Принцип недопустимости злоупотребления правом представляет собой требование к субъектам не выходить за пределы права в процессе исполнения обязанностей и реализации прав, осуществлять свои права и обязанности надлежащим образом. Это начало установлено положением ч. 3 ст. 17 Конституции РФ, согласно которому осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.

Названный принцип специфичен, поскольку связан исключительно с процессами правореализации и правоприменения: «Злоупотребление связано не с содержанием права, а с его осуществлением, т.к. при злоупотреблении правом лицо действует в пределах предоставленных ему прав, но недозволенным образом»1. Ключевым моментом, как видим, является исключение использования права «во зло». Чтобы создавать действенный механизм недопущения злоупотребления правом, необходимо на доктринальном уровне уяснить суть понятия «злоупотребление правом».

Эта проблема выходит далеко за пределы российского права, являясь универсальной для всех правовых систем. Не случайно определение понятия «злоупотребление правом» насчитывает десятки точек зрения, оставаясь и в данный момент дискуссионным[1] [2].

Уже римские юристы оценивали «дурное» осуществление прав негативно и стремились ограничить употребление права во зло. Это отразилось в Своде Юстиниана, преторских эдиктах.

В европейской доктрине гражданского права начиная с XVI в. запрет на злоупотребление правом был общим юридическим принципом1.

Мусульманское право Йемена, Египта, Ирака, Сирии, как отмечается исследователями, унаследовало постулаты о недопустимости использования права во зло из ст. 1382 Гражданского кодекса Франции, который долгое время служил основой гражданско-правового законодательства арабских стран[3] [4].

Развитие отечественной юридической мысли показывает, что понимание этого термина шло от необъятной и по большей части политико-экономической трактовки как осуществления прав в противоречии с их социально-хозяйственным назначением[5] до его полного отрицания (М.М. Агарков, С.Н. Братусь, Н.В. Громов, Л.А. Куликова, Н.С. Малеин, М.Н. Малеина, М.В. Самойлова, В.А. Рясенцев и др.)[6]. Упомянутые правоведы считают, что злоупотребление правом лежит за пределами права.

В противовес этой точке зрения В.П. Грибанов выдвинул аргумент о том, что это понятие теряет смысл при выведении его за пределы права. Ученый отделяет содержание субъективного права от его осуществления. А.В. Волков, усматривая в этом принципиальную методологическую ошибку В.П. Грибанова, настаивает на том, что «процесс реализации, т.е. осуществления субъективного гражданского права... неотделимо входит в содержание любого субъективного гражданского права»[7].

Сложно согласиться с этой точкой зрения, поскольку при подобном понимании происходит смешение понятий «содержание» и «осуществление права». В действительности эти понятия невозможно поставить в один ряд, так как они находятся на разных уровнях правовой системы. Это разные структурные элементы единой системы, разнопорядковые правовые категории, вступающие в различные системные связи.

Иными словами, нужно принять во внимание различия между субъективным правом как формой, которая устанавливает модель поведения и включает в себя известные правомочия (возможность определенного поведения, возможность требовать соответствующего поведения от обязанного лица, возможность обращаться за защитой к компетентным органам, возможность пользоваться определенным социальным благом)1, и субъективным правом как элементом гражданского правоотношения, в котором субъективное право с момента возникновения правоотношения (одновременно с моментом возникновения самого субъективного права) реализуется, а субъективная обязанность исполняется. Процесс реализации субъективного права входит, по нашему мнению, в содержание правоотношения. Таким образом, В.П. Грибанов точно определил суть злоупотребления правом и справедливо подчеркнул, что это деяние находится в пределах права. Данная точка зрения аргументированно поддержана и другими правоведами[8] [9].

Подобное понимание дает возможность сосредоточить внимание на довольно распространенных случаях, когда управомоченное лицо сознательно либо неосознанно причиняет вред контрагенту, используя дозволенные законом возможности и средства.

Так, широко известны ситуации, когда кредитор, не подавший своевременно иск в суд о взыскании неустойки, намеренно увеличивает просрочку исполнения с целью увеличения размера этой неустойки.

Например, общество с ограниченной ответственностью «Центр микрофинансирования г. Краснодар» подало иск к индивидуальному предпринимателю С.В. Агафонову о взыскании 154 153 руб., в том числе 69 094 руб. основного долга, 46 988 руб. процентов на сумму займа за период с 4 августа 2006 г. по 10 марта 2007 г., 38 071 руб. пени за тот же период, на основании договора займа. Решением суда с предпринимателя была взыскана сумма долга и пени за указанный период.

Не согласившись с принятыми по делу судебными актами, предприниматель подал заявление об их пересмотре в порядке надзора, считая, что данными решением и постановлением суда апелляционной инстанции от 19 июля 2007 г. по делу № А32-4857/2007-17/90 Арбитражного суда Краснодарского края, а также постановлением Федерального арбитражного суда Северо-Кавказского округа от 18 октября 2007 г. по тому же делу нарушены его права и законные интересы, и мотивируя это тем, что займодавец должен был обратиться в суд с иском к заемщику сразу после нарушения последним графика платежей, а иное его поведение свидетельствует о злоупотреблении правом с целью обогащения. В передаче дела в Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ для пересмотра в порядке надзора предпринимателю было отказано[10].

В приведенном примере во избежание злоупотребления правом следует законодательно установить разумный срок, в течение которого займодавец имеет право обратиться в суд с иском к заемщику, нарушившему график платежей, — не позднее трех месяцев с момента нарушения заемщиком графика платежей. Таким образом, отпадет необходимость доказывать недобросовестность займодавца в суде.

Анализ подобных дел еще раз убеждает в необходимости совершенствования законодательства. Следует в конкретных правоотношениях по возможности исчерпывающе определять границы реализации прав, регламентируя эти границы нормами.

Традиционно пределами осуществления прав являются надлежащие срок, способы и средства осуществления прав. Некоторые исследователи также включают в этот перечень и назначение права, что при определенных оговорках не лишено рационального зерна. Однако практика показывает, что реализация права должна ограничиваться и иными «нематериальными» пределами. В их число входят разумное, добросовестное осуществление, а также недопустимость причинения вреда иным участникам гражданского оборота.

Отсутствие подобных ограничений, как правило, порождает конфликт законных интересов хозяйствующих субъектов. В частности, обнаруживается дисбаланс прав и обязанностей между арендатором и арендодателем, что ведет к возможности злоупотребления правом.

Показателен в этом отношении следующий пример. ЗАО «Полимер» подало иск к Сбербанку России о запрете чинить препятствия в пользовании арендованным помещением. Работники истца могли получить доступ в арендованное помещение через помещение Сбербанка России, оборудованное для хранения материальных ценностей.

В ходе судебного разбирательства установлено, что Сбербанк России неоднократно предлагал истцу установить порядок прохода работников истца через помещение банка с учетом специфики и режима его работы, но истец уклонялся от переговоров.

При таких обстоятельствах суд первой инстанции сделал вывод о злоупотреблении истцом гражданским правом (п. 1 ст. 10 ГК РФ), в связи с чем справедливо отказал в удовлетворении негаторного иска1.

Еще одна проблема, связанная со злоупотреблением, требует особого рассмотрения. При наличии большого количества исследований, посвященных злоупотреблению правом, за пределами внимания исследователей, как правило, остается вопрос о злоупотреблении обязанностью. Следует обратить на это особое внимание. Ситуация, в которой обязанность исполняется во зло, возникает в случаях совпадения прав и обязанностей. Так, опекун, ненадлежащим образом исполняющий свои обязанности, неизбежно наносит вред подопечному. Иными словами, когда обязанность исполняется только по форме, т.е. ненадлежащим образом, справедливо говорить о злоупотреблении обязанностью. Большие возможности для злоупотреблений как кредитора, так и должника открываются в обязательственных отношениях при исполнении альтернативных, факультативных обязательств, например, когда обязанное лицо выбирает такой способ реализации своих обязанностей, который заведомо невыгоден контрагенту, либо когда кредитор не принимает исполнения факультативного обязательства, настаивая на невыгодном для должника варианте обязательства. Эта ситуация в первую очередь обусловлена недостатком существующих норм ГК РФ. Поэтому справедливо предложение включить в содержание любого обязательства обязанность сторон соблюдать требования разумности и справедливости в своих взаимоотношениях[11] [12]. Подобные положения есть и в зарубежных законодательствах[13] .

На наш взгляд, целесообразно переформулировать принцип недопустимости злоупотребления правом (ст. 10 ГК РФ) в положение о недопустимости злоупотребления правами и обязанностями. В таком случае особый акцент справедливо ставится и на исполнении обязанности. В связи с этим необходимо внести изменения в ст. 10 ГК РФ следующего содержания: в п. 1 после слов «а также иное заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав» включить «и обязанностей»; в п. 1 после слов «не допускается осуществление гражданских прав» включить «и обязанностей».

Проблема злоупотребления правом носит всеобщий, межотраслевой характер1. В частности, это проявляется в ситуациях, связанных с превышением должностными лицами своих служебных полномочий. Специалисты определяют полномочия как «комплекс прав, предоставленный субъекту наряду с наделением определенными обязанностями в соответствии с занимаемой должностью»[14] [15]. Таким образом, при причинении вреда участникам правоотношений либо третьим лицам превышение полномочий может быть оценено как злоупотребление субъективными правами и обязанностями.

Между тем в литературе высказано спорное мнение, что институт злоупотребления субъективным правом имеет отраслевую природу: «...субъективные права — категория, органично существующая в частном праве, в публичном утрачивает свое исконное значение, подменяется «должностным положением», «статусом» и прочими явлениями»[16]. Поэтому использование данного понятия в публично-правовом регулировании, считает исследователь, некорректно.

Изолируя это понятие от внимания специалистов других отраслей права, автор тем самым неоправданно сужает его и сводит исключительно к сфере частноправовых отношений. На наш взгляд, этот вопрос требует комплексного разрешения. Практика убеждает в том, что превышение должностных полномочий — наиболее распространенное препятствие на пути осуществления субъективных гражданских прав. Особенно ярко это проявляется в сфере малого и среднего предпринимательства. Учитывая специфику возникающих организационных правоотношений между должностными лицами и хозяйствующими субъектами, есть смысл говорить о злоупотреблении служебными полномочиями, что в своей основе имеет нецелесообразное, ненадлежащее осуществление прав, причиняющее вред законным интересам других лиц. Наиболее ярко это проявляется в недостаточно урегулированном контроле государственных органов над предпринимательской деятельностью.

Злоупотребление должностными полномочиями приобрело в последние десятилетия угрожающие формы и масштаб, что вызвало необходимость принятия указа Президента РФ «О неотложных мерах по ликвидации административных ограничений при осуществлении предпринимательской деятельности». Названный нормативно-правовой акт явился своевременной и эффективной реакцией на проблемы в данной сфере. Так, существенно снижает вероятность злоупотребления полномочиями органов государственного контроля подп. «а» п. 1 названного Указа, который предписывает сокращение плановых мероприятий по контролю в отношении одного юридического лица или индивидуального предпринимателя каждым органом государственного контроля (кроме налогового контроля) до одного раза в три года; также проведение внеплановых мероприятий по контролю в отношении субъектов малого и среднего предпринимательства теперь разрешено только в целях выявления нарушений, представляющих непосредственную угрозу жизни или здоровью людей, и только по согласованию с прокурором субъекта РФ.

Непосредственной мерой, направленной на недопустимость превышения должностных полномочий, является исключение внепроцессуальных прав органов внутренних дел Российской Федерации (т.е. исключение возможности совершения действий, прямо не предусмотренных процессуальным законодательством), касающихся проверок деятельности субъектов малого и среднего предпринимательства, возможности составления должностными лицами этих органов протоколов об административных правонарушениях в области предпринимательской деятельности (подп. «а» п. 1). Это положение предполагает, что все действия органов государственного контроля должны строго соответствовать предписаниям процессуального законодательства, в состав которого входят как систематизированные нормативно-правовые акты, закрепляющие юрисдикционые производства, так и законы, содержащие отдельные процессуальные нормы. Все названные меры направлены на ограничение вмешательства и чрезмерного контроля государственных органов за деятельностью субъектов малого и среднего предпринимательства.

Резюмируя сказанное, в содержание принципа недопустимости злоупотребления правом следует включать следующие императивы: обязанность субъектов строить свои отношения в соответствии с универсальными требованиями морали и права, проявлять заботу о справедливых интересах других участников гражданско-правовых отношений, конструктивно подходить к решению споров, соблюдая баланс общих и индивидуальных интересов. В широком смысле под злоупотреблением правом следует понимать такое действие субъекта правоотношения, которое противоречит принципам реализации права.

Назначение данного принципа в рассматриваемом механизме — установить пределы осуществления прав и исполнения обязанностей.

Категории справедливости и добросовестности в гражданском праве. Самым тесным образом с принципом недопустимости злоупотребления правом связана проблема разумного и добросовестного осуществления прав и исполнения обязанностей. Принцип добросовестности и разумности иногда отождествляют с принципом недопустимости злоупотребления правом1.

Многие цивилисты склонны расценивать презумпцию добросовестности и разумности как принципиальное, основное гражданскоправовое начало[17] [18]. Было предложено закрепить общий принцип добросовестности в числе основных начал гражданского законодательства (ст. 1 ГК РФ)[19].

Хотя содержание условий добросовестности и разумности различно, с процессуальной точки зрения их статус равнозначен: как недобросовестные, так и неразумные действия ведут к отказу в защите прав[20]. Таким образом, категория добросовестности (честного исполнения своих обязательств, обязанностей[21]) является значимой характеристикой юридического факта, хотя и лежит в морально-этической сфере.

Безусловно, следует признать разумность и добросовестность не собственно правовыми, но юридически значимыми императивами, позволяющими в ряде случаев классифицировать злоупотребление правом. Принцип добросовестности является средством, который вводит нормы морали в процесс правового регулирования[22], поэтому следует

максимально его конкретизировать в законе, текстуально раскрыть его содержание.

В последнее десятилетие появляется позитивная тенденция, сложившаяся в доктрине: специалисты обращают пристальное внимание на конкретные юридико-технические приемы утверждения принципа добросовестности в законодательстве и его регулятивном потенциале. В частности, указывается на необходимость изменения ст. 10 ГК РФ с целью установления общего принципа добросовестности в гражданских отношениях, а также включения этого принципа в отдельные разделы специальной части ГК РФ (например, в обязательственное право).

Принимая во внимание особую значимость начала добросовестности, сами категории содержания прав и обязанностей, на наш взгляд, должны подвергнуться переосмыслению, поскольку в соответствии с общеправовым требованием добросовестности и разумности целесообразно включать эти установления в содержание любых прав и обязанностей.

Необходимо не только выразить начало добросовестности в букве закона, но и обеспечить его действие в процессе правоприменения. С этой точки зрения особое значение для правоприменителя имеют рекомендации о применении ст. 10 ГК РФ Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ. Так, было отмечено, что императивное положение закона о недопустимости злоупотребления правом дает возможность суду квалифицировать действие лица как злоупотребление независимо от того, ссылалась ли другая сторона спора на злоупотребление правом другой стороной. В этом случае суд вправе по своей инициативе отказать в защите права злоупотребляющему лицу1.

В европейском праве проблема злоупотребления решается с опорой на нравственно-правовые нормы справедливости, добросовестности, разумности. Так, ГГУ устанавливает следующие правовые средства ограничения воли правообладателя:

а) запрет придирок, т.е. запрещение использовать субъективное право только во вред другому (§ 226 ГГУ); осуществление права является недопустимым, если оно направлено только на причинение вреда другому;

б) запрет реализации права против «добрых нравов» или обязанность исполнения обязательств на основе надежности и доверия, с учетом

«добрых нравов»: «Должник обязан так исполнить свои обязательства, как этого требуют надежность и доверие с учетом обычаев правового оборота» (§ 242 ГГУ);

в) сроки осуществления права, истечение которых может влечь лишение права на реализацию, и истечение срока давности1.

При этом вопрос содержания и механизма реализации данных положений остается дискуссионным в немецкой гражданско-правовой литературе. Параграф 242 ГГУ (исполнение обязательств с доверием и надлежащей добросовестностью, с учетом «добрых нравов оборота») представляет собой одну из ключевых норм гражданского права и является серьезным ограничением свободы договора в социально ориентированном Основном законе[23] [24]; эта норма, как отмечается правоведами, пользуется большой популярностью[25], и правосознание воспроизводит ее как идиому «порядочный человек на пропуск давности не ссылается»[26].

Самобытно решается эта проблема в мусульманском праве. Судебная практика основывается на исламском принципе недопустимости причинения вреда другому при реализации индивидуальных потребностей. Главным критерием злоупотребления является нанесение вреда при надлежащем использовании субъективных прав[27]. Именно факт нанесения вреда при осуществлении права либо такое намерение противоречат шариату и являются, по мнению исламских правоведов, виновными деяниями[28].

На наш взгляд, определяющий критерий причинения вреда отчасти решает проблему усовершенствования процесса доказывания вины в ряде случаев (например, связанных с картельным сговором, искусственным завышением цен на энергоресурсы, иные товары первой необходимости), поскольку позволяет их квалифицировать как злоупотребление правом. Поэтому следует законодательно закрепить положение о недопустимости причинения вреда правообладателем всем иным участникам гражданского оборота.

Таким образом, категория добросовестности может облекаться в правовую материю. Зарубежным правовым системам знакомы и иные способы воплощения данной категории. Так, например, в Греции защита прав и свобод ставится в прямую зависимость от того, насколько эти права и свободы не нарушают Конституцию и «добрые нравы» (ст. 5 Конституции Греции), а осуществление любого права запрещается, если оно выходит за пределы, очерченные понятиями доброй совести, добрых нравов или социально-экономической целью права (ст. 281 Гражданского кодекса Греции). Требования добросовестного исполнения обязательств содержатся в ст. 762 Гражданского кодекса Португалии, ст. 1134 Гражданского кодекса Франции1. Согласно Конституции Бразилии президент ответствен за «нечестное» управление государством[29] [30].

Между тем возникают закономерные вопросы о том, как соотносятся понятия «недобросовестность» и «злоупотребление правом», в каких случаях оправданно использование первого либо второго понятия, являются ли эти категории взаимозаменяемыми. Неюридическая природа понятия «добросовестность» заставляет иногда правоведов подменять его содержание более свойственными цивилистике дефинициями.

Так, А.А. Чукреев утверждает, что «принцип добросовестности — это обязанность участника гражданских правоотношений при использовании своих прав, осуществлении своих законных интересов, исполнении своих обязанностей проявлять должную заботливость о соблюдении прав и законных интересов других участников имущественного оборота»[31]. На наш взгляд, это только один из компонентов содержания понятия добросовестности.

Заслуживает пристального внимания позиция В.А. Белова, который, исходя из смысла отдельных положений ГК РФ, выявил два значения «добросовестности», заложенные законодателем. Под «добросовестностью» в тексте ГК РФ, по мнению исследователя, понимается, во-первых, извинительное незнание лица о факте, в том числе его вредоносном эффекте, и во-вторых, извинительное незнание о чужом субъективном праве. В.А. Белов указывает на ограниченное влияние и. 3 ст. 10 ГК РФ: «В действительности эта презумпция не столь глобальна, ибо ее применение ограничивается лишь «случаями, когда закон ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли они разумно и добросовестно». Следовательно... недобросовестность подлежит доказыванию лишь при обсуждении вопроса о субъективном психическом отношении к действию по осуществлению субъективного гражданского права, т.е. по отношению к внешне правомерному действию. Действие же, неправомерное объективно, т.е. действие, нарушающее закон или иной нормативный акт, является очевидно противоправным для всякого дееспособного лица и, следовательно, очевидно недобросовестным.. У.

Таким образом, из предложенных рассуждений следует, что, с одной стороны, злоупотребление — в его грибановском понимании — лежит в сфере недобросовестного исполнения прав. В этом убеждает и пример, подкрепляющий рассуждения В.А. Белова, в котором он упоминает ст. 17 Положения о переводном и простом векселе: «Лица, к которым предъявлен иск по переводному векселю, не могут противопоставить векселедержателю возражения, основанные на их личных отношениях к векселедателю или к предшествующим векселедержателям, если только векселедержатель, приобретая вексель, не действовал сознательно в ущерб должнику»[32] [33].

С другой стороны, противоправные деяния также подпадают под понятие недобросовестности. Так, абзац второй п. 2 ст. 46, п. 3 ст. 565, ст. 580, п. 3 ст. 1078 и п. 4 ст. 1109 ГК РФ определяют недобросовестность как фактическое наличие у лица, совершившего противоправное вредоносное деяние, знания о том, что таковое нарушает чьи-то субъективные права. В то же время, например, в абзаце третьем п. 1 ст. 171, п. 2 ст. 189 ГК РФ недобросовестность понимается очень широко — выражается словами «знала (знало, знал) или должна была (должно было, должен был) знать».

В чем же тогда целесообразность разделения понятий «недобросовестность» и «злоупотребление правом», «недобросовестность» и «противоправные деяния»? Не являются ли данные понятия, употребленные в законе, тождественными? Ведь требование добросовестности — это прежде всего требование реализовывать свои права и исполнять обязанности надлежащим образом, не совершая противоправных действий, не злоупотребляя правом.

Думается, что законодатель вкладывает в названное понятие самый широкий смысл. Поэтому, когда речь идет о добросовестности, предполагается ориентация на универсальный принцип справедливости, а значит, подразумевается соблюдение соответствующих норм и принципов права, а также универсальных этических законов. Из сказанного очевидно, что едва ли целесообразно излишне теоретизировать термин «добросовестность», являющийся по своей сути принадлежностью общелитературного, нежели специально-терминологического, слоя лексики, но его употребление в тексте закона необходимо, поскольку требование добросовестного поведения «дает юридический инструментарий правоприменителю, который, обнаружив несправедливость в конкретном казусе, при отсутствии конкретной нормы для его разрешения может обратиться к генеральному положению»1. Справедливо нормативное закрепление наличия у участников конкретных правоотношений обязанности соблюдать требования разумности и справедливости по отношению друг к другу. В частности, особенно это актуально при исполнении различных видов обязательств[34] [35].

Другая сторона обозначенной проблемы — несовершенство процессуальных норм, связанных с доказыванием вины при злоупотреблении правом. Существующие нормы неоправданно усложняют соответствующую процедуру, а в ряде случаев и вовсе препятствуют возмещению вреда потерпевшей стороне. Очевидна необходимость соотнесения понятия «злоупотребление правом» с такими социально-психологическими категориями, как «вина», «умысел», и выработки унифицированного критерия, упрощающего указанную процедуру.

Учитывая сказанное, можно констатировать, что в каждой правовой системе есть так называемые надпозитивные принципы[36]. В мусульманском праве это, например, непреложность норм шариата, их вечность, неизменность. В англосаксонской правовой системе это принцип справедливости (equity), реализующийся в процессе обжалования решений судов, и принципы естественной справедливости (principles of natural justice). Правовые системы разных стран так или иначе пытаются придать формальную определенность понятию «добросовестность». Так, например, в немецком праве в рамках обязательства добросовестность конкретизирует, с одной стороны, понятие общего долга, а с другой — обязанность:

а) каждой стороны сделать все, чтобы взаимно облегчить исполнение обязательства, и избегать всего, что может их отяготить или сделать невыполнимыми;

б) избегать нарушения прав другой стороны, исходя из ориентации на решения судебной практики, на то, что «каждая сторона должна проявлять необходимую заботу о здоровье и собственности другой стороны»[37];

в) действительно делать совместно все требующееся для достижения цели договора;

давать необходимую информацию о выполнении первичных реализационных действий1.

Об актуальности воплощения принципа справедливости в законодательстве свидетельствует тот факт, что отечественный законодатель в ряде случаев прямо провозглашает принцип добросовестности (например, в п. 2 ст. 6, п. 3 ст. 10, п. 3 ст. 53, абзаце втором п. 1 ст. 220, абзаце втором п. 2 ст. 223, абзаце первом п. 1 ст. 234, ст. 302, 303, п. 3 ст. 602, абзаце втором ст. 662 ГК РФ), а также в ряде случаев упоминает о недобросовестности (см. п. 3 ст. 157, п. 3 ст. 220, абзацы первый и второй ст. 303, п. 4 ст. 1103, п. 3 ст. 1109, ст. 1222 ГК РФ). Практика также настоятельно демонстрирует примеры недобросовестной реализации прав и исполнения обязанностей, а значит, и необходимости формального законодательного закрепления данного начала. В частности, в сфере страхования особый масштаб приобрели дела, связанные с недобросовестной реализацией прав и исполнением обязанностей. Такие споры в страховых правоотношениях, как правило, связаны с попытками страховщиков оспорить размер страховой выплаты. Являясь профессиональным участником страхового рынка, недобросовестный страхователь изыскивает пути избежать страхового возмещения либо уменьшить его размер после наступления страхового случая. Мотивы таких действий объяснимы; вместе с тем необходимо, исходя из предоставленных практикой материалов, обозначить ряд наиболее распространенных правовых проблем, возникающих на пути осуществления страхователем своего права на возмещение убытков при наступлении страхового случая.

Размер страховой выплаты зависит от вида страхования и размера страховой суммы. Страховая сумма является существенным условием договора страхования. Статья 947 ГК РФ дифференцирует размер страховой суммы в зависимости от вида страхования. По договору имущественного страхования страховая сумма представляет собой денежную сумму, в пределах которой страховщик обязуется выплатить страховое возмещение. В данном случае ее размер определяет предел ответственности по договору страхования. Следовательно, страховое возмещение может быть меньше страховой суммы. По договору личного страхования страховая сумма представляет собой сумму, которую страховщик обязан выплатить при наступлении страхового случая.

Закон РФ от 27 ноября 1992 г. № 4051-1 «Об организации страхового дела в Российской Федерации»1 следующим образом конкретизирует понятия «страховая сумма» и «страховая выплата»:

страховая сумма — это денежная сумма, которая определена в порядке, установленном федеральным законом и (или) договором страхования, и исходя из которой устанавливаются размер страховой премии (страховых взносов) и размер страховой выплаты при наступлении страхового случая (п. 1 ст. 10);

страховая выплата — это денежная сумма, которая определена в порядке, установленном федеральным законом и (или) договором страхования, и выплачивается страховщиком страхователю, застрахованному лицу, выгодоприобретателю при наступлении страхового случая (п. 3 ст. 10). Закон использует в качестве синонимов термины «страховая выплата» и «страховое возмещение», подчеркивая возместительный характер этой выплаты.

По общему правилу страховая сумма определяется соглашением сторон в соответствии с правилами ст. 947 ГК РФ. Договором страхования может быть установлена сумма ниже страховой стоимости, т.е. возможно неполное имущественное страхование, регулируемое нормами ст. 947, 949, 951 ГК РФ. В подобной ситуации осуществляется частичное возмещение убытков застрахованному лицу. Риск оставшейся суммы имущественного ущерба лежит на страхователе, а порядок расчета страхового возмещения зависит от того, какая система возмещения заложена договором страхования: система пропорционального обеспечения, система первого риска или система предельного обеспечения.

От неполного страхования следует отличать случаи неполной утраты имущества. Отметим, что при полном страховании, даже если имущество утрачено частично, размер страховой выплаты должен быть равен размеру реальных убытков. Иными словами, при отсутствии указания в договоре на неполное страхование имущества страховое возмещение должно выплачиваться в размере страховой суммы при полной утрате имущества либо полного возмещения убытков в застрахованном имуществе, возникших в результате наступления страхового случая.

Показательно в этом отношении Определение Высшего Арбитражного Суда РФ от 27 апреля 2010 г. № ВАС-4557/10. Его суть заключается в следующем. Коллегия судей Высшего Арбитражного Суда РФ рассмотрела заявление ОАО «Военно-страховая компания» о пересмотре в порядке надзора постановления Шестнадцатого арбитражного апелляционного суда и постановления Федерального арбитражного суда по делу № А20-1681/2009 Арбитражного суда Кабарди-

но-Балкарской Республики по иску ЗАО «Игорь-333» к ОАО «Военно-страховая компания» в лице Кабардино-Балкарского филиала о взыскании 6 928 900 руб. страхового возмещения.

Между ЗАО «Игорь-333» и ОАО «Военно-страховая компания» был заключен договор страхования имущества, объектом страхования по которому являлись товары в обороте на сумму 27 328 900 руб. Застрахованное имущество в период действия договора было похищено. Сумма ущерба составила 25 807 703 руб. Страховщик в добровольном порядке выплатил страховое возмещение в размере 9 971 984 руб. Решением Арбитражного суда Кабардино-Балкарской Республики с ОАО «Военно-страховая компания» в пользу ЗАО «Игорь-333» взыскано 7 112 765 руб. страхового возмещения. На момент рассмотрения спора разница между выплаченным страховым возмещением и размером ущерба, причиненным хищением застрахованного имущества, составила 6 928 900 руб. Суд первой инстанции, руководствуясь положениями ст. 309, 310, 929, 930 и 963 ГК РФ, пришел к выводу об обоснованности предъявленного требования и удовлетворил иск.

Шестнадцатый арбитражный апелляционный суд постановлением от 10 декабря 2010 г., отменив решение суда вследствие допущенных судом первой инстанции нарушений норм процессуального права, удовлетворил исковое требование ЗАО «Игорь-333» в заявленном размере. Федеральный арбитражный суд СевероКавказского округа постановлением от 26 февраля 2010 г. оставил постановление Шестнадцатого арбитражного апелляционного суда без изменения. Заявитель (ОАО «Военно-страховая компания») просил о пересмотре указанных судебных актов, ссылаясь на неверное толкование судами условий договора страхования в части определения страховой суммы и неверное применение положений ст. 431,

434, 452, 940 и 942 ГК РФ. Также заявитель полагал, что суды при рассмотрении спора необоснованно не применили подлежащее применению положение ст. 949 ГК РФ и неправильно применили ст. 430 Кодекса, что привело к неверному расчету страхового возмещения.

Высший Арбитражный Суд РФ справедливо отказал в передаче в Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ дела № А20-1681/2009 для пересмотра в порядке надзора, ссылаясь на то, что довод заявителя о неверной оценке судами условия договора страхования в части определения размера страховой суммы неоснователен, поскольку для установления действительной воли сторон суды в соответствии с положениями ст. 432, 940 и 942 ГК РФ принимали во внимание не только содержание страхового полиса, но также заявления на страхование, установивших страховую сумму в размере 27 328 900 руб. Наличие неполного имущественного страхования по спорному договору страхования судами при оценке обстоятельств спора не установлено, а потому довод заявителя о неприменении судами положений ст. 949 ГК РФ не обоснован.

Поскольку размер страховой выплаты императивно ограничен величиной страховой стоимости имущества, то последняя имеет безусловное значение. Страховая стоимость имущества определяется исходя из его действительной стоимости в месте его нахождения в день заключения договора страхования. Иными словами, учитывается среднерыночная стоимость данного имущества. ГК РФ предоставляет страховщику право определить страховую стоимость имущества путем осмотра или экспертизы (п. 1 ст. 945). По смыслу ст. 945 ГК РФ указанные действия могут не производиться, а страховая стоимость имущества может

определяться соглашением сторон. Основанием для определения действительной стоимости также могут являться предоставленные страхователем документы, содержащие сведения о стоимости имущества (чеки, накладные, счета-фактуры и т.д.)«

Цена имущества с течением времени может в значительной мере варьироваться, поэтому при заключении договора страхования целесообразно учитывать реальную рыночную стоимость имущества на момент заключения договора. Рыночная стоимость имущества может определяться способами, установленными ст. 40 Налогового кодекса РФ от 31 июля 1998 г. № 146-ФЗ1.

Между тем споры относительно страховой стоимости имущества после наступления страхового случая — наиболее распространенная категория дел.

Ссылаясь на умышленное введение в заблуждение страхователем относительно действительной стоимости страхуемого имущества в целях снижения размера страховой премии, страховщики зачастую стремятся уменьшить размер страховой выплаты. Можно констатировать, что ситуация в данном случае выглядит достаточно хорошо, поскольку суды заняли единодушную позицию о неправомерности подобных действий страховщика, основываясь на положениях ст. 948 ГК РФ. Страховая стоимость в судебном порядке может быть оспорена после заключения договора только в случае, если страховщик не воспользовался своим правом на оценку страхового риска (п. 1 ст. 945 ГК РФ) и если установлен факт обмана со стороны страхователя относительно этой стоимости.

Ситуации, когда страхователь оспаривает страховую стоимость имущества в сторону повышения, встречаются гораздо реже и связаны с неполным страхованием имущества. В данном случае имеет место недобросовестное исполнение страховщиком своей обязанности возместить часть понесенных страхователем убытков, поскольку при неполном страховании применяется система пропорционального возмещения, предполагающая при наступлении страхового случая возмещение ущерба в размере, пропорциональном отношению страховой суммы к страховой стоимости (ст. 949 ГК РФ). Таким образом, если повышается страховая стоимость имущества, соответственно меньшей становится сумма страхового возмещения.

В качестве примера можно привести решение Морской арбитражной комиссии при Торгово-промышленной палате РФ от 30 октября 2001 г. по делу

№ 12/20011. Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота обратилась в Морскую арбитражную комиссию при Торгово-промышленной палате РФ с требованием о выплате страхового возмещения по договору страхования судна в установленном размере. Страховщик после наступления страхового случая настаивал на уменьшении размера страхового возмещения по договору страхования судна, ссылаясь на то, что до заключения договора страхователь был обязан установить реальную (рыночную) стоимость судна, для чего необходимо было привлечь профессионального эксперта. Страхователь данных действий не совершил. В связи с этим страховщик заявил, что страхователь намеренно сообщил страховщику заведомо ложные сведения в части реальной стоимости судна с целью снизить размер страховой премии. Истец заявил, что, являясь государственной организацией, он добросовестно указал страховую стоимость судна, равную его балансовой стоимости. Рыночную стоимость судна он не знал и не мог знать. Несоответствие балансовой стоимости судна его рыночной стоимости должно было быть известно, по мнению истца, страховщику, а следовательно, он был избавлен от обязанности сообщать страховщику данную информацию. Поскольку страховщик при заключении договора не воспользовался своим правом на производство осмотра и оценки страхуемого судна, то, по мнению истца, в соответствии с п. 1 ст. 947 ГК РФ страховщик утратил право на оспаривание страховой стоимости и обязан выплатить страховое возмещение в пределах установленной страховой стоимости судна.

Арбитры признали, что судно, находящееся в оперативном управлении государственного образовательного учреждения, оценивалось по его балансовой стоимости, на момент заключения договора страхования истцу была известна лишь его балансовая стоимость, которую он и мог сообщить страховщику. Подписав договор страхования, страховщик подтвердил достаточность сообщенных ему страхователем сведений о страховой стоимости судна. Ответчик довольствовался этими сведениями, страхуя судно на протяжении нескольких лет; обладая правом на оценку страхового риска, страховщик ни разу им не воспользовался. Поэтому арбитры сочли, что страховщик был не вправе впоследствии при наступлении страхового случая ссылаться на предоставление ему неверных сведений о стоимости объекта страхования как на основание для отказа в выплате страхового возмещения. Арбитры установили, что страховщик в данном случае не вправе уменьшить размер страховой выплаты.

Минимальные размеры страхового возмещения могут быть ограничены путем использования франшизы, т.е. размера убытка, в пределах которого, согласно договору, страховщик освобождается от страховой выплаты.

Есть два вида франшизы: условная (невычитаемая) и безусловная (вычитаемая). В первом случае страховщик полностью освобождается от возмещения ущерба, который не превышает размера франшизы, но возмещает весь ущерб, превысивший размер франшизы. При безусловной франшизе не рассматриваются убытки меньше ее размера,

но при превышении размера убытков франшизы страховая выплата производится в размере ущерба, уменьшенном на сумму франшизы. Данный институт имеет целью избавить страховщика от расчетов по незначительным выплатам и побудить страхователя проявлять должную заботу об имуществе, а также принимать все необходимые меры для его сохранности. Страхователю следует осмотрительно подходить к условиям договора, которые устанавливают размер безусловной франшизы от страховой стоимости всего имущества, поскольку убытки, причиненные наступлением страхового случая, не превышающие размер безусловной франшизы, не возмещаются. В этом смысле недобросовестный страховщик имеет законную возможность, получив страховую премию, избежать страховых выплат.

Так, обращает на себя внимание постановление Федерального арбитражного суда Поволжского округа от 22 апреля 2010 г. по делу № А06-2638/2009. Индивидуальный предприниматель Р. обратился в Арбитражный суд Астраханской области с иском к ЗАО «Страховая Группа «УралСиб»» о взыскании страхового возмещения в сумме 310 113 руб., мотивируя свое требование неисполнением страховой компанией обязательств по возмещению убытков при наступлении страхового случая, что подтверждено актами о гибели животных. Решением Арбитражного суда Астраханской области в иске отказано. Постановлением Двенадцатого арбитражного апелляционного суда решение суда оставлено без изменения.

Судебные инстанции исходили из того, что между сторонами был заключен договор добровольного страхования животных, по условиям которого сумма страхового возмещения уменьшается на величину безусловной франшизы, установленной в процентном соотношении от страховой суммы; учитывая, что сумма ущерба страхователя полностью покрывается франшизой, требования предпринимателя удовлетворению не подлежат.

Заявитель указал, что при определении размера безусловной франшизы судебные инстанции неверно истолковали условия договора, а также не применили положения ст. 949 ГК РФ, предусматривающие обязанность страховщика возмещать страхователю часть понесенных убытков в тех случаях, когда страховая сумма установлена ниже страховой стоимости; кроме того, в договоре не предусмотрено, что безусловная франшиза при каждом страховом случае должна исчисляться от всей страховой стоимости.

Согласно договору добровольного страхования животных, заключенному между ЗАО «СГ «УралСиб»» и индивидуальным предпринимателем Р., страховщик обязался за обусловленную плату при наступлении страхового случая выплатить страховое возмещение в пределах страховой суммы. Страховая сумма составила 2 622 301 руб. Общая стоимость застрахованного поголовья животных составляла 5 401 550 руб. (разд. 4 договора страхования). Размер безусловной франшизы, исчисляемый от страховой суммы, установлен в размере 5% от страховой суммы поголовья животных (крупного рогатого скота), для мелкого рогатого скота — 4% от страховой суммы поголовья мелкого рогатого скота. В период действия договора произошли страховые случаи, а именно гибель некоторых животных. По каждому страховому случаю ЗАО «СГ «УралСиб»» отказано в страховом возмещении, поскольку сумма безусловной франшизы превышала сумму страхового возмещения, предъявленного страхователем.

Федеральный арбитражный суд Поволжского округа оставил решения судов предыдущих инстанций без изменения, установив, что сумма страхового возмещения, рассчитываемая с учетом неполного имущественного страхования, уменьшается на величину безусловной франшизы. Поскольку по каждому страховому случаю убытки составили меньше установленного размера франшизы, то страховая компания правомерно отказала в выплате страхового возмещения.

Подобная проблема стоит в одном ряду со многими спорными ситуациями и связана с категорией так называемого размера ответственности страховщика по договору. Исходя из правовой природы договора страхования, ответственность страховщика прекращается в момент прекращения договора независимо от количества наступивших страховых случаев. Таким образом, может ли страхователь требовать возмещения по каждому страховому случаю, наступившему в период действия договора? Этот вопрос до конца не решен ни практикой, ни доктриной. Иногда договором может быть установлена так называемая система первого риска, когда возмещение производится в размере ущерба, но в пределах страховой стоимости независимо от количества страховых случаев; риск остальных убытков при наступлении последующих страховых случаев в период действия договора ложится на страхователя. Иной вариант, когда стороны оговаривают в договоре условие о так называемом лимите ответственности, указав на то, что общий размер страховых выплат не может превышать определенного процента ущерба. На наш взгляд, для предупреждения спорных ситуаций, связанных с упомянутыми обстоятельствами в договорах добровольного страхования имущества, целесообразно ограничивать срок его действия, например, моментом наступления первого (второго и т.д.) страхового случая.

Иначе этот вопрос решается Федеральным законом от 25 апреля 2002 г. № 40-ФЗ «Об обязательном страховании гражданской ответственности владельцев транспортных средств»1: страховщик при наступлении каждого страхового случая (независимо от их числа в течение срока действия договора обязательного страхования) обязуется возместить потерпевшим причиненный вред (ст. 7).

Аналогичную норму содержит ст. 276 Кодекса торгового мореплавания РФ от 30 апреля 1999 г. № 81-ФЗ: за убытки, причиненные несколькими следующими друг за другом страховыми случаями, страховщик несет ответственность, даже если общая сумма таких убытков превышает страховую сумму.

Таким образом, можно констатировать, что задача воплощения принципа добросовестности в нормах, регулирующих страховые правоотношения, решена не в полной мере; необходимы такие установления, которые бы не только декларировали это начало, а побуждали субъектов к конкретным действиям, непосредственно воздействовали на поведение участников гражданского оборота. Целесообразно выработать критерии определения недобросовестных действий, которые сейчас в отечественном законодательстве в большинстве случаев не до конца осмыслены.

Так, повсеместно недобросовестность имеет место в отечественной банковской практике, когда потребитель, не имея достаточного уровня образования либо специального образования, позволяющего понять смысл многочисленных терминов, не в состоянии адекватно оценить все условия договора и вынужден всецело полагаться на добросовестность банка, выдающего кредит.

Другой распространенный пример недобросовестности — когда существенные условия банковского договора напечатаны мелким шрифтом (например, плата за обслуживание может на 50% и более превышать комиссионные проценты от суммы кредита и т.д.), что значительно затрудняет, а в отдельных случаях делает невозможным (например, для пожилых людей, страдающих патологией органов зрения) своевременное ознакомление с этими условиями.

Большие возможности для недобросовестного изготовителя и продавца открываются при большой вероятности смешения товарных знаков.

Так, иногда изготовители сознательно создают товарный знак, который содержит такое количество схожих элементов с положительно зарекомендовавшим себя иным товарным знаком, что неизбежно возникает большая вероятность смешения. В данном случае важна не только степень сходства между товарными знаками1, но и степень сходства самих товаров. То есть при близком соседстве, например, косметических товаров марок «Nivea» и «Livia» и внешнем сходстве продукции вероятность смешения очень велика. При сходстве товарных знаков продукции разного назначения эта вероятность почти исключена. В правоприменительной практике Соединенных Штатов Америки, например, есть специальный термин, выражающий суть подобного нарушения, — «вероятность смешения»2. [38] [39]

Для пресечения подобных недобросовестных действий представляется необходимым внести в Закон о защите прав потребителей норму, обязывающую исполнителей (продавцов) проявлять добросовестность и не допускать недобросовестные условия при составлении всех гражданско-правовых контрактов. На наш взгляд, недобросовестные условия договора — это условия, тем или иным способом ущемляющие права потребителя, являющегося слабой стороной в договоре, в определенной степени вынужденного заключать договоры на данных предложенных (навязываемых) условиях. Подобная норма должна найти отражение в § 2 гл. 30, § 2 гл. 34, § 2 гл. 37, гл. 44 ГК РФ.

Положительный пример есть в ЕТК США, который прямо предписывает продавцам проявлять добросовестность (§ 1-203 ЕТК США) и устранять недобросовестные условия при составлении всех контрактов (§ 2-302 ЕТК США). В качестве добросовестного использования товарного знака следует признать и закрепить законодательно условие, согласно которому изготовитель продукта может включить в свою продукцию компонент другого продукта и открыто рекламировать свой товар как содержащий элемент с соответствующим товарным знаком.

В целом можно констатировать, что положение о недопустимости злоупотребления правом, ответственности за противоправные деяния снимает проблему терминологического, научного и практического определения недобросовестного осуществления прав.

Еще одна насущная проблема — реализация в нормах права принципа справедливости. Нет нужды доказывать руководящую роль этого принципа: он имманентен каждому развитому правопорядку. Справедливость — та наивысшая цель, к которой стремятся самые совершенные правовые системы.

В отечественной правовой доктрине и законодательстве это начало формально не воплощено, в результате на практике оно тоже оказывается ущемленным. Это явно прослеживается, например, в наследственном законодательстве, несмотря на его существенное реформирование. Одним из основных изменений в наследственном праве стало значительное расширение числа потенциальных наследников по закону. В части третьей ГК РФ учтены интересы практически всех родственников (ст. 1141 — 1150). В соответствии с принципом защиты интересов близких родственников количество очередей увеличилось до восьми.

В настоящее время ст. 1142 ГК РФ относит к наследникам первой, второй и третьей очереди детей, супруга и родителей наследодателя, внуков наследодателя и их потомков, детей полнородных и неполно-

родных братьев и сестер наследодателя, т.е. племянников и племянниц наследодателя (п. 2 ст. 1144), двоюродных братьев и сестер. Дети полнородных и неполнородных братьев и сестер наследодателя наследуют по так называемому праву представления, когда наследники по закону соответствующих очередей (первой, второй или третьей) умерли до открытия наследства или одновременно с наследодателем (ст. 1146 ГК РФ).

Наследниками четвертой очереди являются родственники третьей степени родства — прадедушки и прабабушки наследодателя. В качестве наследников пятой очереди призываются родственники четвертой степени родства — дети родных племянников и племянниц наследодателя (двоюродные внуки и внучки) и родные братья и сестры его дедушек и бабушек (двоюродные бабушки и дедушки) (п. 2 ст. 1145 ГК РФ). Наследниками шестой очереди являются родственники пятой степени родства — дети его двоюродных братьев и сестер (двоюродные племянники и племянницы) и дети его двоюродных дедушек и бабушек (двоюродные дяди и тети). В качестве наследников восьмой очереди призываются нетрудоспособные иждивенцы наследодателя, которые не менее года до смерти наследодателя находились на его иждивении и проживали совместно с ним (п. 2, 3 ст. 1148 ГК РФ).

В целом круг и состав субъектов наследственных отношений значительно расширился. Данное принципиальное нововведение позволяет максимально полно обеспечить частные интересы, справедливо соотнести интересы граждан и государства при наследовании.

Если отсутствуют наследники предшествующих очередей либо они отказались от наследования или признаны недостойными наследниками, то к наследованию в качестве наследников седьмой очереди по закону призываются пасынки, падчерицы, отчим и мачеха наследодателя.

В этой ситуации обнаруживается некоторая непоследовательность законодателя. На сегодня ни ГК РФ, ни Семейный кодекс РФ не содержат определений понятий «отчим», «мачеха», «пасынок» и «падчерица».

Исходя из общего употребления, отчим — это неродной отец, муж матери по отношению к ее детям от предыдущего брака; мачеха — неродная мать, жена отца по отношению к его детям от прежнего брака. Падчерица — неродная дочь одного из супругов. Пасынок — неродной сын одного из супругов1.

Также не в полной мере в законе определен круг их прав и обязанностей, за исключением отдельных случаев (см., в частности, ст. 97 Семейного кодекса РФ). При этом п. 1 ст. 1147 ГК РФ приравнивает усыновленных и усыновителей к кровным родственникам.

Как представляется, данное положение не вполне отражает значение перечисленных субъектов для наследодателя. Даже если отчим и мачеха не являются усыновителями, скорее всего, пасынки и (или) падчерицы находились в том числе и на их содержании, тесно общались друг с другом, помогали и уделяли друг другу особое внимание, делились переживаниями, личными и бытовыми проблемами.

В свою очередь отчим и (или) мачеха по сути заменили наследодателю родителей и несли бремя содержания, заботы и ответственность за его воспитание и образование. Их роль в жизни и взрослении наследодателя неоценима, как неоценима роль отца и матери для ребенка. Поэтому, исходя из фактического положения этих субъектов, согласно определяющему этическому и правовому принципу справедливости, пасынки, падчерицы, отчим и мачеха наследодателя должны быть отнесены законодателем не к одной из последних очередей наследников по закону, а по крайней мере ко второй очереди.

Более того, если говорить о справедливом балансе прав и обязанностей участников гражданско-правовых отношений, следует обратить особое внимание на категорию, в этом смысле обойденную законодателем. Речь идет о правовом статусе фактического воспитателя в отношениях, связанных с наследованием по закону.

В ГК РФ названного понятия нет. Семейный кодекс РФ определяет фактических воспитателей как лиц, осуществлявших действительное (фактическое) воспитание и содержание несовершеннолетних детей, не включая в их число законных опекунов и приемных родителей (п. 3 ст. 96 Семейного кодекса РФ). При этом фактическим воспитателем может быть любой родственник или свойственник наследодателя, а также иное лицо, которое фактически несло на себе бремя материального содержания, моральной ответственности за воспитанника.

Поэтому необходимо, на наш взгляд:

а) включить в число наследников по закону фактических воспитателей;

б) отнести фактических воспитателей ко второй очереди наследования по закону.

Таким образом, наследственное законодательство нуждается в дальнейшем совершенствовании. В круг наследников по закону должны входить не только близкие и дальние родственники, а также лица, связанные отношениями свойства, но и лица, фактически заменившие наследодателю родителей. Это изменение позволит соблюсти необходимое равновесие прав и обязанностей указанных субъектов семейных отношений, что, в свою очередь, является частным воплощением справедливости в праве.

Итак, следует признать начала разумности, добросовестности и справедливости своеобразными «надпозитивными принципами», свойственными каждой правовой системе. Вместе с тем добросовестное и разумное осуществление прав и исполнение обязанностей — одна из болевых точек любой правовой системы.