Великий князь суздальский Андрей Юрьевич Боголюбский[1] был женат на дочери боярина Кучка. Предание говорит, что Юрий Долгорукий, отец Андрея Боголюбского, казнил этого боярина за какую‑то вину, присвоил себе его поместье, в котором и основал город Москву. Живя в Боголюбове, Андрей, по‑видимому, был уже вдов; при нем оставались два Кучковича, братья его жены, в качестве ближних и больших бояр. К этим большим боярам принадлежал также зять Кучковичей Петр и еще какой‑то пришлец с Кавказа из ясов или алан, по имени Анбал. Сему последнему великий князь доверил ключи, то есть управление своим домом. Но эти люди, осыпанные милостями, не питали к нему любви и преданности. Умный, набожный князь не отличался мягким нравом в отношении к окружающим, а под старость характер его сделался еще тяжелее и суровее. Избегая слишком близкого общения с подданными и отличаясь трезвостью, Андрей не любил пить и бражничать с своею дружиною, как это было в обычае у русских князей. С таким характером, с такими привычками он не мог пользоваться большим расположением дружинников, которые прежде всего ценили в князьях щедрость и ласковое обхождение. Не видно также, чтобы и земские люди питали к нему привязанность. Несмотря на строгость князя, его корыстолюбивые посадники и тиуны умели преследовать свои собственные выгоды, притеснять народ неправдами и поборами.

Один из Кучковичей каким‑то проступком до того прогневал великого князя, что последний велел казнить боярина, подобно тому, как отец его Юрий казнил самого Кучка. Это событие сильно возмутило бояр, и без того роптавших на самовластие Андрея. Брат казненного, Яким, собрал на совет недовольных, и говорил им в таком смысле: «сегодня казнил его, а завтра дойдет черед до нас; подумаем о своих головах». На совещании решено было убить великого князя. Число заговорщиков простиралось до двадцати; вожаками их, кроме Якима Кучковича, явились помянутый зять его Петр, ключник Анбал и еще какой‑то Ефрем Моизович, вероятно перекрест из жидов, которых Андрей любил обращать в христианство, так же, как и болгар. Подобное возвышение и приближение к себе инородцев, может быть, происходило из недоверия князя к коренным русским боярам и его расчета на преданность людей, всем ему обязанных. Но без сомнения, и этих, взысканных им, проходимцев раздражали непрочность его благоволения и опасение уступить свое место новым любимцам. Именно в то время самым приближенным лицом к князю сделался какой‑то отрок Прокопий, следовательно возвышенный из младших дружинников или дворян. Прежние любимцы завидовали Прокопию и искали случая его погубить.

Была суббота 29 июня 1175 года, праздник св. апостолов Петра и Павла. Зять Кучков Петр праздновал свои именины. К нему на обед собрались недовольные бояре, и тут окончательно порешили замысел свой немедля привести в исполнение. Когда настала ночь, они вооружились и отправились на княжий двор; умертвили сторожей, охранявших ворота, и пошли в сени, т. е. в приемный покой терема. Но тут на них напали страх и трепет. Тогда – конечно по приглашению ключника Анбала – они зашли в княжию медушу и ободрили себя вином. Затем поднялись опять в сени и тихо подошли к Андреевой ложнице. Один из них постучал и стал кликать князя.

«Кто там?» – спросил Андрей.

«Прокопий» – получил он в ответ.

«Нет, это не Прокопий» – сказал князь.

Видя, что нельзя войти хитростью, заговорщики устремились всей толпой, и выломали двери. Князь хотел взять свой меч, который, по преданию, принадлежал когда‑то св. Борису; но коварный ключник спрятал его заранее. Андрей, несмотря на годы еще сохранявший телесную силу, схватился впотьмах с двумя прежде других ворвавшимися убийцами, и одного из них поверг на землю. Другой, думая, что повержен был князь, нанес ему удар оружием. Но заговорщики вскоре заметили ошибку, и налегли на князя. Продолжая обороняться, он горячо укорял их, сравнивал с Горясером, убийцей св. Глеба, грозил Божьей местью неблагодарным, которые за его же хлеб проливают его кровь, но тщетно. Вскоре он упал под ударами мечей, сабель и копий. Считая все конченным, заговорщики взяли своего павшего товарища, и пошли вон из терема. Князь, хотя весь израненный, вскочил, и в беспамятстве со стенаниями последовал за своими убийцами. Те услышали его голос и воротились назад. «Я как будто видел князя, сходящего с сеней вниз,» – сказал один из них. Пошли в ложницу; но там никого не было. Зажгли свечу, и по кровавому следу нашли князя, сидящего за столбом под лестницей. Увидя их приближение, он начал творить последнюю молитву. Боярин Петр отрубил ему руку, а другие его докончили. Умертвили также его любимца Прокопия. После того убийцы занялись расхищением княжего добра. Собрали золото, драгоценные камни, жемчуг, дорогие одежды, утварь и оружие; поклали все это на княжих коней, и еще до света развезли по своим домам.

На следующее утро, в воскресенье, убийцы поспешили принять меры для своей безнаказанности. Они опасались дружины, сидевшей в стольном Владимире; а потому начали «собирать полк», т. е. вооружать на свою защиту всех, кого могли. В то же время они послали спросить владимирцев, что те намерены предпринять? И велели сказать им, что совершенное дело задумали не от себя только, но от всех (дружинников). Владимирцы на это возразили: «кто был с вами в думе, тот пусть и отвечает, а нам его не надобно». Ясно было, что главная дружина встретила ужасную весть довольно равнодушно, и не показала охоты мстить за смерть нелюбимого господина. Так как поблизости не было никого из князей, кто бы мог схватить власть твердой рукою, то немедленно гражданский порядок был нарушен. Начался неистовый грабеж. В Боголюбове, по примеру дружинников, чернь бросилась на княжий двор и растаскивала все, что попадалось под руку. Потом принялись грабить дома тех мастеров, которых Андрей собирал отовсюду для своих построек и которые, пo‑видимому, успели нажить от них значительное имущество. Чернь напала также на посадников, тиунов, мечников и других княжих слуг, нелюбимых за неправедный суд и разные притеснения; многих из них перебила и дома их разграбила. Из соседних сел приходили крестьяне и помогали горожанам в грабеже и насилиях. По примеру Боголюбова, то же самое произошло и в стольном Владимире. Здесь мятеж и грабежи утихли только тогда, когда соборный священник Микулица и весь клир облеклись в ризы, взяли из Успенского храма всеми чтимую икону Богородицы и начали ходить по городу.

Киевская летопись сообщает далее любопытные и трогательные подробности.

Между тем как происходили эти мятежи и разные беззакония, тело убиенного князя, брошенное в огород, лежало там, ничем не прикрытое. Бояре грозили убить всякого, кто вздумает оказывать ему почести. Нашелся однако честный и добрый слуга княжий, какой‑то Кузмише Киевлянин, который, по‑видимому, не был во время убийства в Боголюбове, а пришел сюда, услыхав о случившемся. Он начал плакать над телом, причитая, как покойный победил полки «поганых» болгар, а не мог победить своих «пагубоубийственных ворожбит».

Подошел Анбал ключник.

«Анбале, вороже! Сбрось ковер или что‑нибудь, что можно подостлать и чем бы прикрыть тело нашего господина» – сказал ему Кузмише.

«Поди прочь. Мы хотим выбросить его псам».

«О, еретиче! Уж и псам выбросить! Помнишь ли, жидовин, в чем ты пришел сюда? Теперь ты в оксамите стоишь, а князь наг лежит. Но молю тебя, сбрось что‑нибудь».

Ключник как бы усовестился, сбросил ковер и корзно.

Кузмише обвернул тело князя, отнес его к Рождественской церкви и просил отпереть ее.

«Вот нашел о чем печалиться! Свали тут в притворе» отвечали ему пьяные приставники, которые, очевидно, предавались буйству наравне со всеми.

Кузмище со слезами вспомнил по этому случаю, как, бывало, князь приказывал водить в церковь всяких нехристей и показывать им славу Божию; а теперь в эту же изукрашенную им церковь его самого не пускали его собственные паробки. Он положил тело в притворе на ковер и прикрыл корзном. Тут оно пролежало два дня и, две ночи. На третий день пришел Арсений, игумен Козмодемьянского (вероятно Суздальского) монастыря, и начал говорить боголюбским клирошанам:

«Долго ли смотреть нам на старших игуменов? И долго ли лежать тут князю? Отоприте‑ка божницу; я отпою его; а вы положите его в (деревянную) буду или в (каменный) гроб, и, когда прекратится мятеж, то пусть придут из Владимира и отнесут его туда».

Клирошане послушались; внесли князя в церковь, положили в каменную гробницу, и отпели над ним панихиду, вместе в Арсением.

Только в следующую пятницу, то есть уже на шестой день после убийства, владимирцы опомнились. Бояре, дружина и городские старцы сказали игумну Феодулу и Луке, домественнику (уставщику церковного пения) при Успенском храме, чтобы снарядили носилки и вместе с успенскими клирошанами отправились за телом князя. А священнику Микулице велели собрать попов, облечься в ризы и стать за Серебряными воротами с иконою Богородицы, чтобы встретить гроб. Так и было сделано. Когда со стороны Боголюбова показался княжий стяг, который несли перед гробом, владимирцы, столпившиеся у Серебряных ворот, прослезились и начали причитать. При этом вспоминали добрые стороны князя и его последнее намерение: ехать в Киев, чтобы соорудить там новую церковь на Великом дворе Ярослава, для чего он уже и мастеров послал. Затем с должной честью и молитвенными песнопениями князь был погребен в своем златоверхом Успенском храме.[2]

Иловайский Д. И. История России. – Т.2. Становление Руси. – М.: Чарли, 1996.

[1] Андрей Боголюбский (ок. 1111–1174 г.) князь Владимир Суздальский с 1157 г., сын Юрия Долгорукого. С 1159 упорно боролся за подчинение Новгорода своей власти и вел сложную военную и дипломатическую игру в Южной Руси. В 1169 войска Андрея Боголюбского взяли Киев. Став «самовластием всей суздальской земли» перенес столицу во Владимир, укрепил его и построил великолепный Успенский собор и другие памятники. В это же время под Владимиром вырос княжеский замок Боголюбово – любимая резиденция Андрея. Убит, заговорщиками в ночь с 28 на 29 июня 1174 года.

[2] Впоследствии многие из убийц Андрея были казнены его братом Михаилом Юрьевичем.