Во втором параграфе первого раздела данной работы мы критически анализировали мнение А. М. Багмета, наделившего следователя несвойственной для уголовно‑процессуального законодательства и судопроизводства любой сколь‑либо цивилизованной страны мира функцией «установителя истины», соответственно, исключив его из числа профессиональных представителей стороны обвинения, к которым он отнесен действующим уголовно‑процессуальным законом.

Но на нем этот автор в своих рассуждениях не останавливается.

Сокрушаясь об отсутствии благоприятных условий для следователя, «при которых он бы мог в кратчайшие сроки установить истину по уголовному делу, проводить расследование, не обремененное тотальным контролем» (здесь и далее также выделено нами – авт.), он полагает необходимым следующее:

«…для оптимизации работы следственных подразделений, исключения волокиты, перенаправления уголовных дел от одного органа к другому назрела необходимость передачи права утверждения обвинительного заключения от прокурора руководителю следственного органа в соответствии с подследственностью и подсудностью. А именно – руководитель следственного органа, согласившись с объемом собранных доказательств, утверждает обвинительное заключение и направляет уголовное дело в суд. Одновременно он направляет прокурору надзорное производство с копией обвинительного заключения и основных процессуальных документов по принятым решениям»[1].

Иными словами, предлагается совершеннейшая бесконтрольность следственных органов с объективно присущей таким «установителям» истины по уголовным делам обвинительной направленностью их деятельности (об этом говорилось достаточно подробно выше)!!!

Мы уже не говорим об очевидной методологической ущербности и общеправовой порочности данного предложения. Но. говоря чисто с прагматических позиций, можно ли представить себе хотя бы положение прокурора, который, не видя раньше уголовного дела, не возбуждая по делу обвинения от имени государства (государственного обвинения, о чем будет говориться далее), будет вынужден его – от имени государства! – поддерживать, участвуя в судебном разбирательстве этого дела?..

А может быть – в логическое развитие концепции А. М. Багмета – вообще какой‑либо (судебный, прокурорский) «пригляд» за предварительным расследованием вообще не нужен (чтобы не обременять, по его выражению, следователя «тотальным контролем»), как и не нужно участие прокурора в суде?..

Однако, если А. М. Багмет вслед за рядом других ученых предлагает исключить из числа профессиональных представителей стороны обвинения лишь следователя, то, считает Ю. К. Якимович, «глубочайшей ошибкой законодателя явилось то, что он органы предварительного расследования и прокурора отнес к участникам со стороны обвинения. Ни в одном государстве такого нет. Прокурор не может объективно осуществлять функции надзора за соблюдением законов органами предварительного расследования, если он как участник со стороны обвинения осуществляет уголовное преследование. Следователь и дознаватель также теряют объективность в расследовании, собирают лишь обвинительные доказательства. Поэтому и прокурора, и дознавателя со следователем следует исключить из числа участников со стороны обвинения. Прокурор должен осуществлять функцию надзора, а дознаватель и следователь – функцию объективного и всестороннего расследования»[2].

Говоря об этих (лично нас шокирующих) выводах, следует в первую очередь напомнить, что в действующей до внесения известных изменений редакции УПК о статусе и полномочиях прокурора он недвусмысленно признавался не только руководителем, но и самым активным участником уголовного преследования в досудебном производстве, обладающим потому самыми широкими полномочиями. Он не только имел возможность лично возбуждать уголовные дела, но без его согласия следователь не имел права обратиться в суд для получения разрешения на производство отдельных следственных действий и применение к подозреваемым и обвиняемым ряда мер пресечения. Его письменные указания о направлении расследования, а органам дознания – о проведении оперативно‑розыскных мероприятий, за редкими исключениями являлись для следователя и этих органов обязательными. Наконец, прокурор имел право личного производства отдельных следственных действий и т. д.

Но в то же время он был обязан осуществлять и прокурорский надзор за производимым уголовным преследованием, в котором, как сказано, в этой стадии судопроизводства он принимал самое активное участие. И гносеологически, и психологически такое «раздвоение», а скорее сочетание функциональных обязанностей прокурора, и это наглядно показывала многолетняя практика, а priori не могло быть достаточно эффективным.

На это же обращает внимание и А. Б. Соловьев: «Часть 1 статьи 37 УПК РФ, сохранившая до настоящего времени первоначальную редакцию, возложила на прокурора в досудебных стадиях несовместимые функции, ибо недопустимо осуществлять надзор за уголовным преследованием, если в нем принимает участие и сам прокурор!»[3].

Однако следующее за этой верной оценкой парадоксальной функции прокурора предложение автора о том, что «с позиций обеспечения законности и объективности лучше, чтобы в досудебных стадиях прокурор сосредоточился на реализации надзорных полномочий», нам представляется ошибочным.

Вряд ли можно было сколь‑либо серьезно утверждать, что прокурорский надзор есть панацея обеспечения законности и объективности расследования, что, (как это некогда полагали С. К. Питерцев и А. А. Степанов) «слабые дела в суд обычно не направляются, а допускаемые процессуальные нарушения исправляются при осуществлении прокурорского надзора за расследованием»[4].

Радикальные изменения, внесенные действующим в настоящее время законом в процессуальный статус и полномочия прокурора при производстве предварительного следствия, на наш взгляд, с очевидностью свидетельствуют об осознании законодателем неэффективности прокурорского надзора за этой деятельностью в ранее существовавших его формах, о попытке его трансформировать с учетом международного уголовно‑процессуального законодательного и правоприменительного опыта.

О попытке, по нашему убеждению, неудачной и непоследовательной…

К примеру, сейчас прокурору предоставляется возможность ознакомиться с материалами находящегося в производстве уголовного дела лишь по его «мотивированному письменному запросу» (ч. 2.1. ст. 37 УПК). Т. е. согласно закону следователь может предоставить прокурору для ознакомления материалы расследуемого им уголовного дела, но… может в том отказать!!!

О каком же действенном прокурорском надзоре за следствием в таком случае можно вести речь (ради объективности скажем, что на практике, насколько нам известно, такое требование для ознакомления прокурора с материалами находящегося в производстве следователя уголовного дела не соблюдается)?

И потому далеко не случайно, что в пояснительной записке к законопроекту № 872311‑6, посвященному расширению полномочий прокурора в досудебном судопроизводстве, констатируется, что на фоне снижения нагрузки на следственный аппарат после лишения прокуроров большинства полномочий в 2007 г. отмечается падение качества предварительного следствия в стране.

Авторы указывают, что «число выявленных прокурорами нарушений законов в деятельности следователей за последние три года (2013–2015 гг.) увеличилось почти в два раза, а число следователей, привлеченных к дисциплинарной ответственности по инициативе прокуроров, за тот же период возросло на 50 %».

Именно поэтому в данном законопроекте акцент делается не на надзорных полномочиях прокурора, а предлагается значительное их расширение как прокурора‑руководителя и организатора всей системы уголовного преследования, что нам представляется совершенно верным и обоснованным[5].

Позволим себе высказать несколько эпатажное и радикальное предположение: прокурорский надзор в уголовном судопроизводстве в виде существовавшего ранее правового института себя в настоящее время изжил.

Процессуальный контроль, а он, без всяких на то сомнений, необходим, за законностью действий и решений должностных лиц и органов, осуществляющих уголовное преследование на досудебных стадиях уголовного процесса, надлежит осуществлять суду, может быть и скорее всего, возложить функции его осуществления на возрождаемый институт следственных судей.

Совершенно верно о роли прокурора в уголовном процессе пишет С. А. Шейфер (в то же время, однако, как показано ранее, не считая следователя профессиональным представителем стороны обвинения): «Прокурор, будучи в соответствии с п. 47 ст. 5 УПК РФ стороной обвинения, иных функций не выполняет»[6].

Придерживаясь этой точки зрения, мы убеждены, что следует честно, без ханжества признать и недвусмысленно закрепить в законе то, что прокурор является руководителем и организатором всей системы уголовного преследования [7].

В этом качестве он направляет всю свою деятельность на обеспечение для себя возможности законного и обоснованного возбуждения в отношении изобличаемого следователем в результате этой деятельности лица обвинения от имени государства и поддержания государственного обвинения в суде. И потому совершенно необходимым представляется предоставление ему полномочий на самое активное участие в досудебном производстве по уголовным делам – от возбуждения уголовного дела, решения вопросов о применении мер процессуального принуждения до не только участия в проведении отдельных следственных действий, но и при необходимости самостоятельного их производства[8].

И заметим в это же связи: если суд в порядке ст. 237 УПК принимает решение о невозможности рассмотрения уголовного дела в связи с установлением для того препятствий, то возвращает он его не следователю, не руководителю следственного органа, а именно прокурору. Этим совершенно недвусмысленно подчеркивается, что не кто иной, как именно он – прокурор – обязан устранить и обеспечить устранение, выявленные судом недостатки, что именно он и является руководителем всей системы уголовного преследования в досудебном производстве по уголовному делу.

Делая такой вывод, мы в то же время ради объективности не можем не обратить внимания на то, что по результатам проведенного П. С. Пастуховым опроса репрезентативного числа следователей и дознавателей мнение, что прокурор должен быть руководителем всей системы досудебного преследования поддержало лишь около 20 % опрошенных. Более 63 % из числа лиц, проанкетированных автором, с таким утверждением не согласны[9].

Однако, как нам представляется, эти данные наше предложение не опровергают. Они свидетельствуют лишь о несколько гипертрофированным чувстве «собственной значимости и самостоятельности», присущем современным следователем и дознавателям, не задумывающимся о том, что все итоги проводимого ими предварительного расследования – лишь материал, который может быть положен в основу выдвигаемого прокурором против лица государственного обвинения с последующим его им поддержанием в суде.

Ничего обидного и унижающего достоинства следователя и значимость его работы в этом нашем утверждении нет: любая система и в любой сфере деятельности состоит из отдельных составляющих ее подсистем, работающих на общий результат, для достижения которого эта система и создана.

Так дело обстоит и с уголовным преследованием; начинаясь с его осуществления посредством выявления преступления, его раскрытия, обоснования совершения преступления конкретным лицом, уголовное преследование затем – после составления следователем обвинительного заключения – переходит в распоряжение следующей подсистемы уголовного преследования, к прокурору, оценивающему качество проведенного следователем предварительного расследования. Сочтя его как минимум удовлетворительным, прокурор возбуждает против лица, обвиненного следователем в совершении преступления, обвинение от имени государства – государственное обвинение. Оно затем и будет прокурором поддерживаться в суде, где и осуществляется уголовное преследование на своем высшем уровне, для достижения которого вся система уголовного преследования и создана – судебное уголовное преследование.

Иной самостоятельной ценности материалы досудебного уголовного преследования не имеют, а потому совершенно логичным является, что они должны собираться и формироваться при непосредственном контроле и при необходимости участии их «адресата и потребителя» – прокурора, выступающего в этом качестве руководителем всей системы досудебного уголовного преследования.

И потому были совершенно правы военные следователи, когда они при расследовании убийства солдата, совершенного более пяти лет назад до обнаружения останков его трупа, «на ключевых расследования осуществляли рабочие контакты с военным прокурором, обсуждали относимость, допустимость и достоверность собранных доказательств, их достаточность в совокупности для разрешения уголовного дела». Более того, ими было организовано посещение прокурором места происшествия для четкого понимания механизма убийства и образования следов.

«Это позволило, – пишут авторы статьи, из которой заимствован данный пример, – [прокурору] на стадии утверждения обвинительного заключения качественно подготовиться к судебному заседанию, тактически грамотно предъявлять в суде доказательства, активно участвовать в судебном следствии и поддерживать государственное обвинение на высоком профессиональном уровне»[10].

Следователь – адресант прокурора; прокурор – адресант суда[11].

Следует всецело согласиться с А. Г. Волеводзом, который обратил внимание что «правовое регулирование деятельности всех без исключения органов международной уголовной юстиции […] предусматривает, что единственное лицо, которое должно возбуждать разбирательство, это обвинитель». А потому, делает вывод автор, «лишение отечественных прокуроров полномочий возбуждать уголовные дела прямо противоречит международным стандартам уголовного правосудия» [12] (выделено нами – авт.).

Эта концепция всецело соответствует и Рекомендациям экспертного комитета Министров Совета Европы государствам – членам «О роли прокуратуры в системе уголовного преследования», приятым 6 октября 2000 г.

В первую очередь в этом документе Комитет рекомендует, «чтобы Правительства государств – членов основывали свое законодательство и практику в отношении роли прокуратуры в системе уголовного правосудия на следующих принципах:

1. Прокуроры – это представители государственной власти, которые от имени общества и в государственных интересах участвуют в применении права, если правонарушение влечет уголовное наказание, принимая во внимание права человека и необходимость эффективного действия системы уголовного правосудия».

И далее указывается:

«2. Во всех системах (выделено нами – авт.) государственные обвинители:

– решают вопрос о возбуждении или продолжении уголовного преследования;

– поддерживают государственное обвинение в судах;

– опротестовывают или поддерживают протест на решения судов;

[…]»[13].

Иными словами, во всех европейских правовых системах, как бы Ю. К. Якимович не утверждал иное, прокуроры возглавляют всю систему уголовного преследования, обеспечивая тем самым для себя возможность возбуждения в отношении лица, уголовное преследование которого осуществлялось при расследовании преступления, государственного обвинения, обвинения от имени государства.

Даже при столь невнятном и противоречивом современном положении прокурора на досудебных стадиях уголовного процесса (на что обращалось внимание ранее) можно констатировать следующее:

– проверяя исполнение требований закона о приеме, регистрации и разрешении сообщений о преступлениях;

– направляя материалы в следственный орган или орган дознания для решения вопроса об уголовном преследовании по выявленным им фактам нарушений уголовного законодательства;

– проверяя законность и обоснованность решений об отказе в возбуждении, приостановлении или прекращении уголовного дела;

– реализуя другие свои полномочия в досудебном производстве прокурор во всех случаях инициирует уголовное преследование, констатирует необходимость начала этой деятельности по некоему содержащему признаки преступления факту или в отношении некого лица, в действиях которого имеются признаки преступления.

Реализуя свои указанные выше полномочия, прокурор предвосхищает возможность возбуждения им в дальнейшем государственного обвинения против лица, которое, возможно, совершило преступление и которое в результате проведенного предварительного расследования будет в том изобличено.

Таким образом, полномочия прокурора в стадии предварительного расследования преступлений, в настоящее время, в сущности, сводятся к одному: не ущемляя самостоятельности следователя, руководить действиями последнего так, чтобы результаты предварительного расследования обеспечивали ему в дальнейшем возможность законного и обоснованного выдвижения против конкретного лица государственного обвинения в совершении конкретного преступления.

Кстати сказать, такое понимание роли прокурора в уголовном судопроизводстве практически текстуально закреплено в уголовно‑процессуальном законодательстве ряда государств, возникших на постсоветском пространстве.

К примеру, ст. 7.0.23 УПК Республики Азербайджан обозначает прокурора как «лицо, которое в пределах своих полномочий в порядке, предусмотренном настоящим Кодексом, осуществляет процессуальное руководство предварительным расследованием уголовного дела либо поддерживает в суде в качестве государственного обвинителя общественное или общественно‑частное обвинение».

В соответствии со ст. 52 УПК Республики Молдова «при производстве уголовного преследования прокурор:

1) начинает уголовное преследование и распоряжается об осуществлении уголовного преследования в соответствии с настоящим кодексом, отказывает в осуществлении уголовного преследования или прекращает его;

2) непосредственно осуществляет уголовное преследование в соответствии с законом;

3) лично осуществляет руководство уголовным преследованием и контролирует законность процессуальных действий органа уголовного преследования».

Согласно ст. 30 УПК Эстонии «прокуратура руководит осуществлением досудебного производства, обеспечивая его законность и результативность, а также представляет в суде государственное обвинение».

В действующем отечественном уголовно‑процессуальном законодательстве особенно наглядно эта целевая направленность деятельности прокурора проявляется в его полномочиях на возвращение поступившего уголовного дела в соответствующий орган предварительного расследования для устранения недостатков, затрудняющих для него по их материалам выдвижение обоснованного и законного государственного обвинения (п. 15 ч. 2 ст. 37 УПК), в частности:

– на дачу указаний следователю, дознавателю о производстве дополнительного расследования;

– об изменении объема обвинения либо квалификации действий обвиняемых;

– для пересоставления обвинительного заключения, обвинительного акта, обвинительного постановления;

– об устранении других выявленных существенных недостатков[14].

Таким образом, вся деятельность прокурора на досудебных стадиях уголовного процесса направлена на обеспечение возможности для него формулирования против конкретного лица государственного обвинения в преступлении, в совершении которого это лицо законно и обоснованно изобличено в результате предварительного расследования; иными словами, деятельности прокурора, как и следователя, также присуща обвинительная позиция, с которой он изучает и разрешает поступившие ему от органов следствия (дознания) материалы уголовных дел; если есть основания, прокурор возбуждает по ним в отношении лица (лиц) государственное обвинение; нет – принимает по материалам другое входящее в его компетенцию процессуальное решение.

И потому вряд ли разумными являются ситуации, когда прокуроры отменяют постановления следователей об отказе в возбуждении уголовного дела по неким сугубо формальным основаниям, не задумываясь о дальнейшей – обозначенной выше – перспективе доследственной проверки, после чего по отмененным материалам повторно принимаются аналогичные решения.

Здесь мы считаем необходимым сделать краткое отступление.

А. И. Бастрыкин иллюстрирует сложившуюся названную ситуацию с отменой прокурорами постановлений следователей об отказе в возбуждении уголовных дел следующим, на наш взгляд, достаточно спорным примером.

Постановление следователя СУ CK России об отказе в возбуждении уголовного дела по факту смерти Ч., скончавшегося вследствие ишемической болезни сердца, отменялось прокурором в связи с необходимостью установления факта предыдущего обращения умершего за медицинской помощью по поводу сердечно‑сосудистых заболеваний, а также для проверки версии о криминальном характере смерти последнего в связи с желанием родственников получить в наследство имущество Ч.

«Данный пример, – пишет автор, – указывает на то, что желание прокурора под любым предлогом отменить решение следователя зачастую настолько велико, что он игнорирует даже такую простую юридическую истину, что независимо от того, сколько людей имело мотив желать смерти покойного, никакого правового значения это не имеет, если смерть наступила в результате естественных причин»[15].

Конечно же, не зная досконально все детали описанного события, трудно судить об обоснованности данного вывода. Нам же представляется, что необходимость выдвижения и проверки версии о криминальном характере смерти Ч. в этой ситуации могла быть исключена лишь в единственном случае – при отсутствии малейших разумных сомнений в обоснованности заключения судебно‑медицинской экспертизы о причинах смерти умершего и тщательного исследования сопутствующих и предшествующих ей обстоятельств (в том числе, возможно, и путем проведения соответствующих комплексных медико‑криминалистических исследований)[16].

Как видно из изложенного выше, в правоприменительной практике далеко не исключены коллизии и прямые конфликты между органами следствия и прокурорами по многим принципиальным вопросам: от наличия в расследуемом деянии состава преступления в целом до доказанности обвинения отдельных привлеченных по нему фигурантов[17].

Это нам представляется вполне логичным и, можно сказать, диалектичным; в этом мы не усматриваем какого‑либо противоречия с нашей позицией о прокуроре как руководителе всей системы уголовного преследования.

В конечном счете решение о направлении уголовного дела в суд, следовательно, о возбуждении в отношении лица (лиц), указанного в обвинительном заключении государственного обвинения, и вся ответственность за таковое принятое решение возложена не на следователя, а именно на прокурора.

Таким образом, вся деятельность прокурора на досудебных стадиях уголовного процесса направлена на обеспечение возможности для него формулирования против конкретного лица государственного обвинения в преступлении, в совершении которого это лицо законно и обоснованно изобличено в результате предварительного расследования.

Иными словами, деятельности прокурора, как и следователя, также присуща обвинительная позиция, с которой он изучает и разрешает поступившие ему от органов следствия (дознания) материалы уголовных дел; если есть основания, прокурор возбуждает по ним в отношении лица (лиц) государственное обвинение; нет – принимает по материалам другое входящее в его компетенцию процессуальное решение.

Обобщая вышеизложенное, скажем, что совершенно правильным в этой связи представляется мнение И. Л. Петрухина: «Прокурор не может претендовать на роль «четвертой» (надзирающей) власти. Он должен быть отнесен к исполнительной власти, а конкретнее – должен быть органом публичных преследований.

Именно в этом качестве он должен выступать не только в суде. но и при расследовании преступлений: не надзирать (обвинительная власть не может осуществлять надзор), а преследовать по закону»[18].

Государственное обвинение, повторим неоднократно уже отмечаемое, законное и обоснованное государственное обвинение – есть оптимальный результат возглавляемого прокурором уголовного преследования как направленной именно на его реализацию деятельности.

Ранее в ряде своих работ мы вслед за В. С. Зеленецким[19] обосновывали мнение, что возбуждение государственного обвинения является самостоятельной, принципиально ответственной стадией уголовного процесса, связующим звеном, «мостиком» между предварительным расследованием и судебным производством по уголовному делу. Далеко не все исследователи с таким подходом согласны.

Нынешний же статус прокурора сделал это положение по названным выше причинам, как представляется, бесспорным.

К слову, заметим, что еще по УПК РСФСР 1923 г. утверждение прокурором обвинительного заключения по делу, поступившему от органа, производившего расследование («краткой резолюцией на заключении»), именовалось в ст. 221 «преданием подследственного суду».

Мы всецело согласны со следующим утверждением В. С. Зеленецкого: воспринимая обвинение сформулированное следователем, «прокурор принимает соответствующее решение, которое по своей природе является актом возбуждения государственного обвинения против конкретного лица» (выделено нами – авт.) [20].

Нынешний же статус прокурора сделал это положение по названным выше причинам, как представляется, бесспорным.

Весьма симптоматичным и, видимо, далеко не случайным является и то, что срок рассмотрения прокурором уголовного дела, поступившего от следователя с обвинительным заключением, в случае его сложности или большого объема может составлять до 3 0 суток (ст. 221 УПК). Такой же срок законом предусмотрен и для рассмотрения сообщения о преступлении в случае особой сложности его доследственной проверки (ст. 144 УПК). В то же время то, что последняя является самостоятельной стадией уголовного судопроизводства, большинством ученых, как известно, под сомнение не ставится.

Решая вопрос о возможности возбуждения государственного обвинения против конкретного лица, указанного в составленном следователем обвинительном заключении, прокурор, как то замечено выше, выступает как адресат доказывания: адресант – следователь – доказывает ему законность и обоснованность осуществленного им уголовного преследования, предъявленного им конкретному лицу обвинения. В этом качестве прокурор, изучив материалы поступившего к нему с обвинительным заключением уголовного дела, обязан убедиться в достоверности и обоснованности обвинительного тезиса, и, согласившись с доводами следователя, направить уголовное дело в суд. В противном случае прокурор должен возвратить уголовное дело для устранения недостатков, ставящих под обоснованные сомнения вывод следователя по результатам осуществленного им уголовного преследования.

Возбудив государственное обвинение, в процессе же судебного производства по уголовному делу прокурор, как то верно замечает В. Г. Ульянов, выступает в иной «ипостаси» – субъекта доказывания, адресатом которого является суд[21], иными словами, является адресантом суда.

Итак, по нашему глубокому убеждению, и следователь, и прокурор выполняют единственную процессуальную функцию – функцию уголовного преследования, предопределяемую конечными целями их деятельности в уголовном судопроизводстве.

[1] Багмет А. М. Указ. соч. С. 7, 8.

[2] Якимович Ю. К. Понятие, назначение, дифференциация уголовного процесса. Принципы уголовного судопроизводства. Томск, 2015. С. 34. Такое же мнение высказывается и рядом других ученых. См., напр.: Халиков А. Н. Криминалистические функции следователя в состязательном уголовном судопроизводстве// Воронежские криминалистические чтения. Вып. 1 (18). Воронеж, 2016.

[3] Соловьев А. Б. Об эффективности норм УПК РФ, регламентирующих деятельность участников уголовного судопроизводства в досудебных стадиях // Библиотека криминалиста. Научный журнал. Вып. 4 (27), М, 2016. С. 370.

[4] Питерцев С. К, Степанов А. А. Тактика допроса на предварительном следствии и в суде. СПб, 2001. С. 131.

[5] Данный законопроект находится в настоящее время на рассмотрении Государственной Думе РФ. – Прив. по: Чурикова А. Ю. Пути совершенствования досудебного производства по уголовным делам – file:///C:/Documents%20and%20Settings/MAIN

[6] Шейфер С. А. Досудебное производство в России: этапы развития следственной, судебной и прокурорской власти. М., 2013. С. 91.

[7] Мы всецело отдаем себе отчет, что этот наш вывод в определенной мере противоречит действующей Конституции РФ, в соответствии с которой прокуратура является надзорным органом, но что уже обращалось внимание в литературе. – См., напр.: Бурленков Ю. П. Прокуратура: расширение полномочий в сфере досудебного производства противоречит Конституции РФ (http://www.iuaj.net/node?page=4).

[8] Как то и предлагается названным законопроектом. Подробное обоснование этой нашей позиции см.: Баев О. Я. Прокурор как субъект уголовного преследования. М., 2006.

[9] Пастухов П. С. Модернизация уголовно‑процессуального доказывания в условиях информационного общества. Дисс. д. ю. н., Москва. 2015. С. 449.

[10] Дмитриев Е. Г., Котенков А. В. Убийство рядового раскрыто // Предварительное следствие. Вып. 3 (29). М, 2015. С. 58.

[11] Адресат – тот, кому адресовано сообщение (лицо или учреждение); Адресант (отправитель) – человек или организация, которые адресуют почтовое отправление или иное сообщение. – https://ra.wikipedia.org/wiki/; http://paronimov.slovaronline.com/%D0%90

[12] Волеводз А. Г., Волеводз В. А. Современная система международной уголовной юстиции. М., 2009. С. 527.

[13] http://docs.cntd.ru/document/90199642. См. об этом также: Ульянов В. Г. Государственное обвинение в российском уголовном судопроизводстве. М, 2002. С. 343.

[14] В период с 2011 по 2014 г. ежегодно прокуроры возвращали для дополнительного расследования следователям CK РФ более 3 000 уголовных дел, поступивших к ним с обвинительными заключениями. См.: Следственные ошибки. Издание Академии следственного комитета РФ. М, 2016, С. 5.

[15] Следственные ошибки. Издание Академии следственного комитета РФ. М, 2016. С. 8, 9.

[16] Проблема обоснованности и эффективности отмены прокурорами постановлений об отказе в возбуждении уголовных дел нуждается в углубленных самостоятельных исследованиях со стороны как специалистов в области уголовного процесса, так и криминалистов; с позиции разумности сроков нахождения под уголовным преследованием она вкратце была рассмотрена нами выше.

[17] Примерами тому могут служить уже упомянутые выше конфликты между прокурорами и следственными органами по ряду широко освещаемых в СМИ резонансным делам о «крышевании» подмосковных казино, об уголовном преследовании руководителей аэропорта «Домодедово» за совершенный в нем террористический акт и т. д.

[18] Петрухин И. Л. Судебная власть и расследование преступлений // Государство и право. 1993, № 7, С. 82.

[19] См.: Зеленецкий В. С. Функциональная структура прокурорской деятельности. Харьков, 1978, с. 26; он же. Возбуждение государственного обвинения в советском уголовном процессе. Харьков, 1979. С. 27.

[20] Зеленецкий В. С. Там же.

[21] См. Ульянов В. Г. Государственное обвинение в российском уголовном судопроизводстве. М, 2002. С. 60–61.