Центральная Азия в силу своего географического положения сыграла важнейшую роль в накоплении, преобразовании и передаче научных, культурных, правовых, образовательных и религиозных знаний между Востоком и Западом. Центральная Азия на протяжении тысячелетий была центром взаимодействия и существования самых различных религий, культур и укладов. Еще с древних времен здесь не только тесно соседствовали различные цивилизации — мусульманская, христианская, иудейская, буддийская и более древние, но и дополняли, обогащали друг друга. Именно на этой земле происходило глобальное взаимообогащение мировых культур на протяжении многих столетий.

Политико-правовая мысль в Центральной Азии в древности и раннем Средневековье формировалось в рамках различных религиозно-философских течений, распространенных в тот период на территории центральноазиатского региона: зороастризма, христианства, иудаизма, буддизма и манихейства.

Политико-правовое учение зороастризма. Зороастризм за тысячелетний период своего развития до ислама не только оформился в оригинальную религиозно-философскую систему, но и был универсальным источником права для большинства народов Центральной Азии. Только в сасанидский период наметилось формальное противопоставление религиозных установлений судебно-процедурным установлениям и правовым нормам.

Однако в целом зороастризм не только выступал источником права, но и стремился полностью интегрировать в себя всю область юридической жизни общества. Эта черта зороастрийской религии ставит ее в один ряд с иудаизмом и христианством. Не случайно мусульманские богословы считали зороастрийцев, иудеев и христиан «людьми Закона» (т. е., по-видимому, «имеющими свои законы»), отличая их от «язычников» — гностиков, буддистов и манихеев. Последние не только не стремились создавать свои правовые системы, но и вообще избегали вступать в правовые отношения, делая это только в случае необходимости.

В последнем случае мы можем говорить об адаптивной модели религиозного права в отличие от креативной, представленной в зороастризме, иудаизме и отчасти в христианстве. Следует отметить, что принадлежность зороастризма к креативной модели религиозного права не носит абсолютный характер: в период утверждения зурванизма, с постепенным отходом от канонического права Авесты в судопроизводстве зороастризм стал ближе к адаптивной модели. Новые религиозные каноны не создавались, а древние только перетолковывались (адаптировались) к новой правовой реальности. Именно в этот период возникло фаталистическое учение об изначальной неполноте правовой ответственности человека, поскольку его поступки детерминированы не его волей, а судьбой.

Наиболее ранний зороастризм (VIII—VII вв. — V в. до н. э.), постулаты которого сформулированы в поэтической форме в так называемых Гатах Заратустры, явился результатом эволюции древнеиранского пантеона в сторону единобожия. Сходные процессы утверждения первенства одного божества над другими происходили в то время и в других религиозно-философских учениях: бога-воителя Яхве над группой менее «мощных» божеств (Элохим) — в религии древних иудеев, Зевса — в учении древнегреческих орфиков, Брахмы — в брахманизме и т. д. Особенностью зороастризма было более четкое отделение благих божеств во главе с Ормаздом (авест. Ахура Мазда) от демонических существ — дэвов, поклоняться которым строго запрещалось.

Авеста — основной источник политико-правовой мысли Центральной Азии. Прошло три тысячи лет со времени создания священной древней рукописи Авеста, Эта уникальная книга является духовным, историческим наследием, оставленным грядущим поколениям нашими предками, жившими тридцать веков назад. Авеста — исторический документ, свидетельствующий о существовании великого государства, великой духовности, великой культуры.

Само название Авеста переводится большинством комментаторов как «Закон» (от слова «упаста» — основание, законодательство) и свидетельствует о том, что Авеста воспринималась зороастрийцами как главный источник права.

Авеста — важнейший памятник древности, представляющий значительный интерес для понимания религиозных, политических и правовых идей древних культур Центральной Азии и Ирана. Наряду со священными книгами других религий является одним из величайших документов развития мировой культуры. Она отразила различные как зороастрийские, так и незороастрийские верования народов Центральной Азии, Ирана и Кавказа.

Авеста, дошедшая до наших дней, состоит из Большой Авесты и Малой Авесты. В Большой Авесте три части: Ясна (авест. «почитать»); среди 72 глав «Ясны» особое место занимают 17 Гат, приписываемых самому Заратустре, в которых излагается основная доктрина вероучения; Видевдат (ср.-перс. Вендидад — «Закон против дэвов») — наск (трактат), состоящий из 22 фрагардов (глав), представляющих собой диалоги между Заратустрой и Ахура Маздой, в которых последний дает ответы на вопросы, касающиеся правовых и ритуальных проблем; Висперед (авест. «Все ангелы-хранители») — дополнение кЯсне, которое содержит зороастрийские литания.

Малая Авеста, кроме молитв и календарных гимнов, содержит еще и знаменитые Яшты — 22 песнопения с восхвалениями различных божеств.

Хотя во всех частях Авесты содержатся идеи социального, политического и правового характера1, настоящим юридическим компендиумом Авесты является именно Видевдат.

Видевдат — единственный из пяти правовых книг-насков (трактатов) Авесты, дошедших до наших дней. Хотя его название переводится как «Закон против дэвов», т. е. против нечистой силы, дэвов, Видевдат — отнюдь не сборник экзорцизмов или «Молот ведьм». Под дэвами в зороастризме понимались не только злые духи, но и потворствующие им люди. Они назывались двуногими дэвами, иногда — просто дэвами. А в зороастрийском сочинении на среднеперсидском Меног-и Храд — еще и полудэвами: «Полудэв — тот, у кого только имя человеческое и человеческая природа, тогда как во всех делах он подобен двуногому дэву. И он не знает ни земли, ни неба, ни благодеяния, ни греха, ни рая, ни ада и совсем не думает об ответственности души». Таким образом, Видевдат имел отношение не только к дэвам, но и к преступникам, людям, не думающим об ответственности. По содержанию он представляет собой жреческий кодекс с правилами ритуального очищения, совершения различных обрядов, перечнем грехов и добродетелей, а также некоторыми элементами гражданского и уголовного права. В зороастрийском богослужении Видевдат зачитывается частями, вперемешку с главами Ясны и Виспереда.

Видевдат охватывает следующий круг вопросов: религиозно-мифологическое «вступление», повествующее о битве добра и зла при творении «арийских стран» (современных Средней Азии и Ирана), о царе «золотого века» Йиме и о ублаготворении духа земли; собственно юридические нормы в отношении договоров, насильственных

действий и принесения клятв; правила и ритуалы, связанные с похоронами, трупным осквернением и очищением от него, а также продолжительностью траура; предписания, связанные с собакой (об уходе за ней, наказаниях за причиняемый собаке вред, а также об охране материнства — в отношении как беременной женщины, так и ожидающей потомства собаки); предписания в отношении того, что считалось ритуально нечистым (регулы, остриженные волосы и ногти, поллюции), а также осуждение лени, скупости и блуда; вопросы о тщетной попытке сил зла навредить новорожденному Заратустре и о посмертном воздаянии души; ритуальные формулы, произносимые в целях исцеления и изгнания духов болезни.

Таким образом, в структурном плане Видевдат представляет собой достаточно гетерогенное образование, «блоки» которого, однако, имеют одно общее — все они содержат ответ на вопрос, как противостоять дэвам, т. е. миру зла, тьмы и смерти. Этот ответ мог быть выражен юридическими или ритуальными предписаниями, молитвами или заклинаниями либо сюжетами из жизни Заратустры. При всей мозаичности этого авестийского кодекса тема резкого противопоставления добра и зла является его основным структурирующим и образующим началом.

Видевдат не является ни завершенным сводом законов, ни тем более исчерпывающим моральным трактатом, значение этого памятника для изучения правовой и этической мысли Среднего Востока трудно переоценить.

Рассмотрим основные правовые категории зороастрийского права (закон, договор, преступление, возмещение и наказание) и их отражение в Видевдате.

Закон. Уже в ранний период зороастризм обладал достаточно разработанным правовым мировоззрением. Понятие закона было существенной частью зороастризма с его самых ранних этапов. Одна треть зороастрийской священной литературы касалась закона в его различных областях, а целью практических законов Авесты было создать организованное, процветающее общество, которое было бы гармоничным во всех отношениях. Во втором фрагарде Видевдата в качестве идеального создателя и правителя процветающего общества изображен Йима (Джамшид). «Я тебе мир приумножу, я тебе мир взращу, защищу и сохраню. Не будет в моем царстве ни холодного ветра, ни суховея, ни страданий, ни смерти!» — обещает Йима Ахура Мазде. Естественно, не только справедливый правитель должен чтить закон и не допускать насилия. В главе 12 Ясны («символе веры» зороастризма) приводятся слова, которыми каждый верующий зороастриец должен был отречься «от хищения и захвата скота, от причинения ущерба и разорения» и поклясться обеспечить «свободную жизнь и свободное движение тем хозяевам, которые содержат на этой земле скот». Однако процветание общества, по мысли зороастрийских богословов, должно основываться не только на доброй воле правителя или рядового верующего, но прежде всего на законе.

В Гатах закон понимался как социальная норма, которая должна была защитить жрецов и скотоводов от притеснений со стороны военных кланов. В Гате Уштавайти Заратустра обращается к Ахура Мазде: «Когда наступят, о Ахура... / закона истинного мощь и испол- ненье, / пророков мудрый замысел и слово? (...)/ И в чьих руках закон — в руках жрецов злодея, / безбожно губит стадо злой правитель; / бессовестным путем он взял богатство. / Кто вышвырнет его из жизни и из власти, / расширит пастбища для благостных коров? / Кто защищает, а не нападает, / он в вере крепок, верен в договоре».

Договор. Верность договору (устному или письменному) считалась особенно ценным качеством среди центральноазиатских народов. Не случайно одним из важных божеств зороастрийского пантеона был Митра — бог договора. В «Гимне Митре» говорится о восьми его Божественных подручных, которые «сидят на всех высотах, / повсюду наблюдая, / следят везде за теми, / кто нарушает слово. / Они их замечают, / они их различают, / как только те впервые / нарушат договор». Даже в гораздо более поздний период — раннее Средневековье — нарушение договора все еще стояло в одном ряду с таким тяжким преступлением, как ересь.

В Видевдате понятие договора занимает одно из центральных мест. Персонификация договора, Митра, в третьем фрагарде фигурирует в качестве самого почитаемого божества. В паре с Митрой (договором) в Видевдате упоминаются второстепенные божества, воплощающие два аспекта правосудия — Рашну (справедливость) и Сраоша (послушание). В четвертом фрагарде рассматриваются шесть видов договоров в зависимости от их залога и три в зависимости от их предмета: как при заключении договоров, так и при испытании (ордалии) в случае подозрения в их нарушении приносилась клятва Митре.

Наличие ордалий в зороастрийском праве достаточно закономерно в контексте развития правовых систем древности. Как отмечал Р. Ларивье в своем сравнительном исследовании «Ордалии в Европе и Индии», ордалии «являются частью эволюции правовой системы почти в любом обществе». Кроме принесения клятв, ордалии могли использоваться в древнем и раннесредневековом мире «в случае отсутствия иных гуманных (способов получения) доказательств». Кроме «серной воды», упомянутой в Видевдате, в зороастрийских житиях рассказывается об ордалии расплавленным свинцом. Начиная с VI— VII вв. н. э. как в европейских, так и в индийских правовых текстах усиливается скептицизм в отношении ордалий. В зороастрийской правовой традиции мы не располагаем свидетельствами подобного скептицизма.

Преступление. На основании текстов Видевдата можно указать следующую классификацию преступлений: 1) преступления против религии: ересь, брак с представителем другой религии, незаконное выполнение обязанностей священника, атеизм; 2) преступления против личности: преднамеренное нападение или нападение в состоянии аффекта, угрозы, вредоносные действия врача, аборты, преступления против здоровья женщины во время регул и беременности; 3) преступления против животных, особенно против собак; 4) имущественные преступления: кража, грабеж, разбой, мошенничество; особым видом имущественного преступления считалась скупость, которая приравнивалась к воровству; 5) преступления против нравственности: гомосексуализм, проституция, супружеская неверность; 6) преступления против сил природы, земли, воды, огня и растительного мира, особенно против загрязнения земли. Особо оговариваются преступления, совершаемые самими силами природы и животными, которые в зороастрийском праве той эпохи считались не только объектами, но, как уже отмечалось, и субъектами преступления.

Дадим несколько пояснений к этой классификации. Говоря о преступлениях против религии, следует иметь в виду сказанное выше о еретиках, прежде всего о зандиках. В «Книге тысячи судебных решений», составление которой было начато при Аноширване, зандики признавались неправоспособными и их имущество полностью конфисковывалось. В зороастрийской антиманихейской полемике из «Шканд-виманик вичар» манихеи (зандики) обвинялись в том, что они не признают суд, права истца и ответчика, а также призывают к имущественному равенству, поскольку мирское богатство ведет к греху. В «Пояснениях Хемита, сына Ашавахишта» содержится специальная глава, направленная против учения зандиков о полной предопределенности действий человека, в том числе правовых, временем и судьбой. Однако подобная нетерпимость существовала в зороастрийском религиозном праве только в отношении зандиков; что касается представителей других религий (христианства и иудаизма), то они в большинстве случаев обладали правовой автономией и пользовались теми же правами, что и сами зороастрийцы. В целом этническая и религиозная принадлежность не имела существенного значения в сфере частного права; правовая дискриминация незороастрийцев проводилась почти исключительно в области административного права.

Понятие преступлений против сил природы было связано с идеей универсальности права в зороастризме: его субъектом выступал не только человек или божество, как и в других религиозно-правовых учениях, но и все живые существа. Насекомые, птицы и животные (особенно домашние) наделялись правом морального выбора. «Скоту ты предоставил выбор, — обращается Заратустра к Ахура Мазде, — быть в зависимости от скотовода или нескотовода. Скотовод — последователь Boxy Мана (благой мысли); нескотовод не причастен к нему». Подобное признание права выбора за скотом вполне отвечало духу консолидации жречества со скотоводческой верхушкой, идеологическим выражением чего и стал ранний зороастризм. Особый интерес представляют положения Видевдата, касавшиеся собаки, поскольку это животное рассматривалось как самостоятельный субъект права фактически наравне с человеком.

В иерархии преступлений против нравственности особенно рельефно проявился этический дуализм зороастризма. Так, гомосексуализм считался самым тяжелым деянием («служение дэвам») и был единственным преступлением, карающимся смертной казнью. Близкородственные браки с матерью, сестрой или дочерью, напротив, считались религиозной заслугой, хотя, как полагают исследователи, не практиковались слишком часто. В Видевдате о заслуге близкородственного брака упоминается только единожды.

Возмещение и наказание. Особо скрупулезно в Видевдате излагаются возмещения и наказания, которые следовало понести за то или иное преступление. Возмещение фигурирует в Видевдате как своего рода сделка: оно должно восстановить нарушенный порядок. Нарушитель осуществляет компенсацию, которая идет на заглаживание вины. Это заглаживание вины восстанавливает порядок, чтобы нейтрализовать причиненный вред; таким образом, верующий восстанавливает порядок в отношении религии.

Наказание плетью и другие подобные наказания для современного читателя могут показаться чрезмерно жестокими. Например, за кормление собаки плохой едой полагалось наказание в девяносто ударов плетью! Однако необходимо учесть, что, во-первых, большинство наказаний уже в древности заменялось денежными штрафами. Во-вторых, аналогичные по своей жестокости законы в отношении осквернения или убийства священного животного существовали и в Древней Греции. Впрочем, наказание кнутом (или различными его «заменителями») активно практиковалось не только в древности и Средневековье, но и в XIX в.

Следовательно, жестокие телесные наказания в Видевдате отнюдь не представляют собой исключение в истории права. Следует отметить, что телесное наказание, так же как ритуал Баршанум, или временная изоляция, рассматривались составителями Видевдата как средство очищения. Тому, кто подвергался этим наказаниям в земном мире, не грозило более жестокое возмездие в мире потустороннем.

Таким образом, Видевдат содержит достаточно разработанное правовое учение, которое, несмотря на свою очевидную архаичность, представляет определенный интерес и для современной правовой теории. А положения Видевдата, касающиеся сохранения чистоты рек и водоемов, почвы и растительного мира, по сей день сохраняют свою актуальность для народов Центральной Азии.

К Y—IV вв. до н. э. зороастризм из Центральной Азии постепенно проникает в Центральный и Западный Иран, где его адептами становятся маги (магуш) — индийское жреческое племя, выполнявшее те же ритуальные функции, что и племя левитов у древних иудеев.

Превращение зороастризма в этнопрофессиональную религию магов не могло не повлечь за собой определенную эволюцию его формы и содержания. Важнейшим из них стало, по-видимому, усиление влияния магов при дворе ахеменидских правителей, о чем неоднократно сообщают античные авторы. При этом, учитывая крайнюю сложность отношений между империей Ахеменидов и государствами Центральной Азии, откуда Заратустра стал распространять свое учение (о чем свидетельствуют постоянные походы ахеменидских царей в этот регион), имя пророка Заратустры маги предпочитали не упоминать.

На то была и еще одна веская причина: зороастризм магов к тому времени представлял собой, по-видимому, гораздо более жесткий и последовательный вариант монотеизма, чем зороастризм первоначальный. Идея монотеизма трансформируется. Ормазд, считавшийся прежде творцом пантеона богов-демиургов, отныне «поглощает» его, принимая на себя все его функции, как то: творение земли, неба и человека, а также личный контроль за «политической» ситуацией. Остальной пантеон обозначается в надписях Дария как безличное «все боги», слабо дифференцированное от самого Ормазда. Показательно, что такой же эпитет («все боги») воспринимался как одно из имен единого Бога в книге Бытия (Элохим) и поздних гимнах Ригведы (Вишведева).

Логично предположить, что в этот период зороастрийская юридическая традиция не создала каких-либо новых и оригинальных идей по сравнению с предыдущим периодом, поскольку в централизованном государстве, каким и была империя Ахеменидов, не было необходимости в ином, кроме самого государства, источнике права. Функцией религии было освещение уже действующего права, а не создание нового. Для освящения же существующей правовой системы зороастризма было, видимо, вполне достаточно уже имевшихся идей (о добром и могущественном правителе; о необходимости воздерживаться от преступления и т. д.).

Зороастрийские жрецы сильно пострадали от воинов Александра Македонского, поскольку оказали им крайне ожесточенное сопротивление. Не в пользу зороастрийского жречества складывалась ситуация и при преемниках Александра, которые также не нуждались в сильном клане потомственных жрецов и покровительствовали — уже без всякой монотеистической «диеты» — всем культам и конфессиям, и прежде всего эллинским. Македонские завоеватели, вступив в конфликт с зороастрийским духовенством еще в период завоевания, так и не смогли наладить хорошие отношения с кланом жрецов.

Естественно, что в эти тяжелые для зороастризма времена не мог не задаваться вопрос о причине и источнике существования такого количества зла в этом мире и о совмещении его существования с верой во всемогущество Ормазда. Так возник дуалистический вариант зороастрийского права, который иногда ошибочно отождествляют со всем содержанием данного учения. Источником зла в мире объявляется Ариман, который превращается в силу, равную по своему могуществу Ормазду. Если в Еатах Ормазд является верховным богом и с Ариманом борется не он сам, а созданные им благие божества, то по учению, зафиксированному в Видевдате, Ормазд опущен на один уровень теологической систематики ниже и вынужден лично тягаться в схватке добра и зла.

Видевдат — памятник зороастрийского права, свидетельствующий о жесткой регламентации жизни общины в период потери зороастризмом статуса государственной религии, а самими зороастрийца- ми — поддержки со стороны государства. Поэтому многие правовые положения Видевдата близки аналогичным положениям, сформулированным в Пятикнижии, которое составлялось также в период обособления общины религии Яхве.

Вместе с тем правовые положения Видевдата носят гораздо более светский, земной характер. Хотя и в Пятикнижии, и в Видевдате законы представлены как откровение Бога, исследователи отмечают различие в самом характере этого откровения. На самом деле в Библии нет беседы между Богом и законодателем: законы спускаются не как ответы на вопросы, и Бог дает приказы, а не ответы. В Видевдате причиной законов является не воля Бога, а воля человека. Закон — это вопрос к Ахура Мазде.

Несмотря на религиозный характер зороастрийского права, в нем в не меньшей степени, чем в римском, формируются и утверждаются принципы прав личности независимо от этнической принадлежности, веры, возраста, пола и сословия. Не случайно исследователи отмечают, что зороастрийские законы подчеркивают свободу воли людей.

Теперь, после того как достаточно сказано о развитии зороастрийского права, креативном типе религиозного права, к которому оно принадлежало, и адаптивном типе, от которого оно полностью отличалось, можно проанализировать его связь с другими религиозноправовыми системами доисламской Центральной Азии. Эта связь означает не только влияние на них зороастризма (например, в случае буддизма о таком влиянии говорить весьма проблематично), но и принадлежность к одной с зороастризмом правовой традиции Центральной Азии доисламского периода, традиции, в свою очередь локализованной между двумя противоположными религиозными моделями права: креативной и адаптивной. В таком случае из религиозно-правовых систем, распространенных в Центральной Азии в тот период, наиболее близкой к креативной модели является иудаизм, далее, в меньшей степени, христианство, еще менее — манихейство, и, наконец, буддизм уже полностью относится к адаптивной модели.

Политико-правовое учение иудаизма в Центральной Азии. Значительная часть иудеев издревле проживала в Иране и Центральной Азии, откуда иудейские общины проникли и в Центральную Азию вплоть до Китая. Развитие караванных путей способствовало процветанию иудейских общин вдоль Великого шелкового пути, на котором еврейские купцы успешно конкурировали с согдийскими и сирийскими. Об этом свидетельствует, в частности, сохранившееся письмо еврейского купца из восточнотуркестанского города Хотана к своему поверенному. Крупная иудейская община существовала в раннесредневековый период в Самарканде и Мерве (современный Мары).

Иудейское право испытало на себе влияние зороастризма. Сама иудейская доктрина единобожия формировалась под непосредственным воздействием со стороны зороастрийской догматики. Во многом идентичной была и структура храмовой общины (или собрания) в иудаизме и зороастризме. В связи с этим не случайно сходство многих законов и предписаний Торы и Авесты, как и близости самого понимания религиозно-философской категории закона. Хотя законы Авесты носят более земной, светский характер, однако при этом категория закона в зороастризме воспринималась именно как мировой порядок, которому подчиняются даже боги. Поэтому все частные законы и нормы, содержащиеся в Авесте, — лишь практическое применение единого мирового закона «аши» — Истины и Порядка. Напротив, Закон Торы гораздо ближе именно к юридической норме, отсюда постоянно повторяющиеся сюжеты о наказании Богом своего народа или отдельных его представителей за нарушение этого Закона — сюжеты, немыслимые для Авесты.

Процесс влияния зороастрийского права на иудейское был довольно сложным и во многом определялся непростыми отношениями между пришедшими на смену толерантным Аршакидам и Кушанам сасанидскими правителями, с одной стороны, и еврейской общиной — с другой.

Отношения между еврейством и сменявшими друг друга имперскими правительствами от Ахеменидов до эпохи арабского завоевания в целом были теплыми. Исключением из правил стал период, когда религиозное рвение привело правительство Ирана к гонениям на незороастрийские меньшинства или провоцировало еврейство восстановить свой статус-кво, как в конце Y в. н. э.

Важнейшим источником иудейской правовой системы является Вавилонский Талмуд. Можно отметить вслед за большинством исследователей наличие в Талмуде многих зороастрийских правовых терминов и то, что в нем прослеживается известное влияние иранского права, особенно в части обязательственных отношений, т. е. в области наиболее тесных контактов с окружающим нееврейским населением.

Отдельно следует сказать о проходивших синхронно в двух правовых системах — зороастрийской и иудейской — процессах возрастания правового статуса женщины. В частности, в иудейском праве са- санидского периода также, как и в зороастрийском, заметны элементы эмансипации женщин. Хотя жена, проводящая все время дома, все еще считалась идеалом супруги, часты упоминания о женах, помогающих своим мужьям в работе, даже получающих при этом свою долю от заработка. Некоторые мужья позволяли своим женам самостоятельно появляться в общественных местах и беседовать с посторонними мужчинами. Сохранились упоминания и о женщинах, известных образованностью. Например, две еврейские женщины-ученые того времени: Берурия, жена рабби Мейера, и Ялта, жена рабби Нахмана.

Со своей стороны, само иудейское право оказало частичное влияние на формирование и развитие правовых норм христианства и ислама. Иудеи, считавшиеся в исламском праве наряду с христианами «людьми Закона», внесли определенный вклад в формирование фикха.

Политико-правовое учение христианства в Центральной Азии. Наиболее важным было влияние на развитие христианской догматики античной философии в лице двух ее величайших представителей — Платона и Аристотеля. На этой основе возникло противостояние александрийской школы, придерживавшейся традиции Платона, и антиохийской, которая основывалась на традиции, ведущей свое начало от Аристотеля.

Формально эта конфронтация происходила как спор о природе Христа (о соотношении в ней Божественного и человеческого начал), однако, по сути дела, речь шла о двух различных методах истолкования Библии (в том числе юридическом): мистико-диалектическом методе платоников и логическом методе аристотеликов. Поскольку на повестке дня антиохийской церкви остро стояла борьба с гностиками и манихеями, последовательно опиравшимися на платонизм в истолковании Евангелия, то вопрос о предпочтении аристотелевской методологии был уже как бы предрешен. На этой же почве произошло и размежевание с монофизитами, которые, как и гностики и мани- хеи, считали Христа Богом. Так из аристотелизма антиохийской школы возникло несторианство, применявшее в своей догматике рационально-логические методы аристотелевской традиции. Сочинения Аристотеля и его последователей (прежде всего «Аналитики» Аристотеля и «Исагогу» Порфирия) несториане активно переводили на сирийский и среднеиранский.

Кроме того, несторианам приходилось постоянно вступать в споры (зачастую носившие характер публичных диспутов) с зороастрий- ским клиром. Эта полемика с зороастризмом требовала логической последовательности приемов, аргументации, строящейся в строгом порядке. Логика была орудием, которым было необходимо овладеть для этой цели. Освоение аристотелевской логики, возможно, в известной мере началось еще до несторианских споров, которые породили новый интерес к философии. Следует отметить, что если на Западе христиане часто одерживали верх в спорах с философами благодаря глубокой эмоциональности своих аргументов, то в спорах с зороастрийцами они использовали преимущественно логические приемы, вскрывая формальные противоречия в зороастрийском учении.

Все это происходило на фоне интенсивного развития несториан- ской церкви. При патриархе Акакии (485—496 гг.) несторианство окончательно утверждается как доктрина восточной церкви, со временем распространившей свое влияние не только на Иран и Центральную Азию, но и на часть Индии и Китая. В 498 г. начинается христианизация тюрков Центральной Азии несторианской миссией во главе с епископом Арраном, продолжавшаяся вплоть до 530 г. Следующий всплеск миссионерской деятельности приходится на годы патриаршества Тимофея I (779—823 гг.), который назначил самаркандского митрополита и епископов Бухары и Ташкента. (Метрополия в Самарканде просуществовала примерно с 781 г. по конец XII в.).

Естественно, распространение несторианства на восток приводило к необходимости выработать правила поведения как для пастырей, так и для паствы, с тем чтобы христианская культура получила прочную основу. К этому времени несторианские экзегеты уже располагали большим багажом изучения как логики, так и философии права Аристотеля (которые и были восприняты от них в передаче мусульманских мыслителей). Не случайно, как отмечают исследователи, философия права завершает учение самого Аристотеля, его этику, политику и учение о государстве, постановкой основных проблем права и содержит в себе перспективное моделирование для их последующего решения применительно к исторически реальным условиям.

В отличие от Платона, Аристотель был против ликвидации семьи и частной собственности, как этого требовали также платонизирован- ные манихеи и маздакиты. Кроме деления права на публичное и частное, ставшее впоследствии хрестоматийным, Аристотель разработал учение о естественном праве людей, которое в эпоху европейского Просвещения получит окончательное философское оформление как учение о правах человека.

Таким образом, возникнув как адаптивная система религиозного права, христианство — в данном случае несторианство — со временем превратилось в креативную систему, глубоко интегрированную в правовую практику Ирана и Центральной Азии периода раннего Средневековья. При этом, кроме собственно религиозного источника, эта система права имела методологическую основу в лице философии Аристотеля и «фактологическую» — в лице зороастрийского права.

Вопросы права в центральноазиатском манихействе. Вопрос о зоро- астрийском влиянии на возникновение и развитие манихейства представляется более определенным, чем вопрос об аналогичном влиянии на возникновение христианства. Манихейство возникло из того же источника, что и зурванизм, и тоже стремилось дать аллегорическую, «подлинную» интерпретацию Авесты. Кроме зороастризма, манихейство синтезировало в себе элементы христианства и буддизма, вследствие чего зороастрийцы считали манихейство зороастрийской ересью (зандик), христиане — христианской ересью, а буддисты — буддийской. Соответственно, адаптивная правовая модель манихейства складывалась из адаптивных элементов всех этих учений, доведя каждый из них до логического завершения.

Как и зурваниты, манихеи верили в предопределенность большинства поступков человека судьбой, что ограничивало его юридическую ответственность; но манихеи пошли еще дальше, дополнив это учение астрологией.

Как и христиане, манихеи говорили об изначальной греховности (т. е. преступности) человека, тем самым как бы снимая вопрос о его виновности в каждом отдельном случае. Но если в христианстве человек считался греховным в силу присущего ему нравственного несовершенства, то согласно манихеям он грешен уже в силу того, что существует, обладает материальным телом и вынужден удовлетворять его нужды за счет других живых существ.

Наконец, как и буддисты, манихеи исповедовали идею метемпсихоза (переселения душ) и также полагали, что поступки человека обусловлены его предыдущими перерождениями, что опять-таки размывало вопрос о юридической виновности человека в том или ином случае.

Типичен для адаптивной системы религиозного права и перечень преступлений, в которых центральноазиатским манихеям надлежало раскаяться прежде всего: лжесвидетельсто, оговор, преследование невиновных, т. е. если для креативной модели злом является преступление, а добром — суровое наказание, то для адаптивной модели как раз несправедливое или слишком жестокое наказание являлось злом, а добром — восстановление справедливости и помилование.

Фактически «упразднив» понятие юридической ответственности «в миру», манихеи создали наиболее жесткие уставы жизни для своих монастырских общин. Если судить по сохранившемуся монастырскому уставу на уйгурском языке, то они были строже аналогичных уставов христианских и буддийских монастырей. Особенно это касается нарушений хозяйственного характера. Так, повар, плохо приготовивший еду, наказывался тремястами ударами розог.

Кроме того, выход из манихейской общины, в отличие от выхода из буддийской сангхи, считался крайне тяжелым проступком. В согдийском тексте красочно описываются посмертные муки отступника: демоны будут непрерывно отрезать ему уши и нарезать по кусочкам его язык и таким же образом все его жилы. И снова и снова лить ему в рот расплавленную медь, и кормить его раскаленным железом, и втыкать ему в уши железные гвозди. Вероятно, кроме такой ужасной посмертной кары, определенное наказание ждало вероотступника и при жизни.

Уставы манихейских общин включали и другие элементы права. В частности, из зороастрийского права был перенят институт создания благотворительных фондов. В манихейских монастырях было специальное лицо, в ведении которого находились эти фонды.

За пределами монастырей манихейство только адаптировалось к правовой системе того государства, в котором находилось. Как и раннее христианство, манихейство порой использовало правовые «сюжеты» для своих притч, однако опять-таки, как и христианство, делало это для лучшей иллюстрации своей доктрины.

Например, в одном согдийском тексте рассказывается о тяжбе богатого горожанина против работника, которого он нанял якобы для сверления жемчуга. Работник не выполнил задание и отказывался возвратить задаток. Отвечая на вопрос судьи, он рассказал, что хотя горожанин и нанимал его для сверления жемчуга, однако вместо этого заставил его целый день играть для него и петь, так что жемчуг так и остался непрос вер ленным. Суд обязал горожанина выплатить все деньги работнику, как если бы он в тот день сверлил жемчуг.

Таким образом, с одной стороны, перед нами типичный для адаптивной системы сюжет о снятии оговора и восстановлении справедливости. Однако подлинная суть текста для манихеев состояла в его аллегорической интерпретации. Владелец жемчуга олицетворял душу, сверлильщик жемчуга — тело, а сам жемчуг — благочестие. Таким образом, смысл истории из судебного случая перемещался в область религиозной морали: душа, пользующаяся телом для праздных целей вместо подчинения его достижению благочестия, всегда будет наказана и посрамлена.

Вопросы права в центральноазиатском буддизме. По своему возникновению и развитию буддизм далее всех вышеперечисленных учений отстоит от зороастризма, хотя ряд исследователей полагает, что зороастризм и буддизм имели общие исторические корни — «скифский быт» Центральной Азии и Северного Кавказа. В любом случае с точки зрения правового содержания это были две полярные системы.

Хотя к моменту возникновения и развития буддизма в Индии уже существовала богатая правовая традиция (Законы Ману, дхармашастры, Артхашастра), интегрированная в брахманизм, буддизм, выступив с критикой брахманизма, отказался и от его правовой идеологии. Он гораздо в большей степени, чем христианство и манихейство, был направлен на адаптацию к существующим правовым нормам. Менее связанными с правом были и уставы буддийских монастырей, основывавшиеся на Винае (Уставе) буддийского Канона. Виная — единственный и всеобъемлющий устав буддийской общины, многочисленные фрагменты и отрывки из нее были найдены в различных частях Центральной Азии.

Классическая Виная на санскрите состояла из двух частей. Первая, «Классификации Винаи» («Виная-вибханги»), была целиком посвящена дисциплинарным нормам сангхи. Она содержала толкование изречений Будды о правилах поведения монахов и разновидностях дисциплинарных взысканий в случае их нарушения: в зависимости от тяжести содеянного — от покаяния до исключения из сангхи. Все эти правила входили в буддийский учебник по дисциплине Пратимокшу. Комментарий каждого из правил содержит сообщение о случае, который побудил Будду ввести это правило, обсуждение всех деталей его применения и исключений из него.

Вторая часть, «Винаявасту», была посвящена ритуальным и хозяйственным аспектам жизни общины. В целом согласно Винае существовало 227 правил для монахов и 332 (по другим источникам — 500) правила для монашек. «Вместе с тем, — как отмечает в связи с этим

Г. Лысенко, — в вопросах дисциплины Будда не был догматиком и легко шел на отмену слишком мелочных регламентаций, всегда готовый принять во внимание обстоятельства и мотивы поведения конкретных личностей»[1]. Не случайно по поводу Устава Будда говорил: «После моей смерти пусть отменяет община, если того пожелает, малые и меньшие правила поведения» (т. е. касающиеся мелких провинностей). Даже человек, совершивший убийство, считался в буддизме невиновным, если он, во-первых, знал, что убийство есть зло, а во-вторых, совершил его без умысла и случайно.

Винаю и Пратимокшу можно только условно назвать правовыми основами жизни буддийской общины, поскольку проступки, совершаемые монахами и мирянами-буддистами, не рассматривались как преступления и потому не наказывались в юридическом смысле слова. Это не означало, что буддийская община не могла приспосабливаться к светскому праву. Она находилась в полном противоречии с доктринальными буддийскими установлениями, поскольку согласно Винае буддийским монахам запрещалось принимать участие в торговых сделках, обрабатывать поля, строить здания, держать рабов и разводить домашних животных. Однако, учитывая, что подобные запреты в буддизме не имели ярко выраженного правового характера, то и их нарушение не считалось преступлением. Например, манихеи в Восточном Туркестане занимались виноделием, хотя это тоже воспринималось как нарушение запрета.

Адаптивные системы, в отличие от креативных, не создают собственного права и вообще стремятся по возможности избежать каких- либо юридических обязательств, оперируя собственными нравственными, а не правовыми принципами. Однако там, где контакт с окружающим их правовым пространством неизбежен или сулит какую- либо выгоду, адаптивным системам не требуется заново пересматривать или истолковывать свое «право» — бескомпромиссные в глобальных вопросах социального устройства, они довольно легко идут

на компромисс в каждом отдельном случае. Поэтому, хотя и среднеазиатский буддизм, и манихейство как адаптивные религиозно-правовые системы не имели собственных правовых текстов, аналогичных Вавилонскому Талмуду иудеев или Судебнику Ишобохта несториан, это не означает, что у них не было собственной философии права. Правовые документы адаптивных религиозно-правовых систем — это в основном уставы монастырей и документы их деятельности.

Таким образом, можно отметить, что в основе права Центральной Азии в доисламский период лежат два источника: креативные системы зороастризма и иудаизма и адаптивные системы религиозного права (манихейство, буддизм). Промежуточное положение занимает христианство несториан, которое, возникнув как адаптивная система права, со временем приобретало все более креативные черты, интегрировав в себя философию Аристотеля и ряд правовых норм зороастризма.

Обе модели играли в доисламском праве неодинаковую роль: оно было большей частью детерминировано именно креативными религиозно-правовыми моделями. Однако не учитывать влияния адаптивных моделей нельзя: во-первых, потому, что в них также содержатся различные правовые идеи, во-вторых, потому, что, имея сотни приверженцев в Центральной Азии того времени, они влияли на содержание правовой практики, на применение права в зависимости от той интерпретации (зачастую критической и негативной), которую оно получало в адаптивных системах. Неудивительно, что адаптивные религиозно-правовые системы возникают там, где креативные теряют свой изначальный творческий импульс, превращаясь в сухой догматизм и начетничество.

Таково отношение христианской философии права к иудейскому праву, исчерпавшему свой потенциал в фарисействе, буддийской философии права — к правовым шастрам брахманизма и манихей- ской — к громоздкой правовой системе зороастризма образца Саса- нидской империи. Не случайно, на наш взгляд, подобное разделение на два источника сохранилось и в мусульманском праве Центральной Азии как оппозиция между креативной моделью классического мусульманского права (шариата) и адаптивной правовой моделью хорасанского суфизма. Именно такая взаимодополнительность двух моделей и обеспечивает праву историческую устойчивость и динамику.

[1] Лысенко В. Г. Опыт введения в буддизм. Ранняя буддийская философия. М., 1994.

40.