Исследователи «Римского клуба» доказывали: выход за пределы возможного влечет неизбежный спад. Но что есть «пределы возможного»? Кризис 2008 года показал, что есть предел экспонентного (непрерывного) роста. Любое наращивание производства неизбежно упрется в «потолок». Чтобы продолжить восхождение, необходим переход в новое качество и уже на этой базе начинается новый рост. Но возможен вариант, когда такого диалектического скачка не происходит и начинается откат, переходящий в падение. Последний вариант чаще всего происходит при исчерпании изначально заложенного в объект потенциала. Например, можно сколь угодно экономно сжигать имеющуюся вязанку дров, но когда‑нибудь она неизбежно закончится. Выход – нахождение новых дров или нового вида топлива. Но как быть с обществом или с народом в случае исчерпания его пассионарности? Получается, необходимо заменить общество или этнос новым! А это уже катастрофа. Правда, только для данного общества и данного народа. Несколько лучше положение, если требуется заменить государство, я совсем «легко», если требуется заменить политический режим. Правда, если смена политического режима перерастает в гражданскую войну, то «легкость» оборачивается разновидностью социальной катастрофы. Но она сродни обновлению крови, в этом случае «больное» общество испытывает эффект второго рождения. Так произошло с Францией в 1789 и с Россией в 1917 году. А вот исчерпание потенциала этноса – катастрофа без перспектив обновления. Ему на смену идут другие народы, другое общество. Примеров множество: древний Египет, древний Рим, Эллада, Византия и т. д. Поэтому лучше обеспокоиться поддержание энергетики этноса на должной высоте, чтобы не сталкиваться затем с проблемой «самоликвидации». Для этого надо знать, по каким причинам и как именно происходит угасание сил народа.

Традиционное общество

Традиционное общество – очень устойчивое социальное образование. Оно сформировалось в глубокой древности как родоплеменная и общинная организация. Главной целью этих форм человеческого общежития являлось стремление людей выжить в неблагоприятных условиях. Методом естественного отбора были найдены способы социальной организации, дающие возможность существовать этнической общности неопределенно долго. В круг обязательных принципов совместной жизни входили:

• коллективизм (круговая порука, взаимная поддержка);

• верховенство интересов группы над личными;

• сплачивающее группу противопоставление «своих чужим»;

• иерархия и авторитаризм, дающие возможность управлять группой с разными психологическими типами и характерами.

Особую роль в цементировании группы (рода, племени, позже народности) играл набор обязательных неписаных правил, которые прибрели статус сакральных (священных) – обычаи, традиции.

Обычаи направлены на сохранение этноса. Они снимают с человека проблему выбора, давая четкие ответы на вопросы «что делать?» и «что делать нельзя?» во многих жизненных ситуациях, прежде всего, самых распространенных и повторяющихся: как выбирать супругу (супруга)? как воспитывать детей? как относится к старикам? как хоронить усопших? И т. д. На десятки житейских вопросов есть готовые, отшлифованные временем ответы.

Многовековое существование народа означает, что имеющиеся обычаи верны в своей сути и потому их бездумное разрушение может поставить под угрозу стабильность этноса. В этом суть глубинного конфликта между старым и новым. Новое двигает этнос вперед по пути развития, но при этом оно должно доказать Традиции свою адекватность целям сохранения народа. Христианству (как и любой другой пришедшей извне религии), вытеснявшему язычество, также пришлось доказывать, что новые предлагаемые нормы морали и правила поведения вписываются в объективные цели охранения жизнеспособности этноса. И христианство не закрепилось до тех пор, пока не впитало в себя обычаи традиционного общества, которые стали выдаваться за свои. Христианская мораль, равно как и мусульманская, конфуцианская, индуистская и т. д. – это перелицованная и отчасти переосмысленная мораль традиционного общества, уходящая в дописьменную древность.

Показательно, что большевики, упразднив многие старые обычаи, немедля взялись конструировать новые и неплохо на этом поприще преуспели. Например, церковные праздники заменили революционными, а там, где не получилось, то сделали их своими, как праздник Нового года, признанный официально в начале 1930‑х годов.

Наличие таких празднеств – не мелочь. Они необходимы для сохранения солидарности общества. Совместные праздники – способ единения, идущий от общеплеменных и родовых пиров. Как минимум несколько раз в году люди должны были почувствовать себя частью группы, частью общего.

В современных государствах функцию воспитания единения выполняют общенациональные даты – День независимости, День Конституции и пр. Большую роль приобрели спортивные состязания, где «наши» бьются с «чужими». И победа «своих» становится порой общенациональным праздником.

Крайняя индивидуализация жизни ведет к выхолащиванию праздников единства. Они утрачивают свою объединительную функцию. Люди остаются сидеть дома, не общаясь коллективно. С точки зрения сохранения этноса, его солидарности это дурной знак. И государство с позиции традиционного общества правильно делает, когда пытается переломить тенденцию к тотальному отчуждению, организуя массовые гуляния и прочие празднества.

Воспитанное чувство единения проявляется в дни тяжелых испытаний – войны или стихийных бедствий. Без укорененной на социальногенетическом уровне готовности действовать сообща, прийти на помощь, преодолеть испытания – обществу много труднее выдержать трудности.

Для народов с менталитетом традиционного общества характерна боязнь внешних культурно‑идеологических заимствований. Глубинной причиной такого рода сопротивления является инстинктивный страх за энергетику своего этноса. Если народ начнет перенимать некое качество от других, то не приведет ли это к эрозии источников силы? Такая осторожность не есть просто расизм, национализм и ксенофобия, как зачастую принято считать. Инстинктивная осторожность перед чужими влияниями широко распространена в природе, в животном мире, где в арсенал борьбы за существование и доминирование входит жесткий отбор внешних влияний. Это соответствует физическому объяснению понятия энергии, как силы, которая сохраняется в системе, пока система является замкнутой, то есть антиэнтропийной. К сожалению, современные социальные науки, пораженные недугом политкорректности, мало анализируют проблему обмена этноэнергетическими качествами (все больше на уровне пары «модернизация – реставрация»), да и сама проблема нередко слабо осознается.

Нормальное заимствование происходит через приспособление нового к старому, когда чужое делается своим. Делается это так, чтобы сохранялась преемственность. Преемственность – важнейшая черта зрелой и здоровой культуры. Попытки разрыва, утеря традиций означает потерю былого качества и свидетельствует о кризисе в обществе, иногда о начавшейся ее деградации. («Распалась связь времен», – восклицает Гамлет, предчувствуя катастрофу.) Но сохранение традиций тоже не самоцель. Иначе общество превратится в застойное болото.

Традиционное общество под воздействием материального прогресса разлагается. Особенно разрушительно действует урбанизация, что влечет за собой рост удельного веса городского населения. Но у традиционного общества остается такое мощное средство защиты как высокая рождаемость. Подобно осколкам взорвавшейся планеты, миллионы людей с традиционалистской психологией расселяются по миру, вольно или невольно бросая вызов цивилизации гражданского общества, готовые перехватить историческую инициативу и сменить старых хозяев в Западной Европе, США, России…

Гражданское общество и его проблемы

Демократическое, оно же гражданское общество, возникшее в античности, более динамично, что стало источником мощного цивилизационного прогресса. Это привело к появлению того, что недоступно обществу традиционному – промышленности и науки, как ведущей производительной силы. Но платой за динамизм стала повышенная энтропия. В свое время широкую известность получила книга К. Поппера «Открытое общество», где провозглашалась благотворность либерального социума как открытой системы. Пропагандистами этой идеи стали многие деятели Запада, например, такие как финансист и миллиардер, склонный к теоретизированию, Джордж Сорос. Сторонники концепции К. Поппера исходят из очевидной вещи: открытость лучше социальной замкнутости и отчужденности. Казалось бы, что тут спорить? Одно плохо: они забыли о втором законе термодинамики. Открытая система, одновременно, есть объект с повышенным расходом энергии. Кроме того, «открытое общество» открыто для чужеродных влияний, могущих стать разрушительными для нее. Поэтому, по сравнению с традиционным социумом, для которого тысячелетие не срок, время нормальной жизнедеятельности гражданского социума исчисляется несколькими веками, после чего оно входит в витальный кризис. Это видно на примере Франции и Великобритании. В XIX веке то были наступательные государства, создавшие огромные колониальные империи, чья переселенческая политика привела к появлению таких государств, как Австралия, Новая Зеландия, Канада, США. Но уже через несколько десятилетий они стали терять эти территории, а затем приняли решение ликвидировать заморские колонии и уединиться на своих исконных землях. Смена наступательной идеологии на оборонительную помогла ненадолго. В энергетически слабеющее общество хлынули потоки эмигрантов. И теперь эти государства сами превратились в объект экспансии. Налицо кризис «открытой системы», усугубляемого наплывом дешевых товаров из стран «третьего мира», убивающих местную промышленность. Наблюдатели констатируют: то, что подавалось как экономическая модернизация, на деле привело к упадку промышленности, на смену которой по большей части не приходит ничего. В 1970‑е годы промышленное производство обеспечивало 30 процентов национального дохода Великобритании и давало работу 6,8 миллионам человек. К 2012 году доля промышленности в ВВП сократилась до 11 процентов, а количество занятых в сфере – до 2,5 миллиона человек. Надежда была на переход к «экономике знаний». Мол, товары будут производиться в странах с дешевой рабочей силой, а Англия сосредоточится на создании идей, программном обеспечении, брендов, оказании финансовых услуг и других подобных вещах. В реальности же, такое «открытое общество» стало превращаться в паразитарное сообщество. Внешнеторговый дефицит стал не просто хроническим, он стал огромным, достигшим 100 миллиардов фунтов стерлингов.

Конечно, можно поспорить, насколько законы физики, как науки о преобразовании энергии, применимы к общественным явлениям, но аналогии явно просматриваются в кризисных процессах, что идут в современном западном социуме. Рассмотрим составляющие этого системного кризиса, а также причины их порождающие.

Проблема цивилизационной «сытости»

Когда говорят о кризисе современной цивилизации, то фактически речь идет о проблеме сытости, низводящего желания личности до голого потребительства, в то время как он в этих благах не нуждается.

Западная цивилизация стремится обеспечить комфортом всех своих граждан. Такая возможность появилась в условиях быстро развивающейся экономики и роста доходов населения, требующих своей «утилизации». Это нормальная и понятная цель со временем, однако, становится стержнем будущего разложения. Сытость появляется, когда отпадает необходимость в напряженном труде, а культура превращается в «досуг», «индустрию развлечений», что способствует душевной и политической апатии. Завязывается клубок проблем, которые в рамках сложившейся культуры и этики не решаются. К тому же возник «зазор» между современной продвинутой цивилизацией и моралью. И разрыв продолжает увеличиваться. В совокупности это приводит к разрушению этноэнергетики. Как устранить проблему угасания жизненных сил «стареющего» общества неизвестно. Гедонизм фактически сознательно отказывается от большинства мер защиты в пользу «свободы» культа удовольствий. В ситуации спада пас‑ сионарности любая идея‑предложение подсознательно корректируется, исходя из возможностей потребительского (и потому отчасти паразитарного) обществом с уже укорененным расслабленным существованием в нем.

Если про какое‑то общество говорят, что там доминирует определенная трудовая и социальная этика (протестантская, конфуцианская, исламская и пр.), это значит, что в этом обществе существует и система принуждения к исполнению данной системе норм. Там, где исчезает принуждение, появляется не демократии, не коммунизм, а деградация. И в таком обществе все сложнее говорить о трудовой этике в позитивном смысле, потому что она находится в процессе разрушения.

К проблеме «сытости» примыкает и проблема «сверхобразованности» общества. Когда образование из безусловно благотворной социальной силы превращается в свою противоположность – обременением без пользы. Быть физиком или конструктором, ученым вообще, значит иметь определенный склад ума. Образование дает лишь сумму знаний и профессиональную ориентацию. Если природных данных нет, образование бессильно. Всеобщее высшее образование на деле ведет к росту дилетантизма и культивирования завышенных самооценок («я с дипломом, а мне мало платят» или «я с высшим образованием, а должность дают невысокую»). Распространение всеобщего высшего образования означает отсутствие вопросов: «зачем это нужно?», «что это дает?» Форма (делать как все и получить ненужный диплом) превалирует над содержанием, то есть, целесообразностью. И таких факторов, которые в «пассионарное» время были благом, но затем становятся тормозом, шаг за шагом, накапливается немало, после чего они становятся «неразрешимыми».

Социальная «сытость» не может не вызывать протестную реакцию. Она может выступать в виде религиозного или философско‑этического учения, призывающего людей к ограничению (фактически оптимизации) своих потребностей. В Древнем Риме широкую известность получило учение стоиков, которое затем сменило христианство. В наше время – это экологическая пропаганда движения «зеленых».

Примером непродуктивного противодействия «системе» являлся «бунт молодежи» 1960‑х годов, породившее свою контркультуру. Выступив с претензией на формирование «нового сознания», освобождающего стихийные силы жизни, якобы закрепощенные буржуазной культурой, движение быстро выродилось. Часть контркультуры, связанной с «сексуальной революцией», влилась в русло высокодоходного порно‑бизнеса. Другая часть – коммуны хиппи, от которых ждали создания «новой, неагрессивной разновидности человека», быстро срослась с преступным миром, превратившись в пункты распространения наркотиков. Кумиры рок‑музыки, критиковавшие буржуазный образ жизни, с получением огромных доходов, сами с удовольствием окунулись в ранее отвергаемую ими жизнь.

Движение хиппи, в сущности, стало реакция «сытой» молодежи на необходимость много работать и добиваться благополучия в жизни. Альтернативу они увидели в создании раблезианской культуры игры и свободы анархизма. Впервые такой стиль поведения описан в романе Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в главе о Телемской обители. То была свобода от семьи, от государства, от традиций, то есть от «власти старших», от власти денег и материального достатка, от необходимости работать, наконец. Карнавал жизни с цветами, абсолютным пацифизмом, свободой секса– стал идеалом жизни, как праздника. Раньше «карнавальную жизнь» позволяла себе только «золотая молодежь» – отпрыски богатых родителей, правда, безо всякой идеологии. Теперь же этот образ жизни могли себе позволить многие. К счастью для западного общества, карнавал, как и полагается, закончился достаточно быстро, и «дети», пошалив вдоволь, как и полагается детям, вернулись в дома родителей, работать и наследовать их дело. Но вопрос «как быть государству и кем быть в сытом обществе?» остался.

Деградационная демография

«Природа создает матерей, но обществу приходится создавать отцов», – метко заметил американский экономист Л. Туроу. Социологи утверждают: деторождение определяется ценностной ориентацией личности, а она – доминантами в культуре. В XX веке в развитых странах сформировалась антисемейная, антидетородная культура, то есть по факту энтропийная субкультура этнической деградации. Объективной причиной этого стало отмирание «семейной экономики». Прежнее полунатуральное ведение хозяйство требовало вовлечение в трудовой процесс практически всех членов семьи. Дети помогали взрослым, старики смотрели за маленькими. Все были зависимы друг от друга. Причем дети были своеобразным пенсионным фондом. Именно они, вступив во взрослую жизнь, обеспечивали существование стариков. Современная «стоимостная экономика» ориентирована на личное материальное преуспевание, сделав людей независимыми (жены от мужа, стариков, получающих пенсию – от детей). Иметь большое число детей стало невыгодным. В рыночной экономике необходимо снижать издержки как условие увеличения дохода. Дети с их повышенными материальными запросами, большими расходами на образование, стали относиться к «издержкам».

Дороговизна детей определяется, в частности, таким фактором, как необходимость дать высшее образование независимо от их способностей, а обучение ныне дорогое удовольствие. Другой фактор – растущая материальная независимость женщин, что освобождает их от необходимости держаться за семью. Спрос рождает предложение, и в ответ на эти тенденции произошла смена культурных ориентиров: свободы взяли верх над прежними ценностями, которые были объявлены устаревшими. Культура постмодерна создает новую мораль по принципу: никто никому ничего не должен. Это путь к обрыву. Будущее развитых стран более чем туманно. Падение рождаемости в развитых странах ведет к таким опасным вещам, как старение и сокращение населения.

Если судить по древнему Риму и Греции, где подобные негативные процессы прошли до самого конца, то существует некий порог «сытости», перейдя который развитая цивилизация вступает в полосу демографической деградации. Население начинает стареть и быстро сокращаться. Римлянам хватило воинов, чтобы покорить Средиземноморье и западную часть Европы. Но когда государство стало зажиточным, то нежелание мужчин брать на себя тяготы и риски военной службы привели к необходимости вербовать наемников из окрестных «варварских» народов. Затем начало уменьшаться население (дети стали обузой). После чего богатые, но слабозаселенные провинции спровоцировали массовое переселение германских, славянских и прочих племен на земли Римской империи. На территориях нынешней Франции, Испании, северной Италии, Сербии уже некому было защититься от вторжения.

То же самое произошло с Византией в конце X века. Ворвавшиеся после разгрома наемной армии византийского императора в Малую Азию тюркские племена обнаружили слабо заселенную местность. Поэтому вместо обычного грабежа и отхода назад, они остались там. Противодействовать было некому, и постепенно, за несколько веков, пришельцы сменили коренное население.

Ситуация с современным западным обществом подтверждает тенденцию прежних времен. Когда число желающих работать становится все меньше, а получать «хлеба и зрелищ» все больше, то растущая разница покрывается ввозом иностранных рабочих. Так было в древнем Риме, так ныне происходит в Западной Европе и России. Гастербайтеры очень удобны. Миллионы аборигенов могут ничем толковым не заниматься, числясь офисными работниками, охранниками, и безработными на пособии – за них работают гости. Одновременно рождаемость опускается ниже порога простого воспроизводства населения, и тогда начинается замещение коренного населения пришлым. Ныне в большинстве развитых стран население если и растет, то за счет иммигрантов‑бедняков.

Демографический взрыв южных этносов, повлекший за собой очередное в мировой истории переселение народов, стал детонатором нового витка экспансии, поставивший в XXI веке под угрозу стабильность Европы и Северной Америки. Политики, ученые, публицисты, обсуждая проблему миграции, в своей массе не различают два качественных процесса – иммиграцию и колонизацию.

Под иммиграцией обычно понимается расселение новоприбывших среди коренного населения с принятием их образа жизни. Колонизация – это создание замкнутого и стремящегося к расширению ареала, противостоящего коренному населению. После чего начинается борьба за доминирование.

По инерции считается, что в наше время только европейцы способны на колонизацию, но не народы Африки, Латинской Америки и Ближнего Востока. Это заблуждение. Миграция не опасна, но в Европе и США идут процессы именно колонизации пришельцами. Только она находится на начальном этапе, как это было у европейцев XVII–XVIII веков. Потенциально же нынешние «мигранты» – будущие хозяева этих территорий, поэтому межэтнической борьбы в ходе этнической экспансии за гегемонию не избежать. Иммиграция шла (и идет) под лозунгом: «нам без них не обойтись». При этом упускается из виду возможность появления в будущем ситуации, когда пришельцам не станут нужны аборигены.

Необходимо иметь в виду, что существует своеобразный закон демографической экспансии. Существование Человека издавна было связано с кормящим его ареалом. Объем добываемой на данной территории пищи регулировал численность населения. Если племя (народ) получали возможность выйти за пределы «резервации», то тем самым данный этнос получал возможность существенно увеличить свою численность, как за счет собственного деторождения, так ассимиляции представителей других этносов. По такому принципу росла численность русской нации, народа Соединенных Штатов. Англия сумела заселить целые континенты (Австралию, северную часть Америки). Племена тюрков смогли за несколько столетий колонизировать и ассимилировать огромные пространства Азии, а племена арабов – Ближний Восток и Северную Африку.

С прекращением территориальной экспансии рост численности данного этноса затормаживается, а при определенных обстоятельствах (урбанизации, возникновения фактора «цивилизационной сытости») начинается обратный процесс сокращения его численности. На этом пути ныне оказались многие народы Европы. И чем больше они стягиваются в свои традиционные ареалы, тем быстрее идет их сокращение. Это хорошо видно по численности русских. Еще недавно их хватало, чтобы переселяться в другие районы СССР, и доля русских в союзных республиках была достаточно велика (в Казахстане, например, около 50 процентов). В 1990‑е годы начался отток славянского населения из Средней Азии и Закавказья. Однако это не привело к увеличению численности русских в собственно России. Получился конфуз: освобождение русского народа стало перестать в освобождение России от русского народа. Впрочем, не произошло увеличения числа французов во Франции после эвакуации из Алжира, Индокитая и других бывших колоний. Наоборот, демографический спад продолжился, а следом в метрополию устремились миллионы бывших «угнетенных», грозя в недалеком историческом будущем кардинально изменить этническую ситуацию в Западной Европе и России.

Как решить проблему деградационной демографии, малопонятно (хотя есть масса предположений, советов и пр.), тем более что либералы и левые услужливо предлагают самый простой выход – плыть по течению и при ухудшении демографической ситуации капитулировать, открыв границы другим этносам, чтобы они работали на аборигенов. (Как долго пришельцы будут согласны работать на коренных? – лучше об этом не думать). Но вряд ли уже является дискуссионным факт, что современные «сытые» общества проигрывают биологическую конкуренцию «бедным» народам. Рождаемость в «сытых» обществах не покрывает убыль населения. Быстро, а по историческим меркам, стремительно, растет доля пожилых людей. Развитые страны через несколько десятилетий могут превратиться в общества пенсионеров. Превалирование семей с одним ребенком ставит крест на их будущем.

Деградационная демография отчасти есть следствие издержек «городской цивилизации». Городская жизнь «гасит» рождаемость. В деревне можно иметь десять детей. Сделать пристройку к дому, оборудовать чердак, сарай. Всегда есть хоть какое‑то пропитание – плодовые деревья, огород, живность. В городской квартире пространство жестко регламентируется стенами. В таких условиях большая семья – нонсенс. Если развитые страны хотят повысить биологическую конкурентоспособность им необходимо взять курс на возврат к малым городам и сельской жизни, на новой, естественно, технологической базе. Благо, что беспроводная связь (Интернет, спутниковое телевидение, мобильная телефония) позволяют активно общаться с миром практически из любой точки, а современная техника позволят постепенно отказываться от фабрично‑заводского типа производства с большей концентрацией рабочей силы в одном месте.

О необходимости развивать альтернативные мегаполисам способы жизни архитекторы, врачи, экологи и просто энтузиасты говорят очень давно, но любая тенденция, прежде чем смениться другой, должна дойти до предела самоотрицания, поэтому их призывы пока относятся к разряду благих пожеланий. Пример тому значительное увеличение площади Москвы (почти на 40 процентов!). Решение, принятое в 2012 году, означает дальнейшее стягивание миллионов людей в мегаполис за счет малых городов и деревень России. К чему это приведет – смотрите судьбу малоазиатской части Византии, которой, в качестве лучшего места проживания, противостоял Константинополь.

Этническая конкурентоспособность

С ростом зажиточности и образованности граждан появилось много непрестижных профессий. Задачу заполнения вакансий в развитых странах решили просто – стали завозить рабочую силы из африканских и азиатских деревень. В Европе забыли, как аукнулся Соединенным Штатам завоз африканцев. Потребовалась смена нескольких поколений и огромные усилия, в том числе материальные затраты, чтобы адаптировать их. С такими же проблемами ассимиляции закономерно столкнулись и западноевропейские государства. Оказалось, что мало выдать паспорта иммигрантам, психология с гражданством не меняется. Получилось, что в обмен на исполнение непрестижных работ европейцы согласились на тихую этническую колонизацию. Ныне этнические анклавы чувствуют себя все более уверенно и ведут себя все более наступательно, как и полагается будущим потенциальным хозяевам. Политика мультикультурности на поверку оказалась политикой капитуляции перед новыми экспансионистами, однако она выгадала несколько десятилетий относительно спокойной жизни аборигенам. Для многих испытывающих влияние деградации – это главное. А там хоть потоп…

И если б дело состояло в том, что на смену одним народам приходят другие – понятно, что невозможно навечно законсервировать этническую и государственную картину мира – но все дело в качестве. Какое качество приходит на смену уходящей натуре? Не ознаменует ли приход новых этносов цивилизационный откат, что бывало в истории много раз? Смогут ли пришельцы перенять эстафету развития и понести прометеев факел дальше, или они удовлетворятся философическими рассуждениями на тему «пороков прогресса» и упоением своим старозаветным духовным наследием, чтобы скрыть свою малоспособность к развитию? Конечно, можно жить, как до европейцев жили народы Африки, Азии, Америки, Австралии. Не знать ничего про Космос, строение Земли, тайны микромира, а заодно обходиться без электричества и компьютеров… Можно все. Только зачем так существовать, если, как оказалось, цивилизация способна на очень многое? Дискуссии про необходимость Прогресса – это чаще всего споры пассионариев с антипассионариями. Первые рвутся за горизонт, вторые, сидя на завалинке, убедительно объясняют тщету их усилий. И пока пассионарии доминируют, речей их оппонентов почти не слышно. Зато когда пассионарность в обществе падает, то страницы изданий заполняют статьи про «кризис Просвещения», «тупики Прогресса» «суетность Познания». Мотивация героев Жюля Верна или фильма М. Рома «Девять дней одного года» становится малопонятной или ненужной. Вечные проблемы познания у антипассионариев представляются едва ли не тупиком, а личности, дерзающие на этом пути, фаустовским типом, готовым пойти на сделку с дьяволом. В действительности же социальная практика «выбирает» третий вариант – комбинацию рвущегося вперед настоящего при сохранении оправдавшего себя прошлого. Это диалектическое единство находится в постоянном движении, скрытом конфликте: стремится к энтропийному покою при угасании пассионарности и взрывному развитию в случае пассионарного перевозбуждения.

Добыть из своей энергетики мощь созидания способны немногие народы. Для этого необходимо освоить методы пассионарного экспансионизма в сфере научно‑технического и экономического творчества. Показательно, что, несмотря на влияние США и Европы, страны Латинской Америки так и не смогли порадовать мир сколь‑нибудь видимыми успехами в науке и изобретательстве. Кто может назвать имя хотя бы одного ученого из этого огромного региона? Это говорит о том, что стихийно освоить методологию пассионарного созидательного экспансионизма, за редким исключением, вряд ли возможно. Конечно, государства Западной Европы и США, испытывающие нарастающую по мощи этническую экспансию других народов, могут попытаться (и пытаются) окультурить иммигрантов на свой резон, привить им не просто навыки демократического бытия, но и секреты успешного цивилизационного развития. Однако дело это долгое, а процессы снижения этноэнергетики «старых» народов и темпы прибытия новых идут чересчур быстро. Заговорили о «столкновении цивилизацией». Если бы в соприкосновение пришли цивилизации! Дело много хуже. В западную цивилизацию напористо внедряется средневековый менталитет. И те, кто стал писать о возникновении феномена Нового Средневековья, намного ближе к истине, чем адепты «конфликта цивилизаций».

Энергетика нации, особенно если это многочисленный этнос, чаще всего неравномерна в своем воспроизводстве и проявлении. Обычно активная часть населения концентрируется в крупных городах, прежде всего в столице. Наряду с активными зонами существуют периферийные, где тонус намного ниже. Также и с процессами разложения. Территориально они идут неравномерно. Причем начаться они могут с крупных городов и столицы, постепенно распространяясь на периферию. Так было в Древнем Риме. Но однозначной закономерности нет. В России разложение началось в деревне (пьянство, падение трудовой этики…). Причина тому – долгая политика высасывания социальных соков из села. Ныне тенденции деградации наиболее зримо идут от Центра на периферию. Если этноэнергетика русской нации подорвана, то в отдельных регионах она разрушена полностью. Тамошнее население уже не способно к созидательному труду, а только к поддержанию своего унылого существования. Выправить положение можно лишь переселением туда активных элементов, причем счет должен идти на десятки, а то и сотни тысяч человек. Но откуда их взять? Они все же приходят в провинцию, только из других государств со всеми вытекающими в будущем сомнительными последствиями.

Когда в России начали реставрировать капитализм, то много писалось и рассуждалось о протестантской этике, как основе духа капитализма. Протестантскую этику страна не обрела, а советскую трудовую этику потеряла, получив в итоге «общество потребления» с мощной паразитарной составляющей.

В 2000‑е годы в России активно дискутировался вопрос: «Надо ли сохранять отечественный автопром, учитывая невысокое качество местных автомобилей?» При этом не ставился вопрос: на каком основании, российские граждане покупают иномарки? Иностранные автомобили должны приобретаться за деньги, вырученные от продажи за рубежом товаров с высокой добавленной стоимостью (машины, станки, самолеты и т. п.), а не сырья. То есть потребление высокотехнологичных товаров тоже должно определяться высококвалифицированным и эффективным трудом. Вместо этого в умах угнездилась иная модель потребительского поведения – работать поменьше, потреблять побольше. С этой точки зрения, если какая‑нибудь отрасль стала обузой, то надо выбросить ее, чтоб не напрягаться. Фактически стало считаться, что потребление и уровень жизни должны появляться «сами собой». Это самым непосредственным образом сказалось на уровне этноэнергетики. В качестве иллюстрации можно привести современную Москву. Достаточно приехать на рынки и посмотреть, кто там держит торговлю, а потом подойти к мусорным контейнерам и понаблюдать за жизнью вокруг них. В них увлеченно копаются отнюдь не только бомжи, а вполне нормальные, судя по возрасту и одежде, граждане. Разбор мусора в поисках чего‑нибудь полезного давно перестал быть для многих москвичей занятием зазорным. И это в городе с самыми высоким заплатами и пенсиями в стране, с самыми дорогим рыночными ценами на жилье и аренду, но немало людей предпочитают прилюдно нищенствовать, идя на добровольное самоуничижение. Нищенство без нищеты для них уже образ мышления и мировосприятия. Итак, одни едут за тысячи километров, согласные на длительное проживание на арендуемой жилплощади, чтобы сделаться материально обеспеченными людьми, у других энергии хватает только на то, чтобы преодолеть сотню метров до мусорных баков. Это и есть этническая деградация.

У европейских народов есть два магистральных пути: под лозунгом «Да здравствуют свободы любые и для каждого» сойти со сцены истории, как это произошло с античными народами, или озаботиться фактом угрозы падения биологической и этнической конкуренции. Хотя последнее еще не означает спасения, но позволяет принять хоть какие‑то меры против продолжающего падения уровня этноэнергетики.

Этническая экспансия как ответ на этническую слабость

Следствием нарастания деградационной демографии в развитых странах стала этническая экспансия южных народов в северной полушарие. Так, с 1991 г. по 2004 г. вид на жительство в США получило 12,9 млн человек, что почти в три раза больше, чем в 70‑е годы (США‑Канада: экономика‑политика‑культура. 2008. № 1. С. 13). Большинство из них – «южане». Если последовать этому примеру и распахнуть границы для переселенцев из других стран и континентов, то можно уверенно утверждать, что народы Европы, за небольшим исключением этнической конкуренции не выдержат и сдадут свои позиции – сначала экономические и культурные, затем государственные. Ныне появление во Франции в кресле премьер‑министра мусульманина уже не кажется фантастичным, а лишь делом времени. Традиционный «империалистический» Запад становится уходящей натурой.

Будет ли Африка прирастать Европой? Несомненно. Процесс заселения Севера народами Юга идет быстрее их озападнивания, и это создает угрозу варваризации западной цивилизации.

Что такое варваризация? Это когда иммигранты, становясь значительной силой в обществе, в то же время не способны достичь имеющегося уровня культуры, а тем более развивать ее дальше. Проблема в том, что пришельцам нужны технические достижения Запада, но часто не его культурные и трудовые ценности. Идет своеобразная гонка: подтянет ли Запад южные народы до своего уровня, или они «преобразуют» Европу на свой лад. США удалось привить ценности евроатлантической демократии Японии, Южной Корее, Тайваню и ряду других народов, относящихся к традиционному социуму. Но потерпели неудачу в Иране, Афганистане, Ираке, Сомали… Почему так вышло – тема дискуссионная. Но ясно другое: Западная Европа проспала колонизацию самое себя, потому что оказалась в плену двух понятий – «интернационализация» и «глобализация», тогда как в научном обороте почти не встречалось другое слово – «экспансия». А это оружие обоюдоострое.

Те же процессы идут в России. Во многих городах быстро растет число жителей, для которых русский язык иностранный, и они пользуются им только в качестве языка межнационального (и межторгового) общения. Потому на вопрос: «что будет, если не удастся восстановить этноэнергетику русской нации?» получается простой ответ: «Тогда произойдет то, что всегда происходило: новые народы прорвутся на евразийские пространства и создадут новые государства, включив в их составы старые этносы».

Как некогда господствующая нация превращается в подчиненную, иногда бесправную, можно наблюдать по положению русских в бывших советских, а ныне независимых (причем с согласия русских!) республиках. Нигде русский язык не стал вторым государственным, хотя везде русские сыграли огромную роль в создании местного экономического, научного и культурного потенциала. Причем часть этих республик было создана по инициативе Москвы, а к Украине были прирезаны большие куски завоеванных и освоенных русскими территорий (Причерноморье, Донбасс). Построенные там города, заводы, рудники, шахты стоят многие миллиарды, но даже такой сверхщедрый подарок не умиротворил украинских националистов, несмотря на постоянные взывания к чувствам «братского народа». Так что не стоит рассчитывать на снисхождение со стороны новых хозяев в случае коренного изменения этнической ситуации в Евразии.

Правда, существуют надежды что отчужденные общности со временем самоликвидируются, «рассосутся». В качестве успешного примера ссылаются на Соединенные Штаты, долгое время выступавших в качестве «котла народов». Но даже там на интеграцию негритянского населения, имевшего иной культурный код, ушло более 100 лет. И все равно отчужденность сохраняется (межрасовые браки в Америке исключение). Кроме того, с прекращением ввоза новых рабов в начале XIX века прекратился приток извне, что позволило стабилизировать численность черного населения США на уровне 10 процентов. Существовавшие национальные анклавы (гетто) – китайские, итальянские – были относительно небольшими и располагались в крупных городах. Ныне же отчужденные национальные и религиозные общины существуют во многих больших и малых городах, но главное, идет постоянный приток новых иммигрантов, которые уже не стремятся ассимилироваться. Им и так комфортно. Да и сделать это практически невозможно. Мусульмане из Африки и Азии попросту не имеют права избавляться от своих идеологическо‑культурных особенностей.

Исторический опыт показывает, что государство может быть многокультурным и, одновременно, устойчивым, но только на единой цивилизационной основе. Разные цивилизационные уклады обязательно будут работать на разрыв конгломерата. Соединенные Штаты состоялись как государство именно по первой формуле – разные культуры, но единая цивилизация. Разные конфессии и партии, но единая государственная и общенациональная идеология («американская мечта»). Ныне США и Западная Европа допустили роковую ошибку, позволив укореняться в своих обществах разным цивилизационным укладам. И те готовы из состояния маргинальности дорасти до уровня доминирования, а этот путь лежит через борьбу и конфронтацию. И чем сильнее влияние деградантов, тем больше шансов на успех у новых экспансионистов.

Западноевропейские власти пересадили в национальный организм социальный эмбрион в виде этнических замкнутых общин, в полной уверенности, что здоровый организм найдет способ симбиоза с ними (теория мультикупьтурного существования), но выяснилось, что эмбрион способен не только расти, но и «переварить» принявший его организм. Либеральные ценности хороши лишь в той среде, где их признают за ценности. История показывает, что прежде чем народы притрутся, они неоднократно воюют друг с другом, испытывая свой экспансионистский потенциал, и «дружба народов» это не результат свободного волеизлияния, а результат установившегося баланса сил.

Если этнос варится в собственном соку, то процессы ослабления этноэнергетаки малозаметны. Они свои, «родные». Но когда появляются активные, напористые этнические элементы со стороны, то собственная слабость начинает сильнее проявляться на фоне силы пришельцев. Такая ситуация вызывает претензии не к себе, а агрессивное отношение к успешным чужакам. Национализм получает мощную подпитку. На деле же проблему надо решать через возрождение этноэнергетики. И в этом вопросе есть с кого брать пример. Сумели же возродить свою национальную силу корейцы, китайцы, индийцы, турки. Только не надо путать восстановление этноэнергетики с тупым национализмом и ксенофобией. При этом общемировой опыт показывает, что оборона неперспективна. Но как преодолеть инерцию сытого существования потребительского общества? – вопрос, не имеющий пока решения, ведь те же китайцы или турки не знали, что такое жить в богатом обществе.