бы быть ни малейшего интереса или психологического побуждения отказываться от дачи необходимых разъяснений»[33].

Следствие было осложнено тем, что вскоре после смерти Седова Симков потерял двух сыновей, ставших жертвой случайного обвала. В период, когда судьба исчезнувших мальчиков оставалась еще неизвестной, Симков в интервью французской газете заявил: если его сыновья похищены, то это может быть делом рук только троцкистов, стремящихся таким образом отомстить ему за смерть Седова. «Я должен прямо сказать, – писал Троцкий, – что такое предположение могло прийти в голову либо человеку, совесть которого не была вполне спокойна; либо человеку, который вращается в смертельно враждебных мне и Седову политических кругах, где агенты ГПУ могли прямо натолкнуть мысль несчастного отца на фантастическое и возмутительное предположение»[34].

Подозрительным Троцкий считал и то обстоятельство, что французская коммунистическая печать, ранее много писавшая о Седове (разумеется, во враждебном духе), не поместила ни единой строки о его смерти. «Такого рода “осторожность”, – указывал Троцкий, – становится особенно многозначительной, если принять во внимание, что в острых для Москвы вопросах французская печать Коминтерна получает непосредственные инструкции от ГПУ через старого агента ГПУ Жака Дюкло и других»[35].

В конце «Дополнительного заявления» Троцкий утверждал, что французская полиция не стремится к выяснению истины, поскольку «ГПУ имеет во французской полиции и над ней могущественных сообщников. Миллионы червонцев расходуются ежегодно на то, чтобы обеспечить безнаказанность сталинской мафии во Франции. К этому надо еще прибавить соображения “патриотического” и “дипломатического” порядка, которыми с удобством пользуются убийцы, состоящие на службе Сталина и орудующие в Париже как у себя дома. Вот почему следствие по делу о смерти Седова носило и носит фиктивный характер»[36].

Разумеется, Троцкий обладал лишь обрывочной информацией об обстоятельствах смерти сына. Письма Эстрин и Зборовского по этому поводу могли только дезориентировать его, поскольку в них излагалась версия об естественном характере смерти и оспаривалось мнение Жанны Молинье об отравлении Седова[37].

Новые факты, связанные с обстоятельствами смерти Седова, выявились в 1955 году, при допросе Зборовского сенатской подкомиссией США. Здесь Зборовский вынужден был признать, что он передал резиденту ГПУ сведения о болезни Седова и клинике, в которую тот был помещен[38].

Версия о смерти Седова как замаскированном убийстве находит подтверждение и в том, что она произошла в канун третьего московского процесса, на котором Седов обвинялся в новых преступлениях, в связи с чем он неизбежно выступил бы с убедительными опровержениями.

Изучив хранящиеся в московских архивах донесения Зборовского, Волкогонов пришел к выводу, что остается мало сомнений в причастности НКВД к гибели Седова. Правда, прямых распоряжений об убийстве обнаружить не удалось. Волкогонов объяснял это тем, что подобные приказы давались устно, чтобы не оставлять компрометирующих следов. Кроме того, после завершения такого рода «операций» значительная часть связанной с ними документации уничтожалась[39].

В следственном деле Шпигельглаза содержится упоминание последнего о том, что Ежов, получив известие о смерти Седова, сказал: «Хорошая операция. Вот здорово мы его, а?»[40] Хотя Шпигельглаз на допросе назвал эти слова беспочвенным хвастовством и утверждал, что НКВД не имел отношения к смерти Седова, эти сообщения нельзя принимать на веру. Сталинские зарубежные спецслужбы имели столь разветвленный характер, что данная операция могла быть осуществлена и без участия и даже ведома Шпигельглаза.

[1] Архив Троцкого. № 17106.

[2] Бюллетень оппозиции. 1938. № 64. С. 4.

[3] Бюллетень оппозиции. 1938. № 64. С. 6.

[4] Бюллетень оппозиции. 1939. № 74. С. 2.

[5] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 134–135.

[6] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 167.

[7] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 198.

[8] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 198.

[9] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 151.

[10] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 135.

[11] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 313–314.

[12] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing before the Subcommittee to Investigate the Administration of the Internal Security Act … February 29. 1956. Washington. 1956. P. 93–94.

[13] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 141, 223, 274.

[14] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing… February 29. 1956. P. 77.

[15] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing… February 29. 1956. P. 80.

[16] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing… February 29. 1956. P. 88, 98–99.

[17] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing… February 29. 1956. P. 89–90.

[18] Столица. 1992. № 39. С. 59.

[19] Poretsky E. K. Our own people. P. 238; Кудрова И. Гибель Марины Цветаевой. С. 44.

[20] Бюллетень оппозиции. 1938. № 64. С. 7.

[21] Бюллетень оппозиции. 1938. № 68–69. С. 29.

[22] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 167.

[23] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 164.

[24] Архив Троцкого. № 860.

[25] Бюллетень оппозиции. 1938. № 64. С. 8.

[26] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 165.

[27] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 164.

[28] Бюллетень оппозиции. 1938. № 64. С. 7.

[29] Бюллетень оппозиции. 1938. № 68–69. С. 28.

[30] Бюллетень оппозиции. 1938. № 68–69. С. 29–30.

[31] Бюллетень оппозиции. 1938. № 68–69. С. 29.

[32] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 14–15.

[33] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 13.

[34] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 14.

[35] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 165.

[36] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 15.

[37] Архив Троцкого. № 860, 15852.

[38] Scope of Soviet Activity in the United States. Hearing… February 29. 1956. P. 92.

[39] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 168.

[40] Царев О., Костелло Дж. Роковые иллюзии. С. 532.