Российской социалистической мысли приходится уделять особое внимание по многим причинам. Во-первых, здесь она оказалась наиболее распространенной. Во-вторых, в России была предпринята попытка воплощения социалистических идей в экономические и политические реалии. В-третьих, в России в отличие от некоторых западных стран социалистические идеи оказались теперь вообще за бортом политической мысли.

Отношение официальных властей не менялось. Даже в послеоктябрьский период развития России они расценивались как неполноценные. И на протяжении десятилетий социалистические идеи в России — это плод «гниющего» Запада или плод фантазий и досужих вымыслов доморощенных ниспровергателей всего и вся. Запрет и гонения на их носителей — это российская реалия.

Отечественные социалисты исторически выступили значительно позже западных (начало социалистической мысли в России относят к 30-м гг. XIX столетия). Учения последних явились идейным истоком социалистических теорий в России. Но нельзя игнорировать своеобразие, отличительные черты социализма в России. Это обусловлено тем, что идеи появляются тогда, когда в России еще не было уничтожено крепостничество, не произошли преобразования буржуазного типа. Основные цели социалистов сводились в социально-экономической сфере к борьбе с крепостным правом и его пережитками, а в области политической — к борьбе с царским самодержавием и его бюрократическим аппаратом. Применительно к России говорят о своеобразной разновидности утопического социализма, так называемого русского, общинного, крестьянского социализма, иначе называемого народническим.

Вместе с тем в России имело место принципиальное размежевание социалистов на западников и славянофилов. Западники — сторонники демократических преобразований в России по образцу западноевропейских. Славянофильские социалисты выступили противниками тех западников, которые без всякой критики воспринимали развивавшуюся на Западе буржуазную действительность как наиболее соответствующую человеческой природе.

Конечно, в России, как и на Западе, социализм у некоторых авторов выступал в примитивной его форме — как уравнительный «казарменный» коммунизм в виде «того солдатского однообразия, за которым наблюдает начальство» (И. С. Аксаков). Но другие социалисты благоразумно критиковали носителей этих идей. А наиболее значительные социалистические мыслители России — А. И. Герцен,

Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, М. В. Петрашевский — ни одно из западноевропейских социалистических учений не оставляли без критики. Отвергались идеи регламентирования жизни в будущем обществе, дух уравнительности, нивелирования. Замечена была и недостаточная теоретическая обоснованность многих позиций. Отсюда просматривается стремление подвести под социалистический идеал философский фундамент, дать социализму теоретическое обоснование. Исследователями замечены усилия российских социалистов по «соединению» сенсимонизма и фурьеризма с положениями немецкой философии, а также попытка «навести мосты» (выражение А. И. Герцена) между идеалом и исторической действительностью, между будущим и настоящим.

Отвлекаясь от этапов развития домарксистского социализма в России, видов и разновидностей, социальных корней и идейных истоков, от его соотношения с социализмом Западной Европы, от его роли в освободительном движении и соотношения с другими направлениями общественной мысли, представим здесь позиции наиболее ярких представителей российской социалистической мысли.

Александр Иванович Герцен (1812—1870) — высокообразованный, талантливый писатель и публицист. Вынужденный эмигрант. За границей издавал альманах «Полярная звезда» и первую русскую революционную газету «Колокол». Автор многочисленных статей как против буржуазного индивидуализма и либерализма, так и против революционного экстремизма, уравнительных коммунистических утопий.

Прежде всего отметим широту социалистических воззрений А. И. Герцена: «Обыкновенно думают, что социализм имеет исключительною целью разрешение вопроса о капитале, ренте и заработной плате, то есть об уничтожении людоедства в его образованных формах. Это не совсем так. Экономические вопросы чрезвычайно важны, но они составляют одну сторону целого воззрения, стремящегося, наравне с уничтожением злоупотреблений собственности, уничтожить на тех же основаниях и [все] монархическое, религиозное — в суде, в правительстве, во всем общественном устройстве и, всего более, в семье, в частной жизни, около очага, в поведении, в нравственности»1. У Герцена социализм — это философия, организация и наука. Всякий протест — против несправедливого распределения средств производства, против ростовщичества, против злоупотребления собственностью — есть социализм. Социализм отрицает в корне весь старый порядок вещей с его правом и представительством, с его цер-

ковью и судом, с его гражданским и уголовным кодексами — отрицает так, как христиане первых веков отрицали мир римский.

Но социализм как учение, как политика и как революция восходит лишь к июльским дням 1830г. Социализм предполагает республику как необходимо уже пройденный путь; политическая республика, представительная, составляет именно переход от монархии к социализму.

И еще один принципиальный момент. Герцен видит неизбежность кровавых событий в России: «Коммунизм пронесется бурно, страшно, кроваво, несправедливо, быстро. Середь грома и молний, при зареве горящих дворцов, на развалинах фабрик и присутственных мест — явятся новые заповеди, крупно набросанные черты нового символа веры...

Вам жаль цивилизации?

Жаль ее и мне.

Но ее не жаль массам, которым она ничего не дала, кроме слез, нужды, невежества и унижения».

Он видит и более далекие перспективы: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией...»

Герцен выделяет по меньшей мере четыре этапа в развитии социализма. Первый (младенчество), когда социализм был еще беднее содержанием, носил более общий характер. Это был сен-симонизм. Затем социализм явился в виде рациональной доктрины, это был его период метафизики и отвлеченной науки, он построил общество a priori, он предпринял социальную алгебру, психологические расчеты, для всего создал рамки, все формулировал и не оставил никаких открытий будущим людям. Потом настало время, когда социализм спустился в массы и предстал как страсть, как месть, как буйный протест, как Немезида. Рабочие, подавленные вопиющей несправедливостью существующего беспорядка, перевели социальные учения на иной, более суровый язык, создали из них коммунизм, учение о принудительном отчуждении собственности, учение, возвышающее индивида с помощью общества. Все эти системы и учения и еще многие другие склонились перед мощным голосом критики и отрицания, который ничего вперед не осуждал и не систематизировал, который, однако, взывал к уничтожению всего того, что препятствует общественному возрождению, и вскрывал пошлость и лицемерие всего того, что поддерживается друзьями порядка.

В последнем случае у Герцена речь идет фактически об анархизме.

Герцен — выразитель общинного социализма: «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательства власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе».

Но, соглашаясь с теми, кто в сельской общине видел в России все: и ключ к ее прошлому, и зародыш ее будущего, он в то же время акцентировал внимание на отрицательных сторонах общинного образа жизни, в котором имеет место полное поглощение личности и который обусловил существование самодержавия. Более того: «Фаланстер — не что иное, как русская община и рабочая казарма, военное поселение на гражданский лад, полк фабричных... коммунизм — это русское самодержавие наоборот». Герцен не приемлет «каторжного равенства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе», не приемлет ни Спарту, ни бенедиктинский монастырь.

Позиция Герцена в том, чтобы сохранить общину и освободить личность, распространить принцип самоуправления на города, на государство в целом, поддерживая при этом национальное единство, развивая частные права и сохраняя неделимость земли. Остается только задать вопрос: разве не современна эта позиция?

Герцен не сторонник сокрушения всего и вся. В статье «К старому товарищу», обращенной к М. А. Бакунину, он пишет: «Медленность, сбивчивость исторического хода нас бесит и душит, она нам ненавистна, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и торопят других. Хорошо ли это или нет? В этом весь вопрос.

Следует ли толчками возмущать с целью ускорения внутреннюю работу, которая очевидна? Сомнения нет, что акушер должен ускорять, облегчать, устранять препятствия, но в известных пределах — их трудно установить и страшно переступить». В этом аспекте отношение к государству: «Из того, что государство — форма преходящая, не следует, что это форма уже прошедшая...»

Таким образом, в отличие от многих других социалистов (именуемых утопическими) Герцен ориентировался на закономерное (естественное) развитие общества. Оплодотворенное социалистической политической мыслью, оно неизбежно выводило на социализм. «Но общее постановление задачи не дает ни путей, ни средств, ни даже достаточной среды. Насильем их не завоюешь. Подорванный порохом, весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. Потому что он внутри не кончен и потому еще, что ни мир построяющий, ни новая организация не настолько готовы, чтоб попол-

ниться, осуществляясь. Ни одна основа из тех, на которых покоится современный порядок, из тех, которые должны рухнуть и пересоз- даться, не настолько почата и расшатана, чтоб ее достаточно было вырвать силой, чтоб исключить из жизни».

Михаил Васильевич Петрашевский (1821—1866) — дворянин по происхождению, юрист по образованию, пожизненный каторжанин.

Этот социалист «фурьеристского толку» под словом «социализм» понимал учение или учения, имеющие целью устройство быта общественного сделать согласным с потребностями природы человеческой. Социализм, с его точки зрения, не есть изобретение Новейшего времени, хитрая выдумка XIX в., подобная пароходу, паровозу или светописи, — он всегда был в природе человека и в ней пребудет до тех пор, пока человечество не лишится способности развиваться и усовершенствоваться. При этом он ссылается на первых христиан и Деяния апостольские, на коммунистический догмат «любви к ближнему, как к самому себе» и т. д. Социализм вообще «не есть прихотливая выдумка нескольких причудливых голов, но результат развития всего человечества: это догмат христианской любви, ищущий своего практического осуществления в современной нам действительности». Социализм есть доктрина космополитическая, стоящая выше национальностей: для социалиста различие народностей исчезает, есть только люди.

Социализм, по Петрашевскому, вытекает даже и не из общего философского воззрения, но из простого наблюдения действительности. Он есть не что иное, как реакция духа человеческого на анархические, разрушительные начала либерализма. Петрашевский констатирует: «В состоянии современной промышленности всего отчетливее обнаружилась еще не уничтоженная враждебность отношений, которая была при начале учреждения человеческого общежития. Борьба капиталов проливу капиталов, так сказать, пожрание большими капиталами или капиталистами маленьких, принесение личности человека в жертву капиталу, — вот что представляет собою настоящая промышленность взорам даже посредственного наблюдателя. Она являет собою анархию совершенную, то есть применение совершенное начал либерализма и его правила — laisser faire, laisser aller»1.

Его кружковцы, последователи Фурье, на дикой почве отечественной восточной патриархальности и варварства взяли на себя «труд немалый — труд применения тех общих начал, которые выработала наука на Западе, к нашей действительности, высших формул быта общественного осуществление в фактах жизни действительной, внедрение

в общественное сознание тех общих понятий, которые и могут дать человеческому общежитию надлежащий цвет и движение».

В кружок дворянина Петрашевского входили многие известные умы того времени (к суду по делу петрашевцев привлекалось более ста человек), и, разумеется, в частностях они могли расходиться. Сам «утопический социализм» оценивался как с восторгом, так и более спокойно. Близкий к петрашевцам В. А. Милютин указывал, что рассуждения о философских основаниях общественной жизни и о средствах для исцеления всех язв современного устройства, смелые проекты реформ и подробные предположения о способах водворения между людьми, живущими в обществе, справедливых и разумных отношений как по своей цели, так и по своему содержанию, все системы новейших школ принадлежат, бесспорно, к категории так называемых утопий и представляют собой все признаки смелых, большей частию фантастических гипотез и теорий. «На эти современные утопии не надо смотреть как на явление, свойственное только нашему времени и чуждое временам прошедшим. Стремление к отысканию идеала справедливейшей, совершеннейшей организации общества есть стремление, проистекающее из самой природы человека и потому самому существующее всегда и на всех ступенях общественного развития». Причем новейшие утопии имеют гораздо больше исторического значения, чем прежние, потому что они развились совершенно логически из учения экономистов и в то же время как будто были вызваны самой силой обстоятельств, т. е. экономическими и общественными событиями настоящей эпохи. Милютин протестует против насмешливого или презрительного отношения к утопиям, полагая, что без них не было бы и прогресса. История доказывает нам, что нет непримиримого противоречия между идеалом и действительностью, что действительность представляет нам постепенное осуществление идеала, точно также, как со своей стороны идеал представляет нам только предвидение будущей действительности. Но необходимо освободить утопию от ее мистического, мечтательного характера и придать ей характер рациональный и положительный, необходимо, другими словами, изучить и понять действительность, раскрыть ее стремления и силы и сообразно с этим видоизменить самую мечту, сблизив ее с жизнью. Утопия утопии рознь, а настоящая, истинная утопия не есть только мечта произвольного воображения, но есть истина, вызванная действительностью и выработанная разумом. Истинное назначение утопии состоит в том, чтобы совершенствоваться постоянно, сбрасывать с себя мало-помалу свой субъективный и мистический характер и переходить в сферу науки.

Петрашевцы прославились уже тем, что издали «Карманный словарь иностранных слов». Любопытно, например, как определяется

ими «иностранное» понятие «нормальное состояние»: «Нормальноразвитым, или благоустроенным, обществом — обществом, находящимся в нормальном состоянии, — будет то, которое доставляет всякому из членов своих средства для удовлетворения их нужд пропорционально потребностям и поставляет всякого человека в такое положение или отношение к целому обществу, что он, предаваясь вполне влечению естественных своих побуждений, нисколько не может нарушать гармонию общественных отношений, но будет деятелем, не только полезным самому себе, но и целому обществу без самозаклания личности». В том же словаре дается практически изложение социалистического учения Р. Оуэна, когда раскрывается понятие «овенизм» — «система взаимного содействия и общей собственности» с ее основной идеей: «Истинное назначение человека на земле есть жизнь, сообразная с законами его природы, то есть полное удовлетворение ее требований, выражающихся в потребностях, наклонностях и вкусах. Содействовать человеку в таком удовлетворении потребностей значит содействовать ему в достижении счастия, — высшей, конечной цели всей его деятельности». «Овенизм представляет новую форму общественного устройства, основание которой есть ассоциация...» И далее словарь дает десять характеристик (условий) оуэновского объединения трудящихся.

Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889) считал, что Россия может двигаться от крестьянской общины к социализму, не проходя капиталистическую стадию. В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения», опубликованной в журнале «Современник» в 1856 г., Н. Г. Чернышевский, опираясь на гегелевскую диалектику, обосновывал сходство низшей и высшей стадий общественного развития и принципиальную возможность перехода от одной стадии к другой, минуя промежуточные ступени.

Мыслителя уже не устраивал буржуазный либерализм. «С теоретической стороны либерализм может казаться привлекательным для человека, избавленного счастливой судьбою от материальной нужды: свобода — вещь очень приятная. Но либерализм понимает свободу очень узким, чисто формальным образом. Она для него состоит в отвлеченном праве, в разрешении на бумаге, в отсутствии юридического запрещения. Он не хочет понять, что юридическое разрешение для человека имеет цену только тогда, когда у человека есть материальные средства пользоваться этим разрешением. Ни мне, ни вам, читатель, не запрещено обедать на золотом сервизе; к сожалению, ни у вас, ни у меня нет и, вероятно, никогда не будет средства для удовлетворения этой изящной идеи...»1.

Чернышевский видит последовательную смену идей: «Подле понятия о правах отдельной личности возникла идея о союзе и братстве между людьми: люди должны соединиться в общества, имеющие общий интерес, сообща пользующиеся силами природы и средствами науки для наивыгоднейшего всем производства и для экономного потребления производимых ценностей». «Это новое стремление к союзному производству и потреблению является естественным продолжением, расширением, дополнением прежнего стремления к обеспечению частных прав отдельной личности. В самом деле, не надобно забывать, что человек не отвлеченная юридическая личность, но живое существо, в жизни и счастии которого материальная сторона (экономический быт) имеет великую важность; и что потому, если должны быть для его счастья обеспечены его юридические права, то не менее нужно обеспечение и материальной стороны его быта. Даже юридические права на самом деле обеспечиваются только исполнением этого последнего условия, потому что человек, зависимый в материальных средствах существования, не может быть независимым человеком на деле, хотя бы по букве закона и провозглашалась его независимость».

Но Чернышевский говорит о невежестве масс, о трудности вселить новые убеждения. «Не удивительно, что люди близорукие, или отсталые, или своекорыстные называют утопистами тех, которые признают юридическую справедливость, логическую разумность и историческую необходимость введения начала ассоциации в экономическую жизнь западных народов, наиболее подвинувшихся в своем экономическом развитии». Представление о будущем типично для социалиста: «С развитием просвещения и здравого взгляда на жизнь будут постепенно ослабевать до нуля разные слабости и пороки, рожденные искажением нашей натуры и страшно убыточные для общества; будет ослабевать и общий корень большинства этих слабостей и пороков — тщеславие. Итак, с одной стороны, труд будет становиться все производительнее и производительнее, с другой стороны, все меньшая и меньшая доля его будет тратиться на производство предметов бесполезных. Вследствие дружного действия обоих этих изменений люди придут когда-нибудь к уравновешению средств удовлетворения с своими потребностями. Тогда, конечно, возникнут для общественной жизни совершенно новые условия, и между прочим, прекратится нужда в существовании законов для экономической деятельности. Труд из тяжелой необходимости обратится в легкое и приятное удовлетворение физиологической потребности, как ныне возвышается до такой степени умственная работа в людях просвещенных...»

Как и всем другим русским социалистам, Чернышевскому свойственно обращать взоры к общине. Именно она позволит избежать бед

капиталистического развития: «Этот общинный дух мы вовсе не расположены считать каким-нибудь таинственным качеством, исключительно свойственным славянской или великорусской натуре. Мы просто полагаем, что вследствие исторических обстоятельств, надолго задержавших Россию в состоянии, близком к патриархальному быту, он сохранился у нас довольно неприкосновенным, между тем как давно исчез из обычаев тех племен Западной Европы, которые более нашего участвовали в историческом движении». «Экономическое движение в Западной Европе породило страдания пролетариата. Мы нимало не сомневаемся в том, что эти страдания будут исцелены, что эта болезнь “не к смерти, а к здоровью", но переносить настоящие свои страдания для Западной Европы все-таки тяжело, и врачевание этих страданий требует долгого времени и великих усилий. У нас, принимающих ныне участие в экономическом движении Европы, сохранилось противоядие от болезни, соединенной с этим движением на Западе, и мы поступили бы очень нерасчетливо, если бы по нелюбви к патриархальности вздумали отступиться от него в такое время, когда оно оказывается чрезвычайно пригодным для предохранения нас от страданий, видимых нами на Западе».

«Общинное владение, обеспечивающее каждому земледельцу обладание землею, гораздо лучше частной собственности упрочивает национальное благосостояние. Частная земледельческая собственность необходимо ведет к тому, что большая половина возделываемого пространства возделывается не собственниками, имеющими прямой интерес в улучшениях, а другими людьми, которые, производя прочные улучшения, доставляют тем выгоду не себе, а иным людям, и, следовательно, приводятся к наивозможно меньшему интересу в производстве улучшений. Потому общинное владение, обеспечивающее возделывателю несравненно большую долю выгоды от прочных улучшений, более благоприятствует успехам сельского хозяйства, нежели частная поземельная собственность». И далее: «Мы защищаем факт, у нас существующий, — государственную собственность с общинным владением, именно потому, что она всего ближе всех других форм собственности подходит к идеалу поземельной собственности.

Вся выгода от улучшений и от труда должна принадлежать лицу, трудящемуся и улучшающему. Каждый земледелец должен быть землевладельцем».

Петр Лаврович Лавров (1823—1900), автор серьезных философских и социологических работ, активный деятель международного социалистического движения, оказал своей научной, публицистической и организаторской деятельностью значительное влияние на популяризацию социалистических идей в России. Написанные еще в России

«Исторические письма» (1868—1869) имели большой успех, изложенная в них теория прогресса способствовала развитию народнической идеологии. С 1870 г. П. Л. Лавров в эмиграции, с 1873 г. издает журнал «Вперед!», на страницах которого обосновывает собственную идеологию революционного переустройства России. Речь идет о необходимости подготовки народа к революции и ожидании благоприятного для нее момента. П. Л. Лавров признает за государственно-правовыми институтами лишь относительную ценность, считая, что они будут сведены к минимуму при достижении высшей степени солидарности общества, однако в противоположность анархическому социализму не предполагается немедленное уничтожение государства.

Лавров — приверженец теории международного рабочего социализма. И в области теории это «научное понимание отношений труда к капиталу и обусловление этими отношениями всех общественных явлений; он есть, в области практики, требование социальной революции, произведенной на почве организации рабочего сословия всех стран и племен в один союз, долженствующий подорвать все государственные, национальные, монопольно-экономические общественные формы для заменения их новым строем, все основания которого логически вытекали бы из требования свободного удовлетворения потребностей большинства». «...Настоящее и будущее принадлежат, бесспорно, международному рабочему социализму; он имеет за себя научное основание строгой критики общественных отношений, восходящей к основным реальным потребностям; он опирается на твердую почву самого обширного класса людей, более и более связанного в одну общую организацию; он имеет, наконец, за себя практичность приемов подготовления социальной революции»1.

«...Каково же это новое, реальное начало солидарности, долженствующее победить нынешний буржуазный мир с его разлагающим принципом борьбы всех противу всех ввиду личного обогащения?

Это — начало общего труда на общую пользу, отдавая обществу все свои силы для его развития и беря от общества лишь необходимое для личного существования и развития. Эта формула в немногих словах заключает всю программу социалистического общежития».

Как цель Лавровым провозглашается «развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истины и справедливости...». И далее идет раскрытие провозглашенной максимы: минимум гигиенических и материальных удобств — это необходимое условие прогресса; обеспеченный труд,

при общедоступности удобств жизни, — это конечная цель, соответствующая этому условию. Потребность критического взгляда, уверенность в неизменности законов природы, понимание тождества справедливости с личной пользой — это условия умственного развития; систематическая наука и справедливый общественный строй — это конечная цель его. Общественная среда, благоприятная для самостоятельного убеждения, и понимание нравственного значения убеждения — это условие нравственного прогресса; развитие разумных, ясных, крепких убеждений и воплощение их в дело — это цель его. Свобода мысли и слова, минимум общего образования, общественные формы, доступные прогрессу, — это условия прогрессивной общественности; максимум возможного развития для каждой личности, общественные формы как результат прогресса, доступного каждой из них, — это цель общественного прогресса.

Истинные цели прогресса кажутся не более чем утопиями. Однако, несмотря на полное отсутствие условий для этого, прогресс осуществлялся. И всегда была борьба труда против праздного пользования благами жизни, борьба полной равноправности личности против монополии во всех ее формах и проявлениях, борьба рабочего против классов, его эксплуатирующих, борьба свободной ассоциации против государственности, короче говоря, борьба за реализацию справедливейшего строя общества.

Социальный вопрос для Лаврова вопрос первостепенный. Он видит в нем самую важную задачу настоящего, единственную возможность лучшего будущего. Союз большинства рабочих в свободную ассоциацию, организация этого союза для совокупного и могучего действия, торжество этой организации и установление нового общественного строя на развалинах промышленно-легальных государств и сословий настоящего — единственное средство осуществить это будущее.

Вопрос политический подчинен вопросу социальному и особенно экономическому. Государства, так как они существуют, враждебны рабочему движению, и все они должны окончательно разложиться, чтобы дать место новому общественному строю, где самая широкая свобода личности не будет препятствовать солидарности между равноправными лицами и обширной кооперации для общей цели. Но это далекое будущее, общественный идеал.

Но какими средствами можно осуществить эти цели?

«...Перестройка русского общества должна быть совершена не только с целью народного блага, не только для народа, — подчеркивает П. Л. Лавров, — но и посредством народа». И далее положение, явно направленное против радикализма Ткачева: «Современный русский деятель должен, по нашему мнению, оставить за собой устарелое мне

ние, что народу могут быть навязаны революционные идеи, выработанные небольшой группой более развитого меньшинства, что социалисты-революционеры, свергнув удачным порывом центральное правительство, могут стать на его место и ввести законодательным путем новый строй, облагодетельствовать им неподготовленную массу». Рабочий социализм не может быть введен легально. Только путем социальной революции, лишь рабочим пролетариатом, а успех будет лишь в том случае, когда она будет народной революцией. Социальная революция в России должна быть подготовлена тайной организацией революционных сил, действующих путем пропаганды и агитации.

В работе «Государственный элемент в будущем обществе» проводятся идеи постепенного исчезновения государства в социалистическом обществе: «Общежитие, устроенное по началам рабочего социализма, может устранить управление человека человеком; ...может обойтись без специальной полиции, специального суда, специальной администрации... Государственный элемент в будущем обществе, когда это общество вполне проникнется началами рабочего социализма, может не только дойти до известного минимума, но может и совершенно исчезнуть». Речь идет о том, что не будет необходимости меньшинству навязывать свою волю остальной доле общества, не будет класса управляющего и класса управляемого: «...Для каждого специального дела будет существовать своя выборная власть, руководящая делом довольно неограниченно, однако под строгим контролем общественного мнения...»

В специальной статье, посвященной Парижской коммуне, Лавров извлекает из опыта Коммуны соответствующие «поучения»: «В настоящее время нет почвы ни религиозной, ни национальной, ни политической, на которой рабочие пролетарии могли бы и имели бы нравственное право пойти на сделку с господствующими классами или с какою-либо их долею. Как только исторические комбинации доставят пролетариату хотя бы временную победу, он должен совершить прежде всего экономическую революцию. Как бы ни была недостаточна и нестройна первая попытка нового порядка, уже то одно, что она совершится сознательно и решительно, будет важным завоеванием. Артиллерия пролетариата — это “социальная идея". Если победа пролетариата упрочится, то он будет иметь достаточно времени, чтобы улучшить эту первую попытку рядом реформ более или менее мирных или крутых: ничто не появляется зрелым с первого момента существования; все должно пройти чрез ряд фазисов развития и созревания; но действительные революции полагают начало новым органическим типам, и развитие, происходящее в новом типе, не имеет уже ничего общего с развитием старого. Если бы даже революция пролетариата была подавлена, то потрясение в самых его основах ста-

рого экономического строя, даже временное, не может остаться без важных последствий. ...В минуту, когда исторические комбинации позволят рабочим какой-либо страны, хотя бы временно, побороть врагов и овладеть течением событий, рабочие должны теми средствами, которые будут целесообразны, каковы бы ни были эти средства, совершить экономический переворот и обеспечить его прочность, насколько это будет возможно. Все остальное должно находиться в зависимости от этой главной задачи.

Для этого приходится иметь свою готовую организацию и готовую программу политического действия». Готовиться к борьбе, приобретать знания, выяснять, кто наш, кто не наш, и т. д. — вот установки П. Л. Лаврова.

Петр Никитич Ткачев (1844—1885/86) с семнадцатилетнего возраста активно участвовал в революционной деятельности, с 1873 г. в эмиграции. Наряду с М. А. Бакуниным и П. Л. Лавровым является ведущим теоретиком российского революционного народничества. П. Н. Ткачева за его радикально-революционные взгляды называли и «русским якобинцем», и идеологом «русского бланкизма». В середине 1870-х гг. П. Н. Ткачев окончательно расходится с П. Л. Лавровым и основывает совместно с единомышленниками журнал «Набат», в котором пропагандируются идеи о необходимости немедленной революции в России.

В работе «Задачи революционной пропаганды в России (письмо к редактору журнала “Вперед!")» Ткачев прямо заявляет о своем кредо: «...Ваша революция есть не иное что, как утопический путь мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя слово прогресс словом революция. Ведь это шулерство, ведь это подтасовка!

...Насильственная революция тогда только и может иметь место, когда меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать ему это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно присущее народу чувство недовольства своим положением до взрыва»1.

Государственный заговор является, таким образом, если и не единственным, то во всяком случае главным и наиболее целесообразным средством к насильственному перевороту, хотя Ткачев одновременно вынужден признать, что удачное достижение этой цели неосуществимо без прямой или косвенной поддержки народа. Но готовить революцию — это совсем не дело революционера. Ее подготовляют эксплуататоры — капиталисты, помещики, попы, полиция, чиновники, консерваторы, либералы, прогрессисты и т. и. («В Набат!»).

Интересно, что кандидату прав Ткачеву более импонирует реализм Макиавелли, нежели бесплодные утопии Мора: «Ревностный и глубоко религиозный католик, пострадавший даже из-за своих религиозных убеждений, он не мог стать выше тех схоластических понятий о праве, которые в его время были господствующими понятиями, и ему, как мистику, добро представлялось в виде абсолютного закона, категорического требования нашей совести. Правда, Мор был умный человек, и потому он понимал, что главную причину несчастий и страданий современного общества следует искать в неправильных условиях данного экономического status quo. В этом смысле он был действительно реалист, но в этом смысле реалистом можно назвать и мистика Сен-Симона; однако этот реализм совсем не то, что реализм Макиавелли; реализм Макиавелли глубже и радикальнее, он раздвигает кругозор наших нравственных убеждений, он окончательно освобождает нас от тяжелых цепей схоластики, он сообщает нам здравый, трезвый взгляд на такие явления, о которых в его время никто, а в наше только очень немногие имеют сколько-нибудь ясное понятие».

«Пусть метафизики и моралисты толкуют нам об отвлеченной справедливости, пусть юристы утешают нас нескончаемым перечислением тех призрачных прав, которыми мы будто бы пользуемся! Реалист не поддается на эту удочку. Он знает, что отвлеченная идея справедливости сама по себе еще ничего не значит и что все ее значение, весь ее смысл зависит от влагаемого в нее содержания. По понятиям схоластиков этим содержанием было возмездие (воздай каждому по делам его), по понятиям реалистов — польза. Далее реалист понимает, что всеобщая польза требует устранения анархии, господствующей в современном обществе, прекращения той вечной, ни на минуту не прерывающейся борьбы, которая делает из людей поочередно то рабов, то тиранов. А это возможно только при полном равновесии сил. В настоящее время все люди равноправны, но не все равносильны, т. е. не все одарены одинаковой возможностью приводить свои интересы в равновесие, — отсюда борьба и анархия. Устраните этот вредный дуализм между правом фиктивным и правом активным, осуществляемым, то есть смотрите на право не как на какую-то идеальную потенцию, а как на реальную, действительную возможность удовлетворять своим потребностям, и тогда равноправность сделается синонимом равносилия. Возможность удовлетворять своим потребностям определяется силой человека».

«Таким образом, реалисты, сводя вопрос о праве к вопросу о реальной возможности, ставят все дело на почву чисто экономическую. Они ясно видят, что право только тогда и имеет для человека какое- нибудь значение, когда оно осуществимо».

В отличие от анархистов П. Н. Ткачев признает решающую роль государства в революционных преобразованиях общества.

«Анархия — значит безвластие. Но безвластие есть только одно из неизбежных, логических последствий причины более коренной, более глубокой — равенства.

Точно так же как и власть есть не причина, как утверждают анархисты, существующего социального зла, а лишь его необходимый результат.

Все общественные бедствия, вся социальная неправда обусловливаются и зависят исключительно от неравенства людей, неравенства физического, интеллектуального, экономического, политического и всякого другого.

Следовательно, пока существует неравенство хотя в какой-нибудь сфере человеческих отношений, до тех пор будет существовать власть. Анархия немыслима, немыслима логически (не говоря уже о ее практической невозможности) без предварительного установления абсолютного равенства между всеми членами общества. И потому-то самая существенная, самая характеристическая черта будущего общества и должна выражаться не словом анархия, а словом — равенство. Равенство предполагает анархию, анархия — свободу; но и равенство, и анархия, и свобода, все эти понятия совмещаются в одном понятии, в одном слове, в слове — братство. Где братство, там и равенство, где равенство — там и свобода».

В Программе журнала «Набат» он продолжает: «Но так как в современных обществах вообще, и в России в особенности, материальная сила сосредоточена в государственной власти, то, следовательно, истинная революция... может совершиться только при одном условии: при захвате революционерами государственной власти в свои руки; иными словами, ближайшая, непосредственная цель революции должна заключаться не в чем ином, как только в том, чтобы овладеть правительственной властью и превратить данное, консервативное государство в государство революционное».

Революционное государство, которое, «с одной стороны, борется и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества, упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению равенства и братства, с другой — вводит в жизнь учреждения, благоприятствующие их развитию.

Таким образом, деятельность революционного государства должна быть двоякая: революционно-разрушительная и революционноустроительная» .

«Упрочив свою власть, опираясь на Народную Думу и широко пользуясь пропагандой, революционное государство осуществит социальную революцию рядом реформ в области экономических, политических и юридических отношений общества, — реформ, общий характер которых должен состоять: 1) в постепенном преобразовании современной крестьянской общины, основанной на принципе временного, частного владения, в общину-коммуну, основывающуюся на принципе общего, совместного пользования орудиями производства и общего, совместного труда; 2) в постепенной экспроприации орудий производства, находящихся в частном владении, и в передаче их в общее пользование; 3) в постепенном введении таких общественных учреждений, которые устраняли бы необходимость какого бы то ни было посредничества при обмене продуктов и изменили бы самый его принцип — принцип буржуазной справедливости: око за око, зуб за зуб, услуга за услугу — принципом братской любви и солидарности; 4) в постепенном устранении физического, умственного и нравственного неравенства между людьми при посредстве обязательной системы общественного, для всех одинакового, интегрального воспитания в духе любви, равенства и братства; 5) в постепенном уничтожении существующей семьи, основанной на принципе подчиненности женщины, рабства детей и эгоистического произвола мужчин; 6) в развитии общинного самоуправления и в постепенном ослаблении и упразднении центральных функций государственной власти».

Как убеждаемся, здесь представлена широкая программа позитивной деятельности социалистического государства, далекая от мечтательности или мистики.