Недавно в Интернет‑издании «Свободная пресса» появилась статья Захара Прилепина «Десятые» начались в тишине». Статья живая, талантливая, как почти все статьи талантливого Прилепина, но вдобавок она прямо требует с собой поспорить или, как сейчас модно выражаться, себя прокомментировать.

Захар часто пишет подобные требующие публицистические тексты. Вспомним его «Письмо Сталину», вызвавшее целую бурю, или статью на смерть Березовского, в которой автор попросил силы ада не очень сильно мучить Бориса Абрамовича, так как тот не был абсолютным злодеем… Вспоминать можно ещё, но займусь «Десятыми»…».

Провокационно само название. Дескать, второе десятилетие двадцать первого века началось в тишине.

«То, что наступило в России – это и есть реакция в чистом виде.

Вокруг мутно и тихо, как на дне.

Говорят только те, кого собираются посадить в тюрьму. Остальные молча смотрят в сторону с разными чувствами».

И дальше Захар красочно перечисляет тех, кто и как молчит. А если не молчит, то – «Новодворская что‑то говорит, но получаются сплошные каляки‑маляки»; «И Собчак замолчала: говорит что‑то, а сама замолчала. Может, целуется? Канделаки замолчала: тоже, наверное, говорит, но – тишина, ничего не слышно. Замолчал Доренко – раскрывает зев, чтобы издать рык – а раздаётся шип, как из пробитой шины. Он вращает глазами, пытается заглянуть себе в рот, а сам не может; птичка пролетает мимо, он просит птичку жестом, указывая рукой в рот: что там, птичка, где мой рык? – птичка долго кружит возле его головы, потом говорит нараспев: «Ну, ни хре‑на се‑бе!» – и улетает.

Передовицы Александра Проханова пишет эхо Александра Проханова, которое специальным прибором находят в редакции газеты «Завтра» и тащат за язык из‑за батареи ».

Ну, с одной стороны, Прилепин прав. Ощущение тишины есть. Правда, ощущение такое появилось у меня лично с год назад. Года полтора назад его не было. А тогда «десятые» как раз и начинались. 2011‑й год…

Начинались «десятые» неплохо. Обнадёживающе. С надеждой на перемены.

История редко даёт шанс изменить политическую жизнь в стране малой кровью. И почти никогда оппозиция не может воспользоваться им, понять, что эти два‑три дня в череде тысяч дней и есть те самые, ради которых оппозиция и существует.

Так случилось и в первых числах декабря 2011‑го. Впервые, пожалуй, с октября 1993‑го большое число людей поднялось и вышло на улицу. И что? В Москве в самый решающий день, 10 декабря, эти десятки тысяч «либеральные вожди», как называет их Прилепин, увели с центральной площади Революции на заднюю Болотную. Возле памятника Карлу Марксу осталось человек двести во главе с Эдуардом Лимоновым. Покричав злые лозунги, эти двести разошлись; некоторые поспешили на Болотную посмотреть, как там.

А там тоже ничего не было. Тоже покричали, поугрожали режиму и разошлись. А потом наступила реакция.

В своей статье Захар вспоминает о Лимонове: «Лимонов так долго терзал либеральных вождей, что вождей стало жалко, хотя я тоже в своё время их не любил и много писал об этом. Конечно, их надо как‑нибудь убить. Но разве их убьёшь, ударив сорок раз газетой «Известия» по голове? Отец Эдуард скажет: надо, чтоб дошло до самых тупых.

Лимонов хочет, чтоб до всех дошло – а они не усваивают вовсе».

Да, терзаниями «либеральных вождей» на страницах «Известий», в ЖЖ и «Свободной прессе» Лимонов добивается обратного эффекта – их становится жалко. Тем более что к Немцову с Пархоменко, которые уводили людей, Эдуард Вениаминович отмёл и Навального с Удальцовым, которые 10 декабря сидели в специзоляторе. Правда, выйдя на свободу, они пошли к тем десяткам тысяч с Болотной, а не к двум сотням с Революции. И это, видимо, не даёт Лимонову покоя. Со своей известной эмоциональностью он изничтожает всех, кто не с ним, сжигает и сжигает мосты.

Причём, «либеральных» не только жалко. Своими статьями Лимонов невольно (надеюсь) подыгрывает режиму. На фоне болотных и Путин представляется не таким уж плохим.

Вспоминается мне один момент.

1 мая я шёл в колонне «Другой России» вблизи лозунга «Отобрать и поделить», под фотографиями миллиардеров с мишенью на лбу, которым другороссы сулили страшные кары. Но когда в колонне начинали выкрикивать антипутинские лозунги, Эдуард Вениаминович это дело пресекал: «Это кричат либералы, а мы не будем».

Я удивлялся. Ведь суть не в миллиардерах, а в том, кто придя к власти первым делом пообещал: «Пересмотра итогов приватизации не будет!» Впрочем, выборочно итоги пересмотрел, вычеркнув из миллиардеров одних и поставив на их место других.

Странная позиция у Лимонова сегодня.

Но, с другой стороны, нужно ведь показывать людям, что будущего у России с такими личностями как Немцов – нет. И, возможно, придёт время, когда Навальный, Удальцов придут к Лимонову на площадь Маяковского. Немцов, помнится, приходил…

Интересно, что статья Прилепина «Десятые» начались в тишине» написана в стиле Лимонова. Прилепин бьёт и по чужим и по своим. Достаётся от него, например, и Дмитрию Быкову.

«Даже Быков – и тот устал. Нет, он передвигается по миру, что‑то сочиняет, но по стихам и публицистике (а это его пульс) – видно, что пульс стал прерывистый и злой. Выдал тут целую статью о том, сколь ничтожна современная русская литература. Быков, который может написать очень хорошую хвалебную статью о любом мёртвом писателе, живых купно невзлюбил. Теперь я должен быть уверен, что, скажем, Ольга Форш лучше, к примеру, Александра Терехова».

Видимо, Захар имеет в виду опубликованную (опять же) в Интернет‑издании «Слон» статью Быкова «Не касается».

Ну, не видно по ней (как и по предыдущим), что Дмитрий Львович купно невзлюбил живых писателей, что злится. Современную русскую литературу он, может, и не любит (а за что её, откровенно говоря, любить?), зато знает отлично. Очевидно, что в отличие от большинства пишущих – читает. И Быков не злорадствует, говоря, что русская литература непрофессиональна, старомодна, скучна, а скорбит. И провоцирует её возродиться.

А для возрождения литературы, как он справедливо считает, нужно возрождение жизни:

«Выход из этой ситуации очевиден: начнётся жизнь – появится и литература. Нельзя бесконечно жевать русские вопросы – они неизменны в последние пять веков; нельзя повторять один и тот же круг – он надоедает и читателю, и писателю, и стороннему наблюдателю. Все слова сказаны, а ситуация неизменна; никакому айпаду, айфону, интернету не обновить российскую ситуацию, в которой «новыхлюдей» не было со времён «Что делать». Все проклятия Герцена и Печёрина, все инвективы Щедрина и Писарева, все догадки Лёвина и Нехлюдова один в один приложимы к сегодняшней ситуации, и это невыносимо. Русской прозе не о чем говорить – всё сказано; а чтобы двинуться в глубь героя – нужен этот герой. Производственный роман нельзя написать без производства. Семейную сагу невозможно написать в условиях полного разложения семьи – а климат в обществе, прежде всего моральный, таков, что людям трудно просто терпеть друг друга. Всё – незачем. Любое движение, как в цугцванге, ухудшает ситуацию: нам как бы уютно в этой грязце и вонъке, а если мы шевельнёмся, то, не дай бог, случится революция. Точно так же и хорошую детскую литературу почти невозможно писать там, где нет образа будущего: хотим мы того или нет, но дети – всё‑таки будущее, а мы о нём ничего не знаем и знать не хотим».

Современную действительность Быков сравнивает с «мрачным семилетием» времён Николая Первого (с 1848 до 1855‑го), когда русская литература тоже была в упадке, в тисках. Но тогда злобствовала цензура, а сегодня? Кто мешает сегодня писателям обратиться к реальности?

«…для литературы мало удачного дебюта – нужен рост. А вспомните, кто из современных российских литераторов, открытие которых радостно приветствовалось, хоть куда‑то растёт или как минимум не обрушивает планку», – задаётся вопросом Быков и вспоминает разве что Алексея Иванова из Перми. Но и тот «рос вниз, если исходить из критериев литературного качества».

Статус профессионального писателя губит в человеке писательский дар. Главным становится ремесло. И мне давно уже интереснее читать рукописи, присылаемые на конкурс Форума молодых писателей, «Дебюта», чем книги профессионалов. В рукописях куда чаще встречается жизнь. Беда лишь в том, что дебютантам почти всегда не хватает мастерства.

Есть такое выражение: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Сегодня справедливее бы переставить глаголы – сегодня молодость именно знает (причём, не только в литературе), но не может, а старость может (сколько у нас во всех сферах семидесятилетних живчиков!), но не знает. И мы во всех сферах буксуем, погружаемся, сползаем…

Не беда, что Дмитрий Быков время от времени выступает со статьями, подобными «Не касается». Литературу полезно дразнить тем, что она ничтожна или её вовсе нет. В ответ она взбрыкивает, выдавая или два‑три бессмертных произведения, или расцветает прекрасным пёстрым садом.

И, повторюсь, в этой статье Быков не впервые выступает за обновление жизни. Точнее, за её возрождение, которой сегодня нет. Тем более, он, кажется, уже не против революции: «Любое движение, как в цугцванге, ухудшает ситуацию: нам как бы уютно в этой грязце и воньке, а если мы шевельнёмся, то, не дай бог, случится революция». И какой вывод можно сделать из этой фразы? – нужно смести с доски все эти пешки, ферзи и короли… А революции бывают и бескровные…

Захар Прилепин заканчивает тему Быкова в своей статье такими словами:

«Быков сердится на литературу – нет бы сердился на себя: раньше она его двигала, он работал на этом топливе, а теперь она его не греет, он чувствует, что замедляет ход: а кто виноват? – бензин.

Может, мотор сдаёт, всё‑таки?»

Это похоже на оскорбление. Но спасает ещё одна фраза:

«У всех сдаёт мотор».

Надеюсь, Захар относит это утверждение и к себе… Впрочем, есть такая профессия: мотористы. Но чтобы они появились с ключами и отвёртками, свежим маслом, нужно подать знак, что не всё в порядке. Захар Прилепин своей статьёй этот знак подаёт, при этом ругая Дмитрия Быкова, тоже подающего знак. Что ж, это давняя традиция интеллигенции.

И ведь по сути‑то обе эти статьи говорят об одном и том же. Вот пишет Прилепин:

«Беда в том, что слова теряли, теряли, теряли свой смысл, и вот уже кажется, обесценились вконец.

Мы питаемся словами в таком количестве, в каком не питались никогда. Говорят, что люди стали меньше читать, чем в СССР. Да ладно: читать стали в сорок раз больше. Просто тогда можно было прочитать одну повесть Распутина или Стругацких – и насытиться на месяц, или даже на год, или на всю оставшуюся жизнь, а сейчас люди пожирают тонны слов в соцсетях, а сытости никакой, усвояемости тоже никакой. <…> Ни у кого нет ни одной мысли, только комментарии».

А вот – Быков (я уже цитировал это, но не грех повторить): «Все слова сказаны, а ситуация неизменна; никакому айпаду, айфону, интернету не обновить российскую ситуацию, в которой «новых людей» не было со времён «Что делать». Все проклятия Герцена и Печёрина, все инвективы Щедрина и Писарева, все догадки Лёвина и Нехлюдова один в один приложимы к сегодняшней ситуации, и это невыносимо».

И что делать? Слова действительно потеряли смысл, они больше не воспринимаются, и даже острые, глубокие статьи, а то и труды, в которых намечен выход из цугцванга (к примеру, о христианской демократии Игоря Виноградова, о национал‑либерализме Михаила Ходорковского (который, как определил Прилепин, «молчит из тюрьмы, мы ему надоели»)) наш, забитый информацией мозг уже не воспринимает.

А узел затягивается. Недовольство существующим режимом, а то и ненависть к нему переходит в иррациональную плоскость. Любые шаги режима воспринимаются в штыки, каждая мелочь вроде амфор и щуки воспринимается как ложь и издевательство. Посадки не столько запугивают, сколько злят…

В какой‑то момент слова станут совершенно не нужны. Кроме «ура». Может, это и имел в виду Захар Прилепин?

Июль 2013