Среди славянских племен, упоминаемых на первых страницах Несторовой летописи, значатся племена кривичей и дреговичей. Оба племени указывают на характер местности, в которой поселились эти племена.[1] Связь между племенным названием и местностью – явление, свойственное и другим нестеровым племенам,[2] – может служить указанием на близкое сродство этих племен: надо думать, что до расселения по Русской равнине они отдельных имен не имели; недаром летописец свидетельствует, что у всех у них был единый язык – славянский. Кривичи жили по верховьям Волги, Западной Двины и Днепра; старые города у них были Изборск, Полоцк и Смоленск. Дреговичи заселили пространство между Двиной и Припятью; важнейший город тут был Минск. Племена эти быстро слились с остальными, образовавшими русский народ, и имена их скоро исчезли со страниц летописей. Соловьев, разобрав те два‑три текста, где Нестор называет эти племена, больше о них уже не говорит. Они как бы археологические древности, интересные лишь в музее, и кто бы мог думать еще три года назад, что враги России вспомнят о них для практических целей современной жизни и вынесут их оттуда для спекуляции на политической бирже.

Белорусы занимают приблизительно ту же площадь, которую занимали племена кривичей и дреговичей, и так как нет следов каких‑либо массовых переселений в этих областях, то можно предполагать, что белорусы являются их потомками. Мы не станем разбираться в отличиях этой ветви русского народа и ее наречия от ветвей и наречий великороссов и малороссов, но мы хотим здесь установить с полной очевидностью, что белорусы всегда были и всегда считались частью русского народа и что земля их есть, по существу, неотъемлемая часть русской земли. И в белорусском, как и в украинском, вопросе у врагов русского единства есть могущественный союзник – я подразумеваю малую осведомленность иностранного общественного мнения в русской географии, истории и этнографии. Перечислить элементарные данные потому будет нелишне.

Точные границы расселения белорусов (а тем более Нестеровых кривичей и дреговичей) установить трудно, и будет короче и проще проследить судьбу княжеств, на которые делилась в древности вся западная полоса России – от Пскова на севере и до Киевского княжества на юге.

Псков существовал еще до призвания князей (862 год); Св. Ольга, бабушка Владимира Святого, была по преданию родом из Пскова. Область его составляла часть Новгородской земли. Пограничное положение, борьба с эстами, а потом с Немецким орденом придали этому новгородскому пригороду особенное значение, и он постепенно добивается независимости от Новгорода; с этой целью он иногда приглашает к себе (с XIII в.) литовских князей. Это обстоятельство не породило зависимости от Литвы: княжеская власть имела мало значения в вечевом Пскове. Известно, что псковский политический уклад является типичным образцом республиканского строя на Руси; он удался здесь лучше, чем на обширной Новгородской земле. Борьба с немцами и ссоры с Новгородом заставили Псков обратиться к Москве, и с 1401 года он получает князей, ставленников великого князя; через сто лет он был окончательно поглощен Москвой: в 1509 году великий князь Василий III приказал вечу не быть и вечевой колокол снять. Этнографически Посковская область была издревле русской землей, а с образованием великорусского племени вошла в великорусскую орбиту.

Полоцк считается колонией Новгорода. Еще Рюрик, раздавая города своим «мужам», отдал его одному из них. Полоцкая земля рано обособилась в отдельное княжество: Владимир Св. отдал Полоцк своему сыну Изяславу (ум. в 1001 году), который и стал родоначальником самой древней из местных линий Рюриковичей. Первоначально княжество обнимало земли, населенные кривичами, которые здесь приняли название полочан: они жили по среднему течению Зап. Двины, по р. Полоти и в верховьях Березины. В XI веке Полоцкое княжество распространяется к западу на соседние неславянские земли – на племена литовские, латышские и финские. XI и XII века – время наибольшей силы княжества: князья ведут междоусобные войны с Новгородом и с киевскими князьями. Один из внуков Изяслава был на короткое время великим князем киевским. Киевский Мстислав, сын Мономахов, около 1127 года опустошил Полоцкую землю, сослал тамошних князей и посадил в Полоцк своего сына. Вечевое начало имело в Полоцке значительное развитие. В середине XII века полоцкие князья господствуют над всем течением Зап. Двины, но в этом же веке в устье ее водворяются немцы. В XIII веке, с созданием немецкого ордена Меченосцев и с зарождением литовской государственности, западная граница Полоцкой земли отодвигается к востоку, и ко времени появления татар совпадает с этнографической русской границей. С распадением русской государственности Полоцкая земля постепенно переходит во власть Литвы и при Витовте (1392–1430) окончательно входит в состав Литовского государства. Полоцкая земля делилась на многие княжества, из коих важнейшие Витебское и Минское.

Витебск упоминается уже в X веке. С 1101 года из Полоцкого княжества выделился витебский удел; он продержался без перерыва до последних лет XII века, когда вследствие внутренних усобиц перешел под власть князей смоленских. В XIII веке он опять упоминается как независимый. В первой половине XIII века подвергается нападению литовских князей; по смерти последнего витебского князя – Рюриковича удел переходит по родству Ольгерду и поглощается Литвою.

Минск упоминается с 1066 года как принадлежащий Полоцкому княжеству; великие князья киевские, в том числе Владимир Мономах, не раз берут его во время борьбы с полоцкими князьями (например, в 1087 и 1129 годах). Стольным городом Минск стал с 1101 года; здесь прокняжили три поколения одной из полоцких ветвей. Во второй половине XII века в княжестве утверждается литовская власть. В конце XII века и начале XIII княжество разделилось на многие уделы (до 14‑ти); среди них значатся пинский, туровский и мозырский – они лежат в бассейне р. Припяти. Таким образом мы дошли до границ Киевского княжества.

Полоцкое и Минское княжества были пограничной полосой русской земли; в тылу их лежало княжество Смоленское: когда Литва подвинулась на восток, оно стало пограничным.

Смоленская земля известна с X века. Она лежала к востоку от Полоцкой и выходила далеко на восток, так что место, где после выросла Москва, входило в ее пределы. Правили ею посадники киевского князя, но в половине XII века она обособилась в отдельное княжество: в 1054 году Ярослав I посадил в Смоленске своего сына Всеволода. Потом здесь княжил сын Всеволода, Владимир Мономах, и его потомки. Они вели борьбу с полоцкими сородичами, которые хотели присоединить Смоленск к своим владениям. Водный путь между Новгородом и Киевом и между Киевом и Суздальской землей проходил через Смоленскую землю; торговля с западом была другой причиной преуспеяния княжества. Наибольшего могущества оно достигло при внуке Владимира Мономаха (Ростиславе Мстиславиче, 1128–1161). С 1180 года княжество дробится на уделы; наступает междоусобная борьба за обладание смоленским великокняжеским столом; из уделов более заметные торопецкий и вяземский (оба с начала XIII века). Во второй четверти XIII века начинаются нападения литовцев. В 1242 году татарское нашествие было отбито, все же слава княжества увядает: постепенно утрачивается влияние на Полоцк и Новгород, прекращается связь с Киевом. В 1274 году Смоленск подчиняется татарскому хану. Около 1320 года начинается заметное влияние Литвы; княжество становится предметом раздора между Москвой и Литвою и борется то с той, то с другой. В 1395 году Витовт захватил «лестию» всех смоленских князей и посадил наместника; рязанцы заступаются за эту часть Русской земли, но в 1404 году Витовт берет Смоленск и самостоятельность его прекращается. Пределы княжества к этому времени сократились до размеров нынешней Смоленской губернии.

На эти земли, ставшие через несколько столетий Белой Русью, издавна разлилась славянская стихия. Здесь говорили по‑славянски, «а Словеньскый языкъ и Русскый одно есть», – записал еще Нестор; здесь до завоевания страны иноземной властью княжили всюду Рюриковичи; жизнь слагалась в формы, обычные для удельной Руси. Княжества боролись между собою, но то была борьба со своими же – не с прирожденным врагом, а с политическим соперником. Когда с востока надвигалась опасность для всей России, здешние Рюриковичи вели свои дружины и местные ополчения против общего врага и погибали за единую Русь и в половецких походах, и под ударами татар. Так, в первой несчастной встрече русских с татарами на далекой южной реке Калке[3] (1224 год) дралось и смоленское ополчение. Знаменитые Мстиславы – Храбрый (ум. в 1180 году) и Удалой (ум. в 1228 году), – подвизавшиеся в ратном деле во всех концах Руси, были родом отсюда, из смоленских князей.

Но ближайший противник этой части Руси – эсты, латыши, литва и немцы – жил на западе, и сюда, на запад, обращен был во все века ее главный фронт. Первоначально власть Руси не выходила за этнографические пределы; с усилением русской государственности она их переходит: Ярослав Мудрый в 1030 году основывает в земле эстов город Юрьев (Дерпт); в XI же веке Полоцк начинает подчинять себе ливов (ливы – отрасль финского племени; с XIII века страна, ими населяемая, стала называться Ливонией), в середине следующего столетия все земли по нижнему течению Западной Двины находятся в зависимости от Полоцкого княжества; полочане владеют здесь крепостями Куконойс и Герцик; южнее под власть Полоцка переходят литовские племена, и Гродно включено в русские пределы. Приблизительная граница этого наибольшего распространения Руси дотатарского периода на северо‑запад отмечена на прилагаемой схеме № 2 пунктирной линией, начинающейся близ города Юрьева.

С XIII века картина изменилась. В 1201 году германцы основали Ригу, на следующий год родился Ливонский орден (орден меченосцев) – орудие кровавой германизации. Постепенно продвигаясь на восток, немцы за полстолетия вытеснили русскую власть из земель латышей и эстов; они осели здесь в качестве господствующего класса и дальше не пошли. Зато далеко распространилась в глубь русской земли литовская власть.

Литовцы в этнографическом смысле – самостоятельное племя, отличное и от славян, и от германцев. Страна их – бассейн Немана; они жили здесь с давних времен своей отдельной жизнью. В XIII веке их захватила жизнь «международная»: с запада надвигался Тевтонский орден, с востока и юга – русские. Основателем Литовского государства считается Миндовг (ум. в 1263 году), разбивший Тевтонский орден и державший под своей властью Вильно, Гродно и даже русский Волковыск и русский Пинск. Христианство и с ним культура шли к литовцам с востока, от русских. Миндовг был первый литовский князь, принявший крещение. После его смерти в Литве идет борьба литовской (языческой) и русской (христианской) партий. Около 1290 года утверждается литовская династия, известная позже под названием Гедиминовичей. При Гедимине (1316–1341) княжество крепнет: новый натиск ливонского ордена остановлен; княжества Минское, Пинское и некоторые части соседних земель переходят под власть Гедимина; две трети территории Литвы состоят из русских земель; русские играют при нем в Вильне главную роль; он титулуется «великий князь Литовский, Жмудский[4] и Русский». По смерти Гедимина немцы, пользуясь разделением Литвы между несколькими (восемью) наследниками, возобновляют натиск, на этот раз в союзе с Польшей; но Ольгерд (ум. в 1377 году), сын Гедимина, одолевает орден. Все помыслы Ольгерда, христианина, дважды женатого на русской (сперва на княжне витебской, потом на тверской), направлены в сторону русских земель: он стремится влиять на дела Новгорода, Пскова, хочет овладеть Тверью, для чего совершает походы на Москву, но неудачно. Около 1360 года он присоединяет русские княжества Брянское,[5] Черниговское, Северское,[6] овладевает Подолией и, наконец, в 1363 году – Киевом.

Так в течение одного столетия (с середины XIII до середины XIV века) Литовско‑Русское государство, протянувшись широкой полосой с севера от Двины на юг за Киев, объединило в себе все западные русские княжества, весь бассейн правых притоков Днепра; еще через полстолетия оно поглотило и Смоленск. Начало этого процесса совпало с ослаблением Руси от татарского погрома; быстрое развитие его было облегчено рядом причин. Вспомним, что могущество Галицкого княжества померкло уже сто лет ранее (со смерти князя‑короля Даниила в 1264 году), что Московское государство при жизни Ольгерда было еще слабым княжеством, границы которого на запад представляли собой полукруг, отстоявший от Москвы всего на сто верст, что процесс сложения великорусского племени далеко не был закончен, наконец, что подчинение Литве освобождало князей опустошенных княжеств западной и южной России от татарского гнета, – и нам станет понятен успех Ольгерда.

Была еще причина, почему Литва встретила столь слабое сопротивление: Литовское государство с самого своего возникновения находилось под политическим и культурным русским влиянием; русский язык был официальным его языком; семья Гедиминовичей, роднившаяся с Рюриковичами, обрусела – они были русскими же князьями, только новой, литовской династии;[7] церковная жизнь получала направление из Москвы; в подчинившихся Литве княжествах литовская власть не нарушала ни политического строя, ни народного уклада. Уже к концу XIV века Литва и по составу населения, и по складу жизни представляла собой более русское, чем литовское, княжество; в науке оно известно под именем Русско‑Литовского государства. Казалось, центр тяжести русской государственной жизни не знал, где остановиться – в Москве или в Вильне; начался долгий поединок за это господство; он длился два века. Сильные московские государи Иван III (1462–1505) и Василий III (1505–1533) начинают отбирать от Литвы русские области и заявляют притязания на все русское, что принадлежало Литве. В середине XIV века, в 60‑х годах, войска Ивана Грозного (1533–1584) взяли Полоцк и хозяйничали в Литве. Но здесь против Москвы стала и Польша: соединенным их силам Москве пришлось уступить.

Мы проследили политическую судьбу белорусской части русского населения до конца XIII столетия, но еще не встретились с воздействием на нее Польши. Оно и понятно: в северной части Белоруссии между западной границей русской народности и восточной этнографической гранью Польши лежала третья народность – литовская, отличная и от русской, и от польской; она раздвигала их на 150–400 верст. Польская народность распространялась на восток приблизительно до меридиана Люблина. К югу от параллели Минска и Могилева границы обоих народов, русского и польского, соприкасались; но даже и здесь, на белорусском юге, встреча их могла произойти только после того, как литовская государственность была поглощена польской.

В 1386 году великий князь литовский Ягайло (сын Ольгерда) женился на польской королеве Ядвиге и принял католичество. С этого времени в Вильне прочно водворяется польское и католическое влияние, и на демократическую литовско‑русскую почву постепенно переносятся польские государственные понятия. В XV веке создается класс вельмож, одаряемый широкими привилегиями; магнаты заседают в сеймах, сосредоточивают в своих руках пожизненные должности по польскому образцу и наделяются огромными площадями земли; начинает образовываться мелкий дворянский класс – шляхта; среди крестьянства все шире распространяется холопство, помещикам дается право вотчинного суда над крестьянами, и к началу XIV столетия (то есть веком ранее, чем в Московской Руси) крепостное право укладывается в определенные формы. Все привилегии первоначально даются только католикам; распространение их на православных достигается путем упорной борьбы. Польские нововведения встречают противодействие в литовском и русском национальном чувстве; некоторые из литовских великих князей (как Витовт и его брат Свидригайло) стремятся отстоять независимость Литвы. Витовт достиг почти полной независимости; он должен был короноваться королем, но высланная папой корона была послана через Польшу и до Вильны никогда не дошла. Стремление к независимости находит опору в классе вельмож, которые, заполучив себе права на польский лад, вовсе не желали, чтобы и мелкое дворянство усиливалось подобно польской шляхте. За независимость стояла, конечно, и крестьянская масса, которой не могло быть по душе ни насильственное окатоличивание, ни сословный польский строй, ведший к крепостной зависимости. Русское влияние и самосознание были весьма сильны: русский язык признавался официальным языком еще по статуту 1566 года. На нем, а именно на белорусском его наречии, создавалось литовское законодательство, на нем же писались литовские летописи и издавалась Библия.[8]

Но как бы то ни было, польское влияние одолело. Ряд сеймов XV века закрепил политическое соединение обеих стран; оба престола остались в семье Ягеллонов, и с середины XV века власть обоих монархов почти без перерыва совмещалась в одном лице. Русско‑Литовское государство постепенно превратилось в Польско‑Литовское, а в 1569 году личная уния Польши и Литвы перешла в реальную. С этого времени судьба большей части белорусского племени находится в руках польской государственной власти.

Поединок Москвы с Литвой сменился борьбой с Польшей; борьба стала ожесточеннее; теперь дело шло не о первенстве – дрались не на жизнь, а на смерть.

Не раз клонилась под грозою

То их, то наша сторона.

Когда в конце XVI столетия, со смертью последнего царя Рюриковича, исчезла в Москве прирожденная власть и Россия, как в наши дни, очутилась на краю гибели, поляки думали, что единоборство навеки закончилось их торжеством – казалось, в Москве царем сядет польский король. Но лишь только Московское государство оправилось от смуты, оно при первых Романовых возобновило старую борьбу за русские, подчиненные Польше земли, и ослабевшая Польша стала уступать их Москве. При Петре Великом ясно политическое преобладание России над Польшей, но историческая задача освобождения подъяремной Руси еще не кончена: она передана XVIII веку и осуществлена (хотя и не полностью) лишь путем «трех разделов» Польши.

В Западной Европе весьма распространено представление, будто при трех разделах Польши Россия посягнула на независимость части польского народа. Достаточно открыть любой исторический атлас, чтобы убедиться, что ни одного клочка действительно польской земли мы тогда не приобрели. При дележе Польского государства Россия: а ) освободила исконные русские земли (кроме Галиции, которая перешла к Австрии) и б ) заменила польское иноземное господство над нерусскими землями (над Курляндией и собственно Литвой) господством русским. Грех овладения частью польской земли и польского народа совершен Россией не при трех разделах, а в 1815 году на Венском конгрессе, где соучастницей в преступлении была (за исключением Франции) вся Европа.

Это краткое бесхитростное перечисление главных исторических событий, определивших судьбу Белоруссии, вполне достаточно, чтобы сделать следующие обобщения.

Часть русского народа в век ослабления русского единства подпала под власть народа литовского; благодаря высшей культуре она приобрела в Литве господствующее положение, образовала с ней одно государство, но сознания народности не потеряла. По мере роста Москвы пограничные русские области Литвы, частью по собственному почину, переходят под власть московского великого князя. Соревнование Вильны и Москвы клонилось к торжеству последней, но тут явилось на сцену новое действующее лицо – польский империализм, и естественный ход событий – национальное объединение русского народа – остановился. Белорусы оказались под властью поляков. Не оружие, не заселение, не торговля отдали судьбу белорусов в руки Польши: Tu, felix… Polonia, nube! (Ты, счастливая… Польша, заключай браки (лат .) Парафраз крылатого выражения «Tu, felix Austria, nube».) Трудно найти в истории другой династический брак, который был бы столь богат последствиями,[9] как устроенный польскими магнатами брак Ядвиги с Ягайло. Польша получила Литву, а с нею и часть России, как бы в приданое; оставалось только выждать время и потом вступить во владение этим приданым. Фактически во владение вступили с середины XV века, со времени личной унии, а выполнение всех формальностей закончили в 1569 году.

Вместо самодержавного и демократического строя русского государства на Белую Русь распространился олигархический и сословный строй Польши. Крепостная зависимость от иноплеменных панов отразилась невыгодно на характере населения, наиболее забитого и приниженного во всем русском народе.[10] Но нас интересует здесь не характер владения, а вопрос самого права владения. Нам важно отметить полное отсутствие национальных оснований для господства Польши над Белой Русью: это господство было порождением империализма, осуществлялось во имя его и могло бы возродиться ныне не иначе как во имя него же.

В наши дни империализм не в моде (по крайней мере, на словах), и, чтобы оправдать свои вожделения на исконно русские земли, польским шовинистам ничего не остается, как придумать ложный этнографический довод. И вот они заверяют иностранную публику, что белорусы не русские, а «белые ruteni». Но мы уже видели, что rutenus есть не что иное, как искажение слова «русин» и, следовательно, синоним слова «русский»; мы говорили, что оно применялось по‑латыни ко всем частям России. Так, Волга названа (в 1556 году) «Volga rutenica». Больше того, есть документы, именующие правительство Петра Великого и даже императрицы Анны Иоанновны (ум. в 1740 году) правительством rutenorum. С такой искаженной транскрипцией мы встречаемся во многих именах, но нельзя же из‑за этого уверять, что в городе Roma одно предместье называется Рим. Называйте немцев немцами, швабами, tedeschi, allemands или germans – вы их этим на пять частей не поделите, и они останутся тем, что в действительности есть, – одним народом, и имя ему – единственное действительное имя – Deutsche. Придумывайте нам имена украинцев или рутенов, мы все же останемся тем, что мы есть, – русскими.

Я искренно желаю братскому польскому народу благополучного существования – но в его национальных пределах. Для меня Варшава и под русской властью была всегда польским городом; но я не могу иметь двух мер, и потому Минск и Полоцк, хотя бы охваченные польской границей, всегда будут для меня городами русскими. Мы согрешили против вас на Венском конгрессе, взяв часть вашего народа под свою опеку; но для нас были смягчающие вину обстоятельства: вы были из числа двенадцати языков, только что вторгшихся перед тем в самое сердце России. А русский император дал вам в Вене широкую автономию и либеральнейшую по тому времени конституцию. Тогда мы были врагами, а ныне вы посягаете на целость того народа, который первый словами манифеста великого князя Николая Николаевича провозгласил ваше единство и вашу свободу и декларацией Временного правительства – вашу независимость. Вы пользуетесь часом наших неслыханных мук, чтобы расчленить тот народ, который только что целый год заливал потоком своей крови вашу землю, отстаивая каждую пядь ее от вашего главного, прирожденного врага. Сто лет назад судьбу государств вершили короли и десяток вельмож; ныне вся демократия несет ответ за ложные шаги. То было время, когда считалось, что дипломатические ножницы вольны выкраивать из безличной народной массы какие угодно узоры и что народам не полагается испытывать боли от этой операции. А ныне на весь мир громогласно провозглашены права национальностей как незыблемый принцип справедливости; теперь каждый из вас знает, что вы нарушаете ее. Ваш грех тяжелее: вы совершаете его в полном сознании; берегитесь, не стал бы он для вас грехом смертным .

* * *

Дерево русского народа растет более тысячи лет. Корни его – это те славянские племена, которые пришли на нашу равнину в дорюриковскую эпоху. Они были между собой в ближайшем родстве и, естественно, дали единый ствол, вполне однородный, в котором не отличить, какие частицы привнесены каким корнем. Так росло оно четыре или шесть веков, когда в XIII веке ураган расколол этот ствол на три части. Дерево захирело. Отколовшимся частям пришлось зажить отдельной жизнью, но они крепко сидели на общем корню, и взаимное тяготение не покидало их. Одна из трех ветвей, более сильная, на большем просторе оправилась раньше и покрыла своей тенью своих сестер; другая, более трехсот лет страданий, измученная, сама потянулась к ней, и та поддержала ее и притянула; третья бессильно ждала в неволе и дождалась – и ее наконец охватила могучая листва обеих сестер. И сроднились вновь три ветви так прочно, что почти не видно было черты их срастания.

В наш век завелся в дереве злой червь и оплели его паразиты, те самые, что не жалеют ныне ни одного дерева в роще. А тут налетел второй ураган, пуще прежнего, и стал безжалостно гнуть и трепать больного исполина. Застонал, заметался… Увидали это и недруги, и иные из наших друзей, и потянулись жадные и завистливые руки к нему, чтобы вновь расщепать его… Оставьте! Корень глубок и могуч – не удастся.

[1] Дрегва – топь, трясина (Даль, см. слово «дрожать»); то же значение имеет литовское kirba, откуда, вероятно, и произошло название кривичей (Соловьев, I, 47).

[2] Древляне, поляне, полочане, новгородцы, северяне, бужане.

[3] Небольшая река Калка впадает в Азовское море.

[4] Жмудь, одно из литовских племен, жило между нижним Неманом и р. Виндавой.

[5] К югу от Смоленского.

[6] К югу от Черниговского.

[7] Гедиминовичи уселись в главных городах; Рюриковичи измельчали.

[8] Например, «Статут Казимира‑Ягеллона» 1492 года, «Статут Литовский» 1505 года, последний раз исправленный в 1588 году, «Летопись Даниловича», Бибдия Скарины издания 1517 и 1585 годов. В языке этих памятников немало, однако, чужеземных слов – церковнославянских, польских, даже чешских, и он заметно отличается от современного ему простонародного наречия. Самостоятельного литературного значения белорусское наречие никогда не имело.

[9] Могущество Польши в XV–XVII веках, порабощение Малой и Белой России, задержка роста Московской Руси, отдаление ее от Европы, приостановка германского распространения на восток и турецкого на Центральную Европу – вот отрицательные и положительные факторы европейской истории, берущие начало от брака 1386 года.

[10] Тяжелые условия жизни в дремучих, болотистых, бездорожных лесах Полесья – другая причина культурной отсталости белорусов.