Среди многочисленных тем, которые развиваются зарубежной наукой в плоскости проблематики политической коррупции, одной из основных проблем является взаимосвязь коррупции и политической модернизации (или "демократического транзита" в других прочтениях). Все крупнейшие имена в этом предметном сегменте социальных наук связаны с дискуссией по данной проблеме (С. Хантингтон, С. Роуз-Аккерман, Р. Клиттаард, А. Хайденхаймер, М. Джонстон и др.).

С тех пор как С. Хантингтон в своем общемировом обзоре зафиксировал "третью волну демократизации"*(101) (середина 1970 - начало 90-х гг.), уже прошло достаточно много времени, чтобы судить о ее результатах скептически. Оказалось, что несмотря на глобализацию экономики, культурное давление внешней среды или развитие технологий общения в нашем мире недемократические режимы не рассыпаются в прах перед мощью очевидных преимуществ демократизации. Более того, появляются особые полу-демократии, которые оказываются весьма устойчивыми, стабильными политическими образованиями. Ф. Шмиттер называет их "гибридными режимами", которые сочетают в себе элементы автократии и демократии. Интересно, что их появление характерно для стран, которые не смогли преодолеть свое социалистическое наследие и не довели до конца полный цикл политической трансформации*(102).

Так, "в 1984 около половины всех стран в мире были автократическими, и около четверти демократическими. В 2004 мы наблюдаем обратную ситуацию, половина стран демократические и только 15% автократические. Эти цифры отражают очевидный прогресс в государственном управлении во многих частях мира, но некоторые эмпирические аспекты, подразумевающие "третью волну демократизации" (Huntington 1991), приводят в замешательство. Доля полудемократических стран возросла с 24% до 37%, несмотря на то что этот политический режим по своей сути нестабилен (Gates et al. 2006; Sanhueza 1999; Epstein et al. 2006). Похоже, полу-демократии стали более стабильными за этот период"*(103).

Считается, что основой для успехов полудемократических режимов является успешное оседлание местными политическими элитами механизмов управления системой политической коррупции. К последним могут относиться манипуляции с выборными институтами, периодическая "чистка" рядов вменяемой оппозиции, превалирование неформальных практик политического общения над конституционными, безусловный контроль армии и правоохранительной системы за счет материальных стимулов и символически хорошо различаемой системы поощрений за лояльность. Могут использоваться и многие другие механизмы, набор которых, последовательность и приоритетность использования сильно зависят от местного политического ландшафта, правовой культуры, исторического наследия, прочности общественных институтов и т.д.

Один из выводов современных исследований на этот счет состоит в том, что такие гибридные режимы являются столь же стабильными, как и демократии, преодолевшие определенный порог благосостояния*(104), поскольку при умелом управлении ресурсом политической коррупции в потенциале они могут воспроизводиться бесконечно в условиях современного мирового политического уклада. Важно понимать, что политическая коррупция в полудемократиях является не побочным продуктом развития социально-политической системы, а стержневым механизмом, обеспечивающим сплачивание поддержки и повышение управляемости перед риском потери нитей управления за извлечением ренты, контроля власти и богатства, будь то под угрозами внешнего давления, внутренней культурной эволюции и т.д.*(105)

Данный срез исследований, описывающих взаимную связь проблем коррупции и политической модернизации, можно признать довольно плодородной почвой для формирования весьма убедительных научных наблюдений. Механизмы политической коррупции в настоящее время предстают наиболее надежным и весьма популярным средством для нивелирования конституционализма. Более того, сравнительные исследования показывают, что она является еще и средством универсальным. Это верно для нестабильных государств, где "кочующий бандит" Олсона не освоил навыки централизованного управления коррупционным ресурсом и не смог стабилизировать государство к своей выгоде. Здесь коррупция выступает в виде "премии за риск". Но также это верно и в стабильных авторитарных государствах, где коррупция является инструментом контроля над бюрократией, бизнесом и другими "системно значимыми" группами для обеспечения политической лояльности. "Контроль над бюрократией и бизнесом достигается через так называемый "механизм заложников". Все вовлеченные в коррупционный рынок получают определенную прибыль, но при этом попадают в зависимость от карательных органов. Тем самым коррупция создает основу для политики "кнута и пряника". "Кнут" может быть применен ко всем, кто решится выступить против режима, и примеры многочисленных избирательных антикоррупционных дел против оппозиционеров лучшее тому подтверждение. Выгода же от участия в коррупции образует "пряник"*(106).

Весьма примечательное исследование Е.А. Лазарева проливает свет на политико-правовые причины стабильности государств СНГ. "Парадокс устойчивости" в странах, не всегда близких к характеристикам демократических, объясняется целой группой характерных институциональных черт, которые позволяют формироваться коррупционным сетям в государствах региона. Это: "(1) ориентация элит на извлечение ренты; (2) президенциализм; (3) низкий уровень институционализации политических партий; (4) зависимость СМИ от органов государственной власти; (5) политизация антикоррупционных программ"*(107).

Во взаимосвязи с проблематикой политической коррупции ученый выделяет также оригинальную типологию постсоветских режимов, подразделяя их на такие группы: 1) демократическое равновесие (к этому типу режимов относятся страны Балтии); 2) демократическое неравновесие (на момент выхода его статьи в 2010 г. это: Украина, Молдова, Армения и Грузия); 3) авторитарное неравновесие (Киргизия); 4) авторитарное равновесие (Россия, Казахстан и Азербайджан) и 5) закрытый авторитарный режим (Белоруссия, Таджикистан, Узбекистан и Туркменистан)*(108).