Эффективность процессов модернизации политических институтов непосредственно связана с действенностью публичной власти, оптимальностью ее конструкции, средств, способов, методов и форм осуществления, ее адекватностью актуальным социальным потребностям и достигнутому обществом уровню политико‑правовой культуры. Уже поэтому для проведения успешной модернизации государственности публичная власть сама подлежит модернизационному воздействию.

В связи с этим далеко не случайно вопросы публичной власти, включая муниципальную власть, в практике КС РФ занимают одно из центральных мест. Это связано с тем, что конституционное правосудие выступает порождением «суверенно‑демократических основ конституционного строя России»[1], и вместе с тем в процессе реализации своих полномочий оно (конституционное правосудие) развивает и конкретизирует конституционные основы суверенитета и демократии, определяет их соотношение и взаимодействие в структурных элементах национальной государственно‑правовой системы и исходя из этого проводит конституционализацию текущего законодательства, судебной и иной правоприменительной практики, вводит субъективное правопользование в режим соответствия суверенно‑демократическим ценностям; раскрывая в конкретно‑казуальной или абстрактно‑обобщенной форме смысл соответствующих положений Конституции РФ с учетом конституционной практики, социально‑исторического контекста и стратегических общенациональных интересов, КС РФ формирует конституционную доктрину демократического государства с позиций обоснования сильного эффективного государства, приверженного ценностям современного конституционализма.

При этом основой методологического подхода Суда РФ к разрешению соответствующих вопросов явился принцип баланса централизации и децентрализации, требующий установления для каждой сферы подлежащих государственному регулированию общественных отношений разумной меры публично‑властного воздействия и саморегулирования. Данный принцип, непосредственно не закрепленный в Конституции РФ, имеет объективные конституционные предпосылки, а на формально‑юридическом уровне его источником являются более общие юридические постулаты, связанные с признанием в качестве основополагающих принципов разделения властей, федерализма, местного самоуправления, с одной стороны, а также свободы и автономии индивида, частной инициативы, неприкосновенности собственности и т. д. – с другой.

В связи с этим КС РФ, анализируя содержание конституционного принципа разделения властей, неоднократно указывал на то, что вытекающие из него требования распределения публично‑властных полномочий по законотворчеству, исполнению законов и осуществлению правосудия, их организационного и персонального обособления, и недопустимость концентрации власти у одного из соответствующих органов должны быть соотнесены с требованиями взаимного уравновешивания ветвей единой государственной власти, невозможности ни для одной из них подчинить себе другие[2].

Раскрывая смысл конституционного регулирования принципа федерализма, КС РФ пришел, в частности, к следующим выводам, значимым с точки зрения уяснения параметров баланса централизации и децентрализации. Несмотря на то что принцип федерализма предполагает принципиальную децентрализацию государственной власти по вертикали, исходя из которой за субъектами РФ признается вся полнота государственной власти вне пределов ведения Российской Федерации и совместного ведения Российской Федерации и ее субъектов, он одновременно обязывает к недопущению умаления государственного единства и государственной целостности и потому не допускает признания за республиками (равно как и за иными субъектами РФ) качеств суверенных государств: соответствующие полномочия и предметы ведения субъектов РФ, в сфере которых они реализуются, проистекают не из волеизъявления республик, а из Конституции РФ как высшего акта суверенной власти всего многонационального народа России[3].

Принцип разумного сочетания централизации и децентрализации в федеративных отношениях не является некоей научно‑теоретической абстракцией, а проявляется в конкретных институтах федерализма, включая распределение нормотворческих полномочий между уровнями государственной власти. Так, например, в Постановлении от 30 ноября 1995 г. № 16‑П КС РФ указал, что отсутствие соответствующего федерального закона по вопросам совместного ведения само по себе не препятствует субъекту Российской Федерации принять собственный нормативный акт, что следует из смысла ст. 72, ч. 2 ст. 76 и ч. 1 ст. 77 Конституции РФ и вытекает из самой природы совместной компетенции[4]. Вместе с тем, если субъект РФ не принял закона по вопросу, отнесенному к его компетенции федеральным законодателем в порядке осуществления полномочий, закрепленных п. «н» ч. 1 ст. 72 и ч. 2 ст. 76 Конституции РФ, то федеральный законодатель в случае необходимости сам может осуществить правовое регулирование в этой сфере[5].

Особым образом принцип баланса централизации и децентрализации проявляется в институтах местного самоуправления: с одной стороны, конституционный принцип самостоятельности местного самоуправления есть безусловное требование децентрализации публичной власти, связанное с приближением публичной власти к населению, созданием условий для наиболее полного и оперативного выявления и удовлетворения потребностей населения[6]; с другой – местное самоуправление, как отмечалось, будучи уровнем публичной власти, является формой территориальной самоорганизации населения, институтом гражданского общества, что находит подтверждение и в решениях Конституционного Суда[7].

[1] Джагарян А.А., Джагарян Н.В. Конституционный Суд России как фактор становления суверенно‑демократического государства // Учен. зап. юрид. ф‑та. Вып. 15 / под ред. А.А. Ливеровского. СПб., 2009. С. 99–100.

[2] См., например: Постановления КС РФ от 18 января 1996 г. № 2‑П // СЗ РФ. 1996. № 4. Ст. 409; от 29 мая 1998 г. № 16‑П // СЗ РФ. 1998. № 23. Ст. 2626; от 11 декабря 1998 г. № 28‑П // СЗ РФ. 1998. № 52. Ст. 6447.

[3] См., например: Постановление КС РФ от 7 июня 2000 г. № 10‑П; определения КС РФ от 18 января 2001 г. № 2–0 // СЗ РФ. 2001. № 6. Ст. 606; от 6 декабря 2001 г. № 250‑О.

[4] См.: Постановления КС РФ: от 30 ноября 1995 г. № 16‑П // СЗ РФ. 1995. № 50. Ст. 4969; от 1 февраля 1996 г. № 3‑П // СЗ РФ. 1996. № 7. Ст. 700.

[5] См.: Постановление КС РФ от 3 ноября 1997 г. № 15‑П // СЗ РФ. 1997. № 45. Ст. 5241.

[6] См.: Постановления КС РФ от 24 января 1997 г. № 1‑П // СЗ РФ. 1997. № 5. Ст. 708; от 15 января 1998 г. № 3‑П // СЗ РФ. 1998. № 4. Ст. 532; от 30 ноября 2000 г. № 15‑П // СЗ РФ. 2000. № 50. Ст. 4943.

[7] См.: Постановление КС РФ от 2 апреля 2002 г. № 7‑П // ВКС. 2002. № 3.