Современная история демократии ведется с провозглашения в эпоху первых буржуазных революций народа (нации) единственным источником власти и носителем суверенитета. Изначально доктрина народного суверенитета, систематизированная Ж.-Ж. Руссо в «Общественном договоре»1, предполагала не только признание народа единственным источником власти, но и его непосредственное участие в управлении государством на основе принципа общего согласия. Однако очень скоро прямое народное правление стало рассматриваться как демократический идеал, который не может быть реализован в условиях современных государств, представляющих собой гораздо более крупные и социально-политически дифференцированные сообщества по сравнению с античными полисами, где оно, как принято считать, имело место. Национальные государства, сформировавшиеся в Европе к Новому времени, требовали принципиально иного институционального воплощения идеи народовластия, каковым и стала представительная демократия.

Теория представительной демократии была призвана выработать политико-правовые инструменты, позволяющие совместить народный (национальный) суверенитет с эффективным и компетентным правлением элит[1] [2]. Представительная демократия в отличие от непосредственного народовластия оказалась совместимой со сложноорганизованным и дифференцированным обществом, отличающимся институционализированным плюрализмом социально-политических интересов. Множество разнообразных организаций, опосредующих эти интересы и конкурирующих за их представительство на общенациональном и региональном уровнях, стали не деструктивным фактором, как полагал Ж.-Ж. Руссо, а неизбежной и необходимой составляющей демократического порядка[3].

Кроме того, непосредственное народовластие чревато «демократическим авторитаризмом», так как не позволяет ставить вопрос о необходимости ограничения власти, ведь кажется, что власть, осуществляемая самим народом, по определению не может быть репрессивной, представлять угрозу для свободы народа. Власть представителей народа, которые в процессе ее реализации приобретают определенную независимость от уполномочивших их граждан, напротив, нуждается в ограничении в целях защиты индивидуальной свободы.

Сегодня демократия, по сути, отождествляется с совокупностью прав, гарантирующих возможности участия в осуществлении государственной власти. Соответственно демократия наличествует там, где все граждане имеют достаточно широкие (обеспечивающие производность государственной власти от народа и ее зависимость от народного волеизъявления) и формально равные права на участие в реализации публично-властных полномочий (избирать и быть избранным, на доступ к государственной службе, на участие в референдуме и т.п.), а также личные свободы (слова, печати, собраний, союзов и т.п.), позволяющие влиять на их осуществление. «Демократия означает формальное равенство свободных участников политического общения»1. Она предполагает, что «все относящееся к народу является политически равноправным; все должны обладать равными возможностями, добиваться признания, не нарушая положений конституции, и, если им это удается, в парламенте и правительстве — осуществлять государственную власть»[4] [5]. Гарантирование гражданам равных шансов участия во власти обеспечивает действенную охрану свободы политического процесса, уменьшая опасность злоупотребления властью, и индивидуальной свободы, «которая как реальная свобода является не только вопросом прав граждан на защиту от посягательства государства, но и прежде всего вопросом конституирования и ограничения государственной власти»[6].

Все иные обычно акцентируемые аспекты демократии[7] в той мере, в какой они совместимы с формально-равным уважением свободы каждого члена политического сообщества, присутствуют в предложенном ее понимании. Так, демократия предполагает принятие политических решений на основании волеизъявления большинства граждан, что оказывается прямым следствием формального равенства их правовых возможностей участия во власти. При этом воля большинства, как и реализация любого права, ограничена необходимостью уважать права других членов политического сообщества, что образует гарантии прав меньшинств в политическом процессе, а также политического (в том числе идеологического) плюрализма, препятствует монополизации политической власти (обеспечивает возможность периодической смены большинства). Одновременно уважение прав человека определяет и пределы защиты интересов меньшинства, и рамки политического плюрализма, и допустимые альтернативы политического развития нации.

Демократия является единственно возможной формой конституционного государства, правовой организации публичной политической власти. В этом смысле демократия представляет собой «истинную форму государства»1 или «государство в подлинном смысле»[8] [9]. «Все иные государственные формы являются в той или иной мере извращением государства, его производности от народного суверенитета»[10].

Однако современные тенденции развития правового регулирования, связанные с «приватизацией» права, когда большой объем правотворчества выходит из-под прямого государственного контроля, а также технитизация и профессионализация правового регулирования, осуществляемого государством, делают все более формальными парламентские процедуры, традиционно признаваемые надлежащими формами демократической легитимации принимаемых законов.

В ответ на обозначившиеся проблемы Ю. Хабермасом предложено понимание демократии как такого самоопределения граждан, когда «адресаты императивно действующих законов в то же время являются их авторами»[11]. Разработанная Ю. Хабермасом модель «делиберативной демократии»[12], в основе которой лежит уста
новка на социальное сотрудничество и рациональный политический дискурс, пытается совместить идеалы представительного правления и непосредственного народовластия (в его терминологии — элементы либеральной и республиканской (коммунитари- стской) моделей демократии). Делиберативная демократия предполагает включение (пусть и опосредованное) всех граждан в процессы принятия политических решений за счет сочетания институционализированных форм принятия решений большинством (прежде всего в рамках парламентских процедур) и широкого неформального дискурса в сети коммуникации политической общественности. Именно формальные и неформальные коммуникации образуют ту арену, где происходит «более или менее рациональное формирование общественного мнения и политической воли по поводу значимых для всего общества тем и нуждающихся в регулировании дел»1. Общественное мнение, вырабатываемое в разнообразных демократических процедурах и приобретающее в процессе этого характер коммуникативной власти, само по себе господствовать не в состоянии, оно может лишь направлять использование административной власти. Собственно народный суверенитет, по Ю. Хабермасу, и «возникает из интеракций между институционализированным в рамках правового государства формированием воли и культурно мобилизуемой общественностью, которая, со своей стороны, находит некий базис в ассоциациях гражданского общества, равно удаленных от государства и от экономики»2. При этом необходимо «до такой степени оживить деятельность политической общественности, чтобы восстановленная совокупность граждан могла (вновь) присвоить получившую бюрократическую самостоятельность государственную власть в формах децентрализованного самоуправления»3.

Безусловно, такую конструкцию демократического правления можно признать идеальной. Но в ходе ее реализации неизбежно возникнут проблемы. Несмотря на то что современные информационные технологии открывают для граждан поистине безграничные возможности участия в «рациональном политическом дискурсе», далеко не все стремятся ими воспользоваться. «Активная по
литическая общественность» Ю. Хабермаса не включает в себя всех граждан страны, причем за ее рамками, как правило, оказываются те, кто наиболее благополучен в своей профессиональной и частной жизни, а ведь именно они и образуют основу стабильности общества. Кроме того, не следует переоценивать компетентность общественного мнения, сформированного в процессе неформального политического дискурса активной общественности, и меру его влияния на административную власть. Акцент на профессиональную делиберативную коммуникацию[13] оставляет открытым вопрос о вовлечении в нее широкой «политической общественности».

Проблема народовластия традиционно рассматривалась как решаемая в рамках конкретного государства. Однако сегодня ни одно государство (национальное сообщество) уже не может действовать полностью автономно и самостоятельно. Целый ряд процессов экономического, финансового, экологического, социального, политического, военного характера, оказывающих влияние на жизнь населения, находятся вне контроля национальных государств. Государства все чаще и во все большем объеме передают свои публично-властные полномочия на наднациональный уровень. Эти процессы Ю. Хабермас называет транснационализацией народного суверенитета2. В современных условиях проблема его осуществления приобретает новое измерение — обеспечение демократической легитимации наднационального уровня власти. Осуществление публично-властных полномочий наднациональными институтами далеко не всегда бывает обременено необходимыми правовыми ограничениями, присущими внутригосударственным системам разделения властей и демократического представительства. Едва ли не общим местом стало утверждение, что наднационализация публичной власти невозможна без снижения ее легитимности и усиления отчуждения от граждан. «Даже то обстоятельство, что правительства, посылающие своих представителей в международные организации, являются демократически избранными, не может компенсировать этот ущерб. Поэтому рост власти международных организаций фактически выхолащивает демократический процесс в национальных государствах по мере того, как национально-государственные функции переводятся на уровень транснационального управления»1.

Предлагаемые в качестве решения обозначенных проблем проекты «космополитической демократии», предполагающие формирование транснациональных (глобальных) демократических институтов[14] [15], выглядят весьма утопическими. Развитие международной интеграции и наднационального регулирования с неизбежностью ведет к ограничению демократии (народовластия), делая представительное правление еще более опосредованным (отчужденным от граждан), так как полномочия наднациональных институтов производны от соответствующих государств-участни- ков, передающих им их на определенных условиях[16].

Ю. Хабермас, основываясь на опыте Европейского союза, указывает, что транснационализация народного суверенитета осуществляется в форме демократического союза национальных государств, в рамках которого происходит разделение учредительной власти между гражданами данного союза (гражданами ЕС) и государствами-членами, обладающими соответствующим мандатом от своих граждан[17]. Однако, по мнению Ю. Хабермаса, точнее говорить о таких субъектах «разделенной» учредительной власти, как

граждане ЕС и народы государств-членов1. Поэтому в рамках ЕС происходит и разделение суверенитета между народами государств-членов и гражданами ЕС как членами формирующейся европейской общности. Таким образом, каждый человек как бы расщепляется на две personae, выступая одновременно в качестве и гражданина соответствующего государства, и гражданина Союза. Эта теоретическая конструкция подкрепляется наличием в политической структуре ЕС трех видов институтов: формируемых государствами-членами (Европейский совет, Совет Европейского союза), избираемых непосредственно гражданами государств-членов (Европейский парламент) и формируемых самими институтами ЕС (Европейская комиссия). Участвуя в их работе, а также в неформальном политическом дискурсе, каждый человек одновременно выступает в двух ролях — гражданина ЕС и соответствующего государства и должен отдавать себе отчет в том, что «то, что в рамках национального государства считается ориентацией на общее благо, на европейском уровне превращается в партикулярное обобщение интересов, ограниченное собственным народом, что может вступить в конфликт с обобщением интересов всей Европы, ожидаемым в роли граждан Союза. Поэтому оба ролевых аспекта учредительных субъектов в рамках конституированной общности обретают институциональное значение: на европейском уровне гражданин должен быть в состоянии одновременно и равновесно формировать свое суждение и принимать политическое решение и в качестве гражданина Союза, и в качестве представителя народа определенного государства. Каждая гражданка участвует в европейских процессах формирования общественного мнения и волеизъявления и как отдельная европейка, автономно высказывающая “да” и “нет”, и как представительница определенной нации»[18] [19]. Таким образом делиберативная демократия реализуется на наднациональном уровне, обеспечивая легитимацию соответствующего уровня власти.

Эта довольно оригинальная теоретическая конструкция акцентирует внимание и на том факте, что даже в рамках ЕС — наиболее продвинутого в интеграционном плане наднационального образования — пока не приходится говорить о формировании единого политического сообщества, более того, государства-члены (и их народы) проявляют заинтересованность в сохранении своей пусть и относительной обособленности. А современный мир в целом представляет собой сложный конгломерат национальных государств, наднациональных и международных образований, находящихся в весьма сложных и разноуровневых отношениях взаимодействия и взаимозависимости. И все более набирающая силу транснационализация публично-властных полномочий не синхронизирована с процессами формирования глобального (и даже регионального) гражданского общества, которое способно эффективно ставить пределы их осуществлению, обеспечивая таким образом гарантии сохранения демократического правления.

Большинство исследователей сходятся на том, что демократия в ее традиционном, внутригосударственном понимании, предполагающая периодические выборы на основе равенства голосов их участников, на глобальном уровне сегодня невозможна и в лучшем случае представляет собой весьма отдаленную перспективу. Однако это не ведет к неизбежной нелегитимности международно-правовых и наднациональных институтов. Основой их легитимации могут стать демократические принципы, общие для национальных и транснациональных правопорядков[20].

[1] См.: Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре: Трактатвг. М., 2000.

О

См.: Гупелъ М. Введение в публичное право. Институтвг — Основвг — Источники. М., 1995. С. 93.

[3] См.: Даль Р. Демократия и ее критики. М., 2003. С. 39—40, 46—47.

[4] Четвернин В.А. Демократическое конституционное государство: введение в теорию. М., 1993. С. 83.

Л

Хессе К. Ochobbi конституционного права ФРГ. М., 1981. С. 73.

[6] Там же. С. 85.

[7] См., например: Гурвич Г.Д. Юридический опвгг и плюралистическая философия права // Гурвич Г.Д. Философия и социология права: Избраннвге сочинения. СПб., 2004. С. 411; Мельвиль А.Ю., Ильин М.В., Мелешкина Е.Ю., Миронюк M.I., Полунин Ю.А., Тимофеев И.И., Харитонова О.Г., Ваславский Я.И. Как измерите и сравните уровни демократического развития в разнвгх странах (По материалам исследователвского проекта «Политический атлас современности»). М., 2008. С. 14-37; Хессе К. Указ. соч. М„ 1981. С. 71-88.

[8] Четверти В.А. Указ. соч. С. 78.

О

■ Peru thaler Р. Allgemeine Staatslehre und Verfassungslehre. Wien, 1986. S. 94.

' Четверти B.A. Указ. соч. C. 78.

[11] Хабремас Ю. Эссе к конституции Европы. С. 53.

' См.: там же. С. 52—53; Хабермас Ю. Вовлечение Другого. Очерки политической теории. С. 381—401.

Хабермас Ю. Вовлечение Другого. Очерки политической теории. С. 396. Там же. С. 399-400.

Там же. С. 393-394.

[13] См.: Хук ван М. Конституционные суды и делиберативная демократия // Правоведение. 2013. № 2. С. 135—149.

* См.: Хабермас Ю. Эссе к конституции Европвт С. 50.

[14] Хабермас Ю. Эссе к конституции Европы. С. 54. Это вызывает озабочен- ноств ряда государств — членов Европейского союза и, в частности, являлосв предметом рассмотрения их органов конституционного контроля, куда были на- правленв1 запросв1 относителвно соответствия положений Лиссабонского договора (Treaty of Lisbon Amending the Treaty on European Union and the Treaty Establishing the EuropeanCommunity, Signed at Lisbon, 13 December 2007 // Official Journal of the European Union. 2007. December 2007. Vol. 50. C 306/01. P. 1—230) принципам суверенного, демократического, конституционного государства, за- крепляемвш националвнвши конституциями (См., например: Constitutional Court of the Czech Republic. Decision 2008/11/26- Pi. US 19/08: Treaty of Lisbon I // URL: www.concourt. cz/view/pl. 19-08 (дата обращения: 16.05.2016); Constitutional Court of the Czech Republic. Decision 2009/11/03- Pi. US 29/09: Treaty of Lisbon II // URL: www.concourt. cz/view/pl.29-09 (дата обращения: 16.05.2016); BVerfG, 2 BvE 2/08 vom 30.6. 2009 // URL: http://www.bundesverfassungsgericht.de/en/decisions/ es2009 0630_2bve000208en.html (дата обращения: 16.05.2016).

О

См., например: Хелд Д. Модели демократии. С. 498—510.

’ Одним из способов преодоления «дефицита демократии» в рамках Европейского союза является вовлечение националвнвгх парламентов в процесс принятия решений на уровне ЕС. См. об этом: Васильева Т.А. Влияние европейской интеграции на деятелвноств парламентов государств — членов ЕС. С. 61-81.

[17] См.: Хабермас Ю. Эссе к конституции Европвт С. 50.

[18] См.: Хабермас Ю. Эссе к конституции Европы. С. 71.

[19] Там же. С. 72.

[20] См.: Buchanan A. The Legitimacy of International Law // The Philosophy of International Law/ Ed. by S. Besson, J. Tasioulas. Oxford, 2010. P. 87.

О

См.: Оглезпев В. В. Тлобализация и государство: анализ социальной онтологии. Томск, 2010 // URL: http://pandia.ru/ text/78/227/50574.php (дата обращения: 11.04.2016).