Донецк. Август четырнадцатого. Зной. Суховей. Редкие отдаленные звуки взрывов и артиллерийских выстрелов. Смотрю фильмы о гражданской войне, о Великой Отечественной и шкурой своей, дрожащим нутром понимаю, что разрушительная сила современного оружия стерла разницу между фронтом и тылом. Герои Булгакова не прятались в подвалы. Киев переходил из рук в руки, а Турбиным, чтобы выжить, достаточно было не выходить из дому во время боев. У героев Симонова был тыл, куда не долетали фашистские снаряды и авиация. В сегодняшнем Донецке тыла нет. Авиация и артиллерия украинской армии перекрывает всю нашу территорию вдоль и поперек. Куда и в кого им заблагорассудится выстрелить, из какого оружия – никто не знает. Поэтому все чувствуют себя на мушке, которую не видят, но которая есть. Сухой треск автоматных очередей за окном квартиры мало кого пугает. А вот громкие звуки и вспышки… Даже в квартире надо успеть различить летальные сигналы от не летальных и принять решение, от которого будет зависеть жизнь. Но это теория. Чаще всего прилетают один, два снаряда и рвут тела тех, кому не повезло в этот раз. Чье обезображенное фото, обойдет газеты мира, никто из дончан не знает. Чей домашний очаг будет разрушен? Любое размазывание человека по асфальту на Донбассе легитимно. Все разорванные тела детей и женщин украинские и мировые СМИ списывают на «террористов». Многочисленные свидетельства жителей Донбасса о том, что «нас убивает украинская армия и ее наемники» никто не видит. На днях под окном моего дома так шарахнуло, что кошка подпрыгнула. Я подумал: «Это огромная пушка». Одел шорты и вышел. Пушки не видать. Идут три ополченца с автоматами наперевес. Один из них: «Мужик, ты шо дурной? Не слышишь, шо стреляют? Бегом в убежище!» Я пошел домой. По дороге пытался состыковать виртуальную украинскую реальность с объективной действительностью: «Одни террористы стреляют, другие заботятся о моей жизни, так что ли? Есть же люди, которые в этот маразм верят».

Четырнадцатого августа четырнадцатого года. Мое любимое число. День рождения сына.

Вчера из больницы Петровского района нашего прекрасного Донецка, разбросанного на десятки километров по Донецкому кряжу, эвакуировали больных. Этот спальный район обстреливает украинская армия. Разбили в нескольких местах больничный забор. Попали в пищеблок и гаражи. Убили трех случайных прохожих. Больных, слава Богу, миновала чаша сия. Их радикально «не вылечили». Персонал тоже уцелел. Редкие для Донецка остатки поклонников Украины не сдаются и говорят, что больницу обстреляли террористы потому, что террористы поставили рядом свой блокпост.

– Кто обстрелял? – спрашиваю.

– Террористы, – отвечают.

– Сами себя?

– Так они же все обкуренные.

Дальше говорить нет смысла. Когда люди не состыковки реальности объясняют чьей‑то глупостью или обкуренностью, то понятно, что истина им не нужна. Они ее знают априори. Все, что противоречит их «истине», они отвергают, а все, что подкрепляет ее, принимают. Такие люди не заботятся о том, что «реальность», проглоченная ими, виртуальна. Они считают ее объективной истиной потому, что она совпадает с их априорными убеждениями. По тому, какие новости, с каких каналов записаны в памяти у таких биофлэшек, можно судить о их политических пристрастиях, но и только. Добраться до объективной реальности в разговоре с биофлэшкой тяжело, ибо по некоторым вопросам память их полностью заполнена виртуальной реальностью.

Часов с одиннадцати начали обстреливать и наш район. Два снаряда ударили в террикон, видный из окна моего кабинета. Красноватый столб пыли от первого взрыва и темный от второго повисли в знойном донецком воздухе. Ветра нет. Зрелище ирреально. Не верится, что собственными глазами вижу взрывы на донецких терриконах. Собственная армия по собственному городу бьет из артиллерии, а собственное правительство, для прикрытия обстрела Донбасса, сочиняет сказки о российской агрессии! Армию и правительство мы же и содержим! С нас даже стали удерживать дополнительные деньги на обстрел наших домов! Фантастика!

Начавшийся артобстрел, тревожные звонки, рассеянных по Украине и России плачущих дончан, которые сидят в сети и узнают новости раньше нас, вынудили спасать свою драгоценную шкуру. Час дня. Иду по опустевшему Городу. Вспоминаю белые ночи Ленинграда. Если вы не видели донецких белых ночей, то вы не были в Донбассе в период лихолетья! Уже четвертый месяц нас бомбят и обстреливают. Мы пережили и переживаем авианалеты и артобстрелы. И выживаем среди них! Автоматные очереди для нас как писк комара. Если вы думаете, что за эти четыре месяца мы не изменились, то вы ошибаетесь. Мы действительно, чем дальше, тем больше, становимся отдельным народом, который отличается уже от дончан, уехавших из Донецка четыре месяца назад. Мы на фронте. Они в тылу. Да еще вражеском! Мы нюхаем порох. Мы прячемся в подвалах. Мы, идя на работу или с работы, передвигаемся по Городу перебежками. Мы забываем о деньгах, об одежде, об украшениях. Дом наш – нам не принадлежит: секунда и то, что было домашним очагом превращено в груду мусора. Мы переоцениваем ценности. Мы учимся помогать друг другу. Мы узнаем, что такое сплоченность и локоть‑соседа, сослуживца, друга, случайного прохожего. Мы каждый день прощаемся, надеясь дожить и встретиться завтра. У нас от пятницы до понедельника пролегают года, жизнь. Мы живем настоящим. Потому, что прошлое лежит в тревожной сумке, а будущего может и не быть. Мы ездим в трамваях, бока и стекла которых пробиты пулями. Мы объезжаем воронки и неразорвавшиеся снаряды. Мы обходим свежую и засохшую кровь на наших донецких тротуарах. Обходим разорванные трупы под окровавленными тряпками.

И эта реальность нас – жителей Донбасса – меняет. Не картинка по телевизору, а труп под моим окном, который я осторожно обхожу, ведя за руку дочь к бабушке. Не потому, что бабушка соскучилась, а потому, что «у бабушки сегодня не стреляют».

Донбасс меняется стремительно. И уже не важно: победит ополчение украинскую армию или украинская армия – ополчение. В любом случае Украина получит пару миллионов, пропахших порохом, мирных жителей, которых ей уже нечем пугать. Плюс пара миллионов, прорыдавших в изгнании. И десятки тысяч вооруженных мужчин и женщин, которым есть за кого и кому мстить. Это на одной чаще весов. На другой: не нюхавшие пороха жители Украины, прогнувшиеся, чтобы выжить. Они не понимают и боятся жителей Донбасса. Некоторые из них нас ненавидят потому, что их брат‑сват пришел к нам с оружием в руках и, в лучшем случае, вернулся трехсотым или двухсотым, а, в худшем, сгнил не понятно где. На одной чаще весов ополченцы и обстрелянный народ Донбасса. На другой – украинская армия и, не знающие войны, граждане разлагающейся Украины. Кто кого?

Я иду со стороны Южного автовокзала мимо Дворца пионеров к остановке трамвая возле Первой городской больницы. Проход и проезд перекрыты бело‑красными лентами, болтающимися на ветру. Тротуар под Грин Плазой засыпан битыми стеклами. Снуют ополченцы. Стоят их машины без номеров. Зевак нет. Сворачиваю на улицу Артема. Иду к площади Ленина. Из обрывков фраз редких, спешащих прохожих понимаю, что больницу обстреляли. На трамвайной остановке много трупов. Напротив бывшего гастронома Москва стоит белый джип с синей надписью на боку «ОБСЕ». И две машины ополченцев. На проезжей части Артема, боком ко мне стоит ополченец с автоматом. На противоположной стороне улицы лежит труп. Вижу подошвы мужских туфель носками вверх и прикрытое тряпками тело. Смотрю в другую сторону. Тротуар и проезжая часть улочки, уходящей влево и вниз от меня, засыпаны стеклами, листвой и мусором. Человек пять что‑то делают. Под стеной дома кровавая дорожка, изгибаясь, тянется метров на десять. «С такой кровопотерей вряд ли выжил», – думаю я. На перекрестке возле гостиницы Централь машина ополченцев перекрывает въезд на Артема со стороны площади Ленина. Откуда ведется обстрел мне, идущему по Донецку, неясно. Киевские знатоки напишут, что «террористы в очередной раз обстреляли центр Донецка». Украинские умники им поверят. Я же прошел мимо пяти или десяти машин ополченцев. Видел их уже человек двадцать. Никто почему‑то не застрелил меня. Не взял в заложники или плен. Наоборот, возле Москвы мужчина лет сорока в камуфляже и с автоматом сказал мне: «Мужчина не останавливайтесь. Идите быстрее домой или в убежище». Под памятником Ленина две агитационные палатки. Сборщики пожертвований потеют и пьют воду из горла полуторалитровой бутылки. Трамваи и троллейбусы не ходят. На Гурова слышу автоматные очереди. Судя по запаху пороха, стреляют где‑то недалеко. Верчу головой, но никого, кроме такой же остановившейся и тревожно озирающейся парочки, не вижу. Нам надо вперед, к Колхозному рынку. Но там только что стреляли. Парочка смотрит на меня. Я на парочку. Понимаем друг друга без слов. Я никого впереди не вижу. Думаю: «Стреляли, скорее, наши. По беспилотникам или диверсантам». Еще раз смотрю на парочку. Женщина держится хорошо, спокойно. Стрельба стихла. Я почти улыбаюсь и иду вперед по своему родному, такому экстремальныму Донецку. Иду туда, где только что стреляли. Пусто. Никого нет. Ни наших, ни ваших. Экстрим с благополучным исходом. На трамвайных рельсах, на Ватутина одиноко стоит, выглядывая трамвай, пожилая женщина. Ее интересует, почему трамваи не ходят. Ей нужно в ту сторону, где только что стреляли. Объясняю. Говорю, что сегодня не лучшее время. Она спрашивает моего совета. Я рекомендую отложить дела до завтра. Она неохотно идет прочь.

Жара. Впереди открытый участок. Слева Олимпийский. Справа Донбасс Арена. Место великолепно простреливается. Пот течет.

Подошвы горят. Слышу звук догоняющего меня трамвая. Машу рукой. Водитель мужчина. Проехал не остановившись. Думаю: «Не все еще донецкие скоты разбежались». На подходе к Гладковке впереди опять начала бухать артель. Бухает серьезно. Земля вздрагивает. Устал. Надоело бояться. Иду на авось. Уже возле дома обгоняю молодую женщину, которая несет покупки и на ходу разговаривает по телефону. Она хочет «жрать», ее «все задрали» и она не может отправить ребенка к маме.

В свой двор вошел как в бомбоубежище. Соседские мужики спокойны как удавы. Курят. Разгадывают ребусы: это по нам «градом» или из гаубицы, а это мы в обратку.

Вечером звонит жена, плачет в трубку. Она в Полтавской области. «Здесь еще тяжелей, чем в Донецке. Там хоть свои, а здесь… Они нас не понимают и не хотят понять. Они вообще не думают. Повторяют то, что им сказали по телевизору. Одни во всем обвиняют нас. Другие думают, что на Донбасс напала Россия. Смесь идиотизма и равнодушия. Мне на них смотреть противно. Ты береги себя», – говорит она.

После очередного обстрела Донецка телефонные разговоры, видео конференции с дончанами в изгнании. Они лучше нас знают, что и где разрушили, кого убили или, по терминологии укроСМИ, «освободили». «Каждый день ревем как белуги, смотря новости», – говорит дончанка, сбежавшая с дочерью в Киев.

За моим окном донецкое лето две тысячи четырнадцатого. Два часа ночи. Проснулся от выстрелов и взрывов. Выглянул в окно: никого нет. Соседям, видно, как и мне, надоело бегать в подвал. Лег и в просоночном состоянии под звуки смерти думал о Донбассе, об Украине. И чем больше думал, тем больше убеждался, что Украина о Донбасс сломает свои последние зубы. А те, что не сломает сама – Донбасс выбьет!