Свирид лежал «в узде» пятый час. Длинная жесткая тряпка, заложенная через рот и привязанная за спиной к щиколоткам, превратилась для зека в раскаленный трос. Крик тонул в тряпке, глаза вылезали из орбит, скрученное в дугу тело уже не ныло, а разрывалось от боли. Мучилась и страдала каждая мышца, каждая клетка. Свирид, который уже дважды терял сознание, чувствовал, что еще немного, и его шейные позвонки не выдержат и треснут. Прибывшего через полчаса майора он встретил как своего спасителя, хотя именно этот майор и заковал его в страшную тряпку. Офицер спокойно обошел корчащегося на полу зека, сел за стол и окунулся в изучение бумаг. Этот спектакль длился еще пять минут. Наконец начальник оперчасти вызвал прапорщика и приказал развязать тряпку. Свирид долго не мог разогнуться и продолжал валяться на полу.

«Как, ласточка? – участливо спросил майор. – А я про тебя, дружище, совсем забыл и уже шел домой. Да вот пришлось вернуться за документами. Сейчас у меня мало времени, и я не буду тебя перевоспитывать. Свою совесть я оставил в детстве вместе с соплями. Тебя раздавят, как клопа. Твой позвоночник могут растереть в порошок, отбить почку, дать в голову двести двадцать вольт и, наконец, заморозить в изоляторе. На улице сегодня сорок градусов мороза, в камере на пять градусов теплее. Ты не умрешь, но выйдешь на волю инвалидом и оставшиеся два‑три года будешь шататься по больницам и ждать звонка в деревянном бушлате. Твою инвалидность мы спишем на производственный травматизм. Если сдохнешь у нас, то это будет несчастный случай. Ну как перспектива? Радует? Через десять минут я поручу Рубероиду заняться тобой, но перед этим потрачу на тебя еще пару минут. Итак, через кого пришла в отряд анаша? Можешь подумать над вопросом минуту».

Майор вновь уткнулся в бумаги. Свирид понимал, что его равнодушие напускное, и что кум с тревогой ждет ответа. Неделю назад на оперативном совещании в УИДе УВД Свердловской области возник вопрос о служебном несоответствии замначальника ИТУ по оперативной работе майора внутренней службы Василия Чередных. За последние полгода в зону, где служил Чередных, девять раз прибывали водка и наркотические вещества. Были уволены трое вольнонаемных и прапорщик, гревшие санчасть и ШИЗО. Но это были мелкие успехи: основной канал нарководочного грева оставался в тени.

Лагерные стукачи доносили лишь о конечных эпизодах: Иванов обкурился, Петров проиграл в карты две бутылки «Столичной», Смирнов и Сидоров отправили на больничку пять «кораблей» (спичечных коробков) с анашой. Кум не стал трогать этих Ивановых, Петровых и Сидоровых, чтобы не спугнуть крупную рыбу. Как и всякий оперативник, Чередных дорожил стукачами и стремился вести с ними открытую игру. Каждый рассекреченный сексот бил, в первую очередь, по его репутации, и это могло сказаться на вербовке очередного зэка. После выговора с занесением в личное дело майору предложили небогатый выбор: или он начинает работать, или же его переводят на «алкашей» – в лечебно‑трудовой профилакторий.

Едва Чередных отошел от служебной взбучки, как на его голову свалилось очередное ЧП. Три дня назад стукач, который в оперативных делах кума проходил под кличкой Муха, сообщил: в санчасть пришла «дурь». Позавчера в одной из камер ШИЗО дежурный застукал зэка с «узкими зрачками, отрешенным взглядом и неадекватным поведением». О том, что творилось в отрядах, майор узнает сегодня. Именно сегодня утром сексот под псевдонимом Нахал должен спровоцировать драку и сесть в штрафной изолятор, где прапорщик, которого братва окрестила Рубероид, возьмет всю информацию.

Рубероид был в зоне яркой личностью. На двухметрового верзилу хозчасть едва подобрала униформу. Широкое веснушчатое лицо прапорщика, украшенное двумя длинными шрамами и рядом стальных «фикс», производило удручающее впечатление. Его пудовый кулак, забивавший для хохмы в доску гвоздь, мог для той же хохмы прогуляться по ребрам зэка. Наряду со своими физическими качествами веснушчатый прапорщик имел в зоне славу недоумка. Никто из лагерного персонала не имел столько жалоб, как он. Осужденные штурмовали прокуратуру письмами, где фигурировали выбитые зубы, разорванные уши, вывихнутые плечи и другое членовредительство. Но всякий раз при очередном разбирательстве Рубероида прикрывал Чередных.

Между майором и прапорщиком уже давно сложились особые внеуставные отношения. Василий Сытник, он же Рубероид, был куму нужен. Бывший бульдозерист, чудом занесенный из украинского села на Урал, был глуповат. Однако не настолько, чтобы не поддержать игру, которую предложил ему Василий Чередных. Судьба распорядилась так, что кум и вертухай понимали друг друга с полуслова. Три года назад Рубероид, пролуживший в ИТУ лишь два месяца, прикрыл капитана внутренней службы Чередных, тогда еще обычного сотрудника оперативной части.

Капитану поручили допрос осужденного, и он переусердствовал. Злую шутку сыграло прескверное настроение и ехидные гримасы зэка. Опер уже не помнит детали самого допроса. В ушах стоит лишь хихиканье осужденного и его ненавистное «гражданин начальничек». Кулак капитана впечатался в скулу так, что раздался сухой хруст. Это могло означать только одно – сломана челюсть. Зэк даже не слетел со стула. Он остался сидеть, но в его глазах уже читалось удивление. Видимо, подследственный пытался понять, почему у него нарушен прикус. Наконец изо рта потекла кровь. Чередных, с отвращением наблюдая за этой картиной, вызвал Сытника и приказал ему отвести будущего пациента в санчасть.

На гориллообразном лице вошедшего Рубероида не дрогнул ни один мускул. Прапорщик молча посмотрел на бледного капитана, которому в этом году светило звание майора, взял за плечо окровавленного зэка и так же молча повел его к дверям. В это время на пороге вырос начальник оперчасти. Кум брезгливо поморщился и вопросительно посмотрел на опера. Майор тихо ненавидел капитана и сумел вызвать у того взаимное чувство. Чередных втайне мечтал занять кресло кума. Сам кум быстро пронюхал об этих мечтах и ждал удобного случая, чтобы их развеять. И вот удобный момент наступил.

Едва капитан открыл рот, как его опередил Сытник: «Извините, товарищ майор. Я не смог сдержаться. Через полчаса я подам рапорт о случившемся». Зэк объяснить, естественно, ничего не смог. Служебное расследование по этому делу замкнулось на Рубероиде, который сдержал слово и действительно письменно взял на себя чужую вину. У без пяти минут майора не хватило смелости зачеркнуть радужную перспективу. На следующий день он проведал избитого зэка в санчасти и остался доволен задушевной беседой.

Туповатость, которая очень часто импонирует начальству, выручила Рубероида. Его понизили в должности и ограничились предупреждением. Спустя неделю капитан рискнул распить с Сытником бутылку спирта. Тридцатисемилетний рыжий вертухай, который расправился со стаканом чистогана, не моргнув оком, не стал объяснять свой поступок. Он сказал другое: «Я ненавижу эту гыдоту. Воны вбылы моего батька. Ножамы вбылы. Я буду их давыть пока не вмру».

Став начальником оперчасти, Чередных не забыл о прапорщике. Рубероид стал отличным подручным: он был далек от двойных игр и вполне годился на роль пугала. Блатари даже не пытались подкупить «прапора», который на зэков смотрел, как на каких‑то насекомых. К любимому его обращению «гыдота» привыкли буквально все. Для авторитетов Сытник был беспросветным дебилом. Его не то, чтобы боялись, а попросту избегали иметь с ним какое бы то ни было дело. Поговаривали, что однажды с Рубероидом таки решили разобраться. Пять зэков, вооруженных ножками от раскуроченного табурета, накинулись на прапорщика в красном уголке. Но после того, как вертухай начал отбиваться столом, зэки прекратили разборку и, оставив двоих товарищей на полу, разбежались.

Вот уже почти год, как Виктор Сытник встречает стукачей в ШИЗО и передает куму информацию. Работает на майора и врач из санчасти. Чтобы не спугнуть братву, сексот режет себе конечность или симулирует отравление (для этого ему выдают рвотное и слабительное). Арсенал вербовочных средств разнообразием не отличался. Прежде всего, опер внимательно изучал каждое тюремное дело, пытаясь найти зацепку. Он не гнушался провокациями, подлогами и подлыми уловками, знал, что самым эффективным фактором воздействия на человека по‑прежнему считается физическая боль, и с успехом пользовался этим, научился бить и топтать психологически.

Агентурная разработка зоны строится по принципу пирамиды. Тюремно‑лагерные стукачи делятся по категориям оперативной ценности. Через второстепенных сексотов кум получает информацию для вербовки более крупных фигур. Доступ к поверхности лагерной жизни необходим, чтобы в конечном итоге заглянуть за кулисы этой жизни. Негласные сотрудники могут использоваться для провокаций и подставок. Иногда кум, стремясь прикрыть ценного сексота, отдает уголовникам, которые мечутся в поисках стукача, второсортного. Подобный ход заслуги ему не делает, однако бывают случаи, когда приходится отсекать пальцы, чтобы спасти руку. Принципы любой разведки и контрразведки отличаются немногим. Опытный разведчик дорожит каждым агентом, дает тому почувствовать себя кем‑то особенным и ценным.

Получив первичную оперативную информацию, кум приступает к обработке лиц, имеющих авторитет в зоне. Именно на них и строится агентурная сеть. Настоящим сексотом считается тот, на кого никогда не упадет подозрение. Активист и стукач – понятия разные. Активист изначально покупается за досрочное освобождение и открыто принимает сторону администрации. Для агентурных работ он потерян навсегда. Стукач же – предатель. Он продолжает проповедовать блатную идею, ревностно блюсти воровской закон и даже не помышляет завязать. Попробуй купить такого за досрочный выход! По каким побуждениям и убеждениям авторитетный зэк начинает рисковать собственной жизнью, работая на оперативников, как правило, не афишируется.

Как ни странно, но есть прирожденные стукачи, которых разведке подарила сама природа. От закладывания своего ближнего, от осознания своей особой миссии они получают не столько материальные выгоды, сколько физиологическое удовольствие. Такой психопатический тип упивается своей второй жизнью, своей тайной властью над братвой, которую он за что‑то ненавидит. Профессиональная привычка рисковать и щекотать нервную систему стала второй натурой. Прежние понятия для такого стукача поменялись местами. Он чувствует себя своим на двух враждующих баррикадах – и среди братвы, и среди ментов. Ему уже трудно разбить эти две роли на главную и эпизодическую.

Однако прирожденных стукачей не так уж и много, как того хотелось бы разведчикам. Зачастую кум прибегает к старому доброму шантажу. Прибавка к сроку не радует даже лагерного пахана. Зэк, которого по новому приговору можно задержать в зоне этак лет на пять‑семь, – подарок для оперчасти. Но уголовное дело уголовному делу рознь. Нет смысла раскручивать в качестве агента беглеца‑неудачника или общепризнанного мастера по выточке холодного оружия. Брать зэка нужно на горячем, когда он упивается безнаказанностью и даже не подозревает, что в сейфе у кума покоится папочка с его оперативно‑следственным делом. В папке и свидетельские показания, и отпечатки пальцев, и вещдоки, и аудиозапись (если понадобится, кум организует и видеоматериал). То есть, полный комплект для возбуждения полноценного уголовного дела. Штабные офицеры собирают улики очень осторожно, через самых верных сексотов. Малейшая оплошность – и кандидат в стукачи превратится в подследственного. Вербовку ценного стукача проводит в большинстве случаев сам кум. Это первый психологический штрих в задушевной беседе. Явочной хатой служат санчасть, ШИЗО или комната для свиданий, куда по просьбе администрации ИТУ даже может прибыть родня осужденного.

Оперчасть могла сфабриковать дело, подбросив наркотики, оружие или краденные вещи, спровоцировав уголовно наказуемый инцидент. Известны случаи, когда авторитета попросту ломали: «прессовали» через карцер или изолятор, через сучье логово или пресс‑хату. Если зэк не начинал работать на оперчасть, то выходил инвалидом (группа инвалидности зависела от вдохновения и энергии оперов).

Вора по кличке Свирид сдал стукач, водворенный в ШИЗО за утреннюю драку. Именно Свирид из пятого отряда должен был переправить анашу в штрафной изолятор. Чередных не стал ждать, когда наркотики придут в ШИЗО, и отслеживать «коридор». Майор понимал, что рискует засветить стукача, указавшего Свирида, но время на прикрытие у кума не оставалось. Начальник оперчасти мог вылететь из кресла в течение двух‑трех часов. К завтрашнему утру он должен рапортовать о раскрытом канале грева.

Свирида выдернули прямо из строя и потащили в санчасть для анализа его крови. После этого зэк был доставлен в кабинет начальника оперчасти. Чередных пока не утруждал себя допросом: он ждал результатов анализа. Когда врач подтвердил по телефону его опасения, кум занялся делом. По его приказу два офицера оперчасти смастерили Свириду «ласточку» и вышли из кабинета. Пока майор вдумчиво читал прессу, зэк хрипел и катался по полу. Спустя час Чередных приказал снять тряпку и произнес лишь пять слов: «От кого ты получил дурь?». Свирид, корчась от боли и едва ворочая языком, ответил вопросом на вопрос: «Какую дурь?». Через минуту он вновь лежал на брюхе с вонючей тряпкой во рту. Наконец майор встал из‑за стола, приковал руки зэка к батарее и ушел обедать. Трапеза затянулась на несколько часов…

Сейчас жертва торопливо искала выход и перебирала варианты. Она понимала: компромисса не будет. Свириду давали минимальный выбор и принуждали решить свою дальнейшую судьбу за жалкую минуту. Наконец кум вопросительно посмотрел на зэка, и тот прохрипел: «Что бы ты сделал на моем месте?». «Я никогда не буду на твоем месте», – ответил майор. «И все‑таки?». «Если ты не дурак, то понимаешь, что свою угрозу на все сто я выполнить не решусь. Однако я смогу испортить тебе жизнь навсегда. Мы рискуем оба. Я – карьерой, ты – жизнью. Ставка не равноценна, но сегодня ты влип, а я пока нет. Моими единственными гарантиями будет слово офицера, которое для вас ничего не значит».

Майор приподнялся из‑за стола и подошел к Свириду. Он держал руки в карманах, смотрел зэку прямо в глаза и был спокоен, как никогда. Кум отупел от ненавистной службы, от многолетней боязни взысканий и кадровых перемещений, от бессонной ночи и сложных оперативных комбинаций. Сейчас, когда забрезжил просвет и появилась надежда, он чувствовал себя усталым и гадким. Офицеру хотелось бить эту скрюченную в ногах мразь, лишившую его сна и размеренных будней карьериста, выплеснуть скопившуюся в душе грязь. Он чувствовал, что способен рискнуть и покалечить зэка.

«О нашем разговоре будем знать только ты и я, – продолжал кум. – Ты и я. Сейчас мне нужна единственная твоя услуга – назвать фамилию или погремуху пассажира. Обещаю, что никто не пострадает. Ты прополощешься в ШИЗО и вернешься в отряд героем. Об остальном я позабочусь. Если мы друг друга сейчас понять не сможем, то в свой кодляк ты придешь тем же героем, но с испорченным нутром. Рубероид отремонтирует тебе печень или почки так, что „ласточка“ покажется раем. Итак, я жду ответа. Да или нет?» Свирид облизал пересохшие губы. «Мне нужно подумать». «Да или нет?» Повинуясь своей обостренной интуиции, Свирид согласился. Он сдал держателя грева и двух «коридорных» из лагерного персонала.

Кум сдержал слово. Заложенный Свиридом авторитет из седьмого отряда, входивший в первую пятерку зоны, остался в полном здравии. Однако он и пять его корешей были переведены в локальную зону за нарушение режима, которое до этого администрацию отнюдь не трогало. Поголовный шмон пятого отряда провели после того, как два тамошних козла, выполняя задание оперчасти, напились и едва не перекололи друг друга заточками. Наркотики и водку изымали вместе с холодным оружием, игральными картами и порнооткрытками. Подогретых прапорщика и лейтенанта уволили спустя две недели за прогулы и пьянство. Больше кум и Свирид не встречались. Свирид вернулся к братве героем и долго рассказывал о коварстве и жестокости кума. Однако через три месяца Свирид, которому начальник оперчасти уже готовил участь едва ли не самого ценного агента под псевдонимом Базука, погиб в промке от электротока. Он пытался включить в сеть токарный станок и принял смерть мгновенно. По крайней мере так утверждали двое очевидцев, строча объяснительные и свидетельские показания. В кумовском кресле Василий Чередных просидел еще пять лет и вышел на пенсию подполковником. Вместе с ним уволился и веснушчатый Сытник.

Из служебной инструкции 36/201 ГУВД МВД СССР: «Учитывая особую активность отрицательно настроенной части осужденных в местах лишения свободы, необходимо усилить оперативную деятельность с привлечением к негласному сотрудничеству лиц, принадлежащих к этой отрицательной части. При разработке негласных сотрудников использовать предусмотренные законом льготы, а также компрометирующие материалы и технические средства. Материальное поощрение в любой форме исключить. Все контакты с уголовными авторитетами из числа „воров в законе“ должны проводиться только оперативными структурами ИТУ…»

Между авторитетами и лагерной оперчастью идет затяжная борьба за информационное пространство. Блатной мир жестко противится оперативному внедрению в свои ряды, стремится иметь свою контрразведку и систему информационной безопасности. Но конкурировать с кумом зоновским паханам непросто. Начальник лагерных стукачей имеет доступ к техническим средствам связи, многолетний стаж агентурного руководства и рычаги силового давления – зону усиленного режима, локальные участки, исправительно‑трудовые и уголовные законы.

Если агентурная сеть отлажена, оперчасть знает практически о всех нарушениях режима: драках, карточных баталиях, негласных денежных перемещениях и др., но не спешит наказывать виновных. Между администрацией ИТУ и спецконтингентом за десятилетия отработаны неформальные схемы поведения в тех или иных случаях. Оперчасть может мириться с внутрилагерной иерархией, выходками и трудовым саботажем авторитетов, играми «под интерес». Но некоторые виды правонарушений оперативная структура ИТУ обязана пресекать еще в зародыше. По большому счету, именно для их профилактики и ведется агентурное внедрение. Командира стукачей, в первую очередь, интересуют подготовки к побегу, массовым беспорядкам, террору, убийству, проникновение в зону наркотических и алкогольных продуктов, а также изготовление огнестрельного оружия.

Когда между администрацией и авторитетами возникает открытый конфликт, выраженный угрозой массовых беспорядков и пьянства, коллективного саботажа и т. п., оперативная часть может подставить энергичного пахана – объявить его стукачом. Кум, виртуоз лагерных интриг и режиссер перевоплощений, обставит провокацию так, что пахана заподозрит его же верный друг. Уловок и провокаций для этого множество.

Вора в законе Лымаря по кличке Микола подставили таким образом. Лагерный стукач донес куму, что Лымарь и его кореш Потапов (кличка Потап‑младший) зашили в свою постель наркотики. Пока отряд скучал на разводе, кто‑то тихо выпорол марихуану из матрацев и снес в оперчасть. На тот момент кум уже получил от криминалистов облУВД липовый документ с признаниями Миколы. Свое дело милицейские графологи знали.

Потапа‑младшего привели в оперчасть и учинили допрос. Майор тряс перед его носом целлофановым пакетиком и требовал назвать поставщика. Потапов, разумеется, молчал и перебирал в мозгу лица возможных стукачей. В разгар допроса в кабинет заглянул один из штабных офицеров: «Выйди на минуту. Срочно,» – бросил он куму. Майор занервничал и вышел в коридор. Потапов, не желая упускать такого шанса, метнулся к столу и уткнулся в бумаги, которые опер демонстративно вытащил из сейфа. Наметанный взгляд вора сразу же уловил знакомые почерк и роспись. Из приоткрытого ящика стола виднелся чей‑то пакет с марихуаной. Когда майор вернулся, Потап‑младший также равнодушно глядел в окно и зевал. В разговоре хитрый кум ни словом не обмолвился о Лымаре. Лишь под конец он рискнул красноречиво «отмазать» Миколу: «Мы знаем, что весь этот сушняк пригнал сюда Лымарь. Мы его раздавим и здесь же похороним. Можешь так ему и передать. После того, как выйдешь из ШИЗО. А в отношении тебя я возбуждаю уголовное дело». В ту же ночь Потапов переправил братве маляву, где объявлял Миколу стукачом. Тем временем, вездесущий кум провел еще одну виртуозную провокацию.

На воровском авторитете Лымаря был поставлен крест, его клятвы и божба не имели даже временного успеха. Блатные разборки длились почти месяц. Такая скрупулезность делала честь блатарям, однако Микола спасти себя так и не смог. Авторитету было тяжело объяснить, как его сушняк и почерк оказался у ментов, почему он не «парился» у кума на кукане и тому подобное. В конце концов вора объявили сукой и пригрозили вальнуть при первом же удобном случае. После этого кум встретился с развенчанным вором и, усмехаясь, сказал: «Ну что, Лымарь, нашел я на тебя управу? А? Если захочешь, о тебе даже в газету напишем. Вот мол, рецидивист Лымарь одумался и начал новую светлую жизнь. Искренним раскаянием смягчил свою участь. И фотография рядом – осужденный Лымарь с красной повязкой на рукаве подметает плац. Ну шучу, шучу. Ты не серчай. Думаешь, мне моя работа нравится? Из‑за таких, как ты, меня каждый день…. Если ты мне поможешь, я помогу тебе. Устроить тебе побег мы, разумеется, не сможем, но освободить тебя под будущую амнистию сумеем. Мои вес и возможности ты знаешь. Ну, так кто пригнал сушняк?» Лымарь на минуту задумался, а затем плюнул в довольное лицо опера. Его избили до потери сознания и бросили в БУР. Там его продержали без пайки три дня, затем дали вонючие помои с плевками, которые он вылил в унитаз. Начальник оперчасти не унимался. В лагерь шел грев, водка чередовалась с «дурью», но вычислить лазейку майор никак не мог. Он нервничал, орал на подчиненных, потерял аппетит и отдувался на оперативках. Он не забыл о Миколе. Внутреннее чутье подсказывало, что прошляка нужно дожимать. После того, как Лымаря объявили стукачом и сукой, братва мгновенно сменила канал грева. Однако «стукач и сука» не может не знать тех, через кого можно протащить в зону грев. Майор понимал, что теперь зэка можно смело мордовать: за ним зона не пойдет. Для братвы он уже умер как братуха, но еще жив как сука.

Спустя неделю кум заглянул к Лымарю в изолятор. За его спиной маячило два прапорщика, носящих 56‑й размер кителя. «Как дела? – участливо спросил опер. – Вижу, что разжирел на здешних харчах. На тебе не сэкономишь. Ну, да ладно. Я зашел с тобой попрощаться. Послезавтра ты уже будешь жить в активе. Там хорошие, толковые ребята. И, главное, любят вашего брата. Вы подружитесь. Я не хочу заглядывать в твое будущее, но поверь: ты быстро захочешь умереть. Ты попробуешь все, что еще не испытал в этой жизни. Неужели ты так и не понял, что только я могу тебе помочь? Не хочу, а могу. Только я могу спасти от тех скотов, которые тебя с нетерпением ожидают. Одно мое слово – и тебя никто не тронет. Мало того, за тебя будут отвечать головой. Подумай до утра. А чтобы тебе легче думалось, я скажу то, что не должен был говорить. На волю ты не выйдешь. Тебе помогут склеить ласты, и очень скоро. Это будет несчастный случай на производстве. Если ты не дурак, то будешь жить. Думай».

Майор вышел из камеры. Он намеренно не давил на зэка, показывая свое полное равнодушие к его судьбе. Многолетний опыт подсказывал, что вор сломлен, и сегодняшняя ночь, вероятно, окажется для лжестукача самой тяжкой и кошмарной. Уже сегодня на бледном вымученном лице Миколы читалось отчаяние, а это хороший знак. Остался последний удар кистью. Начальник оперчасти не ошибся. Лымарь заложил с потрохами всех, через кого зона получала грев.

Блатной мир имеет собственные механизмы выявления стукачей. Они построены не только на обостренной интуиции и профессиональном чутье, как полагают многие. Воровские авторитеты научились (не без помощи той же оперчасти) проверять и провоцировать свое окружение. Серьезная акция может дробиться на множество невинных эпизодов. При этом каждый из них имеет свой информационный признак, по которому, в случае провала, можно отследить стукача.

В начале 90‑х годов уголовный авторитет Норкин, этапированный в нижнетагильский лагерь, сумел внедриться в святая святых ИТУ – в саму оперчасть. Лагерный шнырь, подметая кабинет кума, ухитрился подбросить в мусорную корзину маленький бумажный сверток с «жучком». После этого Норкин два дня слушал оперативные расклады офицеров, которые, не таясь, упоминали фамилии своих сексотов. Вскоре авторитет совершил чудо – достал дубликат ключа от кабинета начальника оперчасти. Там не только установили системы аудиоконтроля, но и вдоволь наговорились по телефону (через две недели на колонию пришел счет за оплату международных переговоров, где значились Германия, США и даже Мексика).

Убийство стукача – дело пыльное и хлопотное. Мнение о том, что рассекреченный сексот живет в бараке или камере не больше суток, ошибочное. Тексты блатных татуировок типа «БАРС – бей активистов, режь стукачей», «СС – смерть стукачам» сегодня воспринимаются уже не как воинственный клич, призывающий к поголовному истреблению тайных агентов. После исправительно‑трудовой реформы, которая дополнила уголовное законодательство РСФСР статьей 77, террор в местах лишения свободы (а как иначе расценить истребление тех, кто стал на путь исправления?) мог повлечь исключительную меру наказания. Если в 50‑х годах валънутъ стукача считалось за блатную честь, то ныне рассекреченного агента ждала иная участь. Разумеется, она отнюдь не исключала смертельного исхода. Однако блатной мир, ставший за последние десятилетия гибче и в чем‑то мудрей, все чаще включается в оперативную игру.

Искусство контрразведки состоит не в физической ликвидации или изоляции шпиона, а в переправке через него дезинформации. Раскрыв стукача, умный пахан не станет чинить самосуд. Он постарается создать вокруг агента информационный вакуум или же начнет подбрасывать дезу, которая пустит оперчасть по ложному пути. Известны случаи, когда по доносу осведомителя увольнялись и понижались в должности неподкупные сотрудники ИТУ, а их место занимал более сговорчивый персонал.

Игра паханов с оперчастью продолжается, как правило, недолго. Получая регулярную туфту, кум вскоре обнаружит провал и тогда ему придется спасать своего агента, независимо от его оперативной ценности и стажа. Полностью изолировать стукача до конца срока проблематично. Поэтому кум переводит его на легальное положение: «Да, Иванов стукач. Ну и что дальше?» Предатель автоматически попадает в разряд активистов и перебирается в сучий отряд. Пока стукач в зоне, он чаще теряет сон, чем жизнь (хотя, естественно, все зависит от результата его прошлой агентурной практики).

В одной из сибирских колоний строгого режима был убит осужденный, который почти год успешно «стучал» на друзей‑блатарей. В последний раз он поведал куму о факте, который был известен лишь четверым зэкам. Стукач имел хорошее уголовное прикрытие – три судимости, попытка побега, отсутствие «косяков». Но где‑то произошел сбой. Возможно, оперчасть поспешила отреагировать на донесение блатного шпиона. В бараке началась разборка, которая затянулась на неделю. Кум уже приготовился переправить стукача к активистам, когда в отряде произошло ЧП. Зэка прикончили ночью в постели. Его соседи, естественно, крепко спали и не слышали предсмертного хрипа (стукач был задушен полотенцем). Раздосадованный кум на время отложил допрос и положил двух особо «глухих» зэков в санчасть. Спустя час пациенты вернулись в отряд, едва волоча ноги. Они вкусили все прелести карательной медицины, которая, как известно, умеет не только лечить. В санчасти зэков прикрутили к стульям и стали пропускать через них электрический ток. Слуга Гиппократа подносил два металлических шарика то к голове, то к коленям своих пациентов. Таким вот образом «ночная глухота» была излечена за десять минут, и наэлектризованные зэки промямлили фамилию убийцы. Еще через сутки душитель явился в оперчасть с повинной, где подробно изложил события той ночи.

Долгие годы блатной мир предпочитал расправляться со стукачами по дороге домой. Случалось, что труп зэка находили чуть ли не возле лагерного КПП. Только он выйдет за ворота, попрощается с вертухаями ручкой и бодро зашагает на вокзал, как двое‑трое субъектов уже идут ему навстречу, поигрывая за пазухой пиками. Агентам пришлось выдвинуть немаловажное условие: покидать ИТУ они должны только в «автозаке», который высадит их в указанном месте. Эта предосторожность на время отодвигала кончину стукачей. Но для блатного мира важна не столько скорость возмездия, сколько его неотвратимость. Смерть могла настигнуть сексота и через три года, когда он уже успел забыть о своем прошлом, успокоился и предался мирским утехам.

Если соседство со стукачом братву слишком уж обременяло, и шпиона таки решали этапировать в мир иной прямо в лагере, то прибегали к «несоблюдению правил по технике безопасности». Сексот попадал под струю расплавленного металла, натыкался глазом на гвоздь, брался за оголенные контакты, ронял на себя включенную бензопилу «Дружба».

Секретных сотрудников оперчасти стремились ликвидировать не только из чувства мести. При выходе стукача на свободу оперативное дело с указанием его успехов и неудач, псевдонимами и донесениями не уничтожалось, как было обещано кумом, а продолжало бережно храниться в папке. Дело ждало своего часа под замком массивного сейфа. Выжимки из этой папки кум отправит по спецсвязи в ту зону, где рано или поздно объявится стукач. Взамен оперчасть может получить аналогичную информацию об агенте в его зоне и приступить к его разработке. Спрыгнуть с крючка стукачу практически невозможно. С таким же усердием держится и уголовный мир за продажных работников ИТУ. Предавшего однажды заставляют предавать и дальше. Но если вертухай продается, опасаясь увольнения или уголовной кары, то стукач вынужден закладывать под страхом собственной смерти.