История становления и развития государственного и политикоправового знания в Древнем Риме имеет много общего с подобной же историей античной Греции. Это прежде всего общность происхождения как греков (эллинов), так и римлян (италийцев) от арийцев, на что указывают общие лингвистические корни, одинаковые понятия, последующее обособление отдельных этнических ветвей (ионийцы, дарийцы и т. д. и соответственно латины, умбры и т. д.).

И греки, и римляне прошли одинаковые стадии в экономике: пастушество, обработка земли, приручение животных, а также в культуре, образе жизни. Им в равной мере свойственны внешние бытовые формы: моногамная семья, одно божество домашнего очага, даже один способ добывания огня. Правовые установления и процедуры, политико-государственные формы и институты тоже во многом сходны: царский период, народное собрание, сенат, в ранний период правосудие и судоустройство, виды наказаний. Во внешней политике характерно установление союзнических связей и договорных отношений с иными племенами и т. д.

Тем не менее подмеченные еще в XIX в. (Т. Моммзен и др.) подобия и параллели не должны скрывать и существенных отличий, часть из которых очевидна уже при взгляде на карту: изрезанность береговой линии Пелопоннеса, наличие бесчисленных бухт и гаваней, островов и почти полное отсутствие всего этого на Апеннинах. Напротив, великолепные условия для земледелия и скотоводства в Италии (не случайно лат. vitellus — теленок, отсюда — страна телят) и весьма скромные в этом отношении возможности Греции. Наиболее развитые области Эллады — Аттика, Македония — «смотрят» на Восток; Этрурия, Лациум, Кампания обращены на Запад. Географическое положение стимулировало греков на строительство великолепного флота, на развитие мореходства; римляне на первых порах недооценили корабельное искусство, что стоило им серьезных неудач в первых военных кампаниях против Карфагена.

Однако для истории политических и правовых учений, естественно, важнее различия, пролегающие в политико-правовой, духовной, культурной жизни. Они также очевидны. Греки приносили общее в жертву частному: нацией жертвовали ради общин, общинами — ради отдельных лиц. В политической, государственной сфере господствовал партикуляризм, верх одерживали интересы отдельных племен; род, т. е. союз потомков одного и того же родоначальника, у эллинов стал более значимым по отношению к государству и имел очень мало власти и влияния на каждого отдельного члена.

У италийцев, особенно у римлян, наоборот: в сравнении с сильно развившеюся ролью государства род утратил свое значение, но в полной мере сохранил его по отношению к отдельным лицам. Моммзен иллюстрирует данное положение тем, что у римлян родовое имя осталось главным, наиболее употребительным, и рядом с ним личные имена имели мало значения, были очень малочисленны и просты, иногда и вовсе не употреблялись в общежитии. У эллинов же, наоборот, личные имена пышны, громки, разнообразны, а родовые имена рано вышли из употребления[1].

Греков привлекал идеал созерцательной жизни, часто праздной, без каких-либо трудов. Римляне были убеждены в том, что каждый должен трудиться, полезную деятельность ставили на первый план. В религиозном отношении эллины сначала низвели богов до человека, а потом создали свой антропоморфный, олицетворенный пантеон. У римлян божество скорее отвлеченная идея, зато эта идея признавалась почти во всем и повсюду: и в быту, и в бою, и на государственной службе.

При общих взглядах на семью у италийцев власть мужа, и особенно отца, получила значительно большее развитие, чем у греков. В вопросах воспитания детей римляне держались более строгих принципов, чем эллины, прививая молодым почтение к отцу, уважение к государству, благоговение к богам. В отношении к рабам римляне сурово проводили линию на их бесправие; греки рано внесли в рабство смягченные формы.

В искусстве, почти во всех его видах и жанрах, расхождение особенно рельефно, и если его кратко суммировать, то можно выразить в виде короткого противопоставления: в Элладе понимали и ценили силу искусства, в Лациуме сознавали и понимали искусство силы. В искусстве политического руководства, государственного управления и строительства, в разработке и накоплении опыта и идеалов непосредственной демократии, в технике осуществления политической власти с активнейшим участием народа Греция сказала свое веское слово. Рим преуспел в государственных учреждениях, в структурах представительной власти, в юридических институтах и процедурах, в сводах законов. Рим оставил миру кодексы, отвечавшие на вопрос, что делать и чего не делать, а Греция — политическую правовую теорию, которая давала ответ на вопрос, почему это можно делать, а почему нельзя.

Античная Греция выделялась личностями своих законодателей. Граждане свободных республик во времена междоусобиц, будучи избранными на временную должность умиротворителей, составляли обязательные для враждующих сторон законы. Но, решая по совести затруднения настоящей минуты, они не заботились о постоянном органе, который мог бы в будущем с помощью толкований, развития, упразднения и дополнения приводить действующее законодательство в соответствие с новыми требованиями жизни. Именно таким органом — претурой — обладало позднее римское государство.

Глубокая разработка мировоззренческих основ древнего права, философско-правовых понятий сочеталась у древних греков (это же свойственно и древнему восточному праву) с совершенно конкретным характером юридических норм: «если кто-то совершил то-то, то он должен претерпеть то-то», что придавало им, по меткому замечанию Ф. Ф. Зелинского, подобие рецептов[2]. Одухотворение права, его возведение к нормам общего характера стало немеркнущей заслугой римской юриспруденции, вдохновленной греческой философией. В итоге не греческое, а римское право сделалось воспитателем новой Европы.

Идеальный мир прекрасного был для эллина дороже и выше всего, в наслаждении им он забывал и личные печали, и недостатки своего государственного и общественного быта. Преимущества эллинов более ярки и более бросаются в глаза. Но дарования римлян глубже, драгоценные их свойства: понимание того всеобщего, что рассеяно в частных явлениях, их гражданское самосознание и врожденное чувство долга и способность к самопожертвованию, искренняя вера в своих богов — скорее внутренние черты их характера. Отдельные личности могли страдать в таком народе, лучшие природные задатки и таланты могли не развиться в отдельных людях, но отношение отечества к своим гражданам, чувства и настроения этих граждан, понимание ими государственных задач были таковы, каких не знал грек. При государственном устройстве, основанном на самоуправлении, латины так развили свою государственность и вместе с ней достигли такого могущества, что им подчинились и эллинская нация, и весь мир.

Приветствуя основательность и скрупулезность сравнительно-исторического анализа исследователей прошлых лет, трудно согласиться с их окончательным выводом, звучащим как приговор: «Таким образом, две родственные нации развивались в двух совершенно противоположных направлениях, и обе развились вполне, потому что развивались односторонне»[3]. История развития государства и права, история выдвижения философских идей, политических и юридических концепций и учений «двух родственных наций» убеждает в их тесном сотрудничестве и взаимном влиянии. Если заслуга Ереции — в разработке политической и правовой культуры античной цивилизации, то не меньше и дополняющая первую заслуга Рима в распространении ее по всему миру, благодаря чему она превратилась из местной, региональной и островной в классическую, общепризнанную и универсальную.

«Самое совершенное», по оценке основоположников марксизма, римское право, в свою очередь, едва ли могло состояться, будучи обособлено и закрыто от передовых взглядов и свежих идей. Сама концепция права не могла состояться без общей теории, без правовой идеологии, психологии, логики, без правовой культуры и философии права. Поистине правотворчество в самом глубоком значении этого понятия, т. е. «творение» права, его «сотворение» усилиями многих людей, даже живущих на разных берегах одного Средиземного моря, возможно только при условии их общего, разделяемого всеми определенного мировосприятия и миропонимания.

Контрпродуктивность рассмотрения античной философии не как интегральной части «самой совершенной» римской юриспруденции, думается, очевидна. Равным образом очевидно, что законодательницей мод в общекультурном отношении, непререкаемым авторитетом в области мысли долгие века оставалась Греция. Ранний республиканский период в Древнем Риме оказался плодотворным и для становления права, и для восприятия идей наиболее популярных философских направлений. Нельзя исключать и фильтрацию учений мудрецов «Великой Эллады», или, как ее называли римляне, «Великой Греции», располагавшейся ближе всего к Риму на территории Южной Италии и островов. Творцы Законов XII таблиц, выезжавшие в Афины, непосредственно из первоисточников знакомились с представлениями о праве выдающихся греческих законодателей-мудрецов. Можно сослаться на Страбона, античного историка и географа, указывавшего, что греки «при демократическом правительстве... достигли такой славы своим государственным устройством, что италиоты (т. е. римляне. — Е. Т.) действительно заимствовали от ахейцев большую часть своих законов»[4].

Многие античные философские школы и направления обогатили идейный потенциал, расширили интеллектуальный горизонт людей, творивших и совершенствовавших римское публичное и частное право. Вместе с тем следует вполне недвусмысленно констатировать, что именно учение стоицизма явилось определяющим для судеб римского права. Не сразу, но постепенно стоицизм предстает официальной доктриной римской государственности, теоретической базой практической юриспруденции, мировоззренческим стержнем правовых разработок.

К моменту широкого распространения стоицизма в Риме юриспруденция получила значительный творческий импульс для своего развития. При всем положительном вкладе иные школы страдали неразвитостью, погружением в проблемы космогонии, замыкались в натурфилософском поле; с трудом различали специфику законов положительных и естественных, особенности общества и государства по сравнению с природой, грешили декларативностью и созерцательным подходом. И только учение не слишком известных Зенона из кипрского Китиона, Клеанфа из Асса, Хрисиппа из Сол в Киликии, как ни казалось бы странно, предложило систему взглядов, ставших идеологическим основанием римской политико-правовой системы начиная с IV в. до н. э.

Стоическая космология, концепция мира как целесообразно устроенного целого соответствовала представлениям юристов о прочном порядке социальных связей и правовых отношений в реальном обществе. Центральным элементом конструкции стоиков выступали Бог- логос, слово, смысл, Божественная творческая мысль, мировой разум. Они указывали на духовность (пневма) логоса как на тонкоматериальную, эфирно-огненную душу космоса.

Учение стоицизма удачно сочеталось с языческими, мистическими позициями, защищавшимися Посидонием, и выражало общественную, государственную потребность в религии. При всей сложности разработки проблем сознания стоическая философия оказала положительное влияние на развитие представлений о праве в его важнейшем компоненте — его духовной стороне. Пристального внимания юриста заслуживают рассуждения стоиков в области логики, науки о мышлении; сюда же они включали теорию познания, целостное учение о языке, риторику и диалектику. Из различных частей души стоики выделяли голос, полагая, что в диалектическом познании следует начинать с изучения звука. Звук для них — не простое колыхание воздуха, ему «свойственно восприятие», он «оказывает действие».

В ходе интерпретационной деятельности римские юристы, без сомнения, опирались на стоические представления о творческих «семенных мыслях», о человеческой мысли как «внутреннем невысказанном слове», отличающемся от уже высказанного слова, по которому и следует судить о проявлении его рассудка и индивидуальной воли. Предложенное стоиками решение проблемы истинных и ложных суждений, постижения истины оказалось весьма конструктивным для совершенствования римского права. Оно способствовало успешной разработке таких тонких правовых институтов, как презумпция, преюдиция, позволило поставить на службу практической юриспруденции такое отличительное свойство права, как фиктивность. С тех пор фикция выступает у юристов как определенный прием мышления. В результате использования идеализации создается фиктивный объект, который «вкрапляется» в юридическое бытие и играет роль юридического факта, необходимого для возникновения, изменения или прекращения правоотношения.

Стоическое учение о добродетели продолжает и развивает этическую точку зрения на право, которая становится характерной отличительной чертой политико-юридических представлений римлян с самого раннего периода разработки законодательного материала. Добродетель, составляющую цель человеческой жизни, обеспечивает только честное поведение, соответствующее природе. Первичными добродетелями у стоиков выступают справедливость, мужество, умеренность, благоразумие. «Добродетельное» (законопослушное) поведение есть благо, противоположное ему — «зло» (правонарушение). Разум побуждает нас к «надлежащим» (согласованным с природой вещей, правомерным) поступкам, страсти, вызывающие не согласные с природой движения души, — к «ненадлежащим».

Терминология стоиков в начале 3-го тыс. может показаться архаичной, но, по существу, используя понятийный аппарат своего времени, античные мудрецы затрагивали сложнейшую проблематику соотношения морали и права, этического — юридического, правомерного — неправомерного, социально полезного — антиобщественного.

Как будто заглядывая в сегодня, они советовали государственному мужу, находясь на службе, обуздывать собственные пороки и поощрять правомерное, добродетельное поведение других. Добродетель определялась ими вполне ригористически как разумение, знание о добре и зле и выделялось как единственное благо, а порок — как единственное зло; все остальное они считали безразличным, как могущее содействовать и добродетели, и пороку. В сфере «безразличного» выделялись вещи «предпочтительные» (например, здоровье, богатство) и «непредпочтительные» (старость, бедность). Отнесение богатства, силы, славы, удовольствий, знатности и т. п. к «безразличным» благам в условиях тогдашнего рыночного, потребительского общества требовало не только научной объективности, но и гражданской смелости.

Этический идеал ранних стоиков — мудрец, достигший добродетели и бесстрастия, «довлеющий себе», т. е. не зависящий от внешних обстоятельств. Он принимает участие в общественных делах и действует в согласии с природным законом, добровольно следуя судьбе,

которая «желающих ведет, нежелающих тащит». Все поступки мудрого человека правильны («прямодеяние»), поскольку исходят из постоянного добродетельного склада души, внутренней невозможности поступить иначе. Еще не зная ничего о стоицизме, антики поступали по велению сердца, совершая военные и гражданские подвиги, которыми наполнена история Греции и Рима. Но стоики выделяли в выдающихся деяниях своих предков не достижение возвышенной цели, часто непосильное обычному человеку. В соотношении «героический, моральный идеал» — «обычная правовая норма» стоики склонялись ко второму. Иными словами, их привлекал правомерный, законопослушный характер действий гражданина и его отношения к миру, обществу, другим людям, всецело зависящий от него самого.

Мировоззрение стоиков, определившее взгляды римлян на право, государство, политику, нередко представляют фаталистическим. С этим едва ли можно согласиться. Ибо всякое нравственное требование предполагает большую или меньшую способность человека исполнить его или не исполнить, т. е. большую или меньшую свободу его воли. Догмату свободы воли противополагается догмат ее связанности, которая может быть либо внешней, либо внутренней. Первую можно назвать фатализмом, вторую — детерминизмом.

Зарождавшееся в Античности право уже «по определению» не могло быть совместимым с жестким детерминизмом, не могло быть фаталистичным, поскольку предполагало свободу воли, свободный, осознанный выбор участников, обстоятельств и условий договора. Стоические принципы и выступали нравственными ориентирами для тех, кто не хотел безвольно сдаваться превратностям судьбы, но «стремился понять свой рок». У стоиков «высшая цель состоит в том, чтобы проявлять благоразумие при выборе (курсив мой. — Е. Т.) того, что соответствует природе»1.

Этическая позиция Стой, предполагающая самодеятельность и самоопределение человеческой личности, связывает это воззрение нерушимым образом с обязанностями, с учением об обязанностях, поднимая их на уровень долга. Зенон из Кития первым употребляет слово «долг», выводя его из выражения «то, что подобает». Он истолковывает долг как «действие, присущее природным созданиям», прежде всего человеку. Сообразно с долгом, по мнению стоиков, то, «что внушается разумом, например, почитать родителей, братьев, отечество, уступать друзьям». Противно же долгу то, чего «разум не внушает», например относиться пренебрежительно к ним (Диоген Лаэртский. VIE 109).

Моральный выбор, сопряженный с выполнением долга и исключающий всякий фатализм, — дело нелегкое, подчас требующее от человека напряжения всех душевных сил. Античная литературная классика дает множество тому примеров. Этому же учит Сенека: «Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали подобно скоту за вожаками стада, чтобы мы шли не туда, куда идут другие, а туда, куда повелевает долг» (О блаженной жизни. I).

Добрые семена («семенные мысли»), привнесенные стоицизмом и в теорию познания, и в логику, и в риторику, дали хорошие всходы. Этический угол зрения Стой оригинально отразился в государственной теории, поскольку причастность всех людей к логосу делает их гражданами единого мирового государства — Космополиса. Космополитическое «гражданство» не снимает с человека обязанность активно участвовать в общественной жизни, правовом общении своего собственного, реального государства при условии, что это участие не потребует от него безнравственных поступков. Кстати, на практике годы правления императора-стоика Марка Аврелия Антонина с 161 по 180 г. н. э., несмотря на землетрясения, эпидемии, войны, восстания, признаются исследователями самым счастливым и цветущим периодом, «золотым веком» в истории Рима.

Стоический вклад в доктрину естественного закона и естественного права, в концепцию справедливости, в разработку конкретных институтов и принципов древнего права воодушевлял Папиниана, Гая, Ульпиана, Модестина и Павла, многих других римских юристов.

Особенностью государственно-политических и правовых учений Древнего Рима на этапе их становления является не только явный акцент именно на проблематику права, не только сильнейшее влияние на концепцию правотворчества и конкретные нормы опыта греческой культуры. Рим был неплохим учеником и открывал правовые истины, неизвестные Греции, например, что государство лишь в пределах существующих законов может распоряжаться жизнью, свободой и имуществом своих граждан. Афины этого еще не сознавали, они допускали суд по не предусмотренным законодателем преступлениям, предоставляя в этих случаях обвинителю предлагать, а суду определять меру наказания. В таком процессе был обвинен и Сократ. Рим ввел правило «nulla poena sine lege» — «нет наказания без закона», ставшее важнейшим принципом правосудия повсеместно. Можно согласиться с тем, что светлую сторону римской общественной и государственной жизни составляло знаменитое римское право, представленное изданными в середине V в. до н. э. Законами XII таблиц.

Залогом прогресса в правовой области стала претура — магистратура, обязанностью которой было толковать и развивать кодифицированное право. Так эдикты преторов стали вторым источником римского права, развивавшим правовое сознание граждан. Третьим источником римского права оказались так называемые респонсы — резолюции римских юристов, выносимые ими в затруднительных случаях по просьбе сторон. Но настоящий расцвет римской юриспруденции начался тогда, когда с римским юридическом духом соединилась систематизирующая стоическая философия, которой здесь и уделено наибольшее внимание. Конкретным воплощением указанного соединения явилось замечательное сочинение Квинта Муция Сце- волы в восемнадцати книгах — первая в истории человечества система гражданского права, состоявшего ранее из отдельных юридических практик.

Конкретные институты римского права, области правового регулирования, механизмы и процедуры, признаки и принципы, формы и источники, сделки и субъекты и т. п. изучаются в курсе римского права. Отметим в качестве его характерной черты теснейшую связь и обусловленность религией. Для этого достаточно вспомнить, что первыми юристами были жрецы, что право родилось в храме-святилище, получило свое родовое имя от верховного бога римлян, что правовая санкция означала священную кару богов, что юридические процедуры идут от культа, от религиозных обрядов, что судебная присяга — это клятва божеству и т. д.

Еще одной особенностью римского права является его устная форма, обусловленная ороакустической коммуникативной средой. Ороакустический тип культуры античного мира, речевая направленность древней цивилизации с акцентом на устное — живое, звучащее слово и его слуховое восприятие обусловили беспрецедентную в истории роль оратора-политика, оратора-юриста, своеобразие демократических институтов, особый стиль и образ общественно-политической жизни в целом. Область юриспруденции не только не была исключением из этого правила, но стала его наиболее ярким воплощением. Достаточно вспомнить диалоговую форму важнейших политических трактатов, отражающих диалогичность мышления древних людей. Юрист Марк Юний Брут издал в эпоху Гракхов сочинение «De jure civili» — «О гражданском праве» как книгу для чтения в форме диалога с сыном.

Распространенной практикой в законотворчестве было то, что принимавшиеся при активном участии народа в их обсуждении нормативные правовые акты не требовали опубликования. Принцип соревнования («агонистический»), столь характерный для Античности, содействовал положительному направлению ее нравственности, побуждая каждого человека к добродетельным поступкам, проявлениям гражданской доблести и даже совершению подвигов. В ранний период становления права в него закладывались гуманистические институты справедливости и доброй совести, законопослушности и милосердия, щедрости и верности данному слову. На них воспитывалось твердое правосознание молодежи, они обеспечивали высокую эффективность правового регулирования.

Было бы неверным ограничивать развитие римской государственной и политико-правовой мысли только вкладом, хотя и блестящим, римских юристов. Италия может гордиться своими мыслителями, из которых наиболее выдающийся Марк Туллий Цицерон. Его государственно-политические взгляды рассматриваются отдельно гл. 3 учебника, но ограничиваться ими нельзя. С именем выдающегося оратора и ученого связан подъем интеллектуальной жизни Рима в последние десятилетия республики. Разработанная им философская база, мировоззренческое основание, собственная научно-просветительская деятельность дали толчок и историческим исследованиям. Цицерон возвратил к жизни проверенную форму философского диалога как особый, недогматический способ разъяснения мысли. Не кто иной как Цицерон перевел «Тимея», пожалуй, самый важный и самый сложный диалог Платона, оказавшийся единственным из платоновских произведений, известных в Западной Европе в Средние века. Благодаря Цицерону римляне впервые узнали о Евклиде, когда еще не существовало латинского перевода его сочинений, а также о философии Карнеада и Аркесилая, подобно Сократу, вообще ничего не писавших.

От Цицерона идет ставшая впоследствии общепринятой латинизированная научная терминология, восходящая к его собственным сочинениям и латинским переводам платоновских и аристотелевских работ. Он первым ввел в научный оборот термин «элемент» применительно к описанию системы Эмпедокла. Он популяризировал неологизм «качество», без которого невозможна никакая область науки. Он первым перевел на латинский язык слово «атом», обозначавшее «неделимое», впоследствии ставшее не просто дефиницией «единичного» в отличие от «всеобщего», от «совокупности», но ключевым понятием западной культуры на сотни и сотни лет.

Цицерону удалось со всей очевидностью доказать первостепенное значение культуры в самой сложной государственной, политико-правовой сфере — там, где на протяжении почти всего античного периода власть и культура оказывались обычно разделенными. Цицерон сам стал символом культуры и добился того, что «меч» покорился «тоге».

[1] См.: Моммзен Т. История Рима. СПб., 1993. С. 12—13.

[2] См.: Зелинский Ф. Ф. История античной культуры. СПб., 1995. С. 72.

[3] Моммзен Т. Указ. соч. С. 13.

[4] Страбон. География в 17 книгах. М., 1964. С. 365.