Трудно отказать какой-либо социалистической теории в демократизме. Даже самые радикальные из них в смысле путей социалистических преобразований указывали в качестве цели на господство трудящихся, на власть народа, власть большинства. Поэтому в настоящем параграфе имеются в виду те теории, которые, во-первых, исключали насильственный путь установления социалистических отношений; во-вторых, ориентировались на реформирование капиталистического общества и сохранение институтов буржуазной демократии; в-треть- их, так или иначе расходились с «научным социализмом» основоположников марксизма-ленинизма.

Едва ли не первым мыслителем, который подвергся критике со стороны марксизма за свою демократическую платформу и идею создания народного государства в рамках буржуазного общества, был Фердинанд Лассаль (1825—1864). Лассаль — социалист и приверженец интересов трудящегося сословия. «...Господство в государстве четвертого сословия принесло бы с собой расцвет нравственности, культуры и науки, еще невиданный в истории». Но рабочее сословие у него «есть лишь одно сословие среди нескольких других, из которых состоит гражданское общество». Есть дворянское, есть буржуазное, мелкобуржуазное — третье сословие.

«Двадцать четвертого февраля 1848 года взошла заря нового исторического периода.

В этот день во Франции, в этой стране, могучая внутренняя борьба которой своими победами и поражениями свободы знаменует победы и поражения всего человечества, разразилась революция, призвавшая рабочего в члены временного правительства, возвестившая целью государства улучшение участи рабочего класса, провозгласившая всеобщее и прямое избирательное право, в силу которого каждый гражданин, по достижении 21 года, независимо от своего имущественного положения, получает равное участие в государственной власти, в определении воли и цели государства.

Итак, господа, если революция 1789 года была революцией tiers- etat, третьего сословия, то революция 1848 года есть революция четвертого сословия, которое в 1789 году еще таилось в складках третьего сословия и, по-видимому, было тождественно с ним. Теперь оно желает сделать свой принцип господствующим принципом всего общества, желает, чтобы все учреждения были проникнуты им.

Но здесь тотчас же обнаруживается громадная разница в характере господства четвертого сословия по сравнению с господством других сословий. Четвертое сословие есть последнее сословие общества, сословие обездоленное, не выставляющее и не могущее выставить никакого исключительного правового или фактического условия, — ни дворянства, ни землевладения, ни владения капиталом, которое оно могло бы превратить в новую привилегию и провести через все учреждения общества.

Мы все работники, если только желаем быть хоть в чем-нибудь полезными человеческому обществу.

Поэтому четвертому сословию совершенно чуждо какое бы то ни было стремление к новой привилегированности, и именно потому оно тождественно со всем человеческим родом. Его дело есть действительно дело всего человечества, его свобода есть свобода самого человечества, его господство есть господство всех.

Провозглашение идеи рабочего сословия господствующим принципом общества, в том смысле, как я вам развил это, не есть, следовательно, призыв к разделению и вражде общественных классов, это — призыв к примирению, призыв, обращенный ко всему обществу, призыв сгладить все противоречия между общественными кругами, это призыв к единению, на который должны откликнуться все враги привилегий и угнетения народа привилегированными сословиями, это клич любви, который, однажды раздавшись из сердца народа, навеки останется истинным лозунгом его и по своему внутреннему характеру будет даже тогда кличем любви, когда грянет бранным кликом народа!» (из работы Лассаля «Программа работников об особенной связи современного исторического периода с идеей рабочего сословия»).

Средством осуществления принципов рабочего сословия, по мнению Лассаля, является всеобщее и прямое избирательное право. Нравственная идея рабочего сословия заключается в том, что беспрепятственное и свободное пользование личностью своими силами само по себе еще недостаточно и что в нравственно упорядоченном общежитии необходимы еще сверх того: солидарность интересов, общность и взаимность в развитии.

Выступая против либеральной буржуазной идеи «государства — ночного сторожа», Лассаль совершенно в духе социализма определяет цель государства: «...Не в том, чтобы охранять только личную свободу и собственность индивида, которыми, согласно буржуазной идее, человек будто бы обладает уже при своем вступлении в государство; нет, цель государства, наоборот, в том, чтобы таким соединением людей дать им возможность осуществлять такие цели, достигать таких ступеней существования, какие никогда недостижимы для отдельной личности, дать им возможность приобрести такую сумму просвещения, силы и свободы, какая была бы немыслима для отдельной личности.

Итак, цель государства — положительно развивать и неустанно совершенствовать человеческое существо; другими словами, — осуществлять в действительности назначение человека, то есть культуру, к которой человеческий род способен', цель государства — воспитание и развитие человечества в направлении к свободе».

Марксисты, как известно, считали возможным в итоге вообще обойтись без государства. И потому идеи плодотворности всеобщего избирательного права, идеи установления при капитализме свободного народного государства[1], возможности последнего перевоспитать капиталистов и т. п. являли собой реформизм, утопизм и отступление от «научного социализма». Хорошо воспринималась марксистами только идея Лассаля о разграничении фактической конституции (конституция страны — «существующие в стране фактические отношения силы») и конституции писаной (работа «О сущности конституции»).

Другой видный идеолог «демократического социализма» и откровенный ревизионист — Эдуард Бернштейн (1850—1932). «Откровенность» Бернштейна — в первых строках его труда «Проблемы социализма и задачи социал-демократии»: «Настоящий труд во многих существенных пунктах уклоняется от взглядов, высказанных Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, — людьми, творения которых произвели на меня огромное влияние...»

«...Нельзя утверждать, что Маркс и Энгельс проглядели тот факт, что не экономические причины имеют влияние на ход истории. Множество мест в их сочинениях являются доказательством ошибочности подобного предположения. Но здесь дело идет о мере отношений, и вопрос сводится не к тому, приняты ли во внимание идеологические факторы, а какова мера их влияния, — иначе, какое значение имеют они для истории. В данном случае не может быть сомнения в том, что Маркс и Энгельс первоначально приписывали неэкономическим факторам значительно меньшую роль влияния в смысле содействия при развитии общества и противодействия промышленным отношениям, нежели в позднейших своих сочинениях». По Бернштейну, чем в большей степени наряду с чисто экономическими оказывают влияние другие силы на жизнь общества, тем более меняется и значение того, что мы называем исторической необходимостью.

«Нельзя было ожидать от Энгельса, что он сам предпримет ревизию теории. Если бы он это исполнил, то несомненно если не словами, то все же на деле отказался бы от гегелевской диалектики. Она — предательница в марксистской доктрине, западня, расставленная на пути всякого логического мышления. С нею не знал как справиться или не хотел Энгельс». «Основываясь на радикальной гегелевской диалектике, Маркс и Энгельс пришли в Германии к учению, почти родственному бланкизму».

В современном социалистическом движении, как считал Бернштейн, можно различить два сильных течения, которые в разное время проявлялись в различных видах и нередко в полной противоположности друг к другу. Одно имеет дело с предположениями о реформах, разработанных социалистами-мыслителями, и задается главным образом целью созидания; другое же черпает свое вдохновение из революционного настроения народа и задачу свою видит в разрушении. В зависимости от того, при каких условиях и времени они возникли, первое появлялось в виде утопий, сектантского, мирно-эволюционного настроения, другое же в виде конспиративного, террористического направления или же демагогии. Чем более мы подходим к настоящему, тем решительнее звучит пароль: в первом случае эмансипация при посредстве хозяйственной организации, во втором эмансипация при посредстве политической экспроприации. «Марксистская теория задалась целью объединить сущность обоих течений. От революционеров она заимствовала взгляд на эмансипационную борьбу рабочих как на своего рода борьбу классов; от социалистов же — признание эмансипации рабочих одним из экономических и социальных требований». Марксизм с точки зрения метода оказался сильнее бланкизма. Что же касается другой точки зрения — преувеличения значения созидательной силы революционной власти для социалистического преобразования современного общества, то в этом отношении он никогда не мог вполне отрешиться от взглядов бланкистов.

В работе «Исторический материализм» автор констатирует многообразие определений социализма и заявляет о своей позиции: «Наиболее точным определением социализма будет то, которое связывает его с идеей ассоциации, так как таким образом выражаются как хозяйственные, так и правовые отношения. Не нужно многочисленных доказательств, чтобы показать, что характеристика последних так же важна здесь, как и способ хозяйства. Совершенно независимо от вопроса, есть ли право и в каком смысле первостепенный или второстепенный фактор общественной жизни, во всяком случае несомненно, что право известного периода дает самое концентрированное изображение общественной жизни. Мы определяем общественные формы не по их техническим или экономическим признакам, а по основному принципу их правовых отношений. Мы говорим о каменном, бронзовом, машинном, электрическом и т. д. периоде, но общественный строй мы называем феодальным, капиталистическим, буржуазным и т. д. Этому должно соответствовать определение социализма как движения к строю, характеризующемуся ассоциацией, или как состояния в нем».

Рассматривая пути установления социализма, Бернштейн сомневается в идеалах самих рабочих и успехе рабочего класса и отвергает диктатуру пролетариата. Рабочих мы должны брать такими, как они есть: «А они в общем не так обеднели, как это предполагалось в “Коммунистическом Манифесте", не так свободны от предрассудков, как в этом хотели уверить нас их льстецы». К тому же рабочие во многих странах не составляют большинства.

И роль социалистического государства он видит по-иному: «Нужно совершенно оставить в стороне мысль о немедленном принятии на себя государством функций производства и распределения продуктов».

И пролетарскую демократию он не может признать: «...Что такое демократия?

Ответ кажется очень простым, и на первый взгляд достаточным кажется выражение: “господство народа". Но... этим дается лишь внешнее, чисто формальное определение, между тем как все употребляющие слово: демократия — понимают под ним нечто большее, чем форму господства. Мы гораздо ближе подойдем к делу, выражаясь отрицательно и определяя демократию как отсутствие классового господства, как такое состояние общества, при котором ни один класс не имеет политических привилегий относительно других. ...С понятием: демократия — для современного понимания связано правовое представление — равноправность всех членов общества; это представление является границей господства большинства, в которое в каждом конкретном случае переходит господство народа».

Такое внеклассовое понимание демократии полностью исключает диктатуру пролетариата: «Есть ли, например, смысл повторять фразу о диктатуре пролетариата в то время, когда представители социал-демократии становятся, где только возможно, на почву парламентской работы, пропорционального народного представительства и народного законодательства, — приемов, прямо противоречащих диктатуре? ...Из сознания, что они пионеры более высокой культуры, черпают последователи новых учений вдохновение и энтузиазм; на нем же в конце концов зиждется нравственное и юридическое основание грядущих реформ. Классовая же диктатура есть призрак более низкой культуры и, не говоря уже об ее целесообразности и осуществимости, является шагом назад, политическим атавизмом...» И в другом месте: «Что касается диктатуры пролетариата, то там, где рабочий класс не обладает собственными, очень сильными организациями экономического характера и не достиг путем участия в органах самоуправления высокой степени умственной самостоятельности, — там эта диктатура означала бы диктатуру клубных ораторов и литераторов».

И хотя Бернштейн признает крупный шаг вперед, сделанный рабочим классом в умственном, политическом и промышленном отношениях с того времени, когда о нем писали Маркс и Энгельс, он тем не менее не считает этот класс достаточно развитым, чтобы овладеть политической властью.

«Наконец, следовало бы рекомендовать не впадать в крайности при объявлении войны “либерализму". Конечно, в настоящее время либеральное движение работает в общем в пользу капиталистической буржуазии, а партии, называющие себя либеральными, были и будут всегда верной поддержкой капитализма. Между этими партиями и социал-демократией может, конечно, существовать только вражда. Но что касается либерализма как мирового исторического движения, то социализм по своему духовному содержанию не только его преемник, но и законный наследник... В действительности нет либеральных идей, которые бы не входили и в идейное содержание социализма». Очевидно, заметим мы, если понимать социализм по-бернштей- новски. В нем нет ничего революционного, если иметь в виду движение к цели: «Ни один здравомыслящий социалист не мечтает уже теперь в Англии о предстоящей победе социализма путем решительного переворота, никто не думает о захвате парламента революционным пролетариатом. Зато там теперь все больше обращают внимания на работу в муниципалитетах и других органах самоуправления и все больше отказываются от прежней низкой оценки тред-юнион- ского движения; с этим движением и с товариществами устанавливаются все лучшие отношения». Отсюда выводы Бернштейна о необходимости борьбы за улучшение положения рабочего класса, за реформы, за первенство движения перед социалистическими целями.

Бернштейн пишет работу под эпатажным названием «Возможен ли научный социализм?». В ней он констатирует, что в области науки социализма вместо достижения большего единства идет процесс разложения теории, вместо уверенности в рядах теоретиков социализма — сомнение и разлад. Отдельные положения «Манифеста Коммунистической партии» он считает ложными (теория обнищания трудящихся), другие — частичными истинами (теории о параллельности развития промышленности и сельского хозяйства, о сужении класса капиталистов, об уничтожении дифференциации труда). Отсюда если и возможен «научный социализм», то во всяком случае не тот, который пропагандировали Маркс и Энгельс. «Можно понимать социализм как состояние, как учение или как движение; ему всегда присущ идеалистический элемент, заключающийся либо в самом идеале, либо в движении к нему. Таким образом, социализм заключает в себе частицу потустороннего... объекту нашего позитивного опыта. Социализм есть нечто долженствующее быть, или движение к чему-то долженствующему быть...

Когда говорят о научном социализме, то речь может идти лишь об обосновании социалистических стремлений, социалистических требований, о теории, лежащей в основе этих требований». Таким образом, социализм Бернштейна оказывается отделенным от рабочего класса и его практических движений.

Карл Каутский (1854—1938), несомненно, был большим марксистом, чем Бернштейн. Он возражал последнему и в части реформирования капитализма, и в части критики им марксизма. Он считал неизбежной социалистическую революцию. Много сделал для пропаганды марксизма. В ряду социал-демократов его можно поставить рядом с Плехановым. Тот и другой оппонировали Ленину в признании диктатуры пролетариата, в понимании демократии.

В «Эрфуртской программе» Каутский четко следует основным тезисам «научного социализма»: «Производительные силы, развившиеся в недрах капиталистического общества, стали несовместимыми с той формой собственности, на которой оно покоится. Желать сохранения этой формы собственности — значит делать невозможным всякий дальнейший общественный прогресс, значит осуждать общество на застой, разложение, но на разложение живого тела, разложение, которое сопровождается самыми мучительными судорогами.

Всякое дальнейшее совершенствование производительных сил увеличивает противоречие между ними и существующей формой собственности. Все попытки уничтожить это противоречие или хотя бы только смягчить его, не затрагивая собственности, оказались тщетными и должны были оказаться тщетными...

Мы объявляем социальные реформы недействительными, поскольку они имеют назначение устранить постоянно растущие в ходе экономического развития противоречия между производительными силами и существующей формой собственности и одновременно сохранить и укрепить ее». Вообще не мыслители, не философы определяют направление общественного прогресса: оно дается экономическим развитием. «Мыслители могут познать это направление и тем

точнее, чем глубже будет их проникновение в предшествовавшее развитие, но они не могут его предписать по своему усмотрению...»

«Мы считаем неизбежным крушение нынешнего общества, — делает вывод К. Каутский, — потому что мы знаем, что экономическое развитие с необходимостью естественного процесса создает условия, принуждающие эксплуатируемых бороться против этой частной собственности; что оно увеличивает число и силу эксплуатируемых и уменьшает число и силу эксплуататоров, которые крепко держатся за существующее; что оно, наконец, приводит к невыносимым для массы населения условиям, которые оставляют ей только выбор между пассивной гибелью или активным ниспровержением существующего строя собственности.

Такой переворот может принять самые разнообразные формы в зависимости от условий, при которых он совершается. Он отнюдь не связан обязательно с насилиями и кровопролитиями. Не раз случалось во всемирной истории, что господствующие классы были или особенно проницательны, или особенно слабы и трусливы и таким образом добровольно сдавались перед лицом необходимости. Нет также необходимости, чтобы социальная революция совершалась одним ударом». Однако «мучительные и вызывающие возмущение результаты капиталистического способа производства не могут быть задержаны в их постоянном росте никакими реформами на почве нынешней формы собственности, как бы они ни были обширны...» (курсив мой. — В. Л.). И далее то, что отличает «научного социалиста» от любого другого: «Замена частной собственности на средства производства собственностью общественной — вот то, что в силу экономического развития становится все более и более необходимым» (курсив мой. — В. Л.).

В отличие от социалистов-мечтателей Каутский вскрывает подлинную сущность государства, полагая, что всякое государство вообще, в том числе современное ему, является прежде всего орудием охраны общих интересов господствующих классов. В этой его сущности ничего не изменяется от того, что оно берет на себя выполнение общеполезных функций, которые отвечают интересам не только одних господствующих классов, но и всего общества. Социал-демократия «стремится к тому, чтобы трудящиеся классы завоевали политическую власть и при ее помощи превратили государство в обширную хозяйственную ассоциацию, полностью удовлетворяющую все существенные потребности» (курсив мой. — В. Л.).

«Если мы отвергаем требование создать какой-либо план “государства будущего" и мероприятий по переходу к нему, то этим мы не хотим сказать, что вообще считаем бесполезным или даже вредным всякое размышление о социалистическом обществе... То, чего мы хотим, — это преобразование государства в самоудовлетворяющуюся хозяйственную ассоциацию».

С точки зрения Каутского, у рабочего класса не только нет никаких оснований избегать парламентаризма, но, напротив, у него есть все основания самым решительным образом содействовать, с одной стороны, усилению парламента в противовес правительству, с другой — усилению своего представительства в парламенте в лице самостоятельной социалистической рабочей партии.

Как известно, Маркс и особенно Ленин подвергли буржуазный парламентаризм беспощадной критике.

Особое внимание уделил Каутский пониманию социальной революции. В специальной работе под таким названием он идет дальше Маркса, с тем чтобы отмежеваться от реформизма. Маркс в предисловии к «Критике политической экономии» называл социальной революцией более или менее быстрый переворот во всей огромной юридической и политической надстройке общества, являющийся результатом изменения его экономического фундамента. Каутский предлагает более узкое понимание и не всякий переворот в юридической и политической надстройке общества считать революцией, а «лишь особый способ или особую форму совершения этого переворота». Но «есть социалисты, которые отвергают революцию и хотят достигнуть социального переворота только путем реформы. Социальной революции противопоставляют социальную реформу...». «Противоположность между реформой и революцией заключается не в том, что в одном случае применяется сила, а в другом нет. ...Чем отличаются реформы Тюрго от соответствующих мероприятий революции? Между теми и другими лежит завоевание политической власти новым классом. В этом именно и заключается существенное различие между революцией и реформой. Мероприятия, имеющие целью привести юридическую и политическую надстройку общества в соответствие с изменившимися экономическими условиями, являются реформами, если они исходят от тех же классов, которые и до тех пор политически и экономически господствовали над обществом, — являются реформами... Наоборот, такого рода мероприятия суть деяния революции, если они исходят от такого класса, который до сих пор был политически и экономически угнетенным классом, а теперь завоевал себе политическую власть и этой властью он в своих собственных интересах должен воспользоваться для того, чтобы более или менее быстро переделать всю политическую и юридическую надстройку и создать новые формы совместной деятельности людей». Вот что отличает социал-реформиста (Бернштейна) от социал-революционера (Каутского). «Социальный мир» на почве капиталистического способа производства есть утопия, которая выросла из очень реальных потребностей интеллигенции, но которая не имеет под собой никакой реальной почвы в действительности. Не меньшую утопию представляет собой и идея о «незаметном перерастании капитализма в социализм». Социалист не может разделять иллюзии о примирении классов и социальном мире. Именно то, что он не разделяет этой иллюзии, делает его социалистом. Он знает, что «не химерическое примирение классов, а лишь уничтожение классов может установить мир в обществе. Но если он потерял веру в революцию, то ему остается только ожидать мирного и незаметного уничтожения классов в результате экономического развития и роста и усиления рабочего класса, который постепенно вбирает в себя другие классы.

Это и есть теория врастания в социалистическое общество».

«То, что кажется “реформистам" мирным врастанием в социализм, является не чем иным, как ростом сил двух антагонистических классов, которые стоят друг против друга в непримиримой вражде. Это означает, что противоречие между трудом и капиталом, которое первоначально было противоречием между небольшим числом лиц, представлявших в государстве незначительное меньшинство, теперь разрастается в борьбу огромных сплоченных организаций, определяющих направление всех общественной и государственной жизни. Таким образом, врастание в социализм означает врастание в великие битвы, которые потрясут все устои государства, неминуемо будут усиливаться и могут завершиться только свержением и экспроприацией класса капиталистов».

Вместе с тем Каутский полагает, что «деятельность представителей рабочего класса в парламентах и работа пролетарских организаций необходимы не только для предохранения пролетариата от обнищания, а и для все большего и большего практического ознакомления его с задачами и средствами как государственного и местного управления, так и крупных хозяйственных предприятий, — то есть для достижения им такой степени духовной зрелости — чтобы он мог впоследствии заменить буржуазию в качестве господствующего класса».

Уничижительная критика Каутского Лениным была вызвана, в свою очередь, обвинением в адрес большевиков в отступлении от социализма. «Чтобы удержать за собой власть, они свои социалистические принципы отправили вослед демократическим. Они отстояли себя персонально, но принесли в жертву свои принципы и этим проявили себя в качестве истинных оппортунистов. Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение».

Каутский видит в новой России то же классовое общество. Классов три: низший из них обнимает собой прежних «буржуев», капиталистов, мещанство, интеллигенцию, поскольку они настроены оппозиционно; над этим классом в качестве среднего класса находятся наемные рабочие; новый класс чиновничества, которое все более и более присваивало себе власть, а свободы рабочих обратило в тень. «Из самодержавия рабочих советов возникает самодержавие бюрократии, частью вышедшей из этих советов, частью ими назначенной, частью им навязанной, — бюрократии, являющейся высшим из трех классов города, этим классом господ, растущим под руководством старых коммунистических идеалистов и борцов».

«Задача европейского социализма по отношению к “коммунизму" совершенно иная: заботиться о том, чтобы моральная катастрофа одного, определенного метода социализма не стала катастрофой социализма вообще; чтобы была проведена резкая различительная грань между этим и марксистским методом и чтобы массовое сознание восприняло это различие». И еще: «Как бы ни было организовано социалистическое общество, оно лишь в том случае сохранит свое существование, лишь в том случае выполнит стоящую перед ним великую историческую задачу, если достижения капитализма сделает основанием для развития высших форм жизни, если принесет человечеству не только хлеб насущный и обеспеченность существования, но и поведет его к высшим ступеням культуры и свободы».

Рассматривая потом ленинский этап развития марксистской мысли, мы сможем убедиться, что многое в жизни России складывалось именно вопреки теоретическим постулатам социализма и многие большевики причастны к их компрометации. Но вслед за Каутским хотелось бы провести грань между самими идеями и тем образом жизни, который утверждается в стране в результате прихода к власти их носителей.

«Демократический социализм», или «демократизм с человеческим лицом», в Новейшее время обосновывался в Чехословакии А. Дубче- ком и 3. Млынаржем, в России М. С. Горбачевым. Время для изложения их теорий в историческом плане еще не пришло. Но это непременно случится, тем более что сокрушившие их режимы показали пагубность возвращения к диким формам капитализма. Возможно, быстрее всего это поняли в Китае, воспринявшем идеи своего великого социалиста Дэн Сяопина (1904—1997). Его взгляды суть продолжение учения Маркса и Мао Цзэдуна применительно к современным условиям Китая. Воспроизведем основные постулаты политика.

«Сочетать всеобщую истину марксизма с конкретной реальностью нашей страны, идти собственным путем и строить социализм с китайской спецификой — таков основной вывод, сделанный нами на основе обобщения длительного исторического опыта».

«Дела Китая должны вестись в соответствии с его реальной обстановкой, притом силами самого китайского народа. Независимость, самостоятельность и опора на собственные силы были и будут нашей исходной позицией».

«Мы твердо и неуклонно проводим политику расширения внешних сношений, активно умножаем наши связи с другими странами на началах равенства и взаимной выгоды. Вместе с тем мы сохраняем трезвость ума и даем решительный отпор тлетворному влиянию упаднической идеологии, проникающему извне. Мы ни в коем случае не потерпим распространения у нас буржуазного образа жизни».

«Ускорение темпов социалистической модернизации, воссоединение Родины, включая объединение с Тайванем, борьба против гегемонизма, за сохранение мира во всем мире — таковы три основные задачи, стоящие перед китайским народом...»

«...Не ослабляя усилий, завершить четыре дела: перестройку руководящего аппарата и реформу хозяйственной системы, революционизирование, омоложение и вооружение общими и специальными знаниями рядов кадровых работников, строительство социалистической духовной культуры; пресечение преступной деятельности в экономической и других областях, подрывающей социализм; упорядочение партийного стиля и партийных организаций...»

«...Превращение Китая в современное высокоцивилизованное и высокодемократическое социалистическое государство...» «Развертывая демократию, мы не можем копировать буржуазную демократию и прибегать к так называемому разделению власти на законодательную, административную и судебную». «Нельзя обойтись без такого средства, как диктатура. О диктатуре надо не только говорить, но в случае необходимости и прибегать к ней».

«...Твердо придерживаться марксизма, марксистского диалектического и исторического материализма, другими словами, реалистического подхода, за который ратовал товарищ Мао Цзэдун. Для Китая очень важно твердо придерживаться марксизма, очень важно также твердо придерживаться социализма». «Капиталистический путь позволит разбогатеть горстке людей, составляющих несколько процентов населения Китая, но ни в коем случае не остальным 90 с лишним процентам людей. Поэтому мы должны твердо идти по пути социализма».

«Китай в прошлом был отсталым именно из-за своей замкнутости. После образования КНР нас блокировали, но в известной мере мы и сами держались замкнуто. Все это создало для нас некоторые трудности. Кроме того, принесли нам бедствия левацкие политические установки, особенно “культурная революция". Словом, опыт, накопленный за 30 с лишним лет, свидетельствует о том, что вести строительство при закрытых дверях нельзя — не добьешься развития».

«...Появилось идейное течение, которое мы называем буржуазной либерализацией. Оно преклоняется перед “демократией" и “свободой" западных капиталистических стран и отрицает социализм. А это недопустимо. Для того чтобы осуществить модернизацию, Китаю совсем не нужна либерализация. Он ни в коем случае не пойдет по пути западного капитализма. Против лиц, которые занимаются буржуазной либерализацией и нарушают уголовные законы, нельзя не применять строгие меры. ...А это фактически означает смуту и воплощает в себе тот стиль, который остался от “культурной революции". Нельзя давать подниматься этому ветру. Для того чтобы Китай мог твердо держаться социалистического строя, развивать социалистическую экономику и осуществить четыре модернизации, ему нужны как великие идеалы, так и дисциплина. В условиях неустойчивой обстановки, политической смуты и нестабильности нельзя заниматься социалистическим строительством... Что такое права человека? Права какого числа людей? Большинства, меньшинства или всего народа? Права человека в понимании западного мира и в нашем понимании — разные вещи. У нас другие взгляды».

Нельзя не видеть, что в большинстве своем позиции Дэн Сяопина могут осмысливаться применительно к современной России. И весьма часто китайский опыт оценивается позитивно.

Вместе с тем «западный мир», европейское восприятие жизни исторически наличествует в России, и потому нельзя отринуть идеи отечественных мыслителей об особом положении нашей страны. Но главное в том, чтобы ветры с Запада и ветры с Востока никогда не поднимали «вихри враждебные» на пространстве России.

[1] А. Менгер выдвинул, например, идею «народного трудового государства», сущность которого сводил к господству индивидуальных интересов больших народных масс. Предлагая перенесение имущественных прав с отдельной личности на более или менее обширную общину и объявляя это характерным пунктом социалистической программы (в отличие от стремлений чисто реформаторских партий, желающих только «улучшить традиционный правовой порядок, сохранив все его основания»). Менгер фактически пропагандировал идею государственного социализма. «...Введение правового порядка, служащего интересам широких масс, вполне может осуществиться путем постепенных реформ». «В народном трудовом государстве... культурные задачи будут играть главную роль, а вопросы власти — подчиненную, второстепенную роль». «Откладывать же введение народного трудового государства до тех пор, пока все человечество созреет для великой реформы, значит отодвигать осуществление социальных идей в бесконечную даль. Гораздо более практичным и трезвым является стремление сделать носителями собственности и хозяйственной деятельности уже не все человечество, а отдельные государства, образовавшиеся в процессе исторического развития (государственный социализм)». «Если отклонить мысль о насильственной социальной революции, преобразовывающей все отношения в течение короткого промежутка времени, то этим в то же время открывается возможность, чтобы введение нового социального строя последовало в тесной связи с традиционными понятиями о праве и государстве. Фактически уже наш современный правовой строй содержит в частноправовых товариществах, в городских и сельских общинах с их широким муниципальным социализмом и в остальных государственных хозяйственных предприятиях образцы для сформирования будущего социального строя» (цит. по: Менгер А. Новое учение о государстве / пер. с нем. под ред. Б. Кистяковского. 2-е изд. СПб., 1906).