«Я зашел в тот магазинчик купить несколько журналов и почему‑то неожиданно… испугался чего‑то. Я повернулся и вышел. Я не знаю, что подсказало мне уйти оттуда, но позже в тот же день я узнал о стрельбе».

Летчик гражданской авиации Роберт Томпсон рассказывает мне о том, как он избежал смерти на земле. Я расспрашиваю его подробнее, что он увидел и как реагировал.

«Ничего. Это было просто ощущение, шестое чувство. [Пауза]. Ну, сейчас, когда я думаю об этом, то вспоминаю, что парень за прилавком метнул на меня быстрый взгляд, резко повернул голову в мою сторону на одно мгновение, и вроде бы нормально, что продавец оглядывается на того, кто вошел, но он так пристально смотрел на другого покупателя, и, должно быть, это показалось мне странным. Наверное, я увидел, что он волнуется».

Когда мы не «зашорены», то безоговорочно уважаем интуицию других. Чувствуя, что кто‑то другой рядом ощущает опасность, мы настораживаемся. Примерно то же происходит, когда мы видим, как кошка или собака внезапно просыпается и пристально всматривается в темный коридор.

Томсон продолжает: «Я заметил, что продавец сосредоточен на покупателе, одетом в большую тяжелую куртку, и, конечно, сейчас я понимаю, что было очень жарко, так что, вероятно, парень прятал под ней пистолет. Только после того как я увидел в новостях, какую машину ищут, я вспомнил, что заметил двух парней, сидящих в «универсале» с включенным двигателем на парковке. Теперь‑то мне все понятно, а тогда я не придал этому никакого значения».

«На самом деле, тогда придали тоже», – сказал я ему. Тут сошлись многие обстоятельства: страх на лице продавца, человек в тяжелой и плотной куртке в жаркий день, парни в машине с включенным двигателем, часто появляющиеся в выпусках новостей репортажи об ограблениях магазинов на бензоколонках, сидевшая в подсознании Томпсона информация о частых визитах полиции в этот магазин, мимо которого он проезжал сотни раз, и несчетное количество других фактов из опыта Томпсона, о которых мы, скорее всего, никогда не узнаем. Так что нет ничего удивительного в том, что он решил уйти из магазина за несколько секунд до прихода туда полицейского, который был застрелен преступником, застигнутым в разгар ограбления.

То, что Роберт Томпсон и многие другие хотели бы пренебрежительно назвать совпадением или «внутренним ощущением», на самом деле является когнитивным процессом, который работает быстрее и совсем не так, как знакомое нам пошаговое мышление, на которое мы так охотно полагаемся. Мы считаем, что осознанное размышление чем‑то лучше, хотя по сравнению с медлительной логикой интуиция летает. Человеческий мозг, величайшее творение природы, никогда не работает эффективнее или увлеченнее, чем когда его владелец рискует. В такие моменты интуиция «взлетает» на совершенно другой уровень, на высоту, где ее работу можно без колебаний назвать удивительной, даже сверхъестественной. Интуиция – это путешествие от А до Я без остановки у других букв. Это знание без объяснений.

Люди склонны считать удивительными или сверхъестественными самые примитивные проявления интуиции. Женщина рассказывает простую историю так, будто в ней заключена какая‑то мистика: «Я не могла поверить в это. Когда зазвонил телефон, я абсолютно точно знала, что это звонит моя соседка по университетскому общежитию, и это через столько лет». Хотя люди ведут себя так, будто их предсказания насчет того, кто звонит, сверхъестественны, на самом деле все гораздо проще. В данном случае женщина вспомнила о соседке по комнате после сообщений о падении шаттла. Велико ли чудо, если обеим женщинам случилось посмотреть один и тот же выпуск новостей вместе с миллиардами других людей? И так ли удивительно, что обе они в молодости были уверены: кем‑кем, а уж космонавтом женщине точно не суждено стать? В то утро при взрыве космического корабля погибла женщина‑астронавт, и эти две давние приятельницы невольно вспомнили друг о друге.

Подобные проявления интуиции, поначалу производящие огромное впечатление, часто оказываются достаточно примитивными, особенно если сравнить их с тем, на что способен мозг, когда мы оказываемся в опасности.

В статье для журнала A Natural History of the Senses Диана Аккерман пишет: «Мозг – это хороший рабочий сцены. В то время как мы разыгрываем спектакль, он выполняет свою работу. Когда мы видим некий объект, то пробуждается весь спектр наших чувств, чтобы оценить его. Все лавочники мозга рассматривают его со своей точки зрения, так же как и все служащие, все бухгалтеры, все студенты, все фермеры, все механики». К списку Аккерман мы могли бы добавить солдат и охранников, потому что именно они оценивают контекст, в котором происходят события, целесообразность и значимость буквально всего, что мы чувствуем. Эти солдаты и охранники отделяют просто необычное от существенно необычного. Они оценивают время суток, день недели, громкость звуков, быстроту движения, аромат духов, гладкость поверхности – всю совокупность элементов мозаики в каждый момент времени. Они отбрасывают несущественное и определяют значение важного. Они распознают такие сигналы выживания, которые мы даже (вполне сознательно) не воспринимаем как сигналы.

Я годами расхваливал интуицию как краеугольный камень безопасности, но лишь недавно к своему огромному удивлению узнал, что латинский корень слова «интуиция » (tuere ) имеет значение «охранять, защищать». То есть делать именно то, что она (интуиция) сделала для Роберта Томпсона. Потрясенный тем, что он едва не погиб, Роберт потом никак не мог понять, почему интуиция не спасла полицейского, но спасла его. Возможно, так случилось из‑за того, что перед полицейским предстала другая сцена. Томпсон видел на парковке только один автомобиль, а полицейский – два. Вероятно, это создавало впечатление, будто в магазине находятся несколько покупателей. Томпсон расценил выражение лица продавца как проявление страха, в то время как полицейский увидел на том же самом лице облегчение, вызванное тем, что он (полицейский) вошел в магазин. Вероятно также то, что опытный полицейский оказался обманутым в своих ожиданиях, как это иногда происходит с экспертами в какой‑либо области. Он действовал исходя из точного, но вводящего в заблуждение (в данном случае) посыла – вооруженные ограбления чаще совершаются ночью, чем днем.

Многие эксперты проигрывают менее информированным людям в способности мыслить творчески и в воображении. Они так хорошо знакомы с известными моделями поведения, что могут не распознать или неправильно оценить важность чего‑то нового. Процесс применения имеющегося опыта в конечном счете заключается в отсечении не имеющих значения деталей в пользу тех, которые играют важную роль. Мастер дзен Сюнрю Судзуки говорил: «Ум начинающего чист, свободен от привычек опытного человека, он готов соглашаться, сомневаться и открыт всем новым возможностям». Люди, наслаждающиеся так называемым везеньем новичка, доказывают это постоянно.

На интуицию полагаются даже ученые, причем как сознательно, так и непреднамеренно. Проблема заключается в том, что мы уговариваем их не делать этого. Представьте себе, что вы пришли к врачу, специалисту по определенному заболеванию, и он, прежде чем вы успели сесть на стул в смотровой, говорит: «У вас все в порядке, когда будете выходить, заплатите моему секретарю в приемной». По вполне понятным причинам вы можете подумать, что за сделанный интуитивно вывод не стоит платить, хотя этот диагноз в точности совпадет с тем, который тот же врач поставит после того, как изучит вас с помощью сложных аппаратов. Мой друг, врач, должен доказывать пациентам свою научную квалификацию, прежде чем они «услышат» его интуицию: «Я называю это чечеткой. После того как я делаю несколько шагов, пациент говорит: «Отлично, я вижу, что вы умеете танцевать» – и доверяется мне».

Дилетант из магазина при бензоколонке учит нас тому, что интуиция, к которой прислушиваются, более ценна, чем простое знание. Интуиция – это дар, которым обладаем мы все, тогда как умение сохранить знания – это искусство. Нечасто встречается эксперт, использующий в своей работе как оценку, основанную на фактах, так и уважение к собственной интуиции и любопытству. Ведь любопытство в конечном итоге – это реакция на подсказку интуиции: «Там что‑то есть». Я всегда прислушиваюсь в своей работе к таким подсказкам, надеясь разблокировать информацию, которую клиенты прячут от самих себя.

Я часто возвращаю разговор к деталям, о которых клиент рассказал, но не обратил на них особого внимания. Я особенно интересуюсь такими деталями, которые не являются обязательными элементами сюжета, которые могут показаться неважными, но тем не менее почему‑то были упомянуты. Я называю такие дополнительные детали спутниками, запущенными в космос, которые спустя какое‑то время начинают передавать ценную информацию. Я всегда слежу за ними.

Клиентка, рассказывавшая об анонимных угрозах, которые она получала после длительной и тяжелой судебной тяжбы, была совершенно уверена в том, что они исходят от человека, на которого она подала в суд. Однако в ее рассказе содержались кое‑какие дополнительные детали: «После того как дело было урегулировано, я узнала, что парень, с которым мы судились, был по‑прежнему очень зол, но я была удивлена, что он унизился до того, что стал посылать мне угрозы. Я как‑то обсуждала судебное соглашение с Тони – он был стажером у моего адвоката, но больше у него не работает, – так вот, я сказала ему: «Надеюсь, что раз дело закрыто, то и всей истории конец», – и подумала, что так и будет, но после этого стали приходить письма с угрозами».

Где же в этой истории спутник? Я как‑то обсуждала судебное соглашение с Тони – он был стажером у моего адвоката, но больше у него не работает … Эти детали о человеке, о котором упомянула клиентка, не являются ключевым элементом в истории, но это упоминание послужило для меня сигналом.

«Расскажите мне о парне, который работал у вашего адвоката».

«А, о Тони? Его уволили, думаю, он стал одной из жертв в этом деле. Он был так добр ко мне. Он проявлял большой интерес к моему делу, но, очевидно, забросил другие свои обязанности. Даже после того как его уволили, он продолжал приходить в суд, чтобы поддержать меня, я это очень ценю. Когда дело было выиграно, мой адвокат устроил вечеринку для всех нас, но Тони не пригласили. Это было печально, потому что он позвонил мне и сказал: "Надеюсь, мы сможем оставаться на связи, хотя разбирательство закончилось". [Пауза]. Вы же не думаете?..»

Затем моя клиентка рассказала о некоторых странных поступках Тони, после этого она обнаружила (точнее говоря, вспомнила), что Тони однажды рассказал ей, как помогал знакомой, которая получала угрозы от экс‑бойфренда. Таким образом второстепенный участник истории – кажущаяся незначительной деталь – превратился в подозреваемого, и в конечном счете его вина в рассылке угроз была доказана. В каком‑то смысле моя клиентка все это время понимала, что он был самым реальным подозреваемым, но отрицала это, предпочитая обвинять мерзкого противника, а не дружелюбного помощника.

Сколько раз вы говорили себе задним числом: «Я знал, что мне не нужно было делать это»? Это значит, что вы получили сигнал, но не отреагировали на него. И ведь мы уважаем интуицию, но только не свою. Например, люди склонны приписывать сильную интуицию собакам. Мне об этом напомнила совсем недавно подруга, рассказав такую историю: «Джинджер очень плохо восприняла нашего нового подрядчика, она даже зарычала на него. Кажется, будто она чувствует, что ему нельзя доверять. Так что я собираюсь посмотреть предложения от других людей».

«Так оно и есть, – пошутил я над ней. – Собака чувствует, что вам следует нанять другого подрядчика, потому что этот – нечестный».

«Ирония‑то заключается в том, – объяснил я, – что Джинджер гораздо сильнее реагирует на ваши сигналы, чем вы реагируете на ее. Джинджер отлично понимает вас, а вы отлично понимаете людей. Джинджер, какой бы умной она не была, ничего не знает о том, как подрядчики делают приписки, насколько честен этот конкретный кандидат, да и в преимуществах подсчета «издержки плюс пятнадцать процентов» по сравнению с фиксированной платой не разбирается, не слыхала о неоднозначной рекомендации, которую вы получили от бывшего клиента этого застройщика, и о чересчур роскошном автомобиле, на котором он приехал, и о быстром, но уклончивом ответе на ваш прямой вопрос». Моя подруга рассмеялась, поняв, что ее Джинджер, чью интуицию она так перехвалила, – заведомо идиотка во всем, что касается перестройки дома. На самом деле она глупее самого глупого человека, ведь она лишена речи (если где‑то существуют собаки с интуицией, достаточной для того, чтобы определить, что в данный момент читают их хозяева, я беру все свои слова обратно).

Вопреки тому, что люди думают о собачьей интуиции, ваши интуитивные способности намного сильнее (и если принять во внимание, что вы ежедневно добавляете что‑то к уже имеющемуся опыту, то вы сейчас находитесь на пике формы). Джинджер чувствует страх человека и реагирует на него, потому что инстинктивно знает, что испуганный человек (или животное) с большей вероятностью может представлять опасность, но у нее нет ничего, чем в избытке не обладали вы. На самом деле проблема заключается в том, что вы обладаете тем, чего нет у собаки, – здравомыслием. Именно оно встает на пути вашего восприятия и вашей интуиции. Здравомыслие заставляет вас отбрасывать интуицию до тех пор, пока не найдется логическое объяснение, оно осуждает и отвергает эмоции и не прислушивается к ощущениям. Джинджер не отвлекается на альтернативы: какой может быть ситуация, какой была или какой должна быть. Она воспринимает ее такой, какая она есть. Зачастую мы ссылаемся на интуицию собаки, чтобы оправдать решение, которое иначе сочтут, боже упаси, необоснованным.

Вы можете представить себе животное, реагирующее на дар страха так же, как некоторые люди, т. е. с раздражением и пренебрежением, вместо того чтобы прислушаться? Ни одно животное в дикой природе, неожиданно охваченное страхом, не будет тратить умственную энергию на размышления («Это, наверное, пустяки»). Но мы упрекаем себя, если хотя бы на секунду доверимся ощущению, что кто‑то идет за нами по кажущейся пустой улице или что чье‑то странное поведение опасно. Вместо того чтобы радоваться мощному внутреннему ресурсу, благодаря которому мы можем сами себе помочь, радоваться тому, что наш мозг может по‑настоящему работать на нас, а не подшучивать над нами, мы поспешно высмеиваем этот импульс. Мы, в отличие от всех других существ в природе, предпочитаем не изучать и даже просто игнорировать сигналы выживания. Умственную энергию, которую мы используем для поиска объяснений всего на свете, можно было бы с большей пользой применить для оценки среды, переполненной важной информацией.

Люди, пренебрежительно относящиеся к собственной интуиции и долго раздумывающие, ежедневно становятся жертвами насилия и других происшествий. На вопрос, почему мы так часто оказываемся жертвами, ответ очевиден: потому что у нас к этому отличные способности.

Женщина как нельзя лучше играет на руку мужчине, который вот‑вот нападет на нее, уговаривая себя: «Он производит впечатление такого приятного человека». Но именно так многие женщины и поступают. Женщина ждет лифт, и, когда его двери открываются, она видит внутри мужчину, вызывающего у нее дурное предчувствие. Обычно она не боится, но сейчас это может вызвано тем, что уже поздно, его размерами, тем, как он смотрит на нее, частотой нападений в квартале, статьей, прочитанной год назад, – не важно чем. Суть в том, что ей страшно. Как она реагирует на сильнейший естественный сигнал выживания? Она подавляет его, говоря себе: «Я не должна так жить, я не должна оскорблять этого парня, позволив дверям закрыться у него перед носом». Когда страх не уходит, она приказывает себе не быть такой глупой и заходит в лифт.

Ну и что глупее: дождаться следующего лифта или оказаться внутри звуконепроницаемой стальной коробки с незнакомцем, которого она боится?

Даже когда наша интуиция говорит прямо и недвусмысленно, даже когда предупреждение понятно, мы продолжаем прислушиваться к мнению окружающих, прежде чем начнем слушать самих себя. Вот история о психиатре, чей пациент рассказал ему: «С недавних пор, когда моя жена ложится спать, я ищу разные поводы, чтобы остаться на первом этаже. Если, когда я захожу в спальню, она еще не спит, то я иду в душ и нахожусь там до тех пор, пока не буду уверен, что она уже заснула. Вы думаете, что я подсознательно стараюсь избежать занятий сексом с моей женой?» Выслушав это, психиатр проницательно спросил: «А что же тут подсознательного?»

Когда жертвы после всего, что случилось, говорят мне, что они «подсознательно» знали, что им угрожает опасность, я могу задать им тот же вопрос: «Что же тут подсознательного?»

Наш странный способ оценивать риски отчасти объясняет, почему мы часто предпочитаем не избегать опасности. Мы почему‑то уделяем огромное внимание опасностям, на которые не можем повлиять (авиакатастрофы, аварии на атомных электростанциях), игнорируя риски, находящиеся под нашим контролем (смерть в результате курения, неправильной еды, автокатастроф), даже несмотря на то, что последние намного чаще грозят нам. В великолепной книге доктора Мелвина Коннера о нас и обо мне (и обо всех людях) «Почему выживают безрассудные» (Why the Reckless Survive) автор подчеркивает, что «мы выпиваем, ездим без ремней безопасности, закуриваем еще одну сигарету… и затем отменяем поездку в Европу из‑за опасения попасть в теракт, вероятность которого равна одной миллионной». Многие американцы, которые не едут в Египет посмотреть пирамиды из страха быть убитыми, остаются дома, где опасность в двадцать раз выше.

В то время как мы осознанно соглашаемся на какой‑то риск, мы протестуем, если подобному риску нас подвергает кто‑то другой. Мы как будто говорим, пишет Коннер: «Если я хочу убить себя с помощью курения, то это мое дело, но, если какая‑нибудь компания попытается одурачить меня насчет вреда от асбеста или нервно‑паралитического газа, я страшно рассержусь». Мы будем терпеть знакомые риски и нервничать из‑за непонятных. Захват американского пассажирского самолета в Афинах волнует нас намного больше, чем убийство родителем собственного ребенка, хотя первое происходит редко, а второе – каждый день.

Мы отрицаем опасность, потому что мы так устроены, мы видим то, что хотим видеть. В книге «День, когда изменилась Вселенная» (The Day the Universe Changed ) историк Джеймс Бёрк подчеркивает: «Видит именно мозг, а не глаз. Реальность попадает в мозг до того, как она пережита, в противном случае сигналы, которые мы получаем с помощью глаз, не имеют смысла». Эта истина напоминает, как важно, чтобы элементы пазла насилия попали в наш мозг заранее, потому что только при таком условии мы сможем воспринять сигналы выживания.

Конечно, мы достаточно серьезно относимся к этой проблеме и стараемся усвоить сигналы: социологический опрос, проведенный Институтом Харриса, показывает: подавляющее большинство американцев весьма озабочено проблемами преступности и личной безопасности. Если это правда, то мы обязаны задать новые вопросы о насилии и о нас самих. Например, как так вышло, что нам лучше известны причины, по которым мужчина покупает лосьон для бритья определенной марки, чем причины, по которым он покупает пистолет? И почему нас так привлекает, когда сталкер атакует известную персону, что случается раз в два‑три года, но не интересует, когда женщину убивает ее муж или бойфренд, а это происходит каждые два часа? Почему в Америке существуют тысячи центров по предотвращению суицидов, но нет ни одного центра по предотвращению убийств?

И почему мы так увлечены ретроспективой (в СМИ то и дело повторяют новости за день, за неделю, за год) и подозрительно относимся к прогнозированию, которое могло бы изменить нашу жизнь к лучшему?

Одна из причин заключается в иллюзии, что нам не нужно развивать собственные способности делать прогнозы, раз можно положиться на экспертов. Кэтрин, молодая женщина двадцати семи лет, задает мне (эксперту) вопрос, над которым должны задуматься почти все женщины в нашем обществе: «Куда мне обратиться, если мужчина, с которым я встречаюсь, становится проблемой? Существует ли перечень предупредительных сигналов потенциального сталкера?»

Вместо прямого ответа на вопрос я прошу ее привести пример того, что она имеет в виду.

«Да вот, – говорит она, – я встречалась с парнем по имени Брайан, который вроде как зациклился на мне и не хотел отпускать, когда я решила положить конец этим отношениям. Мы познакомились на вечеринке у моей подруги, и он, должно быть, попросил у кого‑то мой телефон. Пока я добралась до дома, он уже оставил мне три сообщения. Я говорила ему, что не хочу с ним встречаться, но он был так настойчив, что у меня просто не осталось выбора. Сначала он был сверхвнимателен, казалось, что он всегда заранее знал, что я хочу. Это было приятно, но в то же время даже несколько неудобно. Ну, например, я как‑то сказала, что мне нужно больше места для книг, и он вдруг привез полки и все детали и собрал стеллаж. Я не смогла сказать «нет». И он часто по‑своему интерпретировал все, что бы я ни говорила. Однажды он спросил, пошла бы я с ним на баскетбол, и я сказала: «Может быть». Потом он сказал: «Ты обещала». Кроме того, он рано заговорил о таких серьезных вещах, как совместная жизнь, свадьба и дети. На первом же свидании принялся шутить на эту тему, а потом он уже не шутил. Или когда он предложил установить мне в машину телефон. Я не была уверена, что хочу иметь телефон в машине, но он как‑то одолжил у меня машину и установил в ней телефон. Это был подарок, поэтому что я могла сказать? И конечно, он звонил мне всякий раз, когда я была в машине. Причем категорически запрещал мне говорить по этому телефону с моим бывшим бойфрендом. Потом он стал сердиться, если я вообще разговаривала с бывшим. В конце концов, когда я сказала ему, что больше не хочу быть его подружкой, он даже слушать не стал. Настаивал, чтобы мы продолжали встречаться, а когда я отказалась, принудил меня к своего рода отношениям: постоянно звонил, приходил, разговаривал с моими подругами, присылал подарки, приходил ко мне на работу без приглашения. Мы были знакомы всего около месяца, а он вел себя так, будто это самая важная любовная связь в его жизни. Так какие существуют упреждающие сигналы насчет таких парней?»

Конечно, Кэтрин сама ответила на свой вопрос (подробнее о сталкинге такого рода мы поговорим в главе 11). Возможно, мой лучший совет ее не удовлетворил: «Прислушайтесь к себе». Эксперты редко говорят нам, что мы сами уже знаем ответ. Мы хотим получить от них чек‑лист, а они хотят получить чек.

Вероятно, лучшими экспертами в важнейших повседневных прогнозах являются полицейские. В силу специфики своей работы на улицах они знают все о насилии и его предупреждающих сигналах, но бесконтрольное отрицание может затмить все знания. Полицейский эксперт по выживанию Майкл Кэнтрелл убеждался в этом многократно.

Кэнтрелл служил рядовым полицейским четвертый год, когда его напарник, которого я буду называть Дэвидом Патриком, рассказал ему, что видел сон, в котором «один из нас получает пулю».

«Ну, так тебе стоит обратить особое внимание на этот сон, – ответил Кэнтрелл, – потому что это буду не я».

Однажды Патрик опять завел разговор на эту тему: «Я уверен, что меня подстрелят». Кэнтрелл уже склонялся к тому, чтобы поверить ему, потому что был свидетелем его небрежного отношения к самозащите и выживанию. Во время одного из дежурств они остановили автомобиль, в котором находились трое мужчин. Хотя водитель был внешне любезен, Кэнтрелл интуитивно почувствовал опасность, потому что двое пассажиров смотрели строго прямо перед собой. Он был встревожен, так как его напарник не думал о возможной угрозе и, стоя рядом с патрульной машиной, кажется, больше думал о том, как раскурить трубку. Кэнтрелл попросил водителя выйти из машины, и, когда тот открыл дверь, он увидел на полу пистолет и крикнул Патрику: «Пистолет!» – но напарник не среагировал.

Тогда все закончилось хорошо, но Кэнтрелл никак не мог отделаться от ощущения, что дурное предчувствие напарника рано или поздно превратится в точное предсказание, и в конце концов поговорил об этом со своим непосредственным начальником. Сержант сказал, что он «перегибает палку». Каждый раз, когда Кэнтрелл пытался заговорить об этом, сержант недовольно отвечал: «Послушай, за все время, что я работаю в департаменте, я ни разу даже не вынимал пистолет, и на моей памяти здесь ни разу не было стрельбы».

Однажды, когда у Кэнтрелла был выходной, Патрик вместе с другими полицейскими присутствовал на инструктаже и слушал ориентировку на двоих мужчин, участвовавших в нескольких вооруженных ограблениях. Через несколько часов Патрик (который патрулировал в одиночку) обнаружил двух мужчин, вид которых соответствовал указанному в ориентировке. Один из них стоял у телефона‑автомата, но вроде бы ни с кем не разговаривал. Второй мужчина ходил туда‑сюда и заглядывал в окно супермаркета. У Патрика имелись более чем веские причины вызвать поддержку, но, скорее всего, он был озабочен тем, что его не похвалят, если выяснится, что эти люди – не разыскиваемые преступники. Мужчины заметили Патрика и пошли прочь по улице.

Он поехал бок о бок с ними на своей патрульной машине. Не передав сообщение в участок и не запросив помощь, Патрик выскочил из машины и приказал одному из мужчин повернуться для обыска. Даже при том, что Патрик имел все основания для подозрений, даже при том, что он осознавал, что это могут быть те самые разыскиваемые мужчины, он продолжал игнорировать сигналы выживания. Когда он, наконец, обратил внимание на сигнал большой опасности, исходивший от мужчины, находившегося рядом с ним, реагировать было уже слишком поздно. Краем глаза Патрик заметил медленно поднимающийся пистолет, который через секунду выстрелил ему в лицо. Когда Патрик упал, мужчина нажал на курок шесть раз. Второй мужчина тоже достал пистолет и один раз выстрелил Патрику в спину.

После того как преступники убежали, Патрик сумел добраться до рации. Когда Кэнтреллу воспроизвели запись вызова Патрика, он ясно слышал, как булькала кровь во рту полицейского, который, задыхаясь, шептал: «В меня стреляли. В меня стреляли!»

Как ни странно, Патрик выздоровел и вскоре опять приступил к работе в полиции. По‑прежнему упрямо отказываясь брать на себя ответственность за собственную безопасность и безрассудство, он позже сказал Кэнтреллу: «Если бы ты был со мной, то этого бы не произошло».

Помните того сержанта, обвинявшего Кэнтрелла в излишней реакции на высказывания Патрика? Его мнение о низком уровне риска в районе базировалось на двух факторах: за всю карьеру он ни разу не вынимал пистолет, и на его памяти никто никогда не стрелял в полицейских из его департамента. Если второй фактор был бы верным предиктором (прогностическим параметром), то случай с Патриком должен был бы изменить мнение сержанта об опасности. Но, видимо, этого не произошло, потому что через несколько месяцев сержанта застрелили в магазине при бензоколонке.

Кэнтрелл оставил работу в правоохранительных органах и ушел в мир бизнеса, но каждую неделю добровольно тратит свое время, рассказывая сотрудникам полиции о даре страха. Он учит их прислушиваться к себе.

Помимо категорического отказа учитывать сигналы интуиции существует еще один способ попасть в беду. Наша интуиция не работает, если она получает неточную информацию. Поскольку мы сами редактируем входящую информацию и решаем, что заслуживает доверия, то важно правильно оценивать наши источники. Я объяснял это во время презентации для нескольких сотен специалистов по оценке угроз в Центральном разведывательном управлении на примере опасности, с которой мы сталкиваемся крайне редко, – я имею в виду нападения кенгуру. Я рассказал слушателям, что в год эти обычно дружелюбные животные убивают около двадцати человек и что перед нападением они всегда демонстрируют определенный набор индикаторов:

1. У них на морде появится нечто вроде широкой и добродушной улыбки (на самом деле они демонстрируют зубы).

2. Они несколько раз непроизвольно проверят сумку, чтобы убедиться в том, что в ней нет детеныша (они никогда не нападают, если в сумке есть детеныш).

3. Они несколько раз оглянутся (потому что всегда убегают после смертоносной атаки).

Подав эти сигналы, они стремительно нападают, жестоко бьют врага и стремительно скачут прочь.

Я попросил двух слушателей встать и повторить эти предупредительные сигналы, и они оба безупречно описали улыбку, проверку сумки на предмет наличия там детеныша и манеру оглядываться, проверяя маршрут для отступления. Наверняка все, кто находился в зале (а теперь и вы), запомнят эти сигналы на всю жизнь. Если вы когда‑нибудь, завтра или через несколько десятилетий, столкнетесь нос к носу с кенгуру, эти индикаторы всплывут у вас в мозгу.

Но проблема состоит в том, сказал я слушателям в ЦРУ, что я выдумал эти сигналы. Я сделал это, чтобы продемонстрировать опасность, которая связана с использованием недостоверной или ошибочной информации. На самом деле я ничего не знаю о поведении кенгуру (поэтому, если сумеете, забудьте эти три сигнала или держитесь подальше от агрессивных кенгуру).

В жизни мы постоянно находимся под лавиной «сигналов кенгуру», нарядившихся проверенными фактами, а наша интуиция полагается на наши знания, предлагая нам решить, во что или кому мы поверим. Джеймс Бёрк говорит: «Вы – это то, что вы знаете». Он напоминает, что в XV в. европейцы знали,что все в небе вращается вокруг Земли. Только телескоп Галилея разрушил эту истину.

Сегодня, пишет Бёрк, мы живем в соответствии с другой истиной и, «подобно людям прошлого, отметаем явления, не соответствующие нашим взглядам, как неверные или несовременные. Не хуже наших предков мы знаем истинную правду».

Если говорить о безопасности, то в этой области существует немало «истинных знаний», следование которым подвергает людей большому риску. Например, всегда ли лучшим выходом для женщины, которую преследует бывший муж, будет добиться судебного запрета приближаться к ней? Ведь всем известно, что каждый день мужья, получив такое судебное предписание, убивают бывших жен, и полиция часто находит эту бесполезную бумагу в кошельке или кармане жертвы (подробнее об этом – в главе 10).

Наверное, самое большое заблуждение – теория, будто некоторые люди не обладают интуицией, словно от рождения лишены важнейшего элемента системы выживания.

Синтия – школьная учительница, временно заменяющая отсутствующих коллег. Веселая и симпатичная, совсем не похожая на скучных и усталых подменных учителей, которых многие из нас помнят по своим школьным годам. Однажды за ланчем Синтия пожаловалась мне, что у нее совсем нет интуиции: «Я никогда не вижу сигналы до тех пор, пока не становится слишком поздно; у меня нет внутреннего голоса, которым обладают другие».

И все же, напомнил я ей, несколько раз в неделю она входит в класс, полный шести‑ или семилетних детей, которых она никогда раньше не видела, и автоматически, не задумываясь, прикидывает их будущее поведение. С удивительной точностью она прогнозирует, кто из тридцати попытается причинить ей максимум хлопот, кто будет призывать других детей вести себя хорошо или плохо, за кем последуют другие дети, какая дисциплинарная стратегия сработает наилучшим образом и т.д. и т.п.

«Это верно, – сказала она, – я должна каждый день предсказывать, что будут делать дети, и я справляюсь с этим, но не могу объяснить, как и почему». Задумавшись на некоторое время, она добавила: «И я не могу предсказать поведение взрослых».

Это интересно, ведь у детей диапазон моделей поведения обычно намного шире, чем у взрослых. Мало кто из взрослых неожиданно бросит что‑нибудь через весь класс и начнет неудержимо смеяться. Едва ли взрослая женщина без видимой причины задерет юбку над головой или потянется во время урока через соседнюю парту, чтобы сорвать с недруга очки. И невелика вероятность, что кто‑то из взрослых разольет по полу краску и затем размажет ее ногами. Замещающие учителя сталкивались с таким поведением многократно.

В принципе прогнозирование поведения взрослых, принадлежащих одной и той же культуре, настолько простое дело, что мы редко напрягаем ради этого свое сознание. Мы реагируем только на что‑то необычное, служащее сигналом: возможно, происходит нечто, достойное прогнозирования. Человек, пять часов сидящий рядом с нами в самолете, совсем не привлекает наше внимание до тех пор, пока мы краем глаза не замечаем, что он читает журнал, который находится у нас в руках. Дело в том, что мы интуитивно постоянно и весьма тщательно оцениваем людей, но они привлекают наше особое внимание только тогда, когда для этого появляется причина. Мы видим все, но большую часть отсеиваем. Таким образом, когда происходит что‑то необычное, мы должны обращать на это внимание. Но многие никогда не тренируют «мышцу внимания».

За ланчем я обещал продемонстрировать Синтии пример, как прислушиваться к интуиции. Мы с ней находились в ресторане, который до этого никто из нас не посещал. Официантом у нас был чересчур подобострастный мужчина, как я считал, с ближневосточными корнями.

Я сказал: «Возьмем, например, нашего официанта. Я с ним никогда не встречался и ничего о нем не знаю, но могу сказать вам, что он не просто официант – он, на самом деле, хозяин этого ресторана. Он из Ирана, где его семья успешно занималась ресторанным бизнесом, прежде чем переехать в Америку».

Я не мог ожидать, что хоть слово из сказанного является правдой, поэтому я просто сказал то, что пришло в голову. Я думал, что просто выдумал это. По всей вероятности, я это вспоминал.

Мы с Синтией продолжали беседовать, но одновременно я мысленно рвал на части придуманную теорию, которую только высказал с такой уверенностью. На противоположной стене зала я увидел картину со слоном и подумал: «Он же из Индии, а не из Ирана, и в этом есть смысл, потому что иранец был бы более самоуверенным, чем этот парень. И он определенно не хозяин».

К тому моменту, когда он вернулся к нашему столику в очередной раз, я пришел к выводу, что мои прогнозы были неверны. Но я нехотя спросил его, кто владеет рестораном.

«Я».

«Это ваш первый ресторан?»

«Да, но моя семья владела несколькими успешными ресторанами в Иране. Мы продали их, чтобы уехать в Америку». Повернувшись к Синтии, он сказал: «А вы – из Техаса». Синтия, у которой вообще отсутствовал техасский выговор, спросила его, откуда ему это известно.

«У вас техасские глаза».

Неважно, каким образом я так точно определил его статус в этом ресторане, страну его происхождения и историю его семьи и как он узнал, что Синтия родом из Техаса. Мы знали. Но разве я вправе поставить на кон свою жизнь, доверившись этому методу? Что ж, я поступаю так ежедневно, как и вы, и я не справился бы лучше с помощью сознательной логики.

Синтия также говорила, что она понимает «язык машины» – о своей способности предсказывать вероятные движения чужих автомобилей. «Я знаю, когда машина вот‑вот начнет перестраиваться в мой ряд, не подавая сигнал. Я знаю, когда машина повернет или не повернет передо мной налево». Большинство людей признают такую способность и ежедневно пользуются автомобилями с абсолютной уверенностью в своем умении «читать» намерения других машин. Естественно, на самом деле они угадывают поведение других людей, но, поскольку мы не можем видеть самого водителя, мы оцениваем его намерения, уровень его концентрации, мастерства, рассудительности, осторожности и всего остального, присматриваясь к малейшим движениям большого металлического объекта, внутри которого он находится.

Выходит, мы беремся предсказывать возможные действия кенгуру, детей и автомобилей, но не решаемся прогнозировать поведение людей даже для спасения собственной жизни.

* * *

Трагедия Чайны Леонард не связана с насилием. Однако это история о жизни и смерти и об отказе прислушиваться к интуиции. Чайна привезла своего маленького сына Ричарда в больницу Святого Иосифа, где Ричарду предстояла небольшая операция на ухе. Обычно он обрушивал на врачей град вопросов, но, когда в палату вошел анестезиолог Джозеф Вербрюгге, мальчик замолчал. Он даже не ответил, когда доктор Вербрюгге спросил, нервничает ли он. «Посмотри на меня!», – потребовал врач, но Ричард не подчинился.

Очевидно, мальчику не понравились грубые и неприятные манеры доктора, Чайне они тоже не понравились, но она чувствовала нечто более серьезное. В ее мозгу подобно вспышке пронесся мощный импульс: «Отмени операцию! Отмени операцию!» Чайна сразу отвергла эту мысль и объяснила себе, почему это необоснованный порыв. Отбросив все, что ей говорила о докторе Вербрюгге ее интуиция, мать сделала выбор в пользу логики и разума и сказала себе, что не может судить о профессионале по его манерам. Но в мозгу все билась мысль: «Отмени операцию!» Так как Чайна Леонард не была склонна терзаться сомнениями, она потратила некоторые усилия, чтобы заглушить внутренний голос. «Не будь дурой, – сказала она себе. – Это одна из лучших больниц в штате, университетская клиника, принадлежит обществу Сестер милосердия, сама подумай! Прими как данность: этот врач вполне хорош».

Так она подавила свою интуицию, операция началась по плану, и Ричард скончался во время простой процедуры. Эта печальная история учит нас, что от выражения «Я знаю» намного больше пользы, чем от «Я знал».

Позже стало известно, что некоторые коллеги доктора Вербрюгге тоже имели опасения на его счет. Они заявили, что он небрежно относится к своей работе, и, что намного серьезнее, насчитали по меньшей мере шесть случаев, когда он засыпал во время операций. Это были четкие сигналы для персонала больницы, но трудно с точностью сказать, что именно подметили Чайна и ее сын. Их озабоченность – и неважно, чем она была вызвана – была оправданна, и смерть мальчика это подтвердила. Полагаю, этого более чем достаточно.

У операционного стола тоже стояли люди, которые получали сигналы от своей интуиции, но отвергли ее. Хирург проинформировал Вербрюгге, что у Ричарда нарушено дыхание, но тот не принял никаких мер. Медсестра сказала, что состояние мальчика вызывало у нее опасения, но она «предпочла верить» в компетентность Вербрюгге.

Один из врачей, оценивавших работу операционной бригады в тот роковой день, проницательно заметил: «Все равно что проснуться в комнате, полной дыма, открыть окно, чтобы проветрить, и снова лечь в постель». Это сравнение применимо ко всем вариантам отрицания.

* * *

Много раз я видел, как, отойдя от шока после насилия, жертвы мысленно возвращаются к тем страшным коридорам и парковкам, к тем звукам и запахам, к тому моменту, когда у них еще был выбор, в то время, когда они еще не оказались под властью какого‑то злодея, еще не отказались от дара страха. Задним числом они очень часто говорят одно и то же: «Сейчас я это понимаю, но тогда нет». Конечно, если это знание есть в голове сейчас, то оно присутствовало и тогда. Другое дело, что жертвы только сейчас оценили его значение. Иными словами, интуиция работает, хотя зачастую не так хорошо, как ее главный противник – отрицание.

Отрицая, мы не замечаем, что детали, которые нужны нам для правильных прогнозов, тихо проплывают мимо, как спасательный круг. Если человек, оказавшийся за бортом, все еще наивно наслаждается верой в то, что он по‑прежнему находится в своей каюте, ему скоро придется дорого заплатить за свои грезы наяву. Я очень много знаю об этом, потому что половину своего детства и половину взрослой жизни занимался прогнозами и в то же время совершенствовал мастерство отрицания.