Осознаваемые и неосознаваемые составляющие мотива преступного деяния

Мотив — движущая сила поведения человека. И в этом нет ни малейших сомнений у исследователей, занимающихся вопросами детерминации человеческого поведения. Вместе с тем, несмотря на различия в интерпретации феномена «мотив», психологи едины в том, что «мотив как побуждение — это источник действия, его порождающий». В психологии, однако, неодинаково определяют тот исток, из которого исходит побуждение.

Позиции психологов по этому вопросу можно разделить на три блока. Первый не по значимости, а по выбору автора книжки, включает в себя не разделяемую подавляющим большинством психологов позицию, согласно которой к мотиву относятся только неосознанные побуждения: «Потребности могут осознаваться, и тогда поведение приобретает характер волевых действий, а могут оставаться неосознанными, и тогда оно называется влечением или мотивом». Подробностей приведенного определения авторы не дают и оставляют читателя-исследователя мучиться вопросом: а разве осознаваемые потребности не обладают побуждающей силой мотива?

Ко второму блоку относятся мнения о том, что мотив — это осознанное побуждение, а к третьему — как осознанное, так и неосознанное. Адепты мотива как осознанного побуждения не совсем последовательны в своих высказываниях.

В.И. Ковалев пишет: «Мотивы мы понимаем как побуждения, являющиеся свойством личности, возникающие на основе потребностей и в связи с характером общественных отношений и осознанные самим человеком».

Однако далее, подводя итог своим рассуждениям о мотиве, автор признает, что «мотив — это как бы осознанная потребность». И тут же автор допускает, что «это уже не сама потребность, а ее отражение, проявление, как бы ее трансформирование и конкретизированное выражение». Употребляя словосочетание «как бы», автор дает основание предположить, что считает возможным принять за истину и другую точку зрения.

С.Л. Рубинштейн также считал мотив осознанным побуждением, но полагал, что осознание может быть более или менее адекватным.

Более многочисленную группу психологов составляют исследователи, которые утверждают, что мотив как побуждающая к действию сила может быть как осознанным, так и неосознанным. Причем авторы отстаивают свои позиции с убежденностью Катона и его же завидной последовательностью: «Мотивы человеческой деятельности могут быть как осознанными, так и неосознанными, хотя в целом преобладают, разумеется, осознанные мотивы. Однако дело обстоит сложнее, и то, что мы называем осознанным мотивом, включает в себя моменты неосознанного и не полностью осознанного. При этом осознанные и неосознанные составляющие мотивов человеческой деятельности находятся в диалектическом единстве, которое не исключает их противоречий и борьбы».

Очень интересным и весьма полезным для дальнейшего исследования является понимание мотивации К. В. Шумейкиной. Исследователь отмечает: «Часто мотивацию характеризуют словом “влечение”, а эффекторное проявление мотивации сводят к максимализации усилий организма, направленной на удовлетворение той или иной потребности. Однако главным качеством мотивации является не свойство усиливать поведение (этим свойством обладает любая неспецифическая активация), а способность концентрировать это усилие в определенном биологически очерченном направлении (поиск пищи, влечение к особи другого пола, избегание определенного фактора внешней среды)».

Если принять за основание (а иначе мы поступить не можем), что мотив есть побудитель к действию и только он толкает человека на совершение поведенческого акта, то следует подвергнуть анализу утверждение о том, что таким двигателем может быть и неосознаваемое, ибо в отношении осознаваемого почти все авторы единодушны.

Довольно странная картина: ученых часто опережают представители Эвтерпы и Мельпомены. Например, И.В. Гете вкладывает в уста Фауста слова: «Ах, две души живут в больной груди моей,

Друг другу чуждые, и жаждут разделенья!»

Это те самые сознательные и бессознательные «Я», неразлучные антагонисты, про которые С.Л. Рубинштейн, противник понимания мотива как неосознанного побуждения, сказал: «Основы чувства не в замкнутом мире сознания, они в выходящих за пределы сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различной мерой полноты и адекватности. Поэтому возможно очень интенсивно переживаемое и все же бессознательное или, вернее, неосознанное чувство». Маслоу, рассуждая о базовых потребностях, говорил в данном контексте: «Поскольку базовые цели не всегда представлены в сознании, то нам придется иметь дело с очень важной проблемой — с проблемой бессознательного. Изучение только сознательной мотивации, даже самое тщательное, оставляет за рамками рассмотрения очень многие человеческие мотивы, которые не менее, а. быть может, и более важны, чем те, что представлены в сознании».

Вопреки общераспространенному мнению о том, что разработка сферы подсознательного началась с 3. Фрейда, попытки в этой области делались задолго до него. В произведениях Ксенофонта и Платона Сократ упоминает о своем личном демоне, который внушает ему некоторые мысли. Тем не менее нельзя не признать заслугу 3. Фрейда, который вызвал «самых злых духов критики психоанализа», выдвинув на первый план в духовной жизни бессознательное. Однако, поставив на первый план сексуальное бессознательное, 3. Фрейд акцентировал на нем свое внимание и недюжинные усилия исследователя, оставив в стороне иные особенности. Несомненно, 3. Фрейд внес позитивный вклад в теорию бессознательного и оставил после себя последователей, многие из которых так увлеклись его теорией, что стали видеть даже в музыкальных инструментах фаллический символ.

Современник 3. Фрейда К.Г. Юнг, который развил интересное учение об архетипах, был наиболее последователен в своем видении бессознательного.

Его концепция легла в основу понимания бессознательного и российскими учеными.

К.Г. Юнг утверждал: «Внутренние мотивы возникают из глубокого источника, не порожденного сознанием и не находящегося под его контролем».

Есть глубинная часть психики, утверждал исследователь, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, одинаковую для всех членов коллектива. Этот слой психики непосредственно связан с инстинктами, т.е. наследуемыми факторами. Они же существуют задолго до появления сознания и продолжают преследовать свои «собственные» цели, несмотря на развитие сознания. Коллективное бессознательное есть результат родовой жизни, которая служит фундаментом духовной жизни индивида.

К.Г. Юнг сравнил коллективное бессознательное с матрицей, грибницей, подводной частью айсберга: чем глубже мы уходим «под воду», тем шире основание. От общего — семьи, племени, народа, расы, т.е. всего человечества — мы спускаемся к наследию дочеловеческих предков. Как и наше тело, психика есть итог эволюции. Психический аппарат всегда опосредован отношениями организма со средой, поэтому в психике запечатлелись типичные реакции на повторяющиеся условия жизни.

«Я произвел несколько сравнений, — пишет К.Г. Юнг, — между современным человеком и дикарем. Подобные сравнения существенны для понимания символических склонностей человека и той роли, которую играют сны, выражающие их. Обнаружилось, что многие сны представляют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам. Эти сновиден- ческие образы были названы Фрейдом “архаическими пережитками”, само выражение предполагает, что они являются психическими элементами, выжившими в человеческом мозгу в течение веков».

Иллюстрацией тезиса К.Г. Юнга могут служить наблюдения Ч. Ломброзо, который эмпирически доказал, что в творческих актах умалишенных содержатся элементы поведения, унаследованные от времен дикости.

Так, стихи одного из умалишенных сопровождались рисунками, точно такими же, как и наскальные рисунки дикарей, в которых они пытались отобразить свою историю. В поведении человека проявляется неосознаваемое наследство векового опыта человечества, включая и период дикости. Рассуждая о филогенезе в контексте наследственных следов, которые имеют тенденцию к активизации, превращаясь в мотив поведения ради удовлетворения базовых потребностей, неукоснительно придерживаясь аксиомы удовольствия, Маслоу, компилируя из Фрейда, писал: «Энергия Ид — это инстинкты, но это энергия неорганизованная, не имеющая воли, управляемая одним лишь стремлением удовлетворить инстинктивные потребности в соответствии с принципом удовольствия». Ид у Фрейда и Маслоу — бессознательное, в отличие от ЭГО, которого отличает сознание. Действительно, откуда, из какого ящика, быть может, прекрасной Пандоры, человек получил необходимость удовлетворять свои базовые потребности и каким образом потребности сформировались именно в таком ключе, который позволяет говорить о их мотивационном значении в случае активизации? Сэм Харрис с уверенностью утверждает, что они унаследованы: «Даже когда нам кажется, что мы управляем своей деятельностью (изменяем себя в лучшую сторону, приобретаем знания или совершенствуем навыки), единственные доступные нам инструменты унаследованы из прошлого».

«История человеческого разума, — писал Дж. Локк, — это и история того, как унаследованные от предыдущих эпох рациональные формы и теоретическое содержание знания активно влияют на становление и осмысление чувственного опыта новых поколений, и история того, как они комбинируются с новыми формами и теоретическим содержанием, совместно детерминируя особенности чувственного отражения действительности». По этому поводу у Ф. Ницше есть очень интересная мысль, точно выражающая сказанное: «Не только разум тысячелетий, но и безумие их проявляется в нас. Быть наследником — это опасно». В его стихотворном творчестве это выражено так: «В моей крови кипит безумство озлобления».

Типические черты векового опыта человечества, отражаемые психикой современного человека, не остались и не могли остаться обойденными вниманием пытливых умов, казалось бы, далеких от изучения психофизиологических явлений. Г енрик Ибсен вкладывает в уста своего персонажа слова, точно иллюстрирующие влияние бессознательного на поведение: «Это нечто вроде привидений. В нас сказывается не только то, что перешло в нас по наследству от отца с матерью, но дают себя знать и всякие старые отжившие понятия, верования и тому подобное. Все это уже не живет в нас, но все-таки сидит еще так крепко, что от него не отделаться».

Российские исследователи, не отрицая заслуг 3. Фрейда и К.Г. Юнга, продолжили начатое ими.

«При анализе высших форм рефлекторной активности — высшей нервной деятельности, — пишет Р.И. Кругликов, — на первый план выступает необходимость учета следовых факторов, так как эти факторы — память, т.е. накопленная история взаимоотношений организма и среды, — в наибольшей степени организует и модифицирует текущие приспособительные реакции». И далее: «...“донервные” формы памяти не исчезают — они сохраняются, функционируя на основе принципа “изменение от употребления”...». Генетически заложенный в механизме человеческого поведения исторический опыт человечества проявляется на уровне бессознательного в конкретных поступках. А.Т. Москаленко, В.Ф. Сержантов пишут: «Именно прошлое человечества детерминирует личность, жизнь которой, если она не застывает на мертвой точке, означает постоянное творение, новации, устремления в будущее». «Прошлое» лишь ждет своего часа и в благоприятный момент может проявиться нередко в насильственных действиях, чему свидетельством служат так называемые хулиганские мотивы, которые всякий раз всплывают в официальных бумагах правоохранительных органов в случае необъяснимого поведения.

В криминологии даже существует термин «парадоксальные преступления», под которыми понимаются деяния, совершаемые при отсутствии каких-либо видимых причин. Один из примеров такого рода парадоксальных преступлений, иллюстрирующих в большей мере историческое бессознательное в конкретном поведенческом акте, приводит в своей книге А.Ф. Зелинский. Этот пример достоин быть полностью приведенным и здесь.

15-летний ученик С. был на хорошем счету в школе и дома. Любил ходить с отцом на охоту. Одно из двух ружей находилось в его безраздельном владении. Однажды С., возвращаясь с охоты один, без отца, встретил двух знакомых школьниц. Захотелось обратить на себя внимание, и он шутливо пригрозил одной из них: «Люда, я сейчас тебя подстрелю!» И, быстро зарядив ружье патроном, выстрелил.

Девочка умерла там же, на улице поселка. Убийца был в отчаянии и долго не мог понять, что произошло.

Осужден за неосторожное убийство.

А.Ф. Зелинский так комментирует этот случай: «Думается, что в основе подобных “парадоксальных” преступлений лежат возникающие из подсознания импульсы, соответствующие психологической установке виновного». Об установке мы поговорим чуть позже, а здесь, коль скоро речь зашла о парадоксах, хотелось бы провести параллель между приведенным случаем неосторожного убийства и исследованиями ученых в области развития морали. «От рыцаря ожидалось, что он постоянно будет заботиться о своей славе», — отмечает М. Оссовская, исследуя феномен средневекового рыцарства. Забота о славе у рыцаря проявлялась не только в военных подвигах, но и в различного рода действиях, иллюстрирующих значимость «Я» индивида. Например, демонстрация силы на глазах у дамы. Если спуститься ниже по нервным ступеням психики, то можно вспомнить исследования зообиологов, красочно живописующих брачные баталии самцов животных на глазах у неблагодарной самки, остающейся с победителем, что характерно и для человеческого общения в период ухаживания за дамой.

В связи с филогенетическим бессознательным, архетипическими чертами психики, оказывающими влияние на поведенческие реакции, обращает на себя внимание такое преступление, заставляющее правоприменителя совершать массу ошибок, как хулиганство.

В УК РФ хулиганство представлено в двух видах — как мотив оно урегулировано, например, в п. «и» ч. 2 ст. 105 и как деяние, проявляющееся в конкретных действиях, — в ст. 213.

Статья 213 УК РФ формулирует хулиганство как умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, которые совершаются либо с применением оружия или предметов, используемых в таком качестве, либо по экстремистским мотивам. Данная законодательная формулировка столь аморфна, что вызывает недоумение: неужели иные преступления не выражают явного неуважения к обществу и не нарушают или в иной степени, чем хулиганство, нарушают общественный порядок? Например, нанесение умышленных тяжких телесных повреждений. Если общество поставило нормативную преграду совершению этого преступления, следовательно, пренебрежение установленной нормой (масштабом поведения) есть проявление неуважения к обществу, которое может быть как явным, так и неявным, и несомненное нарушение существующего в данном обществе порядка. То же самое относится ко всем без исключения умышленным и ряду неосторожных правонарушений.

На практике хулиганство выливается в совершенно конкретные действия, которые в уголовном законодательстве урегулированы конкретными нормами. Это различного рода телесные повреждения, уничтожение имущества, оскорбление и т.п. Однако суды часто ошибочно квалифицируют такого рода конкретные преступные акты как хулиганство. При этом критерием квалификации по ст. 213 УК РФ служит место совершения преступления или наличие посторонних лиц. Этот парадокс отражается в конкретных судебных решениях.

Получается весьма странная картина: несмотря на доктринальную аксиому о субъективном вменении правоприменитель ставит наличие или отсутствие

преступления в зависимость от места совершения преступления или наличия посторонних лиц. К тому же часто практические работники квалифицируют деяние как хулиганство в том случае, если трудно дать содеянному точное определение.

Такое положение можно объяснить лишь тем, что мотив деяния, т.е. внутреннее побуждение, законодатель превратил в преступление, что противоречит канонам уголовного права, влечет и впредь будет влечь за собой ошибки в правоприменении.

Если правоприменителю мотив преступного деяния непонятен, деяние без долгого мудрствования квалифицируется как хулиганство. Так, в приговоре по делу П. было отмечено, что «мотив убийства дочери — месть жене за супружескую измену признается хулиганским, так как дочь не могла отвечать за поступки матери и действия П. по отношению к ней явились беспричинными».

Между тем хулиганство — это не преступление, а мотив, который может вылиться в противоправные действия. Как таковой мотив хулиганства совершенно обоснованно занял место в ч. 2 ст. 105 и ряде других норм Особенной части УК РФ. Но совершенно неоправданно превратился в преступление, предусмотренное ст. 213 УК РФ. Непонятный правоприменителю мотив хулиганства довольно просто объясняется с позиций психофизиологии, учитывая филогенетический опыт человечества.

Рыцарь должен был привлечь к себе внимание, иначе его ждало забвение, смерть.

Современный человек также обречен на поиски внимания к своей особе. Это означает непременное удовлетворение базовой потребности в признании. Такое внимание может быть заслужено, например, «думскими» эскападами народных депутатов, скандальным романом или подвигом. Ради внимания можно сочинить «Божественную комедию» или поджечь Рим. Для любого человека лучше совершить что-то дурное и порицаемое, чем оставаться неуслышанным и неувиденным, невостребованным.

Согласно психофизиологической аксиоме никакое наказание не идет по своим психотравмирующим свойствам в сравнение с не-подтверждением своего «Я», что является удовлетворением препотентной потребности. Если ругают — значит, признают факт моего существования, знают, помнят. Этот психофизиологический феномен является универсальным. Чтобы убедиться в этом, достаточно представить, что вас, при всей очевидности вашего бытия для вас же самих, окружающие перестали вдруг слышать, видеть, вообще воспринимать. К тому же, совсем про вас забыли. Самый вероятный исход в такой ситуации — сойти с ума или покончить с собой (статистика самоубийств, увы, подтверждает сказанное). В этом контексте интересна притча об Агасфере — иудее-ремесленнике, мимо дома которого проходил на казнь Иисус, попросивший Агасфера дать ему возможность прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть. Агасфер оттолкнул Иисуса и сказал: «Иди, на обратном пути отдохнешь», за что был осужден вечно скитаться по земле до второго пришествия Господа, всеми отвергаемый, презираемый и не находящий участия. Г оворят, что Агасфер, получивший печать вечного жида, просит у Бога смерти, дабы избавиться от невыносимого бытия, но смерть не приходит к нему. Хулиганство есть проявление своего игнорируемого обществом «Я», которое выражается в совершенно конкретных поступках, за которые субъект и должен нести уголовную или иного рода ответственность как за совершенное по хулиганским мотивам.

Параллели между животными инстинктами, рыцарскими баталиями и современными так называемыми хулиганскими побуждениями вполне уместны и подтверждаются мнениями ученых о том, что в генотипах скрыта информация о структурах весьма древних предков.

Наиболее рельефно о взаимосвязях с предками пишет Питер Фишер:

«Самая древняя часть мозга — мозговой ствол. В нем, как считает Вильсон, хранятся инстинкты, уходящие своими корнями в жизненный опыт пресмыкающихся: хранение добытого, соблюдение твердых правил, стремление к прочной, незыблемой системе устройства мира». И далее приводит весьма интересный пример: «Если, например, человек упрямо держится за отжившие бюрократические инструкции, значит, в нем победил доставшийся нам от пресмыкающихся, отрицающих любые изменения, мозговой ствол. Ненависть и разрушительная агрессивность исходят от эмоционального промежуточного мозга ранних млекопитающих».

Подтверждением сказанному может служить инстинкт как врожденная особенность образа действия. Инстинкт определяет стратегию поведения, оставляя решение тактических вопросов на долю психики. В этом смысле психологи называют инстинкт мотивом поведения. Так, В.К. Вилюнас пишет: «В мотивационном аспекте инстинкт можно охарактеризовать как унаследованный механизм удовлетворения потребностей, специфика которого состоит в побуждении индивида к совершению ряда частных действий без отражения общей их направленности, контроль за которой превышает приспособительные возможности психики на ранних этапах ее развития».

Роль инстинкта в качестве побудителя человеческого поведения неустанно подчеркивал и И.М. Сеченов, а затем и его последователи. А ведь инстинкт — это не что иное, как филогенетическая программа, в которой запечатлены мудрость и безумие веков. Следовательно, они также влияют на поведение человека, выступая в качестве мотивов.

Ученые отмечают, «бессознательно» комментируя Ф. Ницше, что наследие веков в нашей памяти весьма специфично. В основном оно состоит из отрицательных эмоций, неприятных раздражителей, которые, оставаясь в бессознательной сфере, всегда готовы выплеснуться в сознание, уже целенаправленно детерминируя человеческую деятельность.

В связи с этим представляет интерес пример, приводимый в статье С. Гарфилда. В его репортаже о реслинге один из борцов сообщает: «Борьба для меня — единственная возможность дать выход своим сдерживаемым чувствам, расслабиться, не приходя в противоречие с уголовным кодексом».

Как же проявляется эта историческая наследственность в человеческой психике — только ли в диком восторге от актов жестокости или, быть может, в чем-то ином?

Немецкие исследователи отмечают: человеческое наследство может быть явлено на свет и в виде благопорядочных поступков, которые также исторически перенесены в психологическую память. «“Хорошие” манеры, по определению, — это те, которые характеризуют собственную группу; мы постоянно руководствуемся их требованиями, они становятся нашей второй натурой. В повседневной жизни мы не осознаем, что их назначение состоит в торможении агрессии и в создании социального союза». Та группа людей, где так называемые хорошие манеры были гораздо более естественны, чем «плохие», передает их из поколения в поколение, фиксирует генетически. В этом отношении заслуживают самого глубокого внимания публицистические очерки российских исследователей, доказывающих, что после истребления советской властью российской интеллигенции слой благородных людей в стране практически исчез...

Исследования российских ученых, которые в области «исторического бессознательного» достигли больших успехов, с очевидностью показывают, что и «мудрость и злостность веков» бессознательно способны детерминировать поведение человека.

Однако только ли одни вековые традиции, ушедшие в бессознательное, способны на этом теневом уровне влиять на человеческое поведение?

Российские ученые отмечают: «Неосознанную часть психики обычно связывают с деятельностью подкорки, в которой сосредоточен основной массив филогенетической информации, иначе говоря, опыт вида и рода. Однако толкование данного вопроса недостаточно, даже упрощено. Оно не дает возможности правильно объяснить, например, локализацию так называемых автоматизмов, которые формируются в онтогенезе индивидуального сознания, главным образом в период становления психики ребенка».

Следовательно, на уровне бессознательного проявляются не только мудрость и жестокость веков, но и онтогенетические следы, ушедшие в тень уже в процессе индивидуального развития. Значит, уровень бессознательного может быть разделен исключительно условно и лишь в целях более скрупулезного изучения на два блока:

блок исторически унаследованного в сознании, диктующего необходимость демонстрации собственного «Я» — эффект филогенеза;

блок онтогенетически приобретенного, но не прошедшего стадию осознания.

Второй блок бессознательного, выделенный нами, образуется в человеческой психике посредством получения из внешнего мира сенсорной информации. Однако информация эта не осознается, обрабатываясь и используясь на различных психических уровнях, куда включается, главным образом, подкорка. Неосознанная часть психической деятельности представляет собой одновременно неосознанную сторону высшей нервной деятельности. Вместе с тем эта неосознанная часть может переходить в сознание, осознаваться и, наоборот, что раньше осознавалось, может уходить в бессознательную тень, которую И.П. Павлов, а вслед за ним и современные российские исследователи, считали преобладающей и императивной: «Благодаря подсознанию индивидуально усвоенное (условно рефлекторное) приобретает императивность и жесткость, присущие безусловным рефлексам».

Ученые криминального цикла отражают, пожалуй, те тенденции, которые характерны в отношении рассматриваемого нами вопроса для психофизиологических исследований. Единства нет. Причем наиболее консервативны в вопросах бессознательного применительно к мотиву представители науки уголовного права. В учебниках уголовного права подчеркивается, как было показано выше, характеристика мотива как осознанного побуждения: «Мотив — это осознанное побуждение...».

В монографических исследованиях, однако, авторы почему-то проявляют большую осторожность, хотя следовало бы это сделать в первую очередь в учебниках, поскольку именно они являются основой для развития студента. Б.С. Волков пишет: «По общему правилу, мотив преступления — побуждение осознанное, опосредованное желанием осуществления цели». Утверждая «общее правило», он же чуть ниже отмечает, что мотивы могут быть в отдельных случаях и неосознаваемыми.

В исследованиях криминологов наблюдается гораздо больший прогресс в сфере изучения бессознательного. Ушли в небытие времена монополизма и стигматизации в науке, и однозначные заявления, претендующие на единственную истину, воспринимаются как архаичные.

В свое время, причем сравнительно недавно, криминологи писали: «В сознательной деятельности, в том числе и в мотивации, всегда имеются неосознаваемые или не вполне осознаваемые компоненты. Советская наука отвергает буржуазные концепции мотивации, в которых источником человеческой активности объявляются врожденные, бессознательные побуждения. Однако она не отрицает неосознаваемости отдельных элементов мотивации поведения, хотя главной движущей силой противоправных действий выступают сознательные побуждения людей».

Действительность показала противоречивость подобных суждений, что нашло отражение в исследованиях криминологов последних лет, где все настойчивее утверждается ведущая роль в ряде случаев бессознательного в системе детерминации преступного поведения. В конце концов эксперименты, проводимые психологами, доказывают ведущую роль бессознательного в процессе выбора поведенческой реакции. Так, в одном из экспериментов1 покупателей попросили оценить четыре пары чулок и выбрать наилучшую. Никто из участников эксперимента не заметил, что все чулки одинаковы. Большинство выбрали чулки, расположенные справа. Когда покупателей спросили о причине такого выбора, они не говорили, что склонны вообще выбирать вещи, находящиеся справа. При этом они утверждали, что качество ткани выбранных чулок лучше. Когда же исследователи спросили у участников эксперимента, повлияло ли расположение товара на их выбор, то они сочли такой вопрос за вопрос сумасшедшего. Оценивая проведенный эксперимент, Крис Пэйли совершенно справедливо, обоснованно и одновременно остроумно замечает: «Бессознательное использует странные методы, чтобы заставить нас сделать выбор. Роль сознания состоит в том, чтобы предложить правдоподобное объяснение тому, как мы принимаем решение».

Итак, в качестве мотивообразующих факторов поведения, в частности преступного поведения, могут выступать как осознанные, так и, главным образом, неосознанные побуждения. В психологической и в юридической литературе предлагается иерархия соответствующих факторов, которая в конце концов сводится к одному — потребности, являющейся единственной силой, детерминирующей поведение.