Иван Александрович Ильин (1883—1954) — потомственный дворянин, выпускник, а затем магистр, приват-доцент и профессор Московского университета. Русский религиозный философ, юрист. В 1922 г. выслан из России как проводник белого движения. Профессор Берлинского университета и Русского научного института.

Крупные теоретические работы Ильина — произведения преимущественно философского характера: «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», «Религиозный смысл философии», «Путь духовного обновления», «О сопротивлении злу силою», «Аксиомы религиозного опыта». Идеи о праве и государстве изложены в работах «Общее учение о праве и государстве» (1915), «О сущности правосознания» (1919) (усилиями В. А Томсинова обе работы под на

именованием «Теория права и государства» изданы в 2003 г.). Политическая доктрина изложена в отдельных статьях, которые распространялись им в период эмиграции и которые вышли в Париже в 1956 г. в двух томах под общим наименованием «Наши задачи». В 1992 г. она переиздана в Москве. В Москве же издана в 1993 и 1998 гг. книга «Путь к очевидности» (именно из московских изданий приводятся выдержки в настоящем разделе учебника).

Ильин отделял гуманитарные науки от естественных, поскольку они изучают не внешний «состав человека», а внутренний, душевный. Отсюда единственной гарантией их научного уровня является требование теоретической совести. Итогом стоящего таким образом «перед лицом Божиим» является «беспредельная радость объективному качеству предмета». Можно с большой долей уверенности утверждать, что именно так и служил истине сам Ильин. Хотя, разумеется, и ему не всегда удавалось избежать «субъективистских искажений» (например, ненавистный ему большевизм он видит в том, «чтобы дерзновенно завладеть земными благами и безоглядно наслаждаться ими»),

В философии Ильин — приверженец «верующего знания» и «знающей веры». В этике — последователь христианской и русской совестливости. В политике — пропагандист свободы и индивидуальности, здорового русского национализма и патриотизма. Первичным лоном человеческой культуры, первым, естественным и священным союзом людей является у него основанная на любви, на вере и свободе семья, призванная поддерживать и передавать из поколения в поколение духовно-религиозную, национальную отечественную традицию.

По каждому из перечисленных направлений мы находим у вдохновенного мыслителя развернутые и одновременно глубокие пояснения. Учение Ильина представляет собой попытку вне- и надпартийного объективного анализа той жизненной панорамы, которая открывалась перед ним, тех сложных обстоятельств, которые сопровождали его многотрудную судьбу (одни допросы в ГПУ и гестапо да две эмиграции чего стоили!). Ильин — тот великий мыслитель, который в восприятии отдельного и особенного (имея в виду прежде всего анализ России и российской действительности) восходил к глубоким истинам по ключевым вопросам права и государства.

В качестве основополагающей ценности для индивида и общества предлагается свобода. Свобода, по Ильину, по существу, есть духовная свобода, свобода веры, воззрений и убеждений, куда не имеют права вторгаться с насильственными предписаниями и запрещениями. Вместе с тем «внутренняя свобода не есть отрицание закона и авторитета, т. е. беззаконие и самомнение», не есть произвол. Свободный дух самостоятельно видит верный закон и царит над произволом.

«В стеснениях и ограничениях... нуждается не свобода духа, а злоупотребляющая свободою бездуховность и противодуховность». «Духовная свобода совсем не исключает социального авторитета; а последний имеет задачу — обращаться к внутренней свободе человека, взывать к ней, воспитывать ее и укреплять ее». «...Долг и дисциплина, верно и глубоко понятые, суть лишь видоизменения внутренней свободы, которая добровольно приемлет эти внутренние связи и свободно определяет себя к внутренней и внешней связанности». «...С того момента, как человек своим внутренним свободным признанием приемлет, покрывает и наполняет гетерономный закон, — несвобода исчезает и социальный авторитет входит в его жизнь в качестве дружественной и ценной опоры». Образованный читатель не может не заметить созвучия этих положений с идеями Б. Спинозы и Ф. Энгельса.

В политической свободе «уже не только ограждается его собственная внутренняя свобода, но ему самому предоставляется решать о других людях и об их свободе или несвободе, об их жизни и поведении». Политическая свобода гораздо больше — и по объему, и по ответственности. Представляется, что все политическое вяжется в этом контексте с появлением государства и права.

Ильин весьма реалистично смотрит на причины возникновения государства, признавая здесь совокупность факторов, главными из которых являются борьба и необходимость держать в подчинении недовольных, обороняться от вооруженных нападений соседей.

Сущность государства он видит «во властвовании по праву, через право и ради права». Таким образом, право и государство возникают у него одновременно и развиваются в органическом единстве. Рассмотрение многообразных обстоятельств возникновения и взаимосвязи права и государства приводит к глубокому теоретическому выводу: «Государство необходимо и приемлемо именно потому, почему необходимо и приемлемо положительное право: незрелое состояние человеческих душ, одержимых наивно-порочным, эгоистическим тяготением и не умеющих мотивировать свое внешнее поведение самостоятельным признанием естественной правоты, — делает государство необходимым и целесообразным способом поддержания естественного права через его положительно-правовое провозглашение и вменение». «По своей основной идее государство есть союз духовно со- принадлежащих людей, племен и наций, объединенных ради гетерономного осуществления естественного права». Мыслитель решительно возражает против формального понимания государственности и политики, против отрыва от естественноправовой основы всякого государства. Иначе будет господствовать принцип «в политике все дозволено» и человечество будет пожинать от времени до времени плоды этой деградации.

Государство «имеет своею первою задачей водворение на земле (как в своих пределах, так и в международных отношениях) правового порядка (“ради права"), то есть борьбу с произволом и господством грубой силы». Оно призвано «организовать правовое разрешение всех столкновений между отдельными гражданами и целыми государствами».

Задачи государства заставляют его взять на себя заботу о хозяйственных делах, о народном образовании, о всеобщем обучении и о поддержании наук и искусств. Вместе с заботами о поддержании внутреннего порядка и внешних отношений, о военных силах государства, о собирании государственных доходов и распределении расходов и, наконец, о судебном применении права эти задачи входят всегда в основной круг государственной деятельности.

Вместе с тем в отправлении соответствующих государственных функций, по Ильину, не должно быть мелочной опеки. Напротив, «жизнь и деятельность самого государства должны быть проявлением самодеятельности граждан. Ведь государство не учреждение, возносящееся над гражданами, а корпорация, существующая ими, в них и через них». Отсюда «сущность государства состоит в том, что все его граждане имеют, помимо многих различных, противоположных или одинаковых интересов и целей, одну, единую цель и один, общий интерес». По природе своей, в идеале «государство как правовой союз имеет все те задачи, которые предстоит разрешать праву: государство должно стремиться к водворению в жизни людей справедливой, свободной, равной и братской совместной жизни». Потом Ильин оговорится — действительность знает совсем иное: «...По своему объективному назначению право есть орудие порядка, мира и братства; в осуществлении же оно слишком часто прикрывает собою ложь и насилие, тягание и раздор, бунт и войну. Люди объединяются на основах права как бы лишь для того, чтобы осуществить вне-правовое разъединение, двое устанавливают солидарность, чтобы восстать на третьего; братство служит вражде; под видом порядка тлеет и зреет новая распря; мир оказывается перемирием, а перемирие готовит войну и, подготовив, уступает ей свое место. Кризис наступает тогда, когда история начинает подводить итоги целому периоду, наполненному такими своекорыстными посягательствами, беспринципными блужданиями и беспомощными взрывами».

Для всех великих мыслителей стоял вопрос, кто должен править, какими должны быть правители. Ильин не исключение: «Властвующий должен иметь верное понятие о верховной цели государства и

его средствах. Его правосознание должно иметь свои корни в доброй воле и патриотизме». «Он должен непоколебимо верить в благородство государственности и в жизненную духовную необходимость политического единения. Он должен совмещать в себе изощренное видение права с непреклонною волею к его властному осуществлению, углубленное чувство ответственности со способностью к императивному решению. Властвующий не может быть без воли к власти, но эта воля должна быть не беспредметным властолюбием, а живым вдохновением государственности. Властитель, стоящий на высоте, видит в своем публичном полномочии не жадно блюдомую выгоду, но обязанность и ответственное бремя. Он не останавливается и перед бременем жизненно необходимого компромисса, но не “придумывает" для него санкции от лица совести и не извращает нравственную природу государства ложным учением о том, что “хорошая цель оправдывает всякие средства". ...Все это можно выразить так, что во всяком государстве и при всяком строе власть должна принадлежать лучшим людям».

Ильин при этом делает много метких замечаний по каждому образу правления, а его соображение о «духовном цензе» вполне может быть поставлено на уровень рассуждений по этому поводу Платона и Аристотеля.

По Ильину, нет и не может быть единой политической формы, наиболее целесообразной для всех времен и для всех народов. Этому мечтательному и беспочвенному предрассудку пора угаснуть. Ибо политическая форма определяется всею совокупностью духовных и материальных данных у каждого отдельного народа, и прежде всего присущим ему уровнем правосознания. Для каждого данного народа в каждую данную эпоху наиболее целесообразна та политическая форма, которая наилучшим образом учитывает присущую именно ему зрелость и прочность государственной воли и сообразует с ней ту комбинацию из корпоративного и опекающего начала, которая ведет и строит национальную жизнь.

Иначе обстоит дело с вопросом о наиболее совершенной политической форме. Здесь определенно можно установить, что «наиболее совершенна та политическая форма, которая соответствует основным и неизменным аксиомам правосознания и обращается в душах граждан именно к этим аксиоматическим основам гражданственной жизни. Таких аксиом можно указать три: 1) чувство собственного духовного достоинства и его проявления: уважение к себе, начало чести и духовного измерения жизни; 2) способность к волевому самоуправлению и ее проявления: принципиальность, убежденность, самодеятельность, дисциплина и долг; 3) взаимное доверие и уважение — гражданина к гражданину, гражданина к власти и власти к гражданину».

Нельзя сказать, что мыслитель был последовательным монархистом или явным противником республиканского строя, точно так же, как нельзя представлять его сторонником принципов назначения или выборности. Во всем он видел и положительные, и отрицательные стороны. Однако определенно следует отнести его к выразителям «рангового» принципа. При любой форме правления надо добиваться того, «чтобы социальный ранг соответствовал духовному рангу человека; чтобы назначенный был для народа своим и любимым; и чтобы избранный мыслил не о партийной, не о классовой, не о провинциальной и не о личной пользе, а о всенародно-государственной». Всякое отступление от этого правила отзовется плохо на государстве. В то же время следует «лояльно нести возможную ошибку в ранге и не раздувать случайное явление “больного ранга" в общественный или национальный скандал неповиновения».

Характерным для его учения является анализ демократии: «Демократический строй есть способ государственного устроения. Следовательно, как и всякий другой строй, он ценен и допустим лишь в ту меру, в какую он не противоречит государственной цели. “Государство" есть родовое понятие; “демократическое государство" — видовое. Вид, теряющий признаки рода, есть nonsens, государство, пытающееся быть демократией ценою своего государственного бытия, — есть нелепое и обреченное явление. Иными словами: если вторжение широких масс в политику разрушает государство, то государство или погибнет, или найдет в себе силы остановить это вторжение и положить ему конец. Демократия как начало антигосударственное не имеет ни смысла, ни оправдания; она есть охлократия, то есть правление черни, и этим уже предначертана ее судьба.

Это значит, что демократия ценна и допустима лишь постольку, поскольку она создает аристократическое осуществление государственной цели, то есть служит — общему делу власти, права и духа. Демократия не есть ни высшая цель, ни самостоятельная цель; она есть лишь способ выделения немногих лучших к власти, и притом один из способов. В качестве способа аристократизации власти она и подлежит решающей оценке; в этом ее испытание и отсюда ее приговор. И если этот приговор отрицательный, то государство или обратится к другим способам, или погибнет».

Ильин не отвергает принцип разделения властей, но это скорее

разделение полномочий между различными органами, сохраняющее между ними творческое взаимодействие и живое равновесие. Законодательная власть при этом является высшей. Фактически признается возможность того, чтобы законодательная власть осуществляла правоприменительные функции, исполнительная — правотворческие, судебная — фактически тоже правотворческие. Такое положение вещей мы видим в России до настоящего времени.

Однако формы государства, разделение властных полномочий и проч. — все это внешнее. Ильина заботит прежде всего духовное: «Люди все еще не усвоили основную аксиому всякой политики, согласно которой право и государство создаются для внутреннего мира и осуществляются именно через правосознание. И в науке, и в жизни все еще господствует формальное понимание государства, извращающее его природу и разлагающее в душах все основные начала гражданственности. Следуя этому пониманию, люди строят государственную жизнь так, как если бы она сводилась к известным, механически осуществляемым, внешним поступкам, оторванным от внутреннего мира и от духовных корней человека; наличность или отсутствие этих внешних поступков должны быть, по их мнению, обеспечены какими угодно средствами и какою угодно ценою — насилием или страхом, корыстью или наказанием, и к этому будто бы сводится все: только бы люди повиновались, только бы вносили налоги, только бы не совершали преступлений и не творили беспорядков — а остальное неважно. Государство понимается как строй внешней жизни, а не внутренней».

Невозможно устроить мир материи, не устроив мир души, ибо душа есть необходимое творческое орудие мироустроения: «Жизнь человека оправдывается только тогда, если душа его живет из единого, предметного центра, движимая подлинною любовью к Божеству как верховному благу». Идеалистическое мировоззрение Ильина представлено здесь, впрочем как и повсюду, ясно, последовательно и с бесспорными позитивными выводами. Негативные явления прежде всего связываются им с пороками сознания: «...Если задача организовать мирное и справедливое сожительство людей на земле есть задача права и правосознания, то современный кризис обнажает прежде всего глубокий недуг современного правосознания».

Человеку невозможно не иметь правосознания. Но трагикомедия правовой жизни в том, что «уродливое, извращенное правосознание остается правосознанием, извращая свое содержание; оно обращается к идее права, но берет от нее лишь схему, пользуется ею по-своему, злоупотребляет ею и наполняет ее недостойным, извращенным содержанием; возникает неправое право, которое, однако, именуется “правом" и выдается за право, компрометируя в сознании людей самую идею и подрывая веру в нее».

Ильин постоянно возвращается к соотношению естественного права, правосознания и позитивного закона: «Переживание естественного права присуще каждому человеку, но у большинства оно остается смутным, неуверенным и неосознанным “правовым чувством", как бы “инстинктом правоты" или в лучшем случае “интуицией правоты". Осознать содержание этого естественного права и раскрыть его — значит положить начало зрелому естественному правосознанию, сделать его предметом воли и оправданного аффекта, то есть превратить эту единую и объективную правоту в любимую и желанную цель жизни, — значит развить и осуществить в себе естественное правосознание.

Именно естественное правосознание как предмет знания о “самом", “настоящем", едином праве должно лежать в основании всякого суждения о “праве" и всякого правового и судебного решения, а потому и в основании тех “законов, которые устанавливаются в различных общинах и государствах уполномоченными людьми под названием “положительного права"».

Научные суждения Ильина о правосознании, его соотношении с иными идеальными и материальными формами, о связи с правом и с борьбой за право, с патриотизмом, с миром между народами, с поиском верховного блага, цели духовной жизни, совершенной организации социальной жизни и т. д. до сих пор еще никто не превзошел.

Основа нормального правосознания делает человека членом единой всемирной общины — «гражданином Вселенной». «Всякое такое единение людей покоится на разделении всемирной правовой общины, так что единый и безусловный естественный правопорядок делится на множество частных и условных положительных правопоряд- ков и соответственно государств. Но духовное братство и естественноправовая связанность не угасают и не могут угаснуть от того, что человечество за все века своего существования не сумело организовать устойчивое всемирное единение на основе положительного международного права».

Но как сочетается понятие «гражданин Вселенной» с патриотизмом? Не есть ли это отвергающий родину «интернационализм»? Эти вопросы волнуют эмигранта Ильина на многих страницах его произведений. Весьма показательны в этом отношении его идеи о великодержавности, патриотизме, национализме. Все они проникнуты тем же чувством духовности и неподдельной любви к Отечеству. Ему совсем не безразлично, какой патриотизм и какой национализм пропагандировать. Из атмосферы, подкрепленной чисто коммерческими интересами, возникает нередко та форма национализма, «которая решительно не желает считаться ни с правами, ни с достоинствами других народов... и всегда готова возвеличить пороки своего собственного». Ильин решительно восстает против извращенного, «больного» национализма, превращающего утверждение своей культуры в отрицание чужой. Из такого «патриотизма» не «может родиться политика истинного великодержавия». Сразу же заметим, что «великодержавие» для Ильина «определяется не размером территории и не числом жителей, но способностью народа и его правительства брать на себя бремя великих международных задач и творчески справляться с этими задачами. Великая держава есть та, которая, утверждая свое бытие, свой интерес, свою волю, вносит творческую, устрояющую, правовую идею во весь сонм народов, во весь “концерт" народов и держав». Сегодня понятие «великая держава» связывают, скорее всего, с наличием соответствующих вооружений, с финансовым капиталом и прочими возможностями навязывать миру определенные ценности. Тем актуальнее обращение к анализу государства в этом направлении в произведениях великого русского патриота.

«Истинному патриоту, — пишет Ильин, — драгоценна не просто самая “жизнь народа" и не просто “жизнь его в довольстве", но именно жизнь подлинно духовная и духовно-творческая». Эти положения направлены, как представляется, против тех представителей своего класса, которые утонули в сытости, погрязли в служении маммону. «Соединяя свою судьбу с судьбою своего народа, — в его достижениях и в его падении, в часы опасности и в эпохи благоденствия, — истинный патриот отождествляет себя инстинктом и духом не с множеством различных и неизвестных ему “человеков", среди которых, наверное, есть и злые, и жадные, и ничтожные, и предатели; он не сливается и с жизнью темной массы, которая в дни бунта бывает, по бессмертному слову Пушкина, “бессмысленна и беспощадна"; он не приносит себя в жертву корыстным интересам бедной или роскошествующей черни (ибо чернью называется вообще жадная, бездуховная, противогосударственная масса, не знающая родины или забывающая ее); он отнюдь не преклоняется перед “множеством" только потому, что на его стороне количество, и не считает, что большинство всегда одарено мудрою и безошибочною волею. Нет; он сливает свой инстинкт и свой дух с инстинктом и с духом своего народа». Государство определяется именно тем, что «оно есть положительно-правовая форма родины, а родина есть его творческое, духовное содержание».

В наше время многие озаботились поиском некой национальной идеи, которую следовало бы затем внедрить в массы. И вновь Ильин актуален: «Патриотизм есть чувство любви к родине... Обретение родины должно быть пережито каждым из людей самостоятельно и самобытно. Никто не может предписать другому человеку его родину — ни воспитатели, ни друзья, ни общественное мнение, ни государственная власть, ибо любить, и радоваться, и творить по предписанию вообще невозможно». Более того, «официальный патриотизм далеко не всегда пробуждает и воспитывает в душе чувство родины, нередко даже повреждает».

Вообще национальность человека определяется «не его произволом, а укладом его инстинкта и его творческого акта, укладом его бессознательного и, больше всего, укладом его бессознательной духовности. Покажи мне, как ты веруешь и молишься', как просыпаются у тебя доброта, геройство, чувство чести и долга', как ты поешь, пляшешь и читаешь стихи: что ты называешь “знать ” и “понимать ”, как ты любишь свою семью: кто твои любимые вожди, гении и пророки — скажи мне все это, а я скажу тебе, какой нации ты сын».

Интересны в этом отношении некоторые характеристики Ильина русских народных масс, например, подмеченное им тяготение, с одной стороны, «государственно-строительное, с верою в монархию, с доверием к Царю и с готовностью самоотверженно служить национальному делу, а с другой — государственно-разрушительное, с мечтою об анархии или, по крайней мере, о “необременительной власти", с жаждою имущественного погрома и захвата и с “верою" во всяческую нелояльность (традиция “удалых добрых молодцев")». «Это второе тяготение к анархии четыре раза разгоралось в России всенародным пожаром: в Смуту, при Разине, при Пугачеве и при Ленине. Но оно не исчезало бесследно и в промежуточные времена, обнаруживаясь в целом ряде больных явлений русского правосознания.

Постепенно тяга к анархии передалась и русской интеллигенции (Бакунин, Л. Толстой, Кропоткин). “Широки натуры русские: нашей правды идеал не влезает в формы узкие юридических начал". К анархии были склонны (обычно сами того не замечая) и русские либералы». Именно с правосознанием связывает Ильин тот факт, что русский народ предпочел имущественный передел национальному спасению: «...политическое мышление его было узко и мелко; он думал, что личный и классовый интерес составляют “главное" в жизни; он не разумел своей величавой истории; он не был приучен к государственному самоуправлению; он был нетверд в вопросах веры и чести... не чувствовал своим инстинктом национального самосохранения, что Россия есть единый живой организм». Здесь, как и во многих других случаях превознесения правосознания, чувство реальности все же изменяет Ильину. Нельзя себе представить, чтобы масса простых смертных людей, долгое время пребывающих в нищете, забвении и угнетении, солдатская масса, поедаемая окопными вшами, поднималась до тех высоких идей и чувств, которые обоснованно предполагаются в нормально функционирующем социуме.

Однако идеи Ильина о единстве России, о гибельности последствий ее расчленения (духовного и физического) очень глубоки и современны. Честолюбцы, сепаратисты и враги России всегда хотели этого, не сознавая пагубных последствий для всех народов без исключения. Мыслитель, отслеживая исторические факты, убедительно показывает, что ход русской истории слагался не по произволу русских государей, русского правящего класса или тем более русского простонародья, «а в силу объективных факторов, с которыми каждый народ вынужден считаться. Слагаясь и возрастая в таком порядке, Россия превратилась не в механическую сумму территорий и народностей, как это натверживают иностранцам русские перебежчики, а в органическое единство». «Надо установить и выговорить раз навсегда, что всякий другой народ, будучи в географическом и историческом положении русского народа, был бы вынужден идти тем же самым путем, хотя ни один из этих других народов, наверное, не проявил бы ни такого благодушия, ни такого терпения, ни такой братской терпимости, какие были проявлены на протяжении тысячелетнего развития русским народом». Единство России было предписано географическим фактором, славянством, азиатством и другими факторами во всем их положительном и отрицательном значении. Русская колонизация шла целыми столетиями не в порядке правительственных мероприятий, а в процессе вольного разбегания народа, искавшего «где лучше» и бежавшего от государственного зажима. Вольность, свободолюбие, анархическая авантюрность и проч. питали русскую индивидуальность. «Вся история России есть борьба между центростремительным, созидающим тяготением и центробежным, разлагающим: между жертвенной, дисциплинирующей государственностью и индивидуализирующимся, анархическим инстинктом. Однако было бы нелепо думать, что историческая Россия строилась больше всего принуждением, страхом и казнью...» При всем желании государство не могло ничего сделать, поскольку административный аппарат был технически слаб, чтобы «проработать силою принуждения огромную пространственную толщу нашей страны». Историческая Россия строилась верой, национальным инстинктом и целым рядом фактических обстоятельств, имевших место объективно и по случаю. Одно несомненно: «Русский человек имеет душу внутренне свободную, даровитую, темпераментную, легкую и певучую... Русская душа не может пребывать в рабстве...»

Одновременно Ильин констатирует и отречение от национальности (большевизм с его интернациональными идеями), и денациона

лизацию (утрату, забвение своих корней), и прямую измену Отечеству (принятие иностранно-фашистских обязательств).

Итак, Россия не искусственно слаженный «механизм» «областей», но «живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся ОРГАНИЗМ, не подлежащий произвольному расчленению». Этот организм «есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально-младшими братьями — духовным взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейски-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия».

«Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни творческого равновесия, ни мира. Напротив, оно всегда было и будет болезненным распадом, процессом разложения, брожения, гниения и всеобщего заражения. Ив нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся вселенная. Территория России закипит бесконечными распрями, столкновениями и гражданскими войнами, которые будут постоянно перерастать в мировые столкновения. Это перерастание будет совершенно неотвратимым в силу одного того, что державы всего мира (европейская, азиатская и американские) будут вкладывать свои деньги, свои торговые интересы и свои стратегические расчеты в нововозникшие малые государства; они будут соперничать друг с другом, добиваться преобладания и опорных пунктов; мало того, — выступят империалистические соседи, которые будут покушаться на прямое или скрытое “аннексирование" неустроенных и незащищенных новообразований (Германия двинется на Украину и Прибалтику, Англия покусится на Кавказ и на Среднюю Азию, Япония на дальневосточные берега и т. д.). Россия превратится в гигантские “Балканы", в вечный источник войн, в великий рассадник смут, станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран (“инфильт- ранты", “оккупанты", “агитаторы", “разведчики", революционные спекулянты и “миссионеры"); все уголовные, политические и конфессиональные авантюристы вселенной. Расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира».

Ильина особенно тревожит, что «расчленение станет последствием послеболыневистского хаоса, обманно выдаваемого за высшее торжество “свободы", “демократии" и “федерализма"». Он пророчески призывает быть готовым не только к ориентациям на украинский сепаратизм. Когда после падения большевиков «мировая пропаганда бросит во всероссийский хаос лозунг: “Народы бывшей России, расчленяйтесь!", то откроются две возможности:

или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои крепкие руки “бразды правления", погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пресекая все и всякие сепаратистские движения в стране;

или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия».

«Само собой разумеется, что этим состоянием анархии захотят воспользоваться все наши “добрые люди"; начнутся всевозможные военные вмешательства под предлогом “самоограждения", “замирения", “водворения порядка" и т. д. Вспомним 1917—1919 гг., когда только ленивый не брал плохо лежащее русское добро; когда Англия топила союзнорусские корабли под предлогом, что они стали “революционно опасными", а Германия захватила Украину и докатилась до Дона и Волги. И вот “добрые соседи" снова пустят в ход все виды интервенции: дипломатическую угрозу, военную оккупацию, захват сырья, присвоение “концессий", расхищение военных запасов, одиночный, партийный и массовый подкуп, организацию наемных сепаратистских банд (под названием “национально-федеративных армий"), создание марионеточных правительств, разжигание и углубление гражданских войн по “китайскому образцу". А новая Лига Наций попытается установить “новый порядок" посредством заочных (Парижских, Берлинских или Женевских) резолюций, направленных на подавление и расчленение национальной России».

Говорят, что сколько-нибудь серьезные исторически правители имели на своем рабочем столе произведения Макиавелли, Монтескьё, Маркса. Было бы уместно порекомендовать власть имущим в России пополнить перечень своих работ книгами И. А. Ильина, благо сочинения его вышли десятитомным изданием.