Конституционное право является ядром национальных правовых систем, поэтому эта отрасль права в условиях глобализации и развивающихся интеграционных процессов в наибольшей мере подвержена интернационализации, причем данная тенденция развивается параллельно с другой — конституционализацией международного права1. Серьезные трансформации претерпевают традиционные взгляды на такие конституционно-правовые институты, как права человека, публичная власть, государственный суверенитет[1] [2].

В правовом регулировании в современных государствах заметная составляющая принадлежит международно-правовым нормам, которые все активнее влияют на национальные правовые системы, причем не только тех государств, которые являются участниками различных межгосударственных объединений (хотя сегодня сложно найти страну, не входящую хоть в какое- нибудь такое объединение). Соответственно, возрастает и риск столкновения правовых регуляторов, юридических коллизий, но риск — непременный спутник права[3], неизбежный сопутствующий фактор правового развития, а права без коллизий не бывает.

Основной массив правовых норм содержится в нормативных правовых актах, причем во всех государствах независимо от их принадлежности к той или иной правовой системе (семье)1. Однако современный правопорядок, правовое регулирование общественных отношений в любом государстве немыслимы без правовых актов, принимаемых органами судебной власти. Согласимся с Н.С. Бондарем в том, что судебная практика оказывает значимое воздействие на нормативное содержание конституционализма, вторгается в его нормативно-правовой компонент[4] [5]. В деятельности судов все более рельефно просматривается не только правоприменительная, но и правотворческая функция.

Признавая, что судебные решения могут содержать правовые нормы (общеобязательные правила поведения), следует признать, соответственно, и возможность наличия коллизий между такими нормами. Противоречия между положениями нормативных правовых актов преодолеваются согласно традиционным и в основе своей понятным правилам — об иерархии и различной юридической силе нормативных актов, о вытеснении специальным законом общего, последующим — предыдущего, о возможности сознательного установления законодателем приоритета одного закона по отношению к другим законам одинаковой юридической силы и т.д. Соотношение правовых норм, содержащихся в судебных актах, далеко не всегда подчиняется этим правилам, что объективно усложняет процесс преодоления юридических коллизий, тем более что такие коллизии по своей природе, как правило, представляют собой не текстуальные несоответствия нормативных предписаний, а столкновение правовых смыслов, правовых позиций. Представляется, что данную проблему нельзя решить нормативным закреплением приоритета правовой позиции одного судебного органа по отношению к правовой позиции другого, поскольку в таком случае неизбежно посягательство на свободу судейского усмотрения и, соответственно, на независимость судебной власти. Однако российская правотворческая практика, проявившаяся не только в правовых позициях Конституционного Суда РФ, но и в недавнем изменении законодательства о статусе этого высшего судебного органа конституционного контроля, демонстрирует иной подход.

Российский гражданин К. Маркин, безусловно, вошел в историю. Именно его настойчивые и последовательные усилия по защите своих прав в судебных органах национальной и международной юрисдикции1 привели к столкновениям правовых позиций Конституционного Суда РФ и Европейского суда по правам человека. В Постановлении от 6 декабря 2013 г. № 27-П по делу о проверке конституционности положений статьи 11 и пунктов 3 и 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда[6] [7], принятом в связи с необходимостью исполнения решения Европейского суда, позиции которого разошлись с подходами Конституционного Суда РФ, выраженными в его ранее состоявшемся решении по «делу Маркина»[8], Конституционный Суд РФ попытался сформулировать критерии соотношения своих юрисдикции и правовых позиций и юрисдикции и правовых позиций Европейского суда. Конституционный Суд РФ констатировал, что права и свободы человека и гражданина, закрепленные Конституцией РФ, — это, по существу, те же права и свободы, которые признаны Конвенцией о защите прав человека и основных свобод (п. 3 мотивировочной части Постановления от 6 декабря 2013 г. № 27-П), соответственно, положения российского законодательства о правах человека могут быть предметом проверки и в Конституционном Суде РФ (с точки зрения их соответствия Конституции РФ), и в Европейском суде (с точки зрения их соответствия Конвенции). Компетенция Страсбургского суда не ставилась и не ставится под сомнение, российское государство последовательно придерживается принципа безусловной реализации решений этого авторитетного судебного органа международной юрисдикции[9]. Более того, именно благодаря Конституционному Суду РФ было изменено российское процессуальное законодательство, и в нем появились положения, предписывающие пересмотр вступивших в законную силу судебных постановлений в случае установления Европейским судом нарушения положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом конкретного дела, в связи с принятием решения по которому заявитель обращался в Европейский суд. Однако при реализации решения Европейского суда может возникнуть вопрос о конституционности законоположений, повлекших нарушение соответствующих положений Конвенции в их интерпретации Европейским судом, а в ходе конституционного судопроизводства данные законоположения могут быть признаны не противоречащими Конституции РФ. В такой ситуации Конституционный Суд РФ (исходя из того, что для суда общей юрисдикции в любом случае исключается отказ от пересмотра вступившего в законную силу судебного решения в связи с вынесением постановления Европейского суда) указал, что он в рамках своей компетенции определяет возможные конституционные способы реализации постановления Европейского суда (и. 3 мотивировочной части Постановления от 6 декабря 2013 г. № 27-Г1). Е1одчеркнем эту весьма мягкую пока формулировку Конституционного Суда РФ; речь идет о необходимости исполнения решений Европейского суда с учетом специфики российского правопорядка.

В последнее время обозначилась тенденция, позволяющая говорить о политизированности отдельных решений Европейского суда. Так, в июле 2014 г. Европейский суд обязал Россию выплатить экс-акционерам компании «Юкос» порядка 2 млрд евро компенсации за нарушение права на уважение собственности, гарантированного ст. 1 Протокола № 1 к Конвенции[10]. Представляется, что размер назначенной компенсации необоснованно высок, несопоставим со всей предыдущей практикой Суда (хотя следует иметь в виду, что расчет имущественных потерь всегда более точен и прост по сравнению, например, с определением размера компенсации морального вреда). Можно с известной степенью уверенности утверждать, что именно данное решение Европейского суда вызвало достаточно жесткую реакцию российских властей, заявивших о недопустимости давления и вмешательства во внутренние дела страны.

В Постановлении от 14 июля 2015 г. № 21-П Конституционный Суд РФ констатировал, что решения Европейского суда должны исполняться с учетом верховенства Конституции РФ. Согласно позиции Конституционного Суда участие Российской Федерации в международном договоре не означает отказ от государственного суверенитета. Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод и основанные на ней правовые позиции Европейского суда не могут отменять приоритет Конституции РФ. Их практическая реализация в российской правовой системе возможна только при условии признания за Конституцией РФ высшей юридической силы.

В основе Конституции РФ и Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод лежат общие базовые ценности. Исходя из этого, в подавляющем большинстве случаев коллизии между двумя документами не возникают. Однако подобный конфликт возможен, если Европейский суд дает трактовку Конвенции, противоречащую Конституции РФ. В такой ситуации, в силу верховенства своей Конституции, Россия, по мнению Конституционного Суда РФ, вынуждена отказаться от буквального следования постановлению Европейского суда и, соответственно, может в порядке исключения отступить от выполнения возлагаемых на нее обязательств, когда такое отступление является единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих принципов и норм Конституции РФ. Такая возможность аргументируется и необходимостью соблюдения императивных норм общего международного права (jus cogens), к числу которых, безусловно, относятся принцип суверенного равенства и уважения прав, присущих суверенитету, а также принцип невмешательства во внутренние дела государств. Данный вывод, подчеркнул Конституционный Суд РФ, соотносится с практикой высших судов европейских стран (в частности, Еермании, Италии, Австрии, Великобритании), которые также придерживаются принципа приоритета норм национальных конституций при исполнении решений Европейского суда, и положениями Венской конвенции о праве международных договоров. Верховенство Конституции РФ при исполнении решений Европейского суда может быть обеспечено исключительно Конституционным Судом РФ.

Эта правовая позиция Конституционного Суда РФ достаточно быстро нашла воплощение в российском законодательстве. Федеральным конституционным законом от 14 декабря 2015 г. № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон “О Конституционном Суде Российской Федерации”» Конституционному Суду РФ предоставлено полномочие разрешать вопрос о возможности исполнения решения межгосударственного органа по защите прав и свобод человека по запросам федерального органа исполнительной власти, наделенного компетенцией в сфере обеспечения деятельности по защите интересов Российской Федерации при рассмотрении в межгосударственном органе по защите прав и свобод человека жалоб, поданных против Российской Федерации на основании международного договора Российской Федерации. Несмотря на рекомендации Венецианской комиссии Совета Европы изменить (по сути — отменить) принятые поправки1, Конституционным Судом РФ в рамках реализации нового полномочия уже был рассмотрен первый запрос Министерства юстиции РФ[11] [12].

Сложилась непростая ситуация. Отношения России с европейским сообществом (неотъемлемой частью которого она продолжает оставаться!) становятся все более напряженными. При всей привлекательности (и поддержке по сути) позиции российской власти, можно высказать определенную настороженность — не приведет ли ее реализация к самоизоляции Российской Федерации в мировом и, в частности, в европейском правовом пространстве, не снизит ли институциональные и процессуальные возможности россиян по защите своих прав?

Основой позиции Конституционного Суда РФ (а также и законодателя, и правоприменителей) является тезис об абсолютном верховенстве Конституции РФ в правовой системе Российской Федерации (составной частью которой являются и международные договоры) со ссылкой на ст. 15 Конституции РФ. Казалось бы, данный тезис является аксиомой и активно тиражируется на страницах учебной и научной литературы. Однако ст. 15 Конституции РФ содержит несколько иной текст, и ее буквальное толкование позволяет заключить, что данная норма закрепляет юридическое верховенство Конституции не в правовой системе Российской Федерации, а в системе национального законодательства, т.е. лишь по отношению к правовым актам, принимаемым в Российской Федерации. Вряд ли можно международные договоры

вообще и Конвенцию о защите прав человека и основных свобод в частности (принятую почти на полвека ранее российской Конституции!) считать актом, принятым в Российской Федерации, и требовать их соответствия российской Конституции по аналогии с иными актами, составляющими правовую систему Российской Федерации.

Если мы признаём верховенство Конституции, то должны признать и установленный ею абсолютный приоритет международного договора по отношению ко всем российским законам. По смыслу и. «г» ч. 2 ст. 125 Конституции РФ вступившие в силу международные договоры Российской Федерации по определению не могут быть неконституционными (в практике Конституционного Суда РФ имеются примеры, когда он на основе данного положения отказывает заявителям в проверке конституционности вступивших в силу международных договоров). Это, очевидно, сознавали и лица, по запросу которых было принято Постановление Конституционного Суда от 14 июля 2015 г. № 21-П. В запросе оспаривались не положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод, как таковой, а положения Федерального закона о ее ратификации. Представляется, здесь имеет место попытка скрыть истинные цели заявителей за формально-юридической стороной вопроса. Ведь законы о ратификации международных договоров, как правило, весьма кратки, и в их тексте крайне сложно даже предположить наличие неконституционных положений. Основная цель таких законов — ввести в национальный правопорядок намного более пространные нормы международных договоров, согласованные Российской Федерацией с другими участниками. Это лукавство обнаружил и Конституционный Суд РФ, подчеркнув в своем постановлении, что заявители не подвергают сомнению ни какие-либо положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод как многостороннего международного договора Российской Федерации, ни Федеральный закон о ее ратификации как нормативное основание ее включения в правовую систему России в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, и признал запрос в этой части допустимым лишь потому, что закон о ратификации находится в неразрывном нормативном единстве с другими оспариваемыми в запросе положениями процессуального законодательства и Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», образуя вместе с ними нормативно-правовую базу для исполнения постановлений Европейского суда, вынесенных в отношении России на основании положений Конвенции в их истолковании Европейским судом (и. 1.2 мотивировочной части).

Хочется надеяться, что решения о невозможности исполнения в России постановлений Европейского суда, которые может теперь принимать Конституционный Суд РФ в рамках своего нового полномочия, не будут поставлены «на поток». Надежда эта основывается в том числе и на том, что Конституционный Суда РФ в постановлении от 14 июля 2015 г. № 21-П подчеркнул, что он «лишь в редчайших случаях считает возможным использовать “право на возражение” ради внесения своего вклада (вслед за коллегами из Австрии, Великобритании, Еермании и Италии) в формирование сбалансированной практики Европейского суда по правам человека, но не ради самоизоляции от его решений, которые отражают консенсус, выработанный государствами — участниками Конвенции, а исходя из необходимости конструктивного взаимодействия и взаимоуважительного диалога с ним». При этом специально отмечено, что Конституционный Суд РФ (а в его лице и российское государство в целом) стремится избегать серьезных осложнений в отношениях России не только с Европейским судом по правам человека, но и с Советом Европы (абз. 4 и. 6 мотивировочной части).

Попутно заметим, что вряд ли целесообразна реализация эмоциональных заявлений о возможности выхода России из Совета Европы в связи с ограничениями, принятыми в отношении российской делегации в Парламентской ассамблее Совета Европы. Парламентская ассамблея — лишь один (и не самый эффективный) из органов Совета Европы. Наиболее значимым для населения России является возможность обращения за защитой своих прав в Европейский суд. Статистика свидетельствует, что данный правозащитный институт востребован россиянами (по количеству обращений в Суд Россия традиционно находится на одном из первых мест). И основная масса принятых в Страсбурге судебных решений в отношении Российской Федерации не имеют политического подтекста (хотя такие, к сожалению, есть и их становится все больше). Большинство решений Европейского суда приняты в защиту действительно нарушенных российским государством прав пенсионеров, инвалидов, собственников, избирателей, осужденных и т.п. В бюджете на 2016 г. предусмотрено 500 млн руб. на выплату компенсаций в соответствии с решениями Европейского суда1. И это еще одно основание для уверенности в том, что Российская Федерация сохранит свое присутствие в европейском пространстве не только географически, но и юридически.

[1] См.: Тихомиров Ю.А. Государство. М., 2013. С. 288, 302.

[2]

М.В. Глигич-Золотарева считает государственнвш суверенитет первой «жертвой» в ряду колоссалвнвтх трансформаций в системе конституционнвгх ценностей. Она справедливо отмечает (и предметно иллюстрирует), что сервезнвге ограничения суверенитета отделвнвгх государств имеют место отнюдв не толвко в рамках международно-правоввтх отношений при участии ООН, суверенитет одних государств попирается другими государствами, назначившими себя мироввши гегемонами, под предлогом затцитв1 прав человека и построения «демократического» общества, а в действителвности — исходя из узкокорвгстнвгх мотивов элит. См.: Глигич-Золотарева М.В. Трансформация традициошшх конституционнвгх ценностей: современнвге реалии и bbi30bbi (по мотивам книги: Институционалвнвге и территориалвнвге аспект организации публичной власти в современном государстве: монография / Под ред. С.И. Некрасова. М., 2102) // Конституционное и му- ниципалвное право. 2015. № 10. С. 76.

См.: Тихомиров Ю.А., Шахрай С.М. Риск и право. М., 2012. С. 7.

[4] В отечественной юридической литературе нередко по-прежнему утверждается, что в государствах англосаксонской правовой семьи основным источником права является юридический прецедент. Но это вряд ли соответствует действительности. Во всех государствах, включая англосаксонский мир, основным источником права все-таки является (и признается доктриной) закон (нормативный правовой акт). По некоторым данным, в правовом массиве США прецедент занимает лишь порядка 3%. Речь, очевидно, следует вести не о приоритете или преобладании прецедента в системе источников права, а о традиционно особой роли судебного прецедента в системе правовых регуляторов государств англосаксонской правовой семьи.

[5]

См.: Бондарь Н.С. Концепция «живого» (судебного) конституционализма: методология исследования в свете практики конституционного правосудия // Теория и практика российского конституционализма: Сборник докладов научнопрактической конференции, посвященной 75-летию со дня рождения академика О.Е. Кутафина. Москва, 26 июня 2012 г. /Подред. В.И. Фадеева. М., 2013. С. 23.

[6] См.: Eur. Court H.R. Case of Konstantin Markin v. Russia. Application no. 30078/06. Judgment of 7 October 2010 // URL: http://hudoc.echr.coe.int/ eng?i=001- 100926 (дата обращения: 30.072016); Case of Konstantin Markin v. Russia. Application no. 30078/06. Judgment of 22 March 2012 // URL: http://hudoc.echr.coe.int/eng?i= 001-109868 (дата обращения: 30.07.2016).

[7] СЗРФ.2013. №50. Ст. 6670.

Определение Конституционного Суда РФ от 15 января 2009 г. № 187-0-0 об отказе в принятии к рассмотрению жалоб гражданина Маркина Константина Александровича на нарушение его конституционнвгх прав положениями ст. 13 и 15 Федералвного закона «О государственнвгх пособиях гражданам, имеющим детей», ст. 10 и 11 Федералвного закона «О статусе военнослужащих», ст. 32 Положения о порядке прохождения военной службbi и и. 35 и 44 Положения о назначении и ввшлате государственнвгх пособий гражданам, имеющим детей» // URL: http://base.consultant.ru/cons /cgi/online.cgi?req=doc;base=LAW;n=87365 (дата обращения: 24.10.2012).

[9] Важные положения, касающиеся реализации в нашей стране решений Европейского суда, содержатся в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 (в ред. постановления от 5 марта 2013 г. № 4) «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» (Бюллетень Верховного Суда РФ. 2003. № 12; 2013. № 5). Верховный Суд РФ указал, что выполнение постановлений, касающихся Российской Федерации, предполагает в случае необходимости обязательство со стороны государства принять меры частного характера, направленные на устранение нарушений прав человека, предусмотренных Конвенцией, и последствий этих нарушений для заявителя, а также меры общего характера, с тем чтобы предупредить повторение подобных нарушений; суды в пределах своей компетенции должны действовать таким образом, чтобы обеспечить выполнение обязательств государства, вытекающих из участия Российской Федерации в Конвенции о защите прав человека и основных свобод (абз. 2 п. 11). В Постановлении от 27 июня 2013 г. № 21 «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г. и Протоколов к ней» (Бюллетень Верховного Суда РФ. 2013. № 8) Верховный Суд вновь подчеркнул обязательность правовых позиций Европейского суда, содержащихся в его окончательных постановлениях, принятых в отношении Российской Федерации, и необходимость учета правовых позиций Европейского суда, изложенных в ставших окончательными постановлениях, которые приняты в отношении других государств — участников Конвенции, если обстоятельства рассматриваемого российским судом дела являются аналогичными обстоятельствам, ставшим предметом анализа и выводов Европейского суда (и. 2).

[10] Eur. Court H.R. Case of ОАО “Neftyanaya kompaniya ’YUKOS’” v. Russia. Application no. 14902/04. Judgment of 31 July 2014 (Just satisfaction) // URL: http:// hudoc.echr.coe.int/ eng?i=001-106308 (дата обращения: 02.08.2016).

[11] URL: http://www.Venice.сое.int/webforms/documents/?pdf=CDL-AD(2016) 016-е (дата обращения: 22.06.2016).

[12]

См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 19 апреля 2016 г. № 12-П по делу о разрешении вопроса о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации постановления Европейского суда по правам человека от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков против России» в связи с запросом Министерства юстиции Российской Федерации // СЗ РФ. 2016. № 17. Ст. 2480.