Весна 1964 года.

Семнадцатое апреля. Лидер Страны Советов устроил в Кремле праздник, он помпезно отмечал в Большом Кремлевском дворце свое семидесятилетие. Для застолья был выбран самый знаменитый зал – Георгиевский. По случаю юбилея здесь собрались не только все высокие партийно‑государственные чины Советского Союза, но и руководители стран социалистического лагеря. Сам юбиляр, получивший накануне на грудь Золотую Звезду Героя, четвертую по счету, был в приподнятом настроении. Никита Сергеевич, которого за его страсть к путешествиям и громогласным обещаниям прозвали в народе «турист‑трепач», много шутил. Беспрерывно звучали тосты. Особенно старались соратники Хрущева, возвеличившие его роль как главного строителя коммунизма в стране. Не отставали от них и иностранцы. Однако переплюнул всех в своем усердии первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест, который, завершая тост, предложил выпить за вождя партии.

В Георгиевском зале сразу дохнуло ветром сталинской эпохи, которую с таким азартом развенчивал сам Никита Сергеевич Хрущев.

Он этот ветерок не почувствовал.

Весело, чокаясь чаем в коньячном бокале, принимая поздравления и уверения в дружбе и уважении, Хрущев не подозревал, что все, кто так сладкоречиво убаюкивает его за этим столом, уже состояли в заговоре.

В заговоре против него самого.

Через считанные месяцы здесь же, в Кремле, Петр Шелест одним из первых выступит на заседании Президиума ЦК. Выступит против своего патрона.

Наша справка.

Шелест Петр Ефимович.

Родился в 1908 году. В 1963 году при активной поддержке Хрущева становится первым секретарем ЦК Компартии Украины. Готовил почву в республике для смещения Хрущева. С ноября 1964 года – член Президиума ЦК КПСС.

Главную скрипку в заговоре играл Леонид Брежнев.

Кинохроника запечатлела момент вручения Хрущеву четвертой Звезды Героя. Звезду вручал вождю Брежнев. На пленке видно, как он картинно радовался происходящему. Чуть ли не больше, чем сам юбиляр.

Не с этого ли момента пошла мода на задушевно дежурные поцелуи?

Однако Хрущев фальши не чувствовал, хотя кризис давно уже назрел. В первую очередь кризис во взаимоотношениях Хрущева с его партийными коллегами. Он давно уже не равный в среде равных, он – вождь, победивший всесильного Берию, развенчавший культ личности Сталина на XX съезде. Вождь, уже не желающий на десятом году правления прислушиваться к товарищам по партии, унижающий их публичными разносами.

Товарищей это не только раздражало, но и пугало.

Хрущев становится все более непредсказуемым в первую очередь для номенклатуры. И вот однажды в шестьдесят третьем году на отдыхе Брежнев как бы невзначай завел разговор с молодым шефом КГБ Владимиром Семичастным.

Рассказывает В. Семичастный: «Как‑то он мимоходом говорит: «А нельзя бы так, чтобы без шума, без того, чтобы на весь мир? Это, понимаете, снова открывать разговоры насчет освобождения, как‑то его убрать». Трется, мнется, я говорю: «Что, отравить, убить или что?» – «Ну знаешь, а нельзя ли вот, он будет из Швеции возвращаться, где‑то там перед этим самым, перед Валдаем завернуть и высадить и там недалеко от Завидова, чтобы арестовать и отвезти его в Завидово и там, понимаете». – «А за что арестуют?» Он: «Да вроде не за что». Я говорю: «Тем более».

Наша справка.

Семичастный Владимир Ефимович. Родился в 1924 году. Начал комсомольскую карьеру на Украине. С 1958 по 1959 год – первый секретарь при ЦК ВЛКСМ. С 1961 года по 1967‑й – председатель КГБ при Совете Министров СССР. Активно поддержал идею смещения Хрущева.

После разговора с Семичастным Брежнев больше к опасной идее физического устранения первого секретаря не возвращался никогда. Был выбран менее скандальный путь: опираясь на недовольное большинство, сместить Хрущева с занимаемых им постов на очередном Пленуме ЦК.

Тем более что к шестьдесят четвертому году Хрущев умудрился настроить против себя всех и в первую очередь партноменклатуру, введя в каждой области по два обкома партии – промышленный и сельскохозяйственный.

Он же предложил сократить сроки пребывания руководителей на выборных должностях.

Секретари обкомов обнаружили, что их всевластие в регионах заканчивается. Снова их права делегируются центру. Недовольны повышением цен были и рабочие со служащими. Одновременно им повысили нормы выработки и понизили расценки. Крестьяне были обижены на Хрущева за его решение урезать и без того небольшие подворья, а жители маленьких городов и поселков были недовольны запретом держать скот. Ученые и творческая интеллигенция были в шоке от гневных нападок первого секретаря, поучавшего, как им работать. Военные обижены на невнимание к их проблемам и резкое неподготовленное сокращение армии. В стране наперебой рассказывали анекдоты о Хрущеве, совершенно без оглядки на КГБ.

В июне шестьдесят третьего Хрущев делает секретарем ЦК Леонида Ильича Брежнева вместо разбитого параличом своего ближайшего соратника Козлова. В помощь Брежневу из Киева в Москву переводят Николая Подгорного. Именно эти два человека, получив кабинеты на пятом этаже здания ЦК на Старой площади, начинают организационно оформлять недовольство партноменклатуры.

Воистину Хрущев сам рыл себе могилу.

Наша справка.

Брежнев Леонид Ильич. Родился в 1906 году. Продвижению вверх по партийной лестнице обязан Хрущеву. В 1955 году – первый секретарь ЦК компартии Казахстана, в 1957‑м – член Политбюро, с 60‑го года – председатель Президиума Верховного Совета Советского Союза и одновременно с июня 1963‑го – секретарь ЦК КПСС.

Брежнев затаил обиду на решение Хрущева заменить его Микояном на посту председателя Президиума Верховного Совета и сосредоточиться на работе в ЦК.

В. Семичастный: «Лидером, пожалуй, был Брежнев, активно работали, Шелепин активно работал, Подгорный активно работал, Демичев активно работал. Мне вот приходилось там, скажем, заниматься. Кто‑то мог кого‑то предать перед Хрущевым, но общались главным образом с теми людьми, в которых мы были уверены, что не пойдут и не будут рассказывать Хрущеву».

Чем активнее работали заговорщики, тем больше появлялось всевозможных слухов, которые могли достичь если уж не самого Хрущева, то хотя бы членов его большой семьи. В один из сентябрьских дней 1964 года в доме на Ленинских горах, где жил Никита Сергеевич, раздался звонок по вертушке.

Рассказывает сын Никиты Хрущева – Сергей: «Отца не было, он уехал на Байконур. Там был как раз показ ракетной техники. Я тоже должен был туда поехать, но у меня заболела нога и я был на бюллетене, собственно, почему я взял трубку».

В трубке был слышен взволнованный голос, как потом выяснилось, бывшего сотрудника охраны председателя Президиума Верховного Совета РСФСР Николая Игнатова. Незнакомец заявил о том, что Игнатов активно вовлечен в заговор против Хрущева, в котором участвует почти вся партийная верхушка. Об этом звонивший не может сообщить в КГБ, потому что Семичастный сам среди заговорщиков. Звонившего звали Василий Иванович Галюков.

С. Хрущев: «Отцу я рассказал только по возвращении. Это, наверное, было дней через пять. Он так посмотрел на меня, как раз мы подходили к калитке, вход в дачу, сказал: «Кого ты говорил – Брежнев, Подгорный и Шелепин. Очень странно, – говорит, – они такие разные люди». И потом сказал: «Ты никому не рассказывал?» – «Нет, никому». – «Ну, никому и не говори». И на этом разговор кончился».

К тому времени телефоны Хрущева активно прослушивались, и в КГБ звонок засекли. Доложили шефу.

B. Семичастный: «Я поручил: займитесь, проверьте, что за Галюков? И установили, что это бывший охранник Игнатова. И вот пошло‑пошло. И вот тогда я пришел к Брежневу и сказал: «Или вы давайте решайте вопрос о проведении Пленума, или кончится это тем, что меня вызовет Хрущев, скажет, что существует антипартийная группа новая и ты сидишь ушами хлопаешь и, понимаете, у тебя под носом вот здесь творят безобразия. А ну‑ка давай действуй. Что мне останется делать? Я вынужден буду принимать меры и довольно решительные». Я говорю: «Так что смотрите, дальше тянуть нельзя».

Получив от сына тревожное предупреждение, Хрущев, однако, не меняет свои планы. Тридцатого сентября он хочет начать свой отпуск в Крыму, а чуть позже перебраться в Пицунду. Перед отъездом Хрущев, правда, мимоходом велел разобраться в этой ситуации Микояну, встретиться с Сергеем Хрущевым и с позвонившим Галюковым. О результатах просил доложить ему, когда он будет уже в Пицунде.

C. Хрущев: «Я привозил Галюкова к Микояну. Микоян подробно выслушал, я записал этот разговор. Но у Микояна не было желания глубоко влезать в это. Он, так сказать, видел в этом какие‑то внутренние игры».

Сергей, не доверяя машинистке, переписал от руки всю стенограмму этой беседы и представил ее Микояну.

С. Хрущев: «Он заставил меня под ней расписаться, приписать там слова, которые меня поразили, что мы доверяем Брежневу, Подгорному и всем остальным, они наши товарищи, и на этом, собственно, все кончилось».

Всего пять дней смог усидеть в Крыму Хрущев. Он был возбужден, но ни с кем не делился своими переживаниями. Перед вылетом из Крыма Никита Сергеевич пригласил поохотиться в Крымском заповеднике Петра Шелеста. Первый секретарь словно чувствовал, что это его последняя охота, и в лесу к удивлению охраны не стрелял. На базу он вернулся без трофеев.

Рассказывает Сергей Королев – в 1964 г. – полковник; начальник отдела 9 Управления КГБ при Совете Министров СССР: «Я спрашиваю его: «Никита Сергеевич, а где же трофеи?» Он так махнул рукой, ничего не стал отвечать, а Литовченко говорит: да он, говорит, так ни разу и не выстрелил, понимаете. Я говорю: «А почему?» – «Не знаю, – говорит, – так что‑то у него настроения, по‑моему, нет, желания никакого не было».

Прошло уже несколько часов, как вернулся Хрущев, а Петр Шелест все не появлялся и не появлялся, словно его след простыл. Прошло более четырех часов, Шелест на базу так и не вернулся.

Хрущев забеспокоился.

Рассказывает Королев – генерал‑майор; зам. начальника 9 Управления КГБ СССР: «Прошло опять какое‑то время. Он выходит и говорит: «Ну что, Шелеста нет?» Мы говорим: «Нет». – «Почему же его нет, он что, заблудился там или чего?» Я говорю: «Не знаем, связи нет».

Где провел эти часы хозяин Украины? Возможно, ездил в город звонить в Кремль? Или действительно блуждал в лесу? История об этом умалчивает.

Лишь к полуночи Шелест присоединился к Хрущеву, уже переехавшему к тому времени в другое охотхозяйство.

В сочинском аэропорту Адлер Хрущева, как всегда, встречало все местное руководство. Но церемоний никаких не было, лидер торопился побыстрее добраться до Пицунды, до которой отсюда было рукой подать. В этом поистине райском уголке Никита Сергеевич больше всего любил отдыхать и работать. Еще в начале пятидесятых Хрущев поручил архитектору Посохину обустроить уникальный мыс Пицунда, разбить парк, спроектировать для отдыхающих эти высотные здания пансионата. А под сенью примыкающей к морю уникальной реликтовой сосновой рощи, равной по площади пяти территориям Кремля, построить комфортабельные правительственные дачи.

Всего их было построено три. Похожие как две капли воды одна на другую: Восьмая, Девятая и Десятая. Никита Сергеевич облюбовал Девятую дачу, потому что она была посередине. Когда Хрущев останавливался на Восьмой даче, то на пляже его частенько донимал народ. Фигура первого секретаря была узнаваема, и те, кто был посмелее, подплывали совсем близко к охранной зоне и с воды кричали: «Никита Сергеевич, Никита Сергеевич!»

Такое проявление народной любви Хрущева раздражало.

В те октябрьские дни на соседней Восьмой даче разместился Микоян. Мы выяснили по документам Федеральной службы охраны, что Анастас Иванович уже поджидал Хрущева в резиденции, а не прилетел позже, как утверждали он сам и некоторые исследователи. Видимо, ничего тревожного из новостей Микоян Хрущеву решил не сообщать, а Хрущев доверял Микояну.

На следующее утро после приезда на пицундскую госдачу Хрущев встал в восемь часов и отправился, как обычно, на прогулку. Подышать свежим морским воздухом.

Еще до завтрака.

Он ходил по дорожке вдоль моря и размышлял. Вовсе не плохая погода заставила его переехать сюда из Крыма. Температура воздуха здесь была такой же, да к тому же ветрено. Полагаем, что основной причиной переезда было беспокойство за происходящее в Кремле и острое желание побыстрее встретиться с Анастасом Микояном, чтобы обсудить возникшую ситуацию. Свой отдых в Пицунде Хрущев построил как всегда. Подъем около восьми утра и сразу же обязательная долгая прогулка вдоль моря. Завтракал он, как правило, в девять за длинным столом, очень напоминающим зал заседаний Политбюро на сталинской даче. Стол, конечно, застилался скатертью. Находившийся на диете грузный Никита Сергеевич завтракал всегда легко, на скорую руку. Как он говорил, чтобы «не соблазняться», и сразу же с помощником принимался за документы. Лучше всего ему работалось, как ни странно, на террасе огромного бассейна, построенного специально по его заказу примерно в трехстах метрах от его резиденции.

В этот приезд в море вода была прохладная, так что Хрущев купался постоянно в бассейне.

Вообще, пловец из него был неважный, но если погода была хорошей, Хрущев мог, надев спасательный оранжевый пояс, подолгу купаться в море, так выматывая охрану, что офицерам‑телохранителям приходилось менять друг друга в воде, чтобы не замерзнуть. После обеда следовал короткий отдых, после которого Хрущев опять спешил в бассейн освежиться. Потом, если были в плане, обязательно встречи и деловые звонки. Вечером Никита Сергеевич усаживался в домашнем кинотеатре, который одновременно был и бильярдной, посмотреть кинофильм. Это было его любимым занятием.

Солнечным утром двенадцатого октября Хрущев после завтрака и массажа удобно расположился в плетеном кресле на открытой террасе бассейна. Докладывал о делах его помощник Лебедев. Последнее время помощники все чаще зачитывали бумаги вслух: зрение у Хрущева стало хуже, глаза быстро уставали. Только документы, требующие особого внимания, он читал сам. С минуты на минуту должны были вывести на орбиту «Восход» с тремя космонавтами на борту: Комаровым, Феоктистовым, Егоровым. И он ждал, как всегда, доклада об успешном запуске.

Но звонка не было.

Уже прошло больше сорока минут после старта, а телефон все молчал. Обычно заместитель председателя Совета Министров Смирнов, отвечавший за ракетную технику, тут же докладывал о запуске, зная, какое внимание первый секретарь уделял космосу. А тут словно ничего не происходит.

Казалось, о Хрущеве просто забыли.

В раздражении он приказывает соединить его с Москвой, со Смирновым.

Запуск прошел хорошо, космонавты уже на орбите – доложил тот. В гневе Никита Сергеевич стал выговаривать ему за молчание. Собеседник оправдывался, отвечая, что позвонить просто не успел. Хрущев бросил трубку. Видимо, крайнее возбуждение помешало ему трезво оценить заминку со звонком как еще одно предостережение. Любому, даже не очень сведущему в аппаратных делах человеку было бы понятно: наступил такой момент, когда даже второй эшелон руководства считает, что докладывать первому секретарю об успешном запуске космического корабля уже не обязательно.

Никита Сергеевич этот явно тревожный знак пропустил мимо ушей.

Чтобы как‑то разрядить обстановку, помощник Хрущева организовал прямую телефонную связь с космическим кораблем. Он знал, что шеф обожал говорить с космонавтами и настроение у него от этого поднимается. Так было и на этот раз.

Из маленького кабинета, который был раньше проходной комнатой, Хрущев говорил в тот день с орбитой. После разговора он оттаял и об инциденте забыл. И потом после совместного обеда Хрущев и Микоян пошли гулять под соснами по бесконечным дорожкам парка. Как обычно, сзади, стараясь не быть назойливым, на некотором расстоянии двигался телохранитель Хрущева Николай Васильев – в 1964 г. майор, зам. начальника личной охраны Хрущева.

«Проходя мимо дачи, ко мне подошел сотрудник личной охраны и говорит: «Николай Федорович, звонили из Москвы и просили Никиту Сергеевича срочно связаться с Москвой».

Я догнал Никиту Сергеевича, доложил ему. Никита Сергеевич говорит Микояну: «Ну что же, тогда пойдемте в дом».

Они развернулись и пошли в дом».

Все основные участники заговора: Шелепин, Подгорный, Суслов, Полянский и шеф КГБ Семичастный собрались в этот момент на брежневской квартире в Москве на Кутузовском, 26. К перевороту все было в принципе готово, оставалось решить щекотливый вопрос: кто будет звонить и вызывать Хрущева из отпуска?

В. Семичастный: «Возник вопрос, и не Шелепин это говорил, а кто‑то там, что ну давай, Лень, звони. – А почему я, почему не ты? Почему? Ты же второй, ты все же, понимаешь, второе лицо. Ну а Суслова? Да нет. Ты уж, как говорят, взялся за это дело, так ты давай. Мы его почти подтолкнули к этому, вызвали Пицунду. А потом уже: Леонид Ильич, вот уже Хрущев на телефоне. Ну, вот так».

Главной задачей тогда было выманить первого секретаря из Пицунды в Москву на заседание Пленума ЦК. Договорились, что поводом будет срочная необходимость обсудить поправки к семилетнему плану и предложения Хрущева по переустройству сельского хозяйства. Причины были явно надуманными, и говорить на эту тему с непредсказуемым вождем боялись все.

Хрущев говорил с Брежневым довольно грубо, ехать явно не хотел и своему заместителю не уступал. Свидетелем разговора был Анастас Иванович Микоян. Позже он вспоминал: «Сначала в этом кабинете Хрущев с раздражением отбивался от приглашения приехать. Что значит – все собрались? Отдохну, через две недели приеду в Москву, тогда все и обсудим. Ведь до Пленума еще далеко, он состоится по плану в ноябре. Однако к концу телефонного разговора Хрущев все‑таки сдается. Хорошо, если так срочно, завтра прилечу. В полнейшем молчании кладет трубку и после паузы произносит: «А ведь сельское хозяйство тут ни при чем, это они обо мне хотят поставить вопрос».

Как только Хрущев дал согласие вернуться в Москву, там все закрутилось на повышенных оборотах. Дело в том, что дата экстренного Пленума ЦК КПСС заранее не оговаривалась. Если бы Хрущев не согласился на отъезд из Пицунды в тот день, то, конечно, силой его в Москву бы никто не притащил. И дата Пленума была бы другой. Но это все – если бы. В столицу уже были приглашены под разными предлогами представители республиканских и областных партийных организаций. Члены ЦК и кандидаты томились в ожидании, какие команды последуют из Кремля, от Президиума ЦК.

Однако никаких команд не поступало. Никто из заговорщиков не мог быть спокоен. У всех свежи были в памяти воспоминания, как Хрущев обвел вокруг пальца Берию и смял таких монстров, как Молотов, Маленков и Каганович. Наверное, все, кто готовил заговор в Москве, дорого бы дали, чтобы узнать, что делает человек номер один в Советском Союзе в те часы на своей даче в Пицунде. Они все боялись, боялись ответных шагов Хрущева.

Однако Хрущев бездействовал.

До сих пор неясно, почему он не принял никаких превентивных мер и спускал на тормозах все тревожные сообщения о заговоре. Информации у него было предостаточно.

Тем временем Хрущев опять вышел с Микояном на прогулочные дорожки под сосны. Майор Васильев следовал за ними неотступно, но слышал лишь звуки напряженных голосов. Вырабатывали ли они какую‑то тактику поведения Хрущева в Москве, был ли какой‑то конкретный план действий?

Как показал следующий день – не было.

Уже стало совсем темно, а Хрущев в резиденцию все не возвращался.

Рассказывает Михаил Поздняков – главный агроном государственных дач в Пицунде: «Моя супруга работала у Анастаса Ивановича сестрой‑хозяйкой, и всегда она ужин накрывала и уходила домой, а в этот момент она не пришла ни в 10, ни в 11, а уже после 12 часов. Я у нее спрашиваю: «Чего так задержалась поздно?» Она ответила, что была, Анастас Иванович был у Никиты Сергеевича и пришел поздно, но он не стал ужинать, попросил вместо этого лекарства. Выпил он, и я ушла».

Так что, как видим, лишь только после полуночи Хрущев остался один. Спал ли он в эту ночь, неизвестно. Утро 13 октября встретило всех обитателей резиденции в Пицунде теплом и спокойствием. Только не спокоен был Хрущев, хотя внешне вел себя как обычно: шутил за завтраком, обсуждал с помощником текущие дела.

Рассказывает Клавдия Бандурко – сестра‑хозяйка государственной дачи в Пицунде: «У Никиты Сергеевича перед отъездом настроение было такое, я бы сказала, подавленное, он был расстроен, он был возбужден. Обычно всегда был розовый, но тут он был еще розовее, ну просто это был красный. И вот такой букет я приготовила для Никиты Сергеевича в день его отъезда. А у меня так совпало, что был мой день рождения, и когда я ему вручала эти цветы при прощании, он мне сказал, что я еще вернусь и мы с вами отметим ваш день рождения».

Мог ли предполагать Никита Сергеевич, что вернуться на свою любимую дачу ему уже не придется никогда…

Сочинский аэропорт находился в тридцати минутах езды от резиденции, и кортеж все еще первого руководителя СССР домчался туда без проблем. В полдень несчастливого тринадцатого октября Хрущев прибывает в аэропорт Адлер. Обычного оживления, сопровождающего лидера Советского Союза, на этот раз здесь не было.

Руководители Грузии и Краснодарского края, обязанные провожать Хрущева по протоколу, на проводы вообще не явились. Это был еще один признак надвигающейся политической грозы. Не заметить его многоопытный Хрущев не мог. Однако продолжал быть абсолютно спокойным, во всяком случае, внешне.

У трапа Никита Сергеевич принял рапорт командира корабля генерала Цибина, затем в сопровождении Микояна отправился в салон «Ил‑18». Он летел в Москву. Летел в неизвестность, надеясь больше, как всегда, на собственные силы, но и на помощь вездесущего Микояна. Во время полета Хрущев уединился с Микояном в своем салоне и просил, чтобы никто из охраны и помощников не мешал. Они раскладывали политический пасьянс, абсолютно не предполагая, что в колоде у них не все карты. Во всем самолете об этом мог знать только Анастас Микоян, но он молчал.

Правительственный аэропорт Внуково‑2.

Понятно, что после приземления самолета Хрущев хорошо рассмотрел, что обычной толпы встречающих на взлетном поле не было. Лишь когда подали трап, от здания отделились какие‑то две фигуры. Это был шеф КГБ Семичастный с пистолетом, спрятанным под плащом, и секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе. Оружие Семичастному посоветовал взять с собой Брежнев. Он же рекомендовал прихватить и охрану: мало ли чем может обернуться встреча?

Свидетельствует В. Семичастный: «Подогнали трап. Мы подошли. Он вышел хмурый, не очень приветливый. Обычно он, когда ходит, что‑нибудь шутку или что‑нибудь, а тут он такой, вот руку так протянул: «А где остальные?» Я: «Так остальные в Кремле, Никита Сергеевич».

Аэропорт только внешне выглядел пустынным. По приказу Семичастного здесь скрытно разместились вооруженные сотрудники «девятки».

Для страховки.

Но им было приказано сидеть тихо и не высовываться.

13 октября в 16.00 в первом корпусе Кремля, на втором этаже в Овальном зале, собрались члены Президиума и секретари ЦК. После реконструкции это помещение за номером 61 не сохранилось, но по фотографиям вы можете представить всю обстановку того времени. Место председателя, как и договорились заранее, оставили свободным. Его и занял Хрущев.

Ввиду чрезвычайной и в то же время деликатной ситуации стенограммы этого заседания вообще не велось. Документальных улик в таких случаях не оставляли, но записи заведующего общим отделом ЦК Малина сохранились. В фильме мы впервые показали этот документ.

Цитируем…

«Сначала, как договорились, по плану взял слово Брежнев, разъяснивший Хрущеву, какие вопросы возникли в Президиуме ЦК. Чтобы Хрущев понял, что он в изоляции, Брежнев сразу подчеркнул: вопросы эти ставят секретари обкомов, им непонятны очередные хрущевские новшества. Обвинив Хрущева в непартийном обращении с товарищами, Брежнев призвал собравшихся высказаться. Хрущев начал активно оправдываться. Присутствующие поспешили прервать своего вождя. К трибуне подошел Шелест.

На конкретных примерах он доказывал, что деятельность Хрущева идет во вред партии и стране. Его поддержали и другие. Самым эмоциональным был Шелепин. Зазвучали слова «авантюра», «карусель», «злоупотребление властью», «демагогия».

Хрущев был ошеломлен массированной атакой. Однако свою главную задачу – заставить его уйти по собственному желанию – заговорщики еще не выполнили. Пока Хрущев обреченно бился со своими коллегами, шеф КГБ ходил по коридорам первого корпуса и отдавал команды. Сейчас, когда главное охраняемое лицо Советского Союза вызвали его же коллеги, самое время сменить охрану. Тем более что те, кто в Овальном зале дружно клевал вождя, по‑прежнему трусили и на все сто процентов не верили в успех предприятия. Никто из заговорщиков не знал, какие команды отдал Хрущев своей личной охране.

Рассказывает Н. Васильев: «Мы приехали в Кремль меняться. В это время нам навстречу идут пять руководителей, секретари ЦК приехали. И Шелепин сказал, говорит: «Ну что, арестовывать идете?» Я: «Да нет, чтобы меняться мы идем, потому что здесь заседание». – «А, ну ладно» .

После заседания Хрущев едет к себе домой в особняк на Ленинские горы. Он в таком состоянии, что даже не заметил – в его кремлевской приемной другие лица. Водитель автомашины тоже заменен, заменены постовые у въезда на территорию. Появился пост со стороны реки, и за его машиной идет «хвост». Ему уже не до этого – он проиграл. Завтра Хрущев будет сдаваться. Он это знает, поэтому свои личные вещи из кремлевского кабинета уже сейчас привез домой.

Н. Васильев: «Мы, конечно, встречали его там, ждали. Никита Сергеевич вышел, ничего не говоря, прошел прямо наверх в дом, а из машины вышел еще Анастас Иванович Микоян, который жил рядом, в особняке рядом там был проход в калиточку, он задержался (был еще Серго Микоян), он задержался с нами буквально на минуту. Мы, конечно, стали его спрашивать. Он сказал, что все, так сказать, кончено, отставка, но вот, говорит, Хрущев забыл, что и при социализме бывает борьба за власть».

Когда Хрущев уединился в своем кабинете, вступил в действие завершающий этап плана руководителя КГБ по замене и разоружению охраны. На посты уже поставили новых людей, но деликатность момента была в том, что личная охрана Никиты Сергеевича все еще была при нем и с оружием не расставалась. Мало того, по инструкции офицеры обязаны были выполнять все распоряжения охраняемого. Это могло означать только одно: прояви Хрущев упрямство, могла бы пролиться кровь.

Вспоминает Н. Васильев: «Вечером, значит, приехали с 9‑го управления сотрудники во главе с Казеевым, майором, и сказали: «Николай Федорович, есть указание, чтобы вся ваша охрана сдала оружие и сменить посты». Я им ответил, что я посты снимать не могу, как мне не положено, это может сделать только начальник Управления, пусть он снимает, а если замена, я могу сделать.

Тут же решили, чтобы не нарушать инструкцию, посты не снимать, а просто заменить на них людей. Что бы было, если бы охраняемый или в частности вот в данный момент Никита Сергеевич присутствовал при разоружении? Конечно, по нашей инструкции и по моим бы действиям, если бы мне Никита Сергеевич сказал, что Николай Федорович, кто это к вам пришел и кто это может вас разоружить, то я бы не подчинился, не подчинился. Но это было сделано уже основательно. То есть подготовлено, и я уже был в курсе дела» .

В 10 часов утра заседание Президиума ЦК продолжилось. Хрущева надо было добивать. Эту задачу выполнял Полянский. Он припомнил Хрущеву все, даже то, как тот сквернословит, «от чего не только уши вянут, но даже и чугунные трубы краснеют» .

Дурак, бездельник, лентяй, вонь, грязная муха, мокрая курица, дерьмо – это только печатные из употребляемых Хрущевым оскорблений.

Подгорный продолжил тему, подчеркнув, что для партии и страны будет лучше, если Хрущев сам попросит об освобождении.

Итог обсуждения подвел Брежнев.

Потом единодушно решили освободить Хрущева от всех постов. Микоян тоже был «за». Хрущеву зачитали уже подготовленное его же собственное заявление об отставке. В нашем фильме мы показали это заявление впервые. Сразу бросалось в глаза то, что подпись на заявлении отличалась от обычной подписи Хрущева на других документах. Никита Сергеевич явно был подавлен и расстроен. Он четко осознавал тот факт, что игра была проиграна, и ему уже ничего другого не оставалось, как поставить подпись под бумагой, которой он не писал.

Вспоминает Николай Егорычев – в 1964 г. первый секретарь Московского городского комитета КПСС: «Буквально за полтора‑два часа до начала Пленума звонит мне Леонид Ильич: «Коля, слушай, а стоит ли нам открывать прения на Пленуме, ведь на трибуну полезут самые подхалимы, те, кто больше всего выслуживался перед Хрущевым, они и начнут его поливать». Но потом, как выяснилось, конечно, у Леонида Ильича были совсем другие мысли. Он понимал, что мы сгоряча выскажем все, что у нас наболело, а он как раз думал о другом. Он думал о том, чтобы вернуться к такому положению, чтобы он оставался лидером, единоличным лидером, чтобы он возглавлял Политбюро».

Боялся Брежнев неожиданной дискуссии еще и потому, что Хрущев как сильный оратор мог раскачать зал и повернуть Пленум в другую сторону. Поэтому Хрущеву перед заседанием строго‑настрого запретили выступать как с репликами, так и с просьбами.

На этом странном Пленуме в Москве присутствовали 153 из 169 членов ЦК, 130 из 149 кандидатов, 46 членов Центральной ревизионной комиссии из 63.

Вспоминает Н. Егорычев: «Я сидел где‑то, наверное, на 5–6 ряду. Никита Сергеевич вышел последним. Очень был расстроен. Он покраснел как‑то, у него, видимо, было очень высокое давление, я так думаю, он весь был багровый такой, сел, уткнулся в стол, ни слова не говорил, сидел и молчал. С докладом выступал Суслов Михаил Андреевич, потом Леонид Ильич спрашивает: «Ну, как, товарищи, прения будем открывать, есть ли необходимость?» Из зала кричат: «Нет такой необходимости, не надо». – «Как будем решать? Вот Никита Сергеевич подал заявление». Из зала некоторые кричат: «Надо из партии исключать, судить там».

Но это сзади как‑то, там галерки не было, но все равно они там где‑то сгруппировались, были такие члены ЦК, которые хотели подладиться к любой обстановке. Власть переменилась – снимай сапоги, как в «Свадьбе в Малиновке».

Заявление Хрущева об уходе зачитал все тот же Суслов. В ходе нашего телевизионного расследования мы обнаружили, что это был совсем не тот документ, который подписывал Хрущев. Видно, заготовок было несколько на все случаи жизни, впопыхах перепутали. Но это уже никого не волновало. Заговорщики сделали главное – убрали навсегда с политической сцены так мешавшего им человека.

Пленум продолжался всего полтора часа. Под бурные аплодисменты на освободившийся партийный трон вознесли победившего Брежнева.

Рассказывает Юлия Хрущева: «14 октября я приехала на Ленинские горы и застала отца совершенно одного. Мы очень долго гуляли по лесу, собирали листья, он молчал. Я пыталась его отвлечь на какие‑то темы, ну вроде поэзии Пушкина, Некрасова.

Он сказал: «Некрасов был великий поэт, потому что так, как он знал простого человека, не знал его никто». И начал читать просто, начиная с Саши «Плакала Саша», стихи Некрасова и читал их, наверное, часа два.

Потом мы зашли в дом, он говорит: «Тебе, наверное, нужно уехать к детям (дети у меня были маленькие)». Я говорю: «Мне нужно, папа, позвонить, хотя бы узнать». Он говорит: «Не звони, телефоны выключены все».

Так заканчивалась громкая десятилетняя эпоха Хрущева, яркого политика, бросившего вызов культу Сталина, развенчавшего его преступления, но так до конца не сумевшего преодолеть сталинизм в самом себе. В этом человеке причудливо соединились самоуверенность, недальновидность вместе с добром и отчаянным личным мужеством, которого так не хватало сменившему его лидеру.

Последние семь лет своей жизни Никита Сергеевич проведет практически под домашним арестом на небольшой даче в Петрово‑Дальнем под Москвой. Из политической жизни его вычеркнули уже навсегда. Пройдет всего лишь несколько дней после революционного Пленума, как на Белорусском вокзале соберутся новые главные действующие лица большой политики: Брежнев, Косыгин и Андропов. Они отправятся спецвагоном в Беловежскую Пущу на охоту. Пришла пора немного расслабиться и расставить своих людей на освобождающиеся места.

Эпоха Хрущева закончилась.