Конечно, как в любом государстве, в России существует сложившаяся система социального контроля над преступностью и иными негативными социальными явлениями. Это, прежде всего, деятельность полиции, органов расследования, прокуратуры, судов, ФСКН, ФСО, ФСБ, ФСИН и др. В каждом из перечисленных органов имеются честные и профессиональные работники. Но, к сожалению, зачастую не они определяют ситуацию. Провозглашаемые de jure в Конституции РФ, УК РФ и иных правовых актах принципы правового государства, законности, равенства всех перед законом, справедливости, гуманности и т. п. ежедневно нарушаются de facto.

Законодательство и законотворчество

Очень тревожную тенденцию постперестроечного режима в области социального контроля над преступностью отражает Уголовный кодекс РФ 1996 г. (далее – УК РФ), который провозглашает основной целью наказания «восстановление социальной справедливости» (ст. 43 УК РФ). Это что – возврат к идее мести?[1]. Сохраняя смертную казнь (ст. 59 УК РФ), несовместимую с цивилизованностью, УК вводит пожизненное лишение свободы (ст.57 УК), которое могло бы быть лишь отчасти оправданно как альтернатива отмененной раз и навсегда смертной казни. Лишение свободы предусматривается до 20 лет, по совокупности преступлений – до 25 лет, а по совокупности приговоров – до 30 лет (ст. 56 УК). Ни пожизненного лишения свободы, ни 30‑летнего срока не знало даже сталинское уголовное законодательство. (Я не останавливаюсь здесь на внесудебной расправе и печально знаменитых «десяти годах лишения свободы без права переписки», de facto означавших расстрел). Кроме того, по неизвестным причинам законодатель отказался от института отсрочки исполнения приговора (сохранив отсрочку в крайне ограниченных случаях – ст. 82, 82‑1 УК), который ранее широко применялся особенно в отношении несовершеннолетних.

Чрезвычайно противоречиво и последующее законодательное решение уголовно‑правовых вопросов: поспешное исключение конфискации из системы наказания; необоснованное расширение перечня мотивов «преступлений ненависти» до «вражды в отношении какой‑либо социальной группы»; безразмерное понимание «экстремистской направленности» и т. п.

Сегодня наблюдается бесконечная, бессмысленная, при крайне низкой юридической технике криминализация деяний, не представляющих опасности. Более того, такие законы и законопроекты, как уголовная или административная ответственность за «пропаганду нетрадиционной сексуальной ориентации», «оскорбление чувств верующих», «оскорбление патриотических чувств» и т. п. способны вызвать лишь негативные последствия: рост ксенофобии (включая гомофобию), преступления на почве ненависти или вражды (hate crimes), неосновательное осуждение граждан de facto по политическим мотивам.

Одним из наиболее значимых показателей цивилизованности/нецивилизованности современного общества, демократичности/авторитарности (тоталитарности) политического режима служит сохранение смертной казни в системе наказаний или же отказ от нее. Сохранение смертной казни во многих штатах США свидетельствует, с моей точки зрения, о недостаточной (неполной) их цивилизованности. Поэтому следует отдать должное отмене смертной казни в постсоветской России. Однако вызывает озабоченность возникающие время от времени намерения со стороны как отдельных законодателей, так, к сожалению, и некоторых ученых, вернуть этот постыдный институт, благо до сих пор смертная казнь не исключена de jure из перечня наказаний (ст. 59 УК РФ).

Правоприменение

Правоприменительная деятельность следует за законодателем…

Незаконно, с моей точки зрения, осуждение девушек Pussy Riot за «хулиганство» (ст. 213 УК РФ) при отсутствии в их действиях состава преступления. Отсутствуют необходимые признаки объективной стороны, предусмотренные ст. 213 УК: (а) не было «применения оружия или предметов, используемых в качестве оружия», (б) не было мотивов «политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды». Был перформанс в не очень продуманном месте, что могло повлечь максимум административную ответственность за мелкое хулиганство.

Еще нелепее и непрофессиональнее выглядит скандальное предъявление обвинения участникам Greenpeace в пиратстве при отсутствии всех трех элементов объективной стороны ст. 227 УК: (1) «нападение на морское или речное судно» (платформа не является ни тем, ни другим); (2) «в целях завладения чужим имуществом» (экологические цели Greenpeace, весьма далекие от «завладения имуществом», известны всему миру); (3) «совершенное с применением насилия или угрозой его применения» (не было ни того, ни другого). По иронии, все три элемента состава преступления, предусмотренного ст. 227 УК, были в действиях российских пограничников, захвативших судно Greenpeace. Кстати, состав ст. 213 УК также отсутствует в действиях гринписовцев по ранее изложенным основаниям.

Политически мотивированные процессы («Болотное дело», вышеупомянутые дела Pussy Riot и Greenpeace, «Лесное дело» в отношении Алексея Навального и многие другие), зависимые судьи, выполняющие «указания свыше» – все это наносит ущерб и конкретным людям, и правовой системе, и престижу России.

Деятельность полиции

Основная задача полиции – защита населения от преступных и иных противоправных посягательств, обеспечение общественной безопасности. Полиция – сервисная служба по оказанию соответствующих услуг населению (за счет налогоплательщиков). Это принцип концепции community policing [2], заложенный и в ст. 1 Закона о полиции РФ: «Полиция предназначена для защиты жизни, здоровья, прав и свобод граждан Российской Федерации, иностранных граждан, лиц без гражданства…, для противодействия преступности, охраны общественного порядка, собственности и для обеспечения общественной безопасности».

Вместе с тем, благодаря бездействию полиции, когда надо действовать (помощь жертвам преступлений, поиск преступников), и ее незаконным «действиям» (неосновательные задержания, взятки, фальсификация «дел», пытки) российская полиция превратилась в «пугало» для населения.

От одиночных преступлений полиция перешла к хорошо организованной преступной деятельности, вытесняя «бандитские» ОПГ: «кры‑шевание» наркоторговли, сексбизнеса, малого бизнеса (кафе, магазины, рестораны), рейдерские захваты, и др.[3]

В результате, по словам главы Межрегионального профсоюза сотрудников ОВД РФ М. Павлова, «Люди не верят не только полиции, суду и прокуратуре – тоже. Все эти органы больны коррупцией, равнодушием, непрофессионализмом. Мы довели до такой ситуации, что обращаться в полицию боятся даже жертвы преступления»[4]. О крайне низком уровне доверия граждан к правоохранительным органам свидетельствуют и результаты многочисленных опросов населения, проводимых «Левада‑Центром» и другими социологическими службами.

Эта сложившаяся за последние десятилетия практика принципиально отличается от деятельности полиции в цивилизованных государствах. Так, в Австрии полицейский наряд должен прибыть к месту вызова в течение трех минут. В Вене на плакатах в школах и полицейских участках, на авторучках и брелоках значится: «Sicherheit und Hilfe – Ihre Wiener Polizei» (безопасность и помощь – ваша венская полиция). И каждый житель от мала до велика знает, что полицейский всегда придет на помощь в конфликтных ситуациях.

В Англии, как известно, полицейские должны уметь принимать роды: мало ли что внезапно может случиться в общественном месте!

Наши сравнительные международные эмпирические исследования (1998‑2001) «Население и милиция в большом городе»[5] показали, например, что в Чикаго и Нью‑Йорке горожане обращаются в полицию в два раза чаще, чем в Санкт‑Петербурге, а милиция Санкт‑Петербурга задерживает горожан в два раза чаще, чем в Чикаго и Нью‑Йорке. Комментарии излишни.

Служба исполнения наказания

Некачественное расследование и неправосудные приговоры дополняются архаичной системой ФСИН, наследницей ГУЛАГ'а‑ГУИН'а с лагерями/колониями, неведомыми цивилизованным странам, и страшными СИЗО, о которых бывший начальник ГУИН‑ФСИН генерал Ю. И. Калинин говорил: «Условия в наших следственных изоляторах, по международным нормам можно квалифицировать как пытки. Это лишение сна, воздуха, пространства»[6].

Но и реальные пытки сопровождают деятельность «исправительных» учреждений: «пресс‑хаты» в СИЗО (где пытают силами других заключенных в целях получения «признательных показаний»), пыточные колонии «Белые Лебеди» (для «злостных нарушителей режима»), пытки в «обычных» колониях. В 2004‑2005 гг. под нашим руководством было проведено эмпирическое исследование пыток в пяти регионах России (Санкт‑Петербург, Псков, Нижний Новгород, Республика Коми, Чита). Результаты опубликованы в монографии[7]. Вчастности от 40 до 60 % заключенных подвергались пыткам еще до вынесения приговора, т. е. во время предварительного расследования. Недавно опубликованные материалы, а также «пыточный» скандал в Казани, подтверждают, что ничего не изменилось в лучшую сторону[8].

Антинаркотическая политика

Крайне архаична деятельность ФСКН по контролю за оборотом наркотиков. Жесткая политика – все запрещать, всех сажать – принципиально отличается от мировой практики и приводит к негативным последствиям.

Наркопотребление сопровождает человечество всю его историю. Долговечность наркопотребления, как и любого социального «зла», свидетельствует о том, что оно выполняет вполне определенные социальные функции. Наркотические средства, наряду с алкоголем, выполняют социальные функции: анастезирующую (снятие или уменьшение боли), седативную (успокаивающая), психостимулирующую (наряду с кофе и чаем), интегративную («трубка мира» индейцев, «застолье» в СССР, России), идентифицирующую (показатель принадлежности к определенной группе, субкультуре), престижно‑статусную (французский коньяк или же кокаин), протестную.

«Уничтожить» нар ко потребление так же невозможно, как преступность, проституцию и иные виды нежелательного поведения. Необходима разумная, научно обоснованная, достаточно либеральная (имеем дело с людьми, чаще всего – молодыми) антинаркотическая политика, основанная на медицинской, психологической помощи наркоманам, а не уголовном преследовании. Об этом говорится и в ежегодных докладах Управления ООН по наркотикам и преступности[9], и в научной литературе[10].

Производные каннабиса (марихуана) легализованы сегодня в Нидерландах и Чехии, в Цюрихе и «Христиании» (Копенгаген), в трех штатах США. В странах Западной Европы давно легализована и широко практикуется заместительная терапия, позволяющая наркоманам поддерживать существование, а подчас и вести активный образ жизни. Все это запрещено в России под страхом уголовного наказания.

Зато по инициативе ФСКН было запрещено ветеринарам применять наркоз (кетамин) при операции на животных (2004 г.), что привело к массовой гибели домашних животных от болевого шока; был введен запрет на выращивание мака на приусадебных участках (2005 г.), а в ряде регионов – на продажу выпечных изделий с маком; были арестованы руководители фирмы «Софэкс» за легальную торговлю легальным этиловым эфиром (2006 г.); наложен запрет на свободную продажу марганцовки (марганцово‑кислый калий) в аптеках (2007 г.). А сами «борцы с наркотиками» нередко «крышуют» наркобизнес, о чем свидетельствуют многочисленные дела.

Трезвую оценку запрета наркоторговли дает известный экономист Л. М. Тимофеев: «Из всех возможных способов регулирования отрасли – налогообложение, национализация, запрет – запрет как раз наименее продуктивен. Запретить рынок – не значит уничтожить его. Запретить рынок – значит отдать запрещенный, но активно развивающийся рынок под полный контроль криминальных корпораций… Запретить рынок значит обогатить криминальный мир сотнями миллиардов долларов, предоставить криминальным силам широкий доступ к общественным благам. И, наконец, самое главное. Запретить рынок – значит дать криминальным корпорациям возможности и ресурсы для целенаправленного, программного политического влияния на те или иные общества и государства»[11]. На последний довод обращается внимание и в докладе Директора‑исполнителя Управления ООН по наркотикам и преступности в 2009 г.

Эта безумная жажда запретительства характерна и для законодателя, и для правоохранительных ведомств современной России, что не может не приводить к негативным для общества последствиям[12].

Наказание

В настоящее время в большинстве цивилизованных стран осознается «кризис наказания», кризис уголовной политики и уголовной юстиции, кризис полицейского контроля[13].

«Кризис наказания» проявляется, во – первых, в том, что после Второй мировой войны во всем мире наблюдался рост преступности, несмотря на все усилия полиции и уголовной юстиции (а с конца 1990‑х – начала 2000‑х – сокращение, так же независимо от деятельности полиции и уголовной юстиции). Во‑вторых, человечество перепробовало все возможные виды уголовной репрессии без видимых результатов (неэффективность общей превенции). В‑третьих, как показал в 1974 г. Т. Матисен, уровень рецидива относительно стабилен для каждой конкретной страны и не снижается, что свидетельствует о неэффективности специальной превенции. В – четвертых, по мнению психологов, длительное (свыше 4‑6 лет) нахождение в местах лишения свободы приводит к необратимым изменениям психики человека[14].

Впрочем, о губительном (а отнюдь не «исправительном» и «перевоспитательном») влиянии лишения свободы на психику и нравственность заключенных известно давно. Об этом подробно писал еще М. Н. Гер‑нет[15]. Тюрьма служит школой криминальной профессионализации, а не местом исправления. Никогда еще никого не удавалось «исправить» и «перевоспитать» посредством наказания. Скорее, наоборот. «Лица, в отношении которых было осуществлено уголовно‑правовое насилие – вполне законно или в результате незаконного решения, образуют слой населения с повышенной агрессивностью, отчужденный от общества»[16].

Лишение свободы – неэффективная мера наказания с многочисленными негативными побочными последствиями. При этом тюрьма «незаменима» в том отношении, что человечество не придумало пока ничего иного для защиты общества от тяжких преступлений. «Известны все недостатки тюрьмы. Известно, что она опасна, если не бесполезна. И все же никто «не видит» чем ее заменить. Она – отвратительное решение, без которого, видимо, невозможно обойтись»[17].

Осознание неэффективности традиционных средств контроля над преступностью, более того – негативных последствий такого распространенного вида наказания как лишение свободы, приводит к поискам альтернативных решений как стратегического, так и тактического характера.

Во‑первых, при полном отказе от смертной казни лишение свободы становится «высшей мерой наказания», применять которую надлежит лишь в крайних случаях, в основном при совершении насильственных преступлений и только в отношении взрослых (совершеннолетних) преступников.

Во‑вторых, в странах Западной Европы, Австралии, Канаде, Японии преобладает краткосрочное лишение свободы. Обычно сроки исчисляются неделями и месяцами, во всяком случае – до 2‑3 лет, т. е. до наступления необратимых изменений психики.

В‑третьих, поскольку сохранность или же деградация личности существенно зависят от условий отбывания наказания в пенитенциарных учреждениях, постольку в современных цивилизованных государствах поддерживается достойный уровень существования заключенных (нормальные питание, санитарно‑гигиенические и «жилищные» условия, качественное медицинское обслуживание, возможность работать, заниматься спортом, встречаться с родственниками), устанавливается режим, не унижающий их человеческое достоинство, а также существует система пробаций (испытаний), позволяющая строго дифференцировать условия отбывания наказания в зависимости от его срока, поведения заключенного и т. п.[18].

В‑четвертых, все решительнее звучат предложения по формированию и развитию альтернативной, не уголовной юстиции для урегулирования отношений «преступник – жертва», по переходу от «возмездной юстиции» (retributive justice) к юстиции возмещающей, восстанавливающей (restorative justice) [19]. Суть этой стратегии состоит в том, чтобы с помощью доброжелательного и незаинтересованного посредника (нечто в роде «третейского судьи») урегулировать отношения между жертвой и преступником.

Как уже доводилось автору писать в «Ежегоднике уголовного права» (2013), контент‑анализ докладов на одиннадцати европейских криминологических конференциях (2001‑2011) и четырех мировых конгрессах (всего свыше 6 500 докладов)[20] показал, что во многих докладах затрагивались вопросы альтернативных лишению свободы мер наказания, электронного слежения и медиации[21], пока еще почти не практикуемой в России. Медиация обсуждалась на всех мировых конгрессах. В Сеуле был представлен доклад «Медиация против тюремного заключения» («Mediation versus imprisonment»).

В целом речь идет о переходе от стратегии «войны с преступностью» (War on crime) к стратегии «сокращения вреда» (Harm reduction). Об этом прямо говорится в 11‑й Рекомендации доклада Национальной Комиссии США по уголовной юстиции: «изменить повестку дня уголовной политики от „войны“ к „миру“»[22]. «Уменьшить надежды на тюремное заключение и обратить больше внимание на общественное исправление (community correction)» советует S. Barcan[23].

«Реализация уголовного закона может стать совершенно непереносимой для общества, заблокировав иные социальные процессы… Разумное снижение объема законного насилия может в большей степени обеспечить интересы страны… Наказание – это очевидный расход и неявная выгода… Следует учитывать хорошо известные свойства уголовного права, состоящие в том, что оно является чрезвычайно затратным и весьма опасным средством воздействия на социальные отношения»[24].

К сожалению, российская уголовная и пенитенциарная политика строится на давно устаревших репрессивных представлениях о «пользе» наказания. Достаточно сказать, что Россия и США в течение десятилетий занимают первые места по уровню заключенных (на 100 тыс. населения). Если в 1990‑е годы первое место занимала Россия (уровень заключенных в 1990 г. – 470, в США – 475, в 1992 г. – 520, в США – 519, в 1994 г. – 580, в США – 554, в 1999 – 729, в США – 682), то в 2000‑е годы США опередили Россию по этому мрачному показателю (в 2001 г. – 689, в России – 673, в 2007 – 762, в России – 613)[25]. Вообще же в СССР первый максимальный уровень заключенных (1 111, 1 187) был в 1938‑1939 гг., что не удивительно. А второй максимум (1 476, 1 546, 1 489) – в 1949‑1951 гг. Так тов. Сталин отблагодарил советский народ за победу над гитлеровской Германией…

И хотя к 2012 г. уровень заключенных в России снизился до 508, мы занимаем по этому показателю второе место в мире после США (на третьем месте – Белоруссия).

Особенно неблагополучно положение с условиями отбывания наказания в российских пенитенциарных учреждениях[26].

Суды же крайне редко назначают осужденным наказание, не связанное с лишением свободы (к штрафу приговариваются 7‑14 % осужденных, к исправительным работам – 4‑5% осужденных[27]).

Профилактика

Конечно, как известно со времен Ш. Монтескье, «хороший законодатель не столько заботится о наказании за преступление, сколько о предупреждении преступлений: он постарается не столько карать, сколько улучшать нравы»,[28] и, по мнению Ч. Беккариа, «лучше предупреждать преступления, чем наказывать за них». А Вольтер назвал предупреждение преступлений «истинной юриспруденцией».

Под предупреждением (профилактикой, превенцией) преступности понимается такое воздействие общества, институтов социального контроля, отдельных граждан на криминогенные факторы, которое приводит к сокращению и/или желательному изменению структуры преступности и к несовершению потенциальных преступных деяний. Различают три уровня превенции: первичную (общесоциальную), вторичную (специальную) и третичную (индивидуальную). Во многих странах, включая Россию, разработаны теория, методология и методики профилактики преступлений.

Но насколько профилактика реалистична и эффективна, может ли она служить панацеей от криминальных бед[29]?

Во‑первых, что служит объектом превенции, если преступность есть некий конструкт, продукт договоренности или субъективных решений (релятивность и конвенциональность преступности). Если согласно букве уголовного закона порядка 100 % взрослого населения страны – уголовные преступники, то кто же кого будет «профилактировать»?

Во‑вторых, превенция предполагает воздействие на причины преступности, криминогенные факторы. Но кто сегодня решится сказать, что он знает эти причины (факторы)? В отечественной и зарубежной литературе называются сотни «причин» и факторов, известны десятки респектабельных концепций причин преступности. Какие из них «принять за основу» и применять в профилактической деятельности?

Не удивительно, поэтому, в – третьих, что до сих пор нет достаточно убедительных данных об эффективности той или иной превентивной деятельности. В книге Д. Грэхема и Т. Бенетта собран большой материал по наиболее перспективным программам превенции в странах Европы и Северной Америки. Но их успешность и результативность чаще всего не выявлены[30].

Наконец, в – четвертых, существует серьезная опасность вырождения профилактики в попрание прав человека, ибо превенция всегда есть интервенция в личную жизнь. Проводя связь между «инструментальной рациональностью» превенции и Аушвицем (Освенцимом), Н. Steinert говорил в 1991 г.: «Я вижу в идее превенции часть серьезнейшего заблуждения этого столетия»[31].

Конечно, все это не исключает разработку и совершенствование мер профилактики преступлений, равно как совершенствование системы наказаний. Но надо ясно понимать, что ни профилактика, ни наказания, ни деятельность полиции и уголовной юстиции не в состоянии существенно повлиять на уровень и динамику преступности, которая, с одной стороны суть социальный конструкт (сконструированный властью, режимом в интересах, прежде всего, власти, режима)[32], а с другой стороны – обусловлена неустранимыми социальными факторами (прежде всего, социально‑экономическим неравенством).

Между тем, без разумного, обоснованного, выверенного, законного, в рамках правового поля социального контроля над преступностью, пьянством, наркопотреблением, коррупцией, организованной преступностью общество не может нормально существовать и развиваться. Необходима продуманная реальная (а не на словах) реформа всей правоохранительной и судебной системы России.

[1] Реалистичность и реализуемость целей наказания (ст. 43, п.2 УК РФ) – тема специального обсуждения (см.: Гилинский Я. И. Уголовное право: реалии и перспективы // Уголовное право: истоки, реалии, переход к устойчивому развитию. Материалы VI Российского Конгресса уголовного права. М.: Проспект, 2011. С. 572–575; Жалин‑ский А. Э. Уголовное право в ожидании перемен. Теоретико‑инструментальный анализ. 2‑е изд., М., 2009).

[2] Skogan W., Hartnett S. Community Policing, Chicago Style. NY: Oxford University Press, 1997.

[3] См., например: Гилинский Я. И. Криминология. С. 284–287.

[4] The New Times. 2013. 28 окт.

[5] Ежегодные отчеты «Население и милиция в большом городе» издавались небольшим тиражом в течение 1999‑2002 гг. – См. также: Davis, R., Ortiz, Ch., Gilinskiy, Y.,Ylesseva, I., Briller, V. A cross‑national comparison of citizen perceptions of the police in New York City and St. Petersburg, Russia // Policing: An International Journal of Police Strategies and Management. 2004. Vol. 27. N 1. P. 25–36.

[6] Абрамкин В. Ф. Поиски выхода. Преступность, уголовная политика и места заключения в постсоветском пространстве. М., 1996. С. 92.

[7] Белоусов К., Гилинский Я. и др. Социология насилия. Произвол правоохранительных органов глазами граждан. Нижний Новгород. 2007.

[8] Доклад российских неправительственных организаций по соблюдению Российской Федерацией Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания в период 2006‑2012 годы. М., 2012.

[9] Организованная преступность и угроза безопасности. Борьба с разрушительным последствием контроля над наркотиками. Доклад Директора‑исполнителя Управления Организации Объединенных Наций по наркотикам и преступности // URL: https://www.google.ru/ (дата обращения: 10.10.2013).

[10] Кристи Н., Бруун К. Удобный враг. Наркополитика в Скандинавии. 2‑е изд. СПб., 2013; Тимофеев Л. Наркобизнес: Начальная теория экономической отрасли. М., 1998.

[11] Тимофеев Л. Наркобизнес: Начальная теория экономической отрасли. М., 1998. С. 107.

[12] Гилинский Я. Запрет как криминогенный (девиантогенный) фактор // Российский криминологический взгляд, 2009, № 3.

[13] Mathisen Т. The Politics of Abolition. Essays in Political action Theory // Scandinavian Studies in Criminology. Oslo‑London, 1974; Albanese J. Myths and Realities of Crime and Justice. Third Edition. Apocalypse Publishing, Co, 1990; Hendrics J, Byers B. Crisis Intervention in Criminal Justice. Charles С Thomas Publishing, 1996; Rotwax H. Guilty. The Collapse of Criminal Justice. NY: Random House, 1996; и др.

[14] Пирожков В. Ф. Влияние социальной изоляции в виде лишения свободы на психологию осужденного // Вопросы борьбы с преступностью. М., 1981. Вып. 35. С. 40–50; Хохряков Г. Ф. 1) Формирование правосознания у осужденных. М., 1985; 2) Парадоксы тюрьмы. М., 1991.

[15] Гернет М. Н. В тюрьме: Очерки тюремной психологии. 1930.

[16] Жалинский А. Э. Уголовное право в ожидании перемен. Теоретико‑инструментальный анализ. 2‑е изд. М., 2009. С. 18.

[17] Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 339.

[18] Подробнее см.: Correctional Institutions in Japan. Correctional Bureau Ministry of Justice, 1985; Ingstrup O. Only those who believe can stay the Course in turbulent Times: A Value‑based, strategic approach to the Management and development of Corrections. Canadian Centre for Management Development, 1995; Champion D.J. Corrections in the United States. A Contemporary Perspective. Fourth Edition. NJ: Pearson Prentice Hall, 2005; King R., McDermott R. The State of our Prisons. Oxford: Clarendon Press, 1995; Seiter R. Corrections: An Introduction. NJ: Pearson Prentice Hall, 2005. – См. также: От «страны тюрем» к обществу с ограниченным причинением боли. Финский опыт сокращения числа заключенных / сост. И. Г. Ясавеев. Хельсинки, 2012.

[19] Зер X. Восстановительное правосудие: Новый взгляд на преступление и наказание. М., 1998; Abolitionism in History: On another Way of Thinking. Warsaw, 1991; Consedine J. Restorative Justice: Healing the Effects of Crime. Ploughshares Publication, 1995; Contemporary Justice Review: Issues in Criminal, Social and Restorative Justice: Special Issue on The Phenomenon of Restorative Justice, 1998. Vol. INI.

[20] Гилинский Я. И. Некоторые тенденции мировой криминологии. В: Российский ежегодник уголовного права 2012. СПб: СПбГУ, 2013.

[21] Медиация – одна из современных технологий альтернативного урегулирования конфликтов (между обвиняемым и потерпевшим, между заключенным и администрацией пенитенциарного учреждения и т. п.) с участием третьей нейтральной, не заинтересованной в данном конфликте стороны – медиатора, который помогает сторонам выработать определенное соглашение.

[22] Donziger S. The Real War on Crime: The Report of the National Criminal Justice Commission. Harper Collins Published, Inc, 1996. P. 218.

[23] Barkan S. Criminology. A Sociological Understanding. Prentice Hall. Upper Saddle River, 1997. P. 542.

[24] Жалинский А. Э. Уголовное право в ожидании перемен. Теоретико‑инструментальный анализ. С. 9, 15,18, 56, 68.

[25] Подробнее эти и ниже приводимые данные см.: Гилинский Я. И. Исполнение наказания в системе социального контроля над преступностью // Закон, 2012, № 1. С. 117–128.

[26] Положение заключенных в современной России. М., 2003; Российский ГУЛАГ: убийства и пытки. М., 2006.

[27] Меры наказания, примененные к осужденным // URP: http://crimpravo.ru/page/sudstatistic/sudstatistic46/ (дата обращения: 07.12.2013).

[28] Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 201.

[29] Помимо приводимых ниже суждений, см. также: Lab S. Personal Opinion: Alice in Crime Prevention Land (With Apologies to Lewis Carrol) // Security Journal, Perpetuity Press Ltd. Vol. 12, № 3,1999. P. 67–68.

[30] Ррэхем Д., Бенетт Т. Стратегии предупреждения преступности в Европе и Северной Америке. Хельсинки: HEUNI, 1995. См. также: Hendrics J, Byers В. Crisis Intervention in Criminal Justice. Charles С Thomas Publ., 1996.

[31] Steinert H. The Idea of Prevention and the Critique of Instrumental Reason. In: Al‑brecht G., Ludwig‑Mayerhofer W. (Eds.) Version and Informal Social Control. Berlin: Walter de Gruyter and Co., 1995. P. 5–16.

[32] См. подробнее: Конструирование девиантности / ред. Я. Гилинский. СПб., 2011.