Если социальные потрясения ведут к каким-то иным качественным изменениям, то это революция, а если нет, то обычно их именуют бунтом. Революция благородна, имеет некий ареол святости, даже если она кровава, бунт же всегда вульгарен, безобразен и пошл. Так во всяком случае он воспринимается в общественном сознании. Революциям посвящаются оды, гимны, о них пишут книги, снимают фильмы. Интерес к бунту обычно не выходит за пределы вопроса «Как это могло случиться?». Здесь вспоминается известное выражение А. С. Пушкина: «Не дай нам Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Поэтический интерес великого русского поэта к этой проблематике, пожалуй, наиболее ярко воплотился в «Капитанской дочке» и «Дубровском».

И тем не менее бунтарство имеет свою героику, хотя бы на индивидуальном уровне. Прав был Н. А. Бердяев, утверждая, что в критических идеях есть часть великой правды и выражена она в бунтарстве лучших людей. Но в массах бунтарство критической идеи легко превращается в нигилизм, рабье самораздуванье, пошлость. Все критическое, утонченное, переоценивающее ценности — уединенно-индивидуальное, трагичное, получает свое выражение от переживаний лучших людей, оправдывается личной драмой. Притягательная сила Имени оправдывала бунт и критику, без которых не может быть исторического развития. Герои мысли и дела всегда бунтовали, критиковали и отрицали во имя положительных ценностей, сознательно или бессознательно очищая человечество от всякой скверны. Когда начинается бунт ради бунта, критика ради критики, отрицание ради отрицания, когда нет никакого «во имя», когда в массах умирает всякая органическая идея, когда в них не во имя абсолютной правды совершается бунт и отрицается прошлое, тогда ощущается наступление небытия.

Соотношение массового и индивидуального в бунтарстве очень важная и трудная проблема для науки. Индивидуальное бунтарство имеет некий налет рыцарства, благородства, но, как только оно получает массовое воплощение, от рыцарства и благородства не остается и следа. Благородные идеи приобретают мистический характер, действия людей становятся иррациональными. Массы, собравшиеся воплотить мечту индивидуального бунтаря, становятся толпой, руководимой темными и разрушительными инстинктами. Массовость, стадность, подражание, стремление опередить других в жестокой разрушительности, ощущение того, что все позволено, превращают людей в животных. Надо было давно признать эту неприятную истину. Мир людей гораздо более жесток и отвратителен, чем мир животных. Животных можно простить хотя бы потому, что они руководствуются не разумом, а инстинктами, а вот почему люди превращаются в злобных, жестоких вандалов, на это ответить очень сложно. В анархически настроенной толпе возобладает самодовольство бунтующих рабов.

Человеческое общество с радостной покорностью набрасывается на отрицательные выводы сложных и непонятных идей. Будучи зараженной микробами разрушения, толпа неохотно расстается со своей темнотой и безумием. Отвергая рациональные доводы, она еще долго следует инерции разрушения и отрицания.

Г. Гейне справедливо полагал, что от идей, которые создают в тиши кабинетов, «запросто могут погибнуть целые цивилизации». Ф. Ницше был великим явлением мирового духа, от ницшеанства же идет дурной запах (Н. А. Бердяев). Все вдруг захотели стать сверхчеловеками, все пыжатся, разрываются от самомнения. Отрицательные идеи пошлеют и разлагаются, когда подхватываются толпой, человеческим стадом. Психология — наука очень серьезная и с ее законами трудно спорить. Психологи утверждают, что людей очень легко увлечь идеей сноса памятника, проведения митинга и т. д., но очень сложно собрать для какой-нибудь положительной цели, например ликвидации свалки или уборки территории. В человеке как будто ожидают своего часа темные, разрушительные инстинкты, и они прорываются наружу, когда для этого созревают определенные условия.

Бунт может быть против чего угодно, но наиболее ярко и мощно бунтарство выступает против неких Абсолютов, значимых социальных ценностей, например государства и институтов, его составляющих. Это политическое бунтарство, мятеж против власти, управляющей обществом. Иногда бунт может быть направлен на ниспровержение церкви как общественного и государственного института. В средневековой Европе государство и церковь, по сути дела, представляли собой одно целое. Бунтарство может отвергать если не саму церковь, то отдельные религиозные догматы. В данном случае наличествует не политическое, а религиозное бунтарство. Иногда политическое и религиозное соединяются в одно. Религиозное бунтарство выражается в отрицании и противодействии религии и церкви, которые поддерживаются государством или большей частью общества. Против нетрадиционных религиозных верований и различных сект никто не бунтует. Бунтуют обычно против официоза.

Если брать христианство, то религиозное бунтарство стало общественным явлением практически сразу против того, как оно было признано официальной религией Римской империи. Бунт на первых порах вообще выступает против всякой власти, кем бы она ни реализовывалась. Однако везде бунтарство заканчивается организацией другой властной структуры, где власть не устраняется вовсе, а только меняет своих носителей.

Многочисленные еретические движения, которые сотрясали Европу, боролись против новаций, за восстановление идеалов раннего христианства. Сословность феодального общества, институт папы, монастыри, поощрение или терпимость по отношению к богатству никак не согласовывались с тем, что проповедовал Христос. Религиозные бунты, кроме всего прочего, иногда были проводниками определенных политических идей, целей. Вальденсы, богомилы, альбигойцы основательно расшатывали устои феодального общества, поэтому светская и духовная власть боролась с бунтарями как с помощью костра, виселицы, так и «интеллектуальными» методами, создавая разные монашеские ордена — доминиканский, иезуитов, которые должны были разоблачать словом и делом действия религиозных бунтарей. Любопытно, что основой для критики существующей религиозной и политической действительности являлась Библия, которую пытались корректировать отцы церкви в угоду политической конъюнктуре. К сожалению, в циничном по своей сути выражении Прудона «Боги обычно говорили то, что хотели услышать от них политики» слишком много правды.

По всей видимости, первым настоящим религиозным бунтарем был Томас Мюнцер. На гравюре XVII в. Мюнцер изображен с Библией и обнаженным мечом в руке. Т. Мюнцер звал к мятежу, к разрушению, после которого начнется царство Христа. Он обнажил меч, чтобы царство небесное пришло на землю. Единомышленники знаменитого воинствующего теолога не хотели больше терпеливо ждать блаженства в другом мире. Участники религиозных восстаний и войн, питавшие враждебность к церковной иерархии, находили в Библии образцы обществ, которые должны прийти на смену ненавистным им порядкам. Английские лолларды XIV в. во главе с Джоном Боллом находили в Евангелии оправдание социального и политического протеста: Священное Писание давало им образ мира, такой, каким он должен быть. Еуситы Богемии мечтали о патриархальном порядке, о правителях, подобных пророкам Ветхого Завета. Табориты считали себя частью Божьего воинства, которое должно было выступить из городов, деревень и замков с началом всемирной катастрофы. Они избрали пять городов, предназначенных к спасению от всемирного разрушения, и массы людей устремились в эти убежища, надеясь создать там коммунальные общины. Братья Свободного Духа выступали против подчинения, запретов, отлучений. Ни папа, ни архиепископ не властны над ними, ибо они не подлежат юрисдикции людей. За столетия до лютерской Реформации социальные мятежи неизменно сопровождала милленаристская вера.

Томас Мюнцер организовал союз, провозгласивший всемирное объединение христиан и призывавший князей и господ оставить свои дворцы и жить по-христиански, угрожая смертью тем, кто не поддержит новое учение. Для Мюнцера всемирный переворот был частью Божественного замысла. До конца своих дней он остался убежденным сторонником активного вмешательства в Божий промысел человека, не останавливающегося перед насилием во имя высших целей. Учение земного рая приобретает у Мюнцера классовый характер, становится революционным. Его смерть, по мнению властей, должна была положить конец магии, исходящей от его имени.

Ерань между революцией и бунтом весьма и весьма подвижна. Революции случаются там, где наметились тенденции к улучшению. По меткому замечанию В. В. Розанова, «революции происходят не тогда, когда народу тяжело, — тогда он молится. А когда он переходит в “облегчение". В “облегчении" он преобразуется из человека в свинью и тогда “бьет посуду", “гадит хлев", “зажигает дом". Это революция».

В качестве объектов для глумления выступают ценности и институты, имеющие абсолютный характер. Первыми в Европе стали разрушать храмы англичане, этому примеру последовали французы во время революции 1789 г., а в России эта тенденция достигла своего апогея в 20—30-х гг. XX в. В 1921 г. датчанин X. Келер издал в Берлине книгу под названием «Красный сад», в которой он в качестве свидетеля описывает бурные события русской революции, например открытие в городе Свияжске памятника... Иуде Искариоту, предателю Иисуса Христа. По этому случаю в городе состоялся парад двух полков Красной Армии и команды бронепоезда. Председатель местного совета говорил, что в начале в качестве кандидатов на эту высокую честь выступали Люцифер (Сатана) и Каин, так как «оба они были угнетенными, мятежниками, революционерами». Но поскольку Люцифер никак не согласовывался с материалистическим мировоззрением, а существование Каина исторически не доказано, остановились на человеке, которого «2000 лет презирает капиталистическое общество за то, что он был предтечей мировой революции».

Религиозными бунтарями называют еретиков, идеологов протестантизма — Жана Кальвина и Мартина Лютера. К бунтарям относят «воинствующих безбожников», которые крушили храмы и убивали священников в России. Что касается протестантизма, то если это и бунт, то весьма условный. Скорее всего, в данном случае имеет место пример религиозного реформаторства. Безбожники так «не бунтуют», поскольку они стоят вне церкви и веры.

А вот знаменитый протопоп Аввакум был бунтарем. Раскольники почувствовали измену в церкви и в государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в русском царстве. Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел князь этого мира, антихрист, проникший на вершины церкви и государства. Истинное царство есть град Китеж, находящийся под озером. Сознание богоостав- ленности царства — основной лейтмотив раскола. Слова Никона «Я русский, но вера моя греческая» нанесли серьезный урон единству русского общества. На этой почве появилось самозванство — исключительно русское явление. Самозванцы верили в свое особое призвание и способность спасти Россию. Сознание того, что они истинные последователи Христа, придавало силы. Например, протопоп Аввакум выдержал пытки, превосходившие человеческие возможности. Центром сопротивления стал Соловецкий монастырь, который правительственные войска осаждали в течение восьми лет. В итоге, как пишет один церковный историк, «мятежники подверглись достойной казни».

Политическое бунтарство может быть стихийным или теоретически подготовленным. Во втором случае разработка какой-нибудь доктрины предшествует практическим шагам. Теоретики никогда не могут предсказать, к каким изменениям может привести их схема, поэтому все великие революции характеризуются тем, что они приводят к новому и непредсказуемому положению вещей, далекому от того, что ожидали от них революционеры.

Может, это и парадокс, однако бунт иногда может иметь некую социальную ценность. В то время, когда в Филадельфии собрались представители всех тринадцати штатов для того, чтобы урегулировать отношения между собой, в Массачусетсе вспыхнуло восстание под руководством ветерана борьбы за независимость Шейса. Делегаты были настолько напуганы этим событием, что дали себе клятву никуда не уезжать, пока не будет разработана конституция будущего единого государства. А восстание силезских ткачей, рабочих Иванова, Орехово-Зуева разве не привели к определенным положительным социальным изменениям?

Политическое бунтарство является индикатором неблагополучия в самой политической организации общества, оно в агрессивной форме указывает на несовершенство политических институтов, прежде всего власти. В данном случае всегда есть проблема оценки. Скажем, борьба с политическим экстремизмом необходима, но что это такое, каждый понимает по-своему. Когда голодные люди захватывают административные здания или цеха заводов, сменившие собственников, — это бунт, мятеж, экстремизм или борьба за выживание и собственное достоинство? Закон, видимо, никогда не сможет провести здесь четкой границы, поскольку реальная жизнь гораздо сложнее любых легальных дефиниций.

Бунтарство, и религиозное, и политическое, может принимать как активные формы — силовая борьба, террор и т. д., так и вполне мирные «непротивленческие». М. Ганди, к примеру, понял, что силой англичан выдворить из страны не удастся, поэтому он призывал нацию к гражданскому неповиновению, т. е. не учить английский язык, не покупать английские товары, не исполнять законы, одним словом, «делать вид, что их (англичан) не существует». В конце концов англичане поняли, что в этой стране их присутствие нежелательно.

В России сложилось две формы протеста — внутреннее диссидентство и топор. Первое перерастает во второе, когда набирается определенная критическая масса. Бунт — это всегда отчаяние, бесперспективность, и тогда на сцену выходят радикалы-экстремисты — Степан Разин, Емельян Пугачев, да и недовольные дворяне, которых потом назвали декабристами. Все российские бунты возникали спонтанно, не имели под собой сколько-нибудь продуманной теоретической основы. Что касается русской радикальной интеллигенции, которая инициировала бунты, то она всегда характеризовалась полнейшей политической безответственностью.

Политическое бунтарство есть отрицание всего легального — государства, власти, его законов. Когда гремят пушки, законы молчат. Все революции — английская, французская, русская — это протест, бунт

против существующего во имя чего-то нового, более совершенного. Если утопия сбылась, то историки оценивают данное обстоятельство как эпохальное событие, если нет, то, соответственно, оценки приобретают другую окраску.

Идейные вдохновители борьбы против существующих политических институтов в случае успеха, пусть иногда и кратковременного, сами становятся, как правило, тиранами. История много раз доказывала это. В связи с этим вспоминается известное изречение: «Революции замышляются романтиками, совершаются прагматиками, а плодами пользуются негодяи».

И. А. Сорокин в книге «Социология революции» в качестве основной причины революции, а значит, и бунта называет увеличение подавляемых базовых инстинктов большинства населения, а также невозможность даже минимального их удовлетворения. К таким базовым, т. е. основным, инстинктам, или потребностям, относятся потребность в пище, потребность в самовыражении, инстинкт самосохранения, инстинкт собственности (как говорил Н. Макиавелли, «человек скорее забудет смерть отца, чем потерю наследства»), инстинкт свободы, половой инстинкт. Кстати, едва ли не главный лозунг Парижской коммуны звучал следующим образом: «Рабочие! Если вы не желаете, чтобы ваши дочери стали предметом наслаждения богачей... восстаньте!»

Практически главной причиной всех бунтов, начиная от восстания в Афинах и Спарте до революций 1905—1906, 1917 гг. в России, были голод и обнищание. Что делать людям в этой ситуации — работать или бунтовать? Если труд не дает возможности удовлетворять свои потребности, то люди бунтуют, что естественно. «Еолодные бунты» на Руси — явление довольно частое. Здесь в одинаковой степени оказываются виновными и природа, и власть, и, наконец, само общество. Бунт — это вообще противоречие между потребностью и законными формами их удовлетворения. Армия бунтарей, как правило, состоит из людей, которым «нечего терять, но которые могут приобрести все», т. е. людей с репрессированным рефлексом собственности. Еолодные и рабы — вот к кому апеллирует бунтарство. Правда, бунтуют и сытые и богатые, но гораздо реже.

Современная цивилизация не гарантирует от впадения в прошлое или преступных вылазок в непредсказуемом направлении. У «критически мыслящих» людей всегда будет искушение поиграть на иррациональных импульсах человека. Объектов для бунта великое множество: сатанисты бунтуют против «официальной» церкви; проповедники «свободной любви» — против института брака; романтики — против «пошлой буржуазности» современного общества; нигилисты не хотят разделять «общепринятые нормы»; анархисты выступают против государства и его законов; экологи критикуют научно-технический прогресс и призывают вернуться к природе; консерваторы выступают против всеобщей унификации; антиглобалисты — против «заговора сверхбогачей» и т. д. Не случайно А. Камю одну из своих работ назвал «Бунтующий человек». Одним словом, в нашей жизни всегда найдется против чего бунтовать.

Есть бунт духа и личности, а есть бунт плоти и коллектива. В первом случае бунтарями являются люди яркой натуры. Разве бунт К. Маркса против капитализма, бунт Ф. Ницше против разума и морали («Бог умер!»), бунт Л. Толстого против истории и цивилизации не заслуживают уважения?

Дискредитирует саму идею бунтарства ее второй вариант. И все- таки в бунтарстве есть страсть к свободе. Бунт не может и не должен быть единственным путем развития человечества, но отвергать его заслуги тоже нельзя, ибо насилие не только порабощает, но и освобождает.