Преступность, как и иные виды девиантности, – суть социальный конструкт [1]. Уже поэтому единственная «причина» преступности – воля «конструктора» – законодателя и порожденный ею уголовный закон (это понимали еще древние римляне: ex senatusconsultis et plebiscitis crimina exercentur – преступления возникают из сенатских и народных решений).

Нет ни одного поведенческого акта, который был бы «преступен» сам по себе, по своему содержанию , независимо от социального контекста. Так, «преступное» употребление наркотиков, в частности производных каннабиса, было допустимо, «нормально» во многих азиатских странах, да и в современных Нидерландах; широко распространенное легальное потребление алкоголя – незаконно, преступно в странах мусульманского мира; легальное сегодня курение табака было запрещено под страхом смертной казни в средневековой Голландии; умышленное причинение смерти – тягчайшее преступление (убийство), но и… – подвиг в отношении противника на войне. И даже изнасилование может быть деянием легальным, обычным: феодальное jus prima noctis или обряд инициации девушек в некоторых обществах.

Вместе с тем ясно, что, во – первых, уголовно – правовой запрет «имеет основания»: есть виды деятельности, подлежащие запрету ради существования и благополучия других людей и общества в целом (убийство, различные виды насилия, кражи, грабежи, разбои и некоторые иные действия). Другое дело – каков объем (перечень) действительно опасных деяний. Во‑вторых, пока и поскольку существует то, что законодателем определено как «преступление», существуют и факторы, влияющие на состояние и динамику преступности и ее видов (помимо изменения самого уголовного закона). Отчасти представление о том, что существуют деяния объективно вредные для общества и деяния, сконструированные как «преступления» законодателем, отражено в зарубежной литературе в виде деления на mala in se (зло как таковое) и mala prohibita (зло запрещенное)[2].

На протяжении многовековой истории криминологии назывались и исследовались десятки криминогенных факторов: экономические, политические, демографические и даже космические. Наряду с этим все больше криминологов и представителей других общественных наук склонялись в пользу социально – экономического неравенства как одного из главных (наиболее значимых) криминогенных факторов. Придерживается этого взгляда и автор[3].

Анализу объективных криминогенных (вообще девиантогенных) факторов (от социально – экономического неравенства до солнечной активности) посвящено немало трудов[4]. Между тем в криминологии почти не исследовался такой «объективно – субъективный» фактор как сам уголовно – правовой (административно – правовой, гражданско – правовой, моральный) запрет . Хотя в целом ряде случаев именно он выходит на первое место в так называемом «причинном комплексе».

В одной из своих работ я писал: «Следует постоянно иметь в виду некоторую двусмысленность, „шизофреничность“ объяснения преступности. С одной стороны, рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию „преступности“. С другой стороны, пока и поскольку за этой относительно искусственной конструкцией скрываются реальные виды человеческой жизнедеятельности (убить или ранить другого, завладеть имуществом другого, обмануть другого с выгодой для себя и т. д.), возможно выявление факторов, условий, обстоятельств, при которых эти виды деятельности будут проявляться с большей или меньшей вероятностью, в большем или меньшем объеме»[5]. До сих пор максимальное внимание уделялось второму проявлению шизофреничности (поиск объективных криминогенных факторов). Между тем представляется немаловажным обратиться к первому проявлению шизофреничности – действиям творцов правовых (да и моральных) запретов – законодателя, политиков, к общественному мнению – и их последствиям.

Это весьма обширное исследовательское поле лишь отчасти вспахиваемое при анализе субъектов и процесса конструирования преступности (наркотизма, коррупции, терроризма, проституции и т. п.)[6]. Вместе с тем, насколько мне известно, в криминологической литературе почти не рассматривается роль запрета как значимого криминогенного фактора.

Попробуем разобраться в этом.

Будем надеяться, что магистральный путь развития человечества, при всех поворотах и зигзагах истории, – расширение степеней свободы каждого индивида. «Общий вектор развития человеческой цивилизации в тенденции можно определить как расширение степеней свободы человеческой деятельности в пределах ограничений, заданных состоянием среды обитания»[7]. Человек – в тенденции – стремится к максимальной самореализации, самоутверждению в творчестве, труде, досуге, быту. И если на пути такой самореализации возникают социально нормируемые препятствия (закон, мораль, обычай, традиция), люди либо смиряются с требованиями общества, либо нарушают их. Выбор вариантов поведения зависит от ряда объективных и субъективных обстоятельств: насколько значима для индивида деятельность, нарушающая социальные нормы данного общества; в какой степени общество обеспечивает легальные условия для самореализации, самоутверждения; каковы санкции за нарушение и вероятность подверг нуться таковым; насколько обоснованы социальные запреты здесь и сейчас; существует ли противоречивость самих социальных норм (право – обычай, право – мораль), и если – да, то какие из запретов (правовые, моральные) более значимы для индивида, и др.

Вообще, все свои действия человек совершает, в конечном счете, ради удовлетворения тех или иных потребностей: биологических или витальных (в пище при чувстве голода, в питье при жажде, в укрытии от неблагоприятных погодных условиях, сексуальных или в продолжении рода); социальных (в статусе, престиже, самоутверждении, самореализации и др.); духовных или идеальных (поиск смысла жизни, цели существования, бескорыстное стремление к знанию, творчеству, служению другим людям). Эмпирически установлено, что наибольшие «девиантогенные» риски таятся в неудовлетворенности социальных потребностей. Это, прежде всего, относится к насильственным действиям, а также к ретретистским формам девиантности – пьянству, наркотизму, самоубийствам.

Обозначенная Э. Фроммом дилемма «иметь» или «быть»[8], не так проста для решения. Конечно, престижно в мире, погрязшем в потреблении, Быть вопреки «иметь». Но существует более сложная, более «интимная» взаимосвязь между «иметь» и «быть». К сожалению, чтобы «быть», надо что – то «иметь». Для самого высокого Быть (творцом, ученым, художником, поэтом) необходимо нечто Иметь – минимально приличное жилье, приемлемую пищу, средства для приобретения книг (полотна, красок), а сегодня еще и компьютера, средства на лечение, когда под угрозой самое «быть» и т. д., и т. п. А еще для того, чтобы когда‑нибудь «быть», надо получить приличное образование, вооружиться знанием языков. А в сегодняшнем глобализирующемся мире и покататься по свету весьма желательно для творчества. Кроме того, есть еще такие недалекие, несознательные, ущербные люди, которые несмотря ни на что предпочитают иметь . И как можно больше, и как можно гламурнее… И несть числа этим людям, в отличие от бытийствующего меньшинства…

Поэтому презираемое, но совершенно необходимое «иметь» ведет нас к проблемам экономики. А уж в этой сфере свобода или несвобода предпринимательства, степень такой свободы, равно как и возможности иметь потребителям – вопрос вопросов. И оказывается, что в сфере экономической жизни любой запрет, любое ограничение порож дает их нарушения – от аморальных поступков до преступных деяний. Обратимся к экономистам, которые широко обсуждают проблему «теневой (нелегальной)» экономики[9].

Во‑первых, «с юридической точки зрения, теневой экономикой можно называть экономические процессы, вступающие в противоречие с правовыми нормами »[10]. Иначе говоря, юридически теневая экономика – shadow economy (она же «неформальная экономика» – informal economy , она же «подпольная экономика» – underground economy , она же «скрытая экономика» – hidden econome , она же «вторая экономика» – second economy , она же «черная» или «серая» экономика – black, gray economy ) это нелегальная экономика, действующая вне правового поля или вопреки ему.

Во‑вторых, «сама теневая экономическая практика приобрела систематический характер только на определенном этапе экономического прогресса – в ответ на усилившиеся в ХХ в. претензии государства все в большей степени контролировать и регулировать рыночные операции»[11]. Опрос американцев Институтом Гэллапа в 1995 г. показал, что, по мнению большинства, «федеральное правительство стало настолько огромным и могущественным, что представляет собой угрозу правам и свободам простых граждан»[12]. Вам это ничего не напоминает, уважаемый читатель?

В‑третьих, «в последние десятилетия теневая экономика приобрела во всем мире небывалый размах»[13].

В – четвертых, «причину этого явления следует искать не в глобальном падении нравов, но в стремлении правительств и легального бизнеса поставить как можно более жесткие правовые и институциональные рамки для любой экономической практики – настолько жесткие, что подчас элементарная предпринимательская инициатива оказывается вне закона… Рациональная система теневых экономических отношений есть прямая и неизбежная реакция на обременительные для бизнеса экстерналии – в частности, на стремление государства зарегулировать рынки тех или иных товаров, пользующихся спросом»[14].

Поэтому, в – пятых, именно в России «в парламентских кабинетах и на обочинах больших дорог, в банках и офисах таможенных терминалов, в сибирских лесах и в водах дальневосточных морей, в милиции, в суде, в больнице, даже в церкви, даже на кладбище – теневые экономические обмены происходят повсюду и охватывают самые различные социальные и профессиональные категории российских граждан»[15]. Так, по официальным статистическим данным, на конец 2009 г. – начало 2010 г. доля теневой экономики в России составляет примерно 20 %. Об этом заявил руководитель Федеральной службы государственной статистики Александр Суринов в интервью «Российской газете». По мнению Суринова, существует несколько форм теневой экономики: производство товаров и услуг, которые запрещены к производству и реализации на территории страны; скрытое производство, при котором скрываются его размеры, чтобы уйти от налогов, или от исполнения трудового законодательства; так называемая неформальная легальная деятельность (например, репетиторство); личные подсобные хозяйства населения и все, что производится внутри семьи для себя (сельскохозяйственная продукция, строительство для себя и т. п.). Поскольку все эти виды теневой экономики не поддаются точному учету, есть основания полагать, что теневой сектор составляет более названных 20 %.

Экономисты не перестают подчеркивать, что преступная, правонарушающая, девиантная деятельность поддается такому же экономическому анализу, как и любая человеческая деятельность (напомним – направленная на удовлетворение потребностей). Во всяком случае, если это – рациональная деятельность, а не поступки психически нездорового человека. «Экономический подход исходит из посылки, что преступная деятельность – такая же профессия, которой люди посвящают полное или неполное рабочее время, как и столярное дело, инженерия или преподавание. Люди решают стать преступниками по тем же соображениям, по каким другие становятся столярами или учителями, а именно потому, что они ожидают, что „прибыль“ от решения стать преступником – приведенная ценность всей суммы разностей между выгодами и издержками, как неденежными, так и денежными, – превосходит „прибыль“ от занятия иными профессиями»[16].

Для дальнейших рассуждений оговоримся: во – первых, социологам и криминологам известно, что в действительности не все так просто. Имеется множество факторов – большей или меньшей «силы» («веса»), влияющих на девиантное, включая криминальное, поведение людей, социальных групп, сообществ[17]. Во‑вторых, далее мы сознательно сужаем проблему до рассмотрения одного вопроса – роль юридического запрета как одного из криминогенных (деликтогенных, девиантогенных) факторов. Кроме того, существует огромное число проявлений теневой экономики[18]. В рамках нашей темы будут затронуты лишь немногие из них.

[1] Подробнее см.: Гилинский Я. И. Криминология: Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль. 2‑е изд. СПб, 2009. С. 37 – 44; Он же. Конструирование преступности. В: Уголовно – политические, уголовно – правовые и криминологические проблемы борьбы с современной преступностью и коррупцией. Саратов, 2009.

[2] Burke R. An Introduction to Criminological Theory. Third Edition. Willan Publishing, 2009, pp. 5 – 7; Hagan F. Introduction to Crimonology. Theories, Methods, and Criminal Behavior. 6th Edition. SAGE Publications, 2008, pp. 8 – 9.

[3] Гилинский Я. Криминология. Ука з. соч. С.184 – 193; Он же. Генезис преступности. Проблема причинности в криминологии. В: Российский ежегодник уголовного права 2007. СПб ГУ, 2008. С. 382 – 398.

[4] См., например: Burke R. Ibid.; Grover Ch. Crime and Inequality. Willian Publishing, 2008; Hagan F. Ibid; Maguire M., Morgen R., Reiner R. (EDS.) The Oxford Handbook of Criminology. Fourth Edition. Oxford University Press, 2007; White R., Habibis D. Crime and Society. Oxford University Press, 2005; etc.

[5] Гилинский Я. Генезис преступности… Указ. соч. С. 384.

[6] Гилинский Я. Конструирование девиантности: проблематизация проблемы. В: Девиантное поведение и интернет (опыт социологического анализа). М., 2008; Он же. Конструктивизм в современной криминологии // Криминалистъ № 1 (4), 2009; Ясавеев И. Г. Конструирование социальных проблем средствами массовой коммуникации. Казань, 2004; Maguire M., Morgen R., Reiner R. (Eds.) The Oxford Handbook of Criminology. Fourth Edition. Oxford University Press, 2007, pp. 179 – 337.

[7] Ядов В. А. Современная теоретическая социология как концептуальная база исследования российских трансформаций. М., 2009. С. 83.

[8] См.: Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990.

[9] Беккер Г. Преступление и наказание: экономический подход // Беккер Г. Человеческое поведение: экономический подход. М., 2003; Бурова Н. В. Нелегальная экономическая деятельность: теория и практика измерения. СПб, 2006; Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико – социологическое исследование. М., 2000; Латов Ю. В., Ковалев С. Н. Теневая экономика. М., 2006; Теневая экономика – 2007. Экономический анализ преступной и правоохранительной деятельности / ред. Л. М. Тимофеев. М., 2008; Тимофеев Л. М. Теневые экономические системы современной России. Теория – анализ – модели. М., 2008.

[10] Тимофеев Л. М. Теневые экономические системы современной России. Теория – анализ – модели. М., 2008. С. 31.

[11] Тимофеев Л. М. Там же. С. 13 – 14.

[12] См.: Боуз Д. Либертарианство. История, принципы, политика. М., 2004. С. 1.

[13] Тимофеев Л. М. Там же. С. 12.

[14] Тимофеев Л. М. Там же. С. 12, 18.

[15] Тимофеев Л. М. Там же. С. 9.

[16] Беккер Г. Экономический анализ и человеческое поведение // THESIS. Т. 1. Вып. 1. 1993. С. 33 – 34.

[17] Это хорошо показано в: Калягин Г. В. Экономический анализ криминального поведения. В: Экономическая школа. Аналитическое приложение. № 3. 2006. С. 91 – 124.

[18] Обзор многочисленных классификаций (по разным основаниям) представлен в: Бурова Н. В. Указ. соч. С. 9 – 47; Тимофеев Л. М. Указ. соч. С. 30 – 37.