Потребности как мотивообразующий фактор

Напомню, что юристы, определяя мотив преступления, делали акцент на потребностях человека, называя последние внутренними, побуждающими поведение факторами. То же самое происходит в философии и психофизиологии.

Гегель отмечал: «...то, что человек — живое существо, не случайно, а соответствует разуму, и он имеет право делать свои потребности своей целью». Великий немецкий философ был убежден, что удовлетворение потребностей есть не что иное, как осуществление значимых для индивида целей. Гегель был далеко не первый исследователь, считавший, что потребности — ведущие мотивообразующие качества.

Греческий синклит мудрецов не сомневался в этом ни на йоту.

О том же пишут и психологи: мотивация есть «побуждение к удовлетворению потребностей».

Доминирующую роль потребности подчеркивали и российские криминологи, отмечая, что «все инстинктивные движения души вместе с потребностями нашего тела являются двигающими началами нашей деятельности».

Что касается содержания самих потребностей, то в этом вопросе современные исследователи вряд ли продвинулись далеко вперед по сравнению с исследователями прошлых эпох, «неосознанно» подтверждая таким образом тезис Екклизиаста о том, что нет ничего нового под солнцем.

Стоики школы Зенона утверждали, что человеку полезно то, что полезно его организму и, наоборот, вредно то, что неспособно оказывать приятное биологической субстанции. Зенон говорил, что предпочтительные предметы — «это те, которые имеют ценность, избегаемые — те, которые не имеют ценности», вводя в философские дебаты по поводу человеческих побуждений категорию ценности, постоянно «эксплуатируемую» затем всеми исследователями человеческого поведения позднейших эпох.

Эпикурейцы считали, что человек во всех своих жизненных поступках стремится к наслаждению и именно это стремление определяет поведение. К сожалению, в философской и художественной литературе советского периода термин «эпикурейство» превратился в нарицательный, символизирующий удовольствие. Считалось, что эпикуреец не связывает себя никакими общественно значимыми моральными нормами. Эпикурейство отождествлялось с гедонизмом, хотя последнее понятие было не столь широко распространено. Между тем такого рода отождествление есть плод незнания древней философии либо намеренное ее искажение. Эпикур говорил: «Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги». Предупреждая исследования физиологов о недостатке чувственных наслаждений, который лежит в основе поведения человека, что блестяще развил И.М. Сеченов в своих исследованиях о страстном психическом акте, Эпикур считал, что нужду в наслаждениях мы чувствуем лишь тогда, когда нам их недостает. Отсюда вывод: наслаждение есть начало и конец блаженной жизни. Однако далеко не всякое наслаждение, согласно Эпикуру, потребно человеку. О наслаждении и о боли надо судить, «рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное». Причем предпочтение следует отдавать такому наслаждению, которое не противоречит моральным воззрениям общества.

«Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждение распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, — нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе».

Эпикур был велик, высоконравственен и, как ни странно, очень близок православной догматике, порицавшей безнравственные, т.е. богопротивные акты поведения. Полагая наслаждение начальной и конечной целью жизнедеятельности, он, в противовес киренаикам, проповедовавшим гедонизм с его отождествлением счастья и чувственных наслаждений, вкладывал в понятие «наслаждение» более глубокий смысл, чем это может показаться на первый взгляд. Наслаждение по Эпикуру — это то, что потребно организму, то, против чего человек в качестве биологического существа не способен сопротивляться, но, напротив, готов принять как потребное.

Принимая наслаждение, человек не отрекается от анализа социальных обстоятельств, и потребное ему как биологическому существу он сопоставляет с усвоенными нормами нравственного поведения. Собственно говоря, биологически потребное преломляется у человека через усвоенные им нормы и в дальнейшем служит стимулом для всего поведения. Такое глубокое понимание наслаждения способно объяснить любые человеческие поступки — от подвигов святых пустынников до деяний преступников.

Полагаю вовсе не лишним напомнить, что различие эпикурейства и гедонизма базируется, пожалуй, на тех греческих началах, которые определяли боговдохновенную умеренность и вакхический восторг. Имеется ввиду аполло- ническое и дионисийское начала бытия и культуры. Дионисийское начало (Дионис — Бог вина, сын Семелы и Зевса) всегда отождествлялось с римским божеством Вакхом, в честь которого совершались оргии — вакханалии. Однако не стремление к оргиям побуждало человеческое поведение, а апол- лоническое начало, предполагавшее получение удовольствия в результате умеренности, которая, однако, не имеет общего масштаба и для каждого индивида наделена своеобразными и уникальными чертами.

О влиянии «наслаждения» на конкретные поведенческие акты более подробно мы поговорим позже, а сейчас хотелось бы подчеркнуть вклад древнейших философов в проблему изучения человеческого поведения.

Тезис о наслаждении как двигателе человеческих поступков получил развитие в трудах французских просветителей. Вольтер, например, писал, что вся наша жизнь есть не что иное, как чередование удовольствий и страданий1. Поэт и теоретик эпохи Просвещения Фридрих Шиллер, исследуя влияние искусства на жизнедеятельность человека, отмечал: «В том, что цель природы

по отношению к человеку есть блаженство, хотя бы сам человек в своей моральной деятельности не знал этой цели, не усомнится, конечно, никто, если вообще допускать в природе какую-либо целесообразность».

Волевое действие как действие, приносящее человеку удовлетворение, склонны оценивать и отцы православной церкви. Так, Иоанн Дамаскин писал, подводя итог своим рассуждениям на тему человеческих поступков: «Ибо, если он делает выбор и не будет настроен в отношении к тому, что выбрано, то есть не проявит к нему своей любви, то это не называется избранием душою направления деятельности».

Вспомним русских юристов, которые, подобно их предшественникам (будь то философы, поэты или богословы), не понимали целесообразности природы вне связи с блаженством человека. М.Г. Оршанский писал: «Человек в своих поступках направляется исключительно эгоистическими побуждениями или мотивами; в каждом отдельном случае он стремится к получению удовольствия или к уклонению от страдания». Американский философ и педагог Мортимер Адлер, повторяя вслед за Аристотелем тезис о том, что человек не может жить без удовольствия, утверждал следующее, и это утверждение достойно быть приведенным полностью как максимально иллюстративное в контексте наших рассуждений. Философ писал: «Удовольствие само по себе — физическая радость или плотское наслаждение — это чувство, которое стремятся испытывать все люди. Мы обладаем естественной тягой к чувственному опыту, обладающему свойством доставлять удовлетворение. Порой встречаются люди, имеющие пристрастие к физической боли — опыту ощущения, доставляющему скорее неудовольствие. Правда, это рассматривается как явление патологическое. Если наши желания, нормальные или патологические, удовлетворены, это дает нам радость и удовольствие.

Когда мы хотим испытать чувственное удовольствие или боль, они ничем не отличаются от тех объектов, которыми мы хотим обладать или в которых нуждаемся: еды или воды, богатства или здоровья, знаний или дружбы».

Удовольствие, блаженство или, как утверждал Эпикур, наслаждение есть единственная потребность, перед которой человек вынужден «преклонить колена», фатально следуя ее велениям. «Человеческая природа такова, что все люди хотят быть счастливыми, поскольку желать себе зла противоестественно, ибо это противоречит природе человека». Это высказывание Сократа я бы хотел поставить в качестве отправной точки исследования о потребностях и одновременно сделать его итогом всех рассуждений на заданную тему. Имея в виду сократовскую мысль и постоянно ориентируясь на нее, продолжим рассматривать данный вопрос.

Юридическая наука, а именно ее криминологическая часть, противоречива и непоследовательна в своих суждениях о потребностях как двигателе поведения. Такое положение можно, впрочем, понять, поскольку эта сфера научных интересов находилась под гнетом идеологического клише, устанавливающего приоритет социального над биологическим и постулирующего, что нет иных потребностей у советского человека, кроме потребности служить партии и народу, а все остальное — от лукавого. Если кто-то был не согласен с такими утверждениями, то такой исследователь получал статус поборника реакционных буржуазных учений. Влияния существовавших штампов не смогли, к сожалению, избежать и ведущие российские криминологи, толи потому, что эти штампы приобрели характер онтогенетически приобретенных рефлексов, то ли потому, что исследователям просто лень было задуматься над рассматриваемым феноменом с целью его онтологического анализа.

В вышедшей в 1986 г. фундаментальной монографии «Криминальная мотивация» на основе результатов исследований делается вывод, что «удовольствие, наслаждение занимают незначительный процент в мотивообразующем комплексе данных форм преступного поведения». При этом удовольствие автор рассматривает в гедонистическом смысле одиозного наслаждения, критику которому дал Эпикур. Между тем удовольствие, наслаждение как основополагающий момент любой потребности следует рассматривать более широко, в эпикурейском смысле. Человек совершает поступки, которые приносят благо ему и как индивидууму, и как личности. Именно это имел в виду Эпикур, когда говорил о наслаждении одновременно потребном организму и не нарушающем существующих в данном общественном образовании моральных или иного рода заповедей. Именно это лежит в основании аполли- нических начал бытия. Человек должен получить удовлетворение от своего поступка. В этом заключен смысл удовольствия и именно это является основанием потребности.

Удовлетворение, которое испытывает человек от своего поступка, это не что иное, как удовольствие, получаемое человеком от достигнутого. Следовательно, удовлетворение и удовольствие — суть одно и то же, за исключением процессуальных моментов. С.И. Ожегов определяет удовольствие как чувство радости, а удовлетворение — как удовольствие от исполнения желаний. Значит, чувство радости от исполнения желаний приводит человека к удовлетворению.

Наслаждение определяется в словаре С.И. Ожегова как высшая степень удовольствия. Таким образом, наслаждение отличается от удовольствия лишь по степени радостных ощущений.

Предпринятый словарный экскурс необходим для того, чтобы определиться в понятиях и не тратить сил и времени на споры по поводу их содержания. Теперь же, когда отправные понятия определены, обратимся к логике.

Желать человек может лишь то, что приносит ему удовлетворение (удовольствие, наслаждение). Г лупо было бы, например, утверждать, что человек желает посадить занозу под ноготь или испытывает удовлетворение от нагайки (если он не относится, разумеется, к секте хлыстов или не является мазохистом, которым, вспомним Адлера, такое поведение доставляет удовольствие). Если же следовать логике автора приведенной выше цитаты из книги «Криминальная мотивация», то надобно согласиться с противоположным мнением: человек желает того, что приносит ему неудовольствие. Видимо, все же следует признать, что предложенная нами посылка истинна, что будет еще более отчетливо показано далее, в процессе анализа психофизиологических особенностей потребностей.

Осознавая, вероятно, допущенную логическую методологическую ошибку, авторы монографии, описывая четыре принципа стиля жизни людей (гедонистический, аскетический, созерцательный, деятельный), отмечают, что созерцательный стиль невозможен, если он не доставляет удовольствия или (авторы вставляют важный признак, позволяющий сделать отступление от окончательного признания удовольствия как основы потребностей) имеет какую-то познавательную ценность для личности. Но разве процесс познания не приносит удовольствие? Впрочем, не столько процесс, сколько его итог в различных вариациях, несомненно, доставляет человеку удовольствие и приносит удовлетворение. Если бы это было не так, то вряд ли бы человечество достигло современного уровня развития (хотя и неизвестно, хуже было бы, если бы Ева не стремилась вкусить от плода познания).

Если же процесс познания приносит удовольствие и удовлетворение, то авторы цитируемой работы вычленяют из целого лишь незначительную часть. Ведь удовольствие может доставлять не только аскетизм, созерцание, гедонизм, но и мазохизм или альтруизм. Из сферы удовольствия можно выделить и массу других элементов, которые приносят удовлетворение человеку, тем самым доставляя ему удовольствие. Поэтому схема авторов монографии далеко не полна, так как некоторые из признаков, составляющих общее понятие удовольствия, могут быть присущи одним людям и быть совершенно чужды другим. Кроме того, исходные стили трансформируются во множество производных.

В дальнейших рассуждениях авторы «Криминальной мотивации» вынуждены все же склоняться в пользу удовольствия как основополагающей движущей силы поведения. Сам термин «удовольствие» в рассуждениях авторов опущен, но такие слова, как «соответствие внутренним позициям личности»; «соответствие личностным чертам»; желаемость данного поведения для личности; значимость для личности, выдают этот термин с головой. Действительно, может ли что-либо соответствовать внутренним позициям личности или быть для личности желаемым, если это не приносит удовольствия. Думается, что на этот вопрос может быть дан только отрицательный ответ. Удовольствие как двигатель поведения вынуждены признать и авторы другого фундаментального труда под названием «Социальные отклонения. Введение в общую теорию». Отдавая дань тому клише, которое выдавалось за истинный марксизм, авторы видят главнейшую причину социальных отклонений в социальной обусловленности. Вместе с тем они признают: «При расхождении объективного содержания ситуации и её субъективного значения (смысла) человек большей частью поступает в соответствии с субъективным смыслом, а не объективным ее содержанием». Но что может представлять субъективное значение, как не удовольствие. Вряд ли ответ на поставленный вопрос возможен без философских отступлений на данную тему. Насущная необходимость такого отступления вынуждает автора и предложить оное, что, как представляется, не нарушит композиционной гармонии изложения. Счастье, которое в философии рассматривается как «ценность и чувство глубокого удовлетворения» (вновь корреляция с удовлетворением, удовольствием и наслаждением, которые отличаются друг от друга лишь степенью насыщенности), являлось для И. Канта естественной склонностью любого живого существа. Философ не допускал и мысли о том, что в живой природе возможно еще какое-либо иное стремление, нежели стремление к счастью. Для Л. Фейербаха — немца, равно как и для Н.Г. Чернышевского — россиянина стремление к счастью заложено в самой природе человека. Л. Фейербах писал, что счастье — это такое состояние, при котором существо может беспрепятственно удовлетворять и действительно удовлетворяет свои индивидуальные, характерные потребности и стремления, относящиеся к его сущности и к его жизни. Стремление к удовольствию как к основной сфере человеческих побуждений подчеркивал и Н.Г. Чернышевский.

Современные философы, хотя испытывают груз коммунистических стереотипов о счастье, которое возможно лишь в общественной жизни, все же делают успешные попытки рассмотреть эту проблему применительно к индивидуальности, не изобретая, впрочем, ничего нового, по сравнению с исследованиями древних мыслителей.

В философии существует антиномия, согласно которой объективность в момент своего развития проявляется в форме субъективности, а последняя выступает как отражение объективности. Это мнимое противоречие диалектично, как диалектичны в своих противоречиях все основные вопросы философии.

Противоречие объективного и субъективного преодолевается с помощью человеческой субъективности, ибо вряд ли возможно, чтобы объективные явления оценивались как-либо иначе, чем через субъективное восприятие (агностики были правы в том, что оценка объективных явлений может быть дана только через субъективное восприятие). Отмечая человеческую особенность ставить цели и осуществлять их, Г егель в «Науке логики» отмечал, что цель через средства соединяется с объективностью и в последней с самой собой. В своей реализации «цель, сделав себя иным своей субъективности и объективировав себя, снимает различия субъективности и объективности, — смыкается лишь с самой собой». Таким образом, объективная действительность не только субъективируется, превращаясь в стремление индивида, но и сама субъективность объективируется, поскольку цели осуществляются в реальном мире и, следовательно, переходят в сферу объективности.

«Сама субъективность, — писал далее Гегель, — будучи диалектична, прорывает свой предел и, пройдя через умозаключение, раскрывается в объективность» . Это фундаментальное положение Гегеля, которое стало, в свою очередь, фундаментальным положением диалектики объективного и субъективного, означает, как и все гениальное, простую вещь: человек в своем сознании отражает объективную реальность, которая, благодаря этому отражению, превращается в субъективную реальность с необходимыми на субъективном уровне оригинальными интерпретациями объективных реалий, превратившихся теперь в субъективные.

Таким образом, субъективный смысл, о котором пишут авторы монографии «Социальные отклонения», есть объективная реальность, отраженная в мозгу человека, которая превратилась в субъективную реальность, влияющую на поведение, итог которого будет объективен.

Этот диалектический «феномен» можно сравнить с принципом обратной связи, который гласит: информация о результатах предыдущих действий включается в число условий, от которых зависят последующие действия.

Образ, имеющий информационное значение, любой объект существующей действительности влияют своим информационным полем на сознание человека, где и интерпретируются соответствующим образом. Пройдя все стадии афферентного синтеза, объект принимает субъективное значение и оказывает влияние на поведение лишь в том случае, если решение соответствующей задачи приносит удовлетворение (счастье) индивиду. В этом и заключено глубинное свойство соотношения объективного и субъективного. Именно так следует понимать Г егеля, когда он пишет, что субъективный образ, отразившись от объективно существующего объекта, «хозяйничает» в определении поведенческой реакции.

«Никому не придет в голову выбрать себе несчастье, — пишут философы, — если на одной чаше весов поместить здоровье, достаток, влияние, спокойствие, а на другую водрузить болезнь, унижения, беспокойства, всякий, естественно, предпочтет первый вариант».

Земная жизнь, однако, богата многообразием человеческих поступков и дает примеры, которые могли бы быть антитезой цитируемому. Так, например, подвиги религиозных подвижников, принимавших мучения ради веры, и подобные им акты поведения. Иллюстраций подобного рода история знает множество. Думаем, что одна из таких иллюстраций не помешает общему изложению. Это житие преподобного Сергия Радонежского. Сын состоятельных родителей, он оставил богатство и мир, уединился в лесах, истязая плоть жестоким постом и подвергая себя другим мучительным испытаниям. Как понять такое поведение? Ведь преподобный отец Сергий намеренно

причинял себе страдания, стремился к этому и учил своих сподвижников тому же.

Вряд ли поступки отца Сергия можно понять вне рамок понятия «счастье». В ракурсе счастья и описывают отцы церкви подвиг преподобного Сергия, заслуженно получившего признание как благодатного отца нашего. Митрополит Платон писал: «...тесная хижина была собеседницею в его бого- мыслии, и простой жезл подкреплял подвигами добродетели ослабленную плоть. Но его дух был преисполнен обилием благодати, и сердце его вкушало те сладости, коих вкус есть вкус манны животныя и нетленныя».

Истязая плоть свою, преподобный Сергий испытывал всю полноту счастья, которую только может испытывать ревностный служитель блага и во имя блага и не своего, но всех людей. В служении Христу преподобный Сергий находил счастье, которое и являлось импульсом поведения святого старца. Е.Л. Дубко и В.А. Титов пишут в контексте «святых мучеников»: «Но в жизни сколько угодно случаев, когда человек останавливается на втором варианте (вариант унижений, беспокойств и других «несчастий». — Примечание Н.И.), если к содержащимся в нем несчастьям прибавить правду, честность, справедливость. Он выбирает “злополучие” не потому, что хочет страдать и быть несчастным, а потому, что “честная жизнь” значит для него больше, чем иные блага».

Признак «значение», наличие которого в предполагаемом поведении означает получение от последнего удовлетворения (счастье), и является основным признаком поведенческой реакции. Ничто иное не способно организовать человеческую активность. Даже несчастье, которое с аксиологической точки зрения вовсе не может существовать, поскольку не становится предметом выбора. И действительно, это так. Попав, например, в неприятную ситуацию, человек будет стремиться выйти из нее с наименьшими потерями. В контексте счастья это означает, что его поведение обусловлено желанием сбросить тягостные путы неприятностей.

Стремление к счастью, которое может проявляться как на сознательном, так и на бессознательном уровне, есть с точки зрения физиологии стремление к полезному результату, который обладает способностью приносить удовлетворение. Американский профессор Дэвид Линден, посвятивший свои силы изучению проблем неврологии в университете Джона Хопкинса, пишет: удовольствие — «главный фактор мотивации к действию. Оно необходимо для выживания человеческого вида и для передачи наших генов следующим поколениям. И мы стремимся его регулировать. В каждой культуре на планете существуют свои наборы правил, касательно удовольствия.

Вопросами удовольствия озабочены правовая система, религии, образование. Мы создали подробнейшие правила касательно секса, наркотиков, еды, алкоголя и азартных игр. Тюрьмы переполнены людьми, которые либо сами нарушили правила получения удовольствия, либо толкали на это других».

Как утверждал Абрахам Маслоу, жизнь человека состоит из удовлетворения потребностей. Академик П.К. Анохин отмечал в связи с этим: «В самом деле, своеобразие биологической системы состоит в том, что потребность в каком- либо полезном результате и цель получения этого результата зреют внутри системы, в глубине ее метаболических и гормональных процессов, и только после этого по нервным “приводным ремням” эта потребность реализуется в поведенческих актах».

Следовательно, стремление к полезному результату в физиологическом смысле есть стремление к счастью, стремление к получению удовлетворения от поведенческих актов.

Специалисты отмечают, что субъективная оценка раздражителей — это не что иное, как определение их полезности, вредности или безразличия в данных условиях для организма, т.е. оценка их по биологическому, а для человека и по социальному качеству. В основе субъективной оценки раздражителей лежит сопоставление результатов работы двух или нескольких анализаторов с внутренними потребностями организма и прежним опытом, накопленным в памяти. Поскольку опыт каждого индивидуума, как и его потребности, а тем более комбинации этих двух факторов, отличаются от опыта и потребностей другой особи, то это собственно и дает начало субъективному внутреннему миру. Чем богаче становится индивидуальный опыт, тем более различным может быть субъективное восприятие. Очевидно, что в результате оценки организм выбирает лишь то, что для него значимо, что ему полезно в данных конкретных условиях развития поведенческого акта. При этом выбор поведенческой реакции при прочих равных условиях у разных людей может значительно различаться в зависимости от субъективного восприятия раздражителя, в качестве которого могут выступать вещи материального мира и различного рода импульсы, идеальные в том числе.

Констатация этого очень важного для нашего исследования факта означает, что понятие «счастье» у людей варьируется в зависимости от субъективного опыта. Вряд ли поэтому возможно предложить какое-либо универсальное его определение, за исключением абриса этого явления, который мы обозначили выше, опираясь на исследования философов и физиологов.

Продолжая далее исследования психофизиологического механизма человеческого поведения, обратимся к итогам, сформулированным В. К. Вилюнасом в результате проведенных им изысканий. Исследователь пишет: «Желания, влечения и т.п. выполняют функцию побуждения; к чему еще они могут побуждать, если не к предметам, необходимым для удовлетворения потребностей?».

«Дело в том, — пишет В.К. Вилюнас, — что побуждение к некоторому предмету-цели, порождаемое механизмом потребностей, выступает перед субъектом психического отражения как своего рода приказ, происхождение, обоснование, необходимость которого ему остаются неизвестными, как и все будущие последствия его выполнения.

Категорический характер возникающих в психике побуждений лучше всего демонстрируют случаи, когда они находятся в противоречии с сознательными убеждениями человека: ребенок испытывает влечение к сладостям, алкоголик к вину, невротик — к совершению навязчивого действия и при понимании бессмысленности или вредности своих влечений. Психика сохранила подчиненность механизмам потребностей и у человека, и более совершенный уровень сознательной регуляции может с этой подчиненностью бороться, что-то ей противопоставлять, но не может ее просто устранить».

Столь длинная цитата, между тем, необходима, так как показывает отношение психологов к механизмам человеческого поведения. Что означает влечение, которое испытывают люди в отношении необходимого им объекта?

Это значит, что свойства соответствующего объекта могут принести удовлетворение, счастье индивиду. Одновременно это означает, что влечения, так же как и желания, способны побуждать к действию во имя потребностей, содержание которых есть счастье. Следовательно, влечение, желание — это не абстрактные свойства психики, а конкретные стремления к счастью ради удовлетворения потребности к счастью. При этом следует иметь в виду, что влечения есть суть потребности, но, как определял С.Л. Рубинштейн, потребности неосознанные, имеющие, однако, динамическое напряжение. Причем, напряжение столь сильное, что требует постоянного подкрепления и требует фатально. Так, ассирийский царь Ксеркс настолько впал в зависимость от наслаждений, что повелел объявить через глашатая о награде тому, кто изобретет новое наслаждение.

Зарубежные психологи, давно и плодотворно изучающие вопросы человеческого поведения, склонны утверждать, что наслаждение или принцип наслаждения, как назвал этот импульс В. Франкл, есть не что иное, как смысл жизни.

У. Джеймс полагал, что мысли о наслаждении и страдании являются одними из основных мотивов действий, наряду с которыми он выделял также инстинкты и эмоции. Весьма интересными в силу своей простоты и убедительности представляются логические построения психолога на данную тему. «Если известное движение приятно, — писал У. Джеймс, — то мы повторяем его до тех пор, пока продолжается связанное с ним приятное ощущение. Как только движение вызвало у нас боль, мышечные сокращения мгновенно прекращаются. Движение в этом случае задерживается с такой силой, что человеку почти невозможно преднамеренно, не торопясь, изуродовать или изрезать себя: рука невольно отказывается причинять нам боль. Есть немало приятных ощущений, которые, как только мы начали испытывать их, с неудержимой силой побуждают нас поддерживать в себе ту деятельность, которая вызывает их».

Современные опытные данные с очевидностью подтверждают уже давно высказанные и, казалось бы, в силу давности и давностной непрерывности аналогичных высказываний, бесспорность фактора наслаждения (удовольствия), как основного содержания, необходимого для удовлетворения потребност- ных состояний человека. Эксперимент проводился на крысах, однако, с позиций социобиологии работа мозга человека и животных (именно работа мозга, а не что-либо иное) одинакова.

Учеными было поставлено несколько экспериментов, достаточных для репрезентативности полученных результатов, предполагавших изучение поведения крыс в случае стимуляции центров удовольствия в мозгу. Стимуляция проводилась посредством нажатия крысами одного из рычажков, установленных экспериментаторами. Животные быстро разобрались, какой рычажок стимулирует центры удовольствия, и нажимали только на него, получая, естественно, подкрепление. «Посягательства» на рычажок, стимулирующий мозговой центр удовольствия, были настолько интенсивными, что «самки крыс ради непрерывного нажимания на рычаг бросали своих новорожденных крысят. Некоторые крысы стимулировали себя, нажимая на рычаг 2000 раз в час в течение 24 часов подряд, игнорируя любую другую деятельность. Дабы крысы не умирали от истощения, исследователям приходилось отключать их от аппарата. Весь мир и все цели оказались сосредоточены для животных в этом рычаге».

Рассматривая личность с аксиологических позиций, А.Т. Москаленко и В.Ф. Сержантов придают первостепенное значение биологическому фундаменту потребностей, который исследователи, подобно В. Франклу, сопрягают со смыслом поступков. «В каждом таком акте, — пишут исследователи, — осуществляется соотнесение аксиологических категорий с витальными побуждениями (потребностями) индивида так, что мотив представляет собой особый специфический вариант их соединения». Но чуть дальше авторы указывают: «Смысл есть отношение ценности к тем или иным потребностям человека (витальным функциям). Одни и те же ценности у разных индивидов могут быть связаны с различными потребностями, поэтому смысл ценностей индивида не что иное, как личностный смысл ценностей».

Личностный смысл ценностей, в основе которых лежат витальные функции, объединяется для всех живых существ единственно возможным итогом — полезным результатом, под которым понимается удовольствие. Но поскольку личностный смысл ценностей зависит от субъекта восприятия соответствующих ценностных объектов, правомерен вопрос профессора П.В. Симонова, который предполагает различные ответы в зависимости от различных эпох: «Скажи мне, что тебя действительно радует или огорчает, и я скажу, кто ты».