Константин Николаевич Леонтьев (1831—1891) — философ, публицист («Византизм и славянство» (1875) и другие работы), религиозный мыслитель, по-прежнему остается относительно неизвестным широкому кругу читателей. А ведь некогда его называли «русским Ницше». Слишком много пророчеств было высказано им, к сожалению сбывшихся, чтобы и дальше проявлять непростительное равнодушие к его творчеству, в том числе со стороны юристов.

Некогда Леонтьев, который никогда не стеснялся своего консерватизма, писал, что нам необходимо выдержать натиск целой интернациональной Европы, если бы она осмелилась когда-нибудь предписать нам «гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости». А его мысль о том, что никакое польское восстание и никакая «пугачевщина» не могут повредить России так, «как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция», можно считать на редкость удачной. Смута последних пятнадцати лет нашей истории вновь выдает в нас «ленивых и нелюбопытных», как писал А. С. Пушкин, если мы до сих пор не хотим замечать пророков в своем Отечестве. Можно предположить, что ближайшее будущее принесет Леонтьеву, который этого достоин, широкую известность.

В свое время Леонтьев писал, что если и следует о чем-либо мыслить, так это о «прогрессе» или о «развитии». Для чего он выбрал эти категории, над смыслом которых человек, как правило, не задумывается? Но при этом никто не хочет прослыть консерватором, ретроградом, все хотят разделять «прогрессивные идеи», говорить о прогрессивном развитии. Всевозможные декларации и выступают в данном случае наиболее ярким свидетельством грядущего всеобщего универсализма, о чем предупреждал мыслитель.

Общество на основе идей французских просветителей и революционных отечественных демократов, а затем и опыта наиболее преуспевающих государств выработало безусловную шкалу понятий развитого социального организма: прогресс, равенство, свобода, всеобщая образованность, передовая наука, техника. Все эти понятия как раз подверг беспощадной критике К. Н. Леонтьев. Один из первых исследователей творчества Леонтьева Н. А. Бердяев писал: «В жажде равенства, охватившей мир, он почуял и пытался раскрыть дух антихриста, дух смерти и небытия... Он задолго до Шпенглера понял роковой переход “культуры" в “цивилизацию"».

Наиболее часто повторяемое Леонтьевым словосочетание — эгалитарный (т. е. уравнительный) процесс, который смешивает многоцве- тие жизни и несет с собой усредненность, однообразие вкусов и потребностей. Леонтьева страшит, что западные общества, а за ними и Россия начинают все более походить друг на друга. Он написал даже специальную работу по этому поводу и назвал ее «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». Предчувствуя наступление «века науки» с тотальным господством всевозможных машин и механизмов, философ полагал, что человек должен органически вписаться в целостность природы, если он хочет уцелеть в условиях надвигающейся экологической катастрофы.

Леонтьев впервые обосновал мысль о цикличности развития государств, народностей, культур, намного опередив Л. Н. Гумилева, а еще ранее О. Шпенглера и А. Тойнби. Подобно фазам онтогенеза, жизнь государства включает в себя эмбриональный период, рождение, рост и расцвет всех потенций, угасание, а затем смерть. Меняется сама психология людей в зависимости от этапа, на котором находится государство: кипение в пору расцвета и сонливость и апатия во время упадка.

С этим можно спорить, но знакомство с политической и правовой мыслью Греции периода эллинизма дает основание именно для таких выводов. Утрата самостоятельной государственности отразилась на умах. Последние мудрецы Греции советовали: «Проживи незаметно».

Зачем активность? В любом случае все гибнет. Чем ярче индивидуальность нации, тем короче жизнь государства. Анализ исчезновения государственных образований позволил определить примерный возраст государств — тысяча лет.

Леонтьев как будто знает возраст смерти национальных культур, но не желает принять его в отношении России. Он уговаривает современников одуматься, противодействовать гниению, уравнительности, демократизации, поразившим уже европейскую цивилизацию. Вслед за уравнительным разложением Европы исчезнут и славяне во всераз- рушительной буржуазности. А венцом всего этого будет грядущее китайское нашествие.

Сегодня все менее и менее, отмечает Леонтьев, сдерживают кого- либо религия, семья, любовь к Отечеству, и именно потому, что они все-таки еще кого-то сдерживают, на них более всего обрушиваются ненависть и проклятия современного человечества. Они падут, и человек станет абсолютно «свободен», «свободен, как атом трупа».

Леонтьева всегда удивляло нежелание народов спасти свой облик. Меркантильно окрашенные идеи счастья и уравнительности, став новой религией, постепенно растаптывают культуру. Спасение России, по Леонтьеву, состоит в отказе от западного пути развития, и в этом смысле он тесно примыкает к славянофилам, но не более того.

При огромном почитании сильной, независимой личности Леонтьев все-таки никогда не забывает о подчиненности человека могуществу, цветению целого народа и государства. В наше время общество и личность ценнее государства, и уже никто не будет осуждать человека, если он, пренебрегая государственным интересом, спас свою жизнь.

По работам Леонтьева создается впечатление, что он не любит или даже ненавидит Европу. Это не совсем так. Он не любит и Запад, и Россию не вообще, а в их либерально-прогрессивных устремлениях, приводящих к крушению всего великого и глубинного в их облике: византийского христианства, германского рыцарства, эллинской эстетики и философии, которыми питалась европейская мысль.

На примере внушительного исторического материала Леонтьев выдвигает гипотезу следующего характера: в начале развития государства доминирует аристократическое начало, к середине государственной жизни формируется единовластие, а в конце, т. е. к старости и смерти, воцаряется демократическое, эгалитарное и либеральное начало. Сила наша, утверждает философ, дисциплина, история просвещения, поэзия, одним словом, все живое у нас сопряжено органически с родовой монархией нашей, освященной православием.

Государство есть, с одной стороны, дерево, которое достигает своего полного расцвета, повинуясь некоему таинственному, не зависящему от нас деспотическому повелению внутренней, вложенной в него идеи. С другой стороны, оно есть машина, сделанная людьми полусознательно, и содержащая людей, как части, как колеса, рычаги, винты, атомы, и, наконец, машина, вырабатывающая, образующая людей. Человек в государстве есть в одно и то же время и механик, и колеса, и винт, и продукт общественного организма. Государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя, она в главной основе «неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца».

Трудно придумать в мире, нацеленном на идеалы демократии, прогресса, равенства, справедливости, менее популярную роль последовательного критика названных устремлений человечества, чем ту, которую выполнил Леонтьев. Его не смущало почти абсолютное не

приятие современниками развиваемых им идей, ничто не поколебало убеждений Леонтьева в исторической пагубе для цветения наций пути, избранного Европой.

Ф. Фукуяма в работе «Конец истории?», наделавшей много шума, вольно или невольно повторил идеи русского мыслителя. Заканчивается не история вообще, но история, которую творили государства и нации, неповторимые в своей индивидуальности. Европейская, а сегодня американская культура агрессивно уничтожает все национальное, делая людей, общественные и государственные институты похожими друг на друга. А в итоге появляется клонированный глобализацией «хорошо одетый и откормленный средний человек».