…Один глупый вещь о себе скажу, – ты, Володя, главное, сам не обижайся. С детства люблю дразнить. Не всех подряд, а кто напрашивается. Предпочитаю тех, кто с дутыми претензиями. Не пародировать, а именно дразнить. И не знаю, с чего это: может, от того, что во мне только гены крестьян и ремесленников (лишь отец – учитель), и, видать, это плебс дурачится. Знаешь ведь, как дразнят кусачих зверьков в норе, – да, мы ведь уже вспоминали, что ты так грузинского лидера выманивал, суя ему танковые стволы.

В этом деле есть маленько психофилософии, это не просто так. Я сам еле догадался, в чем тут дело. Дразню – значит, провоцирую муть душевную, то есть первую сигналку. Если ты дернешься, покажешь зубы, я скажу – до свидания, мне уже все ясно и уже скучно с тобой, и даже спать с тобой не хочется, потому что ты даже не женщина. А вот если стерпишь, то лучше придурковатым останусь сам, но тебя зауважаю, тут только и полезем в эмпиреи. Лакмус это, понимаешь рискованный лакмус. Нет лучшего способа проверить победу над инстинктом. Чрезмерная обидчивость сразу говорит о закозлевшем характере. Ну, о чем мне тогда разговаривать с козлом, сам подумай. В иных случаях я и сам козел еще тот.

Но вот то, что тебе приписывает бывший секретарь Союза журналистов Яковенко, и есть, похоже, масштаб твоей персоны: «Путин мелок, суетлив и личностен. Люто ненавидел высмеиванье себя в куклах», – это не в застолье сказано, а на «Эхе Москвы».

Проведи опрос среди интеллигенции: кто не подпишется под этими словами Яковенко? Разумеется, анонимно…

На воре шапка горит, Путин, – ты знаешь? Если так боишься осмеяния, – тем более его достоин. Одно неосторожное движение ластами – и уже смешно!

А ты загордился – кукловодов‑пародистов, понимаешь, разогнал. Смешной! В фольклоре есть царевна Несмеяна, а ты, что ли, на Необсмеяныча претендуешь? Прототипом? Ага! Так вот почему к Эрнсту на юбилей ходил – выведывал, как все время оставаться Первым? Сохраниться хочешь в необсмеянном нафталине аки в сакрализаторе? Смешно…

У каждого, бывает, подопрет – и булькнет, что ошибок не совершал и его высказывания надо на граните высекать. Д. Медведев разок булькнул о граните, как бы полушутя – но хорошо, что лишь разок и не всерьез. Многие хоть разок да выбулькнут: я – гений. Но потом просыпается и думает: эх, как же так я вчера глупость сморозил, – и бьет себя ушами по щекам. Но другим ни за что не скажет, не признает вчерашних глупостей, будет лишь в тряпочку жалеть, что неудержимо выбулькнул. А поздно уже… Поздно, поздно… Я уже вчера услышал, и мне этого достаточно; даже если теперь публично начнешь себя ушами хлестать – поздно, я собственные свои заткну и прикрою глазки, чтобы не слышать и не видеть шлепков твоих и оправданий. Лишь порешу во тьме своей мысли: раз не утерпел и выбулькнул – марш с глаз долой лет на 10!

Такова, подытоживая, легкая препарация процессов, происходящих в том, кто с детства склонен дразнить.

* * *

Есть детский прозаик Юрий Коваль. К огорчению миллионов почитателей его светлого таланта, он давно покинул наш мир. У него есть герой с чу́дным именем – СуерВыер. Слышится и про детство, и про все волнительное после… Капитан океанического судна у него такой – сэр СуерВыер. Даже ты со своей обширной занятостью найдешь секунд пять, чтобы оценить это имя; иначе какой же ты, Путин, русский…

А еще у Коваля есть интересное словечко: вно. По памяти: «С правого борта колыхалось немало вна, и его стало прибивать к берегу». Как я уже упоминал, на вопрос корреспондента о допущенных тобою политических ошибках ты заявил, что таковых вообще не совершал. Подражая деликатности Юрия Коваля, я подумал: надо же, какая рня! Ты это нарочно – чтобы дразнить меня? Народ безмолвствует, практически дремлет, а ты ему травинкой в носу… Если это была шутка, то «дурацкие у тебя шутки, боцман Кацман», сказал бы тебе сэр СуерВыер. Я сам – СуерВыер, сказал бы тебе, сэр СуерВыер, но даже я травинку в нос народу совать не стал бы…

Вот мы сидим с тобой час, другой, нам уже и простыни, и кружки поменяли, и я тебе кое‑что напомнил из твоих деяний, и мы скоро уже одеваться начнем… А ты так‑таки и не совершал? Да у тебя полиции доверяет 1 (один) процент населения! У тебя… Да при тебе… Листай разборку нашу вперед и взад…

Ну, Володя, вот тут сильный раздразнеж пошел. Я даже представил нас в одной камере: «Ути‑пути, а ты что тут делаешь? …А если прутиком? …А саечку за испуг?».

Лет 30 назад я записал в блокнотике: «Эй, ты, в дубовом кабинете, почему так хочется тебя дразнить?!». Вот к Пушкину – а в отделке его кабинета наверняка был дуб – это не относится. Пусть даже он не всегда почтенно отзывался о людях низа и конкретно об армянах, выставив одного из них соблазнителем – «Младую гречанку лобзал армянин», а в другой раз вставив в строфу: «Я раб, я червь, я – армянин». Или «Я бог, я червь…» – точно не помню; да тут еще Гаврила Державин присутствует. А все равно, Пушкина не стал бы дразнить. Тебя бы стал, а его – нет.

Пушкин гений потому еще, что видит все «точнее и действительнее». Это слова другого гения – Андрея Платонова; и оба они, кстати, высказались о народе как таковом схоже, лишь с разницей в 100 лет. У Пушкина известное «Народ безмолвствует» у Платонова – «…Молчаливое, таинственное большинство человечества, которое терпеливо и серьезно исполняет свое существование». …И действительно, в иные моменты я отлавливал в себе и червя, и раба. Но разборка с тобой как раз и позволяет это преодолеть. Ведь точность платоновского определения ты умудрился усугубить.

…В общем, сильно ты меня раздразнил. И про саечку я неспроста. Ты первый начал, я лишь поквитался. Ну‑ну, вспоминай. …Как же, а «бороденки сбрить»? Сказал‑сказал, у меня свидетелей миллионов пятьдесят! Никак, Петром себя возомнил, царевыми ножницами размахался, понимаешь. В школе, пока щупленький был, видать, натерпелся уничижительных саечек от акселератов, и теперь решил отыграться. И, понятно, на чуждом классе – на оппозиционной интеллигенции, сразу приклеив ей бородки, чтобы было чего брить.

В студенческие годы это выглядело так. Победитель торжествующе приближался к проигравшему, становился в позу фехтовальщика, тыльной рукой указывая куда‑то в дальний угол потолка – вон туда, мол, сейчас полетит твоя челюсть, а наказующей рукой делая красивый выпад. Иные перед тем пальцы бриолином натирали. Ну, это эстеты – чтобы с особым блеском и чмяканьем. (Интим мужского наказания ничто не могло нарушить, на курсе учились одни ребята.) Обхватывали подбородок и… а всегда горстка зрителей собиралась…и – щелк! Лицо обижаемого обидно вздрагивало, веки хлопали, губы чмякали, зубы клацали. Вот это был эффект! Бывали аплодисменты. А ты – бороденку… Слабовато, уверяю тебя. Пока ее сбреешь, пока пальцы разомнешь, публика и разойдется.

Уж не обиделся ли ты за саечку? А не надо было самому начинать. И пусть ты вообще не говорил, кому именно, зато я за базар отвечаю: я – адресно, напугавшему – от струхнувшего до агрессии. Саечка с перепугу. А ты как хотел, чтобы я смолчал, видя, как приноравливаешься с ножничками к целому классу, который презираешь из‑за его интеллектуального превосходства над тобой? Нет уж, я сам носил бородку 25 лет, с небольшими перерывами.

Но как сказал слесарь‑интеллигент Полесов Виктор Михайлович, «Усы, Елена Станиславовна, даром не сбривают», что в переводе на наш базар означает: бритье бородок даже в сослагательном наклонении даром тебе не пройдет. Ты задел меня в прямом смысле за живое. Знаем, какой ты брадобрей… Одно неосторожное движение – и клиент на нарах, минимум на 15 суток. Вот и вынудил меня на упреждающий выпад – тактика грамотной войны.

С ношением бороды, впрочем, есть еще нюанс, не все так просто с ношением бороды, Володь Владимирыч. Поэтому ты сам, наверное, и не рискуешь… Объясню. Ведь история переменчива, в ней чего только не бывает. Одно время в России, например, говорили: «Бритая, как у лакея, физиономия». Может, потому и наскакиваешь на бороденки, что как слуга народа генной памятью чуешь: их обладатели для тебя – умственные барины.

Нюансов, одним словом, – масса. А ты взял да легкомысленно брякнул: «бороденки сбрить». И мне пришлось вывалить все, что знаю о них. В другой раз думай, – все‑таки пока на должности. И не такой уже у тебя кредит, чтобы словами брякать. Если что, не отбрыкнешься… словами‑то… Словами я могу отбрыкнуться, а ты – нет.