Нет сомнений, что по многим уголовным делам получение от подозреваемого или обвиняемого «признательных» показаний крайне желательно. Ведь только он, если действительно совершил преступление, может знать все его детали и обстоятельства. К примеру: указать места сокрытия орудия преступления, трупа (его останков), предметов, которыми он завладел в результате совершения преступления, назвать своих соучастников (в том числе организаторов или заказчиков преступления). При расследовании должностных преступлений зачастую только подозреваемый, обвиняемый, признаваясь в их совершении, может указать на документы, в которых отражены («задокументированы») все его стадии — от подготовки до сокрытия противоправных действий и т. д.

Именно лишь в этом своем уникальном качестве источника получения других доказательств о тех обстоятельствах, которые названы выше (о местах сокрытия отдельных объектов, соучастниках и т. д.), признательные показания представляют самостоятельную доказательственную ценность. «Признание вины, — верно в этой связи пишет в своем диссертационном исследовании В. Н. Перекрестов, — традиционно считается источником доказательств при условии, что оно сопровождается сведениями о противоправных действиях, совершенных обвиняемым (подозреваемым), проверяется и оценивается в совокупности с другими доказательствами, добытыми по уголовному делу»[1].

В то же время нельзя не учитывать и «эмоционально-психо- логическую составляющую» ценность признательных показаний.

Будем реалистами: если лицо признается в инкриминируемом ему преступлении, то, как правило, для следователя это весьма серьезный психологический и эмоциональный довод, указывающий на обоснованность версии о совершении данного преступления именно этим лицом. Скажем более: зачастую такое же значение признательные показания, даже если подсудимый затем от них отказался (об этой проблеме будет говориться далее), имеют при судебном разбирательстве уголовных дел.

И потому желание следователя получить при расследовании от подозреваемого, обвиняемого такого рода показания — вполне логично с точки зрения доказывания и не менее объяснимо с точки зрения психологии.

Этим же, по нашему разумению, объясняется, что разрабатываемая многими поколениями теоретиков и практиков расследования преступлений тактика допроса преимущественно направлена на рационализацию допустимой деятельности следователя для получения от подозреваемого, обвиняемого достоверных признательных показаний по существу инкриминируемого ему преступления (осуществляемого в отношении этого лица уголовного преследования).

К примеру, один из основоположников криминалистики А. Вейнгарт на первой же странице своего классического «Руководства к расследованию преступлений» сформулировал такие значимые и для настоящего времени рекомендации по тактике допроса подозреваемого, обвиняемого:

«На отказ обвиняемого от ответов следователь должен смотреть не как на ослушание его или неуважение и не как на улику против обвиняемого, а как на пользование своим правом, причем, однако, рекомендуется разъяснять обвиняемому, что «отказываясь давать ответы, он оставляет без опровержения все представленные против него улики. Следователь (судья) допрашивает обвиняемого совершенно так же, как и свидетеля, с тою разницей, что, не требуя настойчиво ответов на вопросы, дает возможность высказываться по поводу выясненных следствием обстоятельств, не предъявляя только таких улик, немедленное сообщение которых могло бы иметь последствием сокрытие следов преступления.

Если обвиняемый сознается в преступлении, то следует предоставлять ему вполне высказать сознание, не мешая ему излить свою душу, так как прерванный неуместным вопросом или нетерпеливым замечанием — дающий откровенное показание обвиняемый может остановиться в своих признаниях, и следователь лишается самых ценных данных.

Необходимо озаботится лишь, чтобы такое откровенное признание заключало в себе ответы на главнейшие вопросы, а именно: когда, где и при каких обстоятельствах совершено преступление, сам ли обвиняемый задумал его совершение или это было внушено ему другими, когда и кем именно; какими средствами и откуда добытыми совершено преступление; кто из соучастников и чем именно воспользовался после содеянного преступления и кому, когда и где сбыты вещи, добытые преступлением; где находятся прочие соучастники преступленья, их приметы, связи и проч. Таким образом, выясняется степень искренности сознания и очень часто первоначально неполное сознание постепенно обращается в полное откровенное показание, а обвиняемому затрудняется возможность отказа впоследствии от сделанных признаний»[2].

А потому далеко не случайно, что по большинству уголовных дел в результате грамотного тактического поведения следователя, использования им оперативно-розыскной информации в определенный момент (как правило, в достаточно короткий срок после задержания или ареста) подозреваемые и обвиняемые дают «признательные» показания о совершении вменяемых им деяний. От которых, тем не менее, зачастую, несмотря на приведенное замечание А. Вейнгарта, затем отказываются.

Причины этой, увы, издавна обычной для уголовного судопроизводства ситуации А. Ф. Кони объяснял так: обвиняемый «начинает обдумывать все сказанное им, видит, что дело не так страшно, каким казалось сначала, что против некоторых улик можно придумать опровержение [...]. Опыт, даваемый уголовною практикою, приводит к тому, что в большей части преступлений, в которой виновность преступника строится на косвенных доказательствах, на совокупности улик и лишь отчасти подкрепляется его сознанием, это сознание несколько раз меняет свой объем и свою окраску»[3].

Такие отказы от сделанных «признаний» имеют место либо еще до окончания предварительного расследования, либо в процессе судебного рассмотрения дела. Штатным объяснениям со стороны обвиняемых, подсудимых причин ранее данных показаний является то, что таковые давались в результате примененного к ним физического и (или) психического насилия сотрудниками правоохранительных органов (что, увы, действительно, далеко не исключение в правоохранительной практике).

В этой связи аксиоматичным представляется, что первым шагом рассматриваемой тактической операции является объективная проверка обстоятельств, при которых подозреваемый, обвиняемый дал признательные показания; иными словами, — установление допустимости сформированного на их основе доказательства.

Опуская многие связанные с тем проблемы, вкратце напомним, сформулируем несколько основных тактических рекомендаций в этом отношении.

Допрос данного лица должен производиться с участием приглашенного им (или назначенного ему) адвоката-защитника.

Для исключения вероятности дачи таких показаний подозреваемым, обвиняемым (другим лицом, не наделенным к этому моменту неким процессуальным статусом) в результате применения к нему с этой целью противоправных мер принуждения, в частности, принуждения физического, до и после допроса данный субъект должен быть подвергнут судебно-медицинскому освидетельствованию. Цель данной рекомендации очевидна: отсутствие телесных повреждений, которые могли быть получены при применении принуждения к даче показаний, будет объективно опровергать штатную версию данного лица о причине дачи им таких показаний в случае последующего от них отказа[4].

С той же целью, а также для предупреждения не менее высокой вероятности последующего объяснения лицом причин дачи им признательных показаний в результате применения мер недопустимого психического насилия является крайне рациональным весь процесс допроса (как и предшествующих бесед с ним оперативных сотрудников) фиксировать техническими средствами (аудио- и видеозаписью).

Последняя в этом отношении ремарка: доказательство, сформированное на основе признательных показаний подозреваемого, обвиняемого, другого лица, полученных в результате противоправного принуждения, если даже достоверность составляющей их содержание информации не ставится под сомнение, априори есть доказательство недопустимое, использовать его в доказывании невозможно.

Не менее аксиоматично, что показания лица, признавшего себя виновным в инкриминируемом ему преступлении, требуют тщательной проверки и объективного закрепления. И потому совершенно неслучайно уголовно-процессуальный закон предупреждает, что признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказательств по делу (ст. 77 УПК).

В основе проверки достоверности даваемых лицом признательных показаний, можно сказать, «второго» шага алгоритма рассматриваемой тактической операции должны лежать следующие посылки.

Непротиворечив этих показаний «узловым», объективно установленным фактам расследуемого преступления: о способе и месте совершения данного преступления против личности, его мотивах (если таковые на момент допроса этого лица сомнений не вызывают и существенны для оценки даваемых показаний).

Так, В. признал себя виновным в том, что убил 3., нанеся ему несколько ударов по голове молотком. Однако согласно заключению судебно-медицинской экспертизы смерть 3. наступила в результате удушения, а следов телесных повреждений, которые могли бы быть причинены ударами молотка, на голове потерпевшего не имелось. Объяснить эти противоречия В. не мог; последующее расследование показало, что В. оговорил себя в убийстве, будучи психически больным человеком.

Другой пример из следственной практики. Признавая себя виновным в нанесении телесных повреждений, Ю. в то же время категорически утверждал, что никаких ценностей у потерпевшего У. он не забирал (на У. было совершено разбойное нападение и отобран планшетный компьютер). Это противоречие вызвало сомнения в достоверности данных Ю. показаний. Проверка их показала, что Ю. «взял на себя» разбойное нападение, совершенное его братом. Ю. в дальнейшем пояснил, что, давая признательные показания, он был вынужден в то же время отрицать факт завладения планшетом, так как не придумал, как объяснить, куда он его дел.

Соответствие даваемых показаний объективным фактам, установленным до получения таких показаний (в ходе осмотра места происшествия, обыска, допросов иных лиц, чьи показания, на взгляд следователя, не вызывают сомнений в своей достоверности). Эти факты могут касаться как существенных обстоятельств, непосредственно составляющих предмет доказывания по данному делу, так и обстоятельств менее значительных, однако указывающих на то, что допрашиваемый действительно знает даже мельчайшие нюансы обстановки происшедшего.

Давая признательные показания, К. пояснил, что с Н. он в своей квартире распил две бутылки водки, после чего между ними произошла ссора, в результате которой он убил Н. После убийства он ушел и был задержан спустя несколько дней, когда в его квартире был обнаружен труп Н.

Следователь ограничился этими показаниями К., не сопоставив их даже с протоколом осмотра места происшествия, согласно которому на столе в квартире К. стояли не две, а четыре бутылки из-под спиртных напитков, и потому, естественно, не устранил данного противоречия.

К. на следующий же день после дачи признательных показаний от них категорически отказался, заявив, что они давались в результате физического воздействия на него работниками милиции (наличие на теле К. многочисленных следов побоев спустя два дня было подтверждено судебно-медицинской экспертизой).

Указанное противоречие между объективными данными об обнаруженных бутылках и показаниями К. в этой части позволило защите выдвинуть версию о том, что убийство Н. было совершено не К., а другим лицом, с которым Н. после ухода К. распил бутылку коньяка и бутылку вина. Эта версия опровергнута не была. В конечном счете уголовное преследование в отношении К. было прекращено.

Непротиворечивость признательных показаний допрашиваемого, их «вписываемость» в обоснованные заключения судебных экспертиз, проведенных по имеющимся уголовно-релевантным объектам, до получения от данного лица таких показаний (как то показано выше на примере из следственной практики).

Вот почему, как о том упоминалось при рассмотрении вопроса о тактике заключительного этапа «судебно-экспертной деятельности» следователя, до ознакомления подозреваемого, обвиняемого, дающего признательные показания, с заключением экспертизы он должен быть дополнительно допрошен по обстоятельствам, связанным с этим экспертным заключением. При этом в протоколе такого допроса должно быть отражено, что эти показания им даются до ознакомления с заключением соответствующей судебной экспертизы (конечно же, это рекомендация не распространяется на ситуацию, когда ознакомление данного лица с заключением экспертизы используется как тактический прием получения от него достоверных признательных показаний).

Значимость этой тактической рекомендации очевидна: чтобы исключить или как минимум затруднить возможность отказа подозреваемого, обвиняемого от своих ранее данных, подчеркнем, достоверных признательных показаний. Дело в том, что (это показывает практика) в таких случаях допрашиваемый обычно объясняет соответствие ранее данных показаний фактам, установленным экспертными исследованиями, именно тем, что до их дачи он был ознакомлен с заключениями экспертов.

Наличие в признательных показаниях деталей, нюансов описываемых событий, которые нельзя выдумать, свидетельствующие о достоверности данных показаний. Значимость этих «частностей» иногда своевременно следователем не осознается: далеко не всегда они фиксируются следователем в протоколе допроса; он, как правило, является продуктом совместного творчества допрашиваемого и следователя. Вот почему так важно (кроме причин для того, обоснованных выше) использовать при допросе такого лица вспомогательные средства фиксации его показаний аудио- или видеозапись, которая отразит все, в том числе, казалось бы, несущественные моменты и даже оговорки в его показаниях. Особенно важны они для использования в той ситуации, когда данное лицо в дальнейшем отказывается от данных ранее признательных показаний. Анализ соответствующей аудио- или видеозаписи позволяет выявить такие частности в показаниях этого лица и тактически правильно их использовать как в последующих его допросах, так и при составлении обвинительного заключения в части обоснования достоверности именно признательных, а не последующих показаний обвиняемого.

Из следственной практики: С., признавая себя виновным в совершении убийства А., объяснил, что непосредственно после убийства он не смог как следует закопать труп (была зима) и спрятал его в полуосыпавшейся яме, забросав ветками и снегом. Весной же, боясь, что труп будет обнаружен, он пришел на место его захоронения, выкопал рядом глубокую яму и перезахоронил в нее останки А. (там они спустя полтора года и были случайно обнаружены).

Давая признательные показания, С., в частности, показал, что, когда он перезахоранивал труп, он заметил, что кисть левой его руки была обглодана мышами. Признаемся, что следователь (а им был автор настоящей работы) не сразу оценил значение этой детали и в протокол допроса С. (в силу, как он полагал, некой патологичности) ее не внес. В то же время эти показания С. были записаны на магнитную ленту. В дальнейшем С. сделал попытку частично от них отказаться, в том числе от факта перезахоронения трупа А.

«Выловив» указанную выше деталь при прослушивании аудиозаписи, следователь при повторном допросе С. воспроизвел ее обвиняемому и предъявил ему заключение судебно-медицинской экспертизы трупа А., обратив его внимание на даты этих документов. После чего предложил С. объяснить, откуда он мог, не перезахоранивая труп, знать еще до экспертов о такой детали, как обглоданная животными кисть левой руки трупа. Поняв невозможность как-либо убедительно объяснить эту свою «виновную осведомленность», С. был вынужден вновь подтвердить факт перезахоронения трупа А., одновременно вновь признав и другие обстоятельства совершения им убийства потерпевшего[5].

Из приведенного примера становится очевидной как обоснованность сформулированной выше тактической рекомендации о дополнительном допросе подозреваемого, обвиняемого до ознакомления его с заключением судебной экспертизы, так и необходимость использования при допросе этого лица дополнительных средств фиксации показаний, в том числе, как видим, и для восполнения недостатков, допущенных следователем при составлении протокола допроса.

Главным же образом рациональность фиксации всего процесса и результатов допроса техническими средствами обусловливается необходимостью предупреждения попытки допрошенного отказаться от данных признательных показаний по причине того, что таковые были им даны в результате применения к нему незаконных методов ведения следствия. Во всяком случае, наличие аудио-, видеозаписи позволит суду объективно оценить обоснованность подобных объяснений.

Такой анализ может привести к выводу, что на допрашиваемое лицо действительно оказывалось неправомерное воздействие. К примеру: запись отразила его неадекватное физическое или психическое состояние в процессе допроса, оглашение им «под запись» признательных показаний с бумажного их текста и
т. д. Либо, напротив, о том, что принуждение к даче показаний в процессе к нему не применялось.

2004. № 4. С. 35.

Для иллюстрации приведем пример из опубликованной следственной практики. Следователи, расследовавшие убийство одного из ответственных сотрудников МВД Республики Татарстан, пишут, что допросы подозреваемых проводились с применением видеозаписи.

«Во время допросов, кроме подозреваемого, защитника и следователя, никого не было. Подозреваемым предоставлялась возможность пить кофе и чай, курить, свободно общаться с адвокатом, их руки не были скованы наручниками.

Когда в суде двое из обвиняемых отказались от своих показаний, заявив, что они давались под принуждением, судья, просмотрев видеозапись допросов, усомнился в правдивости их новых доводов, прокомментировав видеозапись фразой о том, что «никогда ранее не видел таких комфортных условий при допросах на предварительном следствии»[6].

Средством закрепления признательных показаний лица подозреваемого или обвиняемого в совершении преступлении, защиты опосредованного в протоколе соответствующего допроса доказательства, а следовательно, элементом рассматриваемой тактической операции по праву является проверка его показаний на месте происшествия.

В соответствии с редакцией ст. 194 УПК, проверка показаний на месте производится «в целях установления новых обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, показания, ранее данные подозреваемым или обвиняемым, а также потерпевшим или свидетелем, могут быть проверены или уточнены на месте, связанном с исследуемым событием» (выделено нами — авт.). А потому результаты этого следственного действия являются убедительным средством объективного подтверждения достоверности показаний лица, признавшего себя виновным в совершении преступления против личности, в том случае, когда в процессе ее проведения подозреваемый (обвиняемый):

указывает на отдельные места, связанные с совершенным преступлением (места подготовки, совершения деяния, сокрытия его следов), о которых могло знать лишь лицо, действительно совершившее преступление, и на которых ранее или в ходе следственного действия обнаружены объективные данные, свидетельствующие о криминальном (и криминалистическом) значении этих мест;

демонстрирует свои действия при совершении преступления, соответствующие объективным данным о них, полученным ранее, либо достоверность которых подтверждается дальнейшим расследованием.

Приведем несколько примеров, иллюстрирующих данное положение.

Давая пояснения в ходе проверки показания на месте происшествия, Ж. указал место, находясь на котором он поджидал жертву, и указал на несколько находящихся там окурков, пояснив, что они от сигарет, выкуренных им в то время. В рамках этого следственного действия окурки были изъяты; в дальнейшем судебно-медицинская экспертиза установила, что обнаруженная на них слюна принадлежит Ж.

Был обнаружен и после осмотра места происшествия, естественно, направлен для производства судебно-медицинской экспертизы труп У. Перед окончанием осмотра следователь оставил на месте обнаружения трупа так называемый «условный ориентир». В данном случае им явилась металлическая банка, записка в которой (заверенная подписями всех участников осмотра места происшествия) удостоверяла, что именно в данном месте и был обнаружен труп У.

При проверке показаний Ц., признавшегося в совершении этого убийства, он привел к месту, где им был сокрыт труп потерпевшего; по предложению следователя Ц. собственноручно извлек из земли данный «условный ориентир». Доказательственная значимость этого обстоятельства, объективно свидетельствующего о «виновной осведомленности» Ц. о месте сокрытия трупа, очевидна.

В то же время в процессе проведения проверки показаний подозреваемого, обвиняемого на месте (так же, заметим, как и при предшествующем его допросе) следует особо уточнять, не явились ли его даваемые при этом объяснения и демонстрация действий результатом информации о преступлении, полученной им от других лиц (или воспринятой им при других некриминальных ситуациях).

Необходимость выяснения этих обстоятельств диктуется не только тем, что в случае последующего отказа подозреваемого, обвиняемого от своих признательных показаний, в том числе данных при проведении с ним проверки показаний на месте; подобные их объяснения штатны, достаточно распространены. Но и тем, что действительно в ряде случаев они лежат в основе «убедительности» ложного самооговора в совершении преступления.

Обращая на это особое внимание, авторы одного учебного пособия по расследованию убийств пишут: «Некоторые, впоследствии себя оговорившие, сами лично наблюдали процесс извлечения трупа, его следственного осмотра. Их информация выглядит наиболее правдоподобной, а в какой-то степени и достоверной». «Наиболее опасный источник, — подчеркивают авторы, — это сведения, фотографии, фототаблицы, предъявляемые потенциальному преступнику следователем, а в основном оперативными сотрудниками без согласия следователя. Вот откуда у невиновного появляются сведения о преступлении и его деталях. Он ее получает, порой сам того не сознавая. Затем на него оказывают психологическое давление, а порой и не только психологическое, и склоняют к признанию. Оно находит свое подтверждение при проверке показаний, и в итоге в деле появляется убедительное доказательство, в котором мало кто сомневается»1.

Для иллюстрации этого вывода авторы далее приводят следующий пример из следственной практики.

При возобновлении производства по вновь открывшимся обстоятельствам в отношении осужденного за совершение убийства было установлено, что осужденный, ложного себя оговоривший (причем подтвердивший своих показания при проведении с ним проверки их на месте), узнал об обстоятельствах инкриминируемого ему убийства от жителей района, а детали из разговоров следователей и сотрудников уголовного розыска[7] [8].

Признательные показания лица, подозреваемого или обвиняемого в совершении преступления, могут быть объективно проверены проведением различных видов следственного эксперимента: проверки возможности совершения им определенных действий, входящих в канву обстоятельств, о которых он дает показания, наличия определенных навыков или профессиональных умений, использованных при совершении расследуемого преступления, и т. д.

В ряде случаев по их результатам могут быть проведены и соответствующие судебные экспертизы. Также проиллюстрируем сказанное примером из следственной практики.

X. обратился в полицию с заявлением о безвестном исчезновении своей жены («внезапно ушла из дома и...»). Через несколько дней ее труп был извлечен из реки, протекающей около дома X.; причиной смерти явилось удушение веревочной петлей, оставшейся на шее потерпевшей, причем узел на ней был завязан своеобразным способом.

На первоначальном этапе расследования, помимо показаний X., признавшегося в совершении убийства жены, других доказательств, подтверждающих его вину, не имелось.

С целью объективизации его показаний, следователь провел следственный эксперимент, на котором предложил X. изготовить петлю, подобную той, которой он, согласно своим показаниям, задушил потерпевшую. Последующие экспертные исследования петли, обнаруженной на шее потерпевшей, и петли, изготовленной X. в ходе следственного эксперимента, показали, что узлы на них выполнены способами, применяемыми в морском деле (изучением личности X. установлено, что ранее он длительное время проходил службу в ВМФ).

Достоверность показаний лица, признавшего себя виновным в совершении преступления, может быть также проверена предъявлением ему для опознания потерпевшего, оружия преступления и других предметов, связанных с расследуемым преступлением, очными ставками между данным лицом, его соучастниками, а также потерпевшим и свидетелями[9].

В следственной и судебной практике есть многочисленные примеры того, что подозреваемый (обвиняемый, подсудимый) «возвращался» к своим признательным показаниям после того, как не мог логически достоверно ответить на вопросы, связанные с этими показаниями. Как, например, если они были недостоверны, он после их дачи опознал среди предъявленных ему на опознание лиц именно потерпевшего либо среди предъявленных также ему для опознания объектов именно тот, который был ранее в его показаниях описан.

Сформулированные выше тактические рекомендации всецело относятся (в соответствующей интерпретации) к проверке показаний свидетелей (главным образом являвшихся очевидцами совершения расследуемого преступления) и потерпевших для объективизации их достоверности (либо, напротив, возникновения обоснованных сомнений в их достоверности).

И, наконец, достаточно подробно приведем еще один пример из опубликованной следственной практики, в высшей степени убедительно иллюстрирующий необходимость и возможности объективизации признательных показаний подозреваемого, обвиняемого и последствия несоблюдения этого принципиального уголовно-процессуального и, собственно, криминалистического положения.

В 1982 г. была изнасилована и убита 11-летняя Лена М.

В 1988 г. за совершение ряда убийств по сексуальным мотивам был задержан Фефилов, который признал себя виновным и в убийстве Лены М., совершенном шесть лет тому назад.

Проверка объективности показаний Фефилова о совершении этого убийства включила в себя следующее:

проверка показаний подозреваемого на месте происшествия показала, что указанные им место сокрытия трупа М. и его поза полностью соответствовали тем параметрам, что отражены в протоколе осмотра, произведенного в 1982 г.;

при осмотре туалета, куда Фефилов, по его словам, выбросил школьный портфель потерпевшей, он был обнаружен и опознан родителями девочки;

пенал, который, по его показаниям, он вытащил из этого портфеля и принес домой для своих детей, шесть лет спустя был изъят при обыске квартиры Фефилова; внутри него на подкладке обнаружили написанную фамилию потерпевшей М. — владелицы пенала;

жена и дочь Фефилова подтвердили, что он принес этот пенал домой в 1982 г. и отмыл его от имевшихся на нем записей;

мать потерпевшей опознала данный пенал как принадлежащий ее погибшей дочери;

почерковедческая экспертиза установила, что фамилия М. на подкладке пенала и некоторые другие имевшиеся на нем записи выполнены рукой потерпевшей Лены М.

Очевидно, что при таких обстоятельствах объективность показаний Фефилова о совершенном им убийстве М. сомнений вызвать не может.

Мы привели этот пример не только как успешный (можно сказать, классический) случай объективизации признательных показаний убийцы, полученных спустя столь длительное время после совершения преступления (в контексте освещаемого вопроса — защиты сформированного на их основе доказательства).

Дело в другом трагическом факте. В 1982 г., через несколько дней после убийства М., в результате принуждения к даче показаний со стороны сотрудников оперативно-розыскной службы в совершении этого преступления признал себя виновным некий Хабаров.

Несмотря на то, что его объяснения по делу были крайне противоречивы, свидетельствовали об отсутствии у него виновной осведомленности о существенных обстоятельствах преступления, в 1983 г. за убийство Лены М. Хабаров был приговорен к смертной казни Свердловским областным судом. В 1984 г. приговор приведен в исполнение.

В прямой связи со сказанным выше в очередной раз напомним. Для того чтобы избежать психологически, в общем-то, понятной переоценки значения «признательных» показаний, необходимо постоянно анализировать собираемые по делу доказательства со следующих позиций: какие доказательства, изобличающие обвиняемого, останутся, если из материалов дела исключить эти показания; результатами каких других следственных действий эти показания объективизированы (или могут быть объективно подтверждены в дальнейшем)?

Если в результате подобного анализа, после того как следователь исчерпал все свои возможности по объективизации при-

знательных показаний обвиняемого, окажется, что иных доказательств его вины нет или их совокупность недостаточна для однозначного обоснования обвинения, то должен быть сделан единственный логически и процессуально правильный вывод: вина обвиняемого не доказана, преступление не раскрыто.

Это положение, в сути своей, является одним из принципов, устоев процессуальной и собственно криминалистической деятельности, направленной на целенаправленное и рациональное осуществление уголовного преследования (как в опосредованной, так и главным образом в непосредственной его форме) по преступлениям различных видов и категорий, имеющее соответствующие им методические особенности.

§ 5. Тактическая операция «Предвосхищающая проверка
алиби и других версий стороны защиты»

Наиболее точное из известных нам определений алиби принадлежит немецким криминалистам А. Форкеру и В. Грайхэну. По их мнению, «алиби — доказанное отсутствие уголовно-релевантного лица (свидетеля, подозреваемого, обвиняемого) на уголовно-релевантном месте (место происшествия в широком смысле слова) во время происшествия или в иной удостоверенный объективно промежуток времени»[10].

Совершенно очевидно, что алиби, заявленное подозреваемым, обвиняемым, может быть как истинным (достоверным), так и ложным.

В первом случае оно является вполне правомерным и необходимым способом (средством) защиты от необоснованного уголовного преследования; во втором — представляет собой способ противодействия осуществляемому уголовному преследованию, особо это подчеркнем, противодействия не противоправного, а потому — допустимого.

В любом, однако, случае нет сомнений в необходимости тщательной и объективной проверки алиби подозреваемого, обвиняемого в преступлении, механизм совершения которого требует его непосредственного нахождения в определенное время на определенном месте (месте преступления).

Поэтому далеко не случайно, что разработке тактики проверки алиби и ее методическим особенностям (в зависимости от вида преступления, при расследовании которого оно проверяется) в криминалистической литературе уделяется повышенное внимание1.

Рассмотрим исключительно в границах, ограниченных обоснованием этого направления обвинительной позиции следователя, возможные ситуации, актуализирующие ее необходимость.

Лицо, подвергающееся уголовному преследованию (подозреваемый, обвиняемый), виновным себя не признает, но при даче показаний до определенного времени не ссылается на наличие у него алиби.

Разновидностью этой ситуации следует счесть такую, когда данное лицо заявило себе алиби, которое в ходе следствия опровергнуто, что, однако, не исключает возможность повторного заявления им алиби, которое требует для своей проверки изучения новых с ним связанных обстоятельств.

Лицо признает себя виновным в совершении инкриминируемого ему преступления, а потому во время дачи им признательных показаний в них о наличии у него алиби речи не идет.

Однако на практике весьма часто обвиняемый, дававший в определенный момент (обычно, как о том говорилось ранее, на первоначальном этапе расследования) признательные показания, в дальнейшем по ряду причин, которые мы здесь не считаем необходимым рассматривать[11] [12], от них отказывается и сообщает о наличии у него на время совершения преступления алиби.

Такая ситуация для следователя усугубляется в случаях, когда заявление о наличии алиби обвиняемый делает после того, как, ознакомившись с материалами завершенного расследования в порядке ст. 217 УПК, он приходит к выводу, что в них нет убедительных и достаточных изобличающих его доказательств.

Некоторой ее разновидностью является ситуация, когда обвиняемый, ранее отказывавшийся от дачи показаний, после того, как прокурором уголовное дело, поступившее к нему с обвинительным заключением, возвращается следователю для устранения препятствий для его утверждения, изъявляет желание дать показания и указывает в них на наличие у него алиби. Заметим, что при этом конструируемое алиби также учитывает знание обвиняемым материалов расследования.

Увы, как правило, в подобных случаях следователь резко ограничен в сроках расследования, что делает для него невозможной (либо крайне затруднительным) его объективную и полноценную проверку, приводит к поверхностности и формальности таковой.

Все чаще в практике встречаются ситуации, когда подозреваемый, обвиняемый на протяжении всего предварительного расследования отказывается от дачи каких-либо показаний по существу возникшего в отношении него подозрения, а затем обвинения в совершении инкриминируемого ему преступления. А затем, также после ознакомления в порядке ст. 217 УПК со всеми материалами завершенного расследования, с учетом их в суде заявляет себе алиби.

В ряде случаев в деятельность по установлению обстоятельств, подтверждающих факт наличия у подозреваемого, обвиняемого по его объяснениям алиби, вовлекаются адвокаты-защитники лиц, в отношении которых осуществляется уголовное преследование. И это представляется нам вполне правомерным, всецело соответствующим уголовно-процессуальной функции защитника и профессиональному долгу адвоката, ибо очевидно, что наличие у подзащитного объективно установленного алиби исключает его дальнейшее уголовное преследование в исполнительстве «контактного» (требующего присутствия в определенное время на месте совершения) преступления.

Краткое на эту тему отступление.

По информации Ю. А. Гончана, во многих странах существуют так называемые «алиби-агентства» и спектр оказываемых ими услуг широк. «Они могут фальсифицировать билеты на самолет или поезд для предъявления их органам предварительного расследования, сфабриковать групповое фото с «научного симпозиума» и т. д. (среди инструментов, к которым прибегают такие специалисты — монтаж фотографий и даже видео, которые «докажут» что «клиент» был там, где необходимо)», — сообщает автор[13].

Мы не исключаем возможности существования (либо возникновения) подобных организаций и в нашей стране...

В описанных ситуациях проверка уже заявляемого таким лицом алиби усложняется не только внезапностью подобного заявления, организационными проблемами ее осуществления (истечением зачастую, как отмечалось, процессуальных сроков расследования, специфическими особенностями судебного процесса и т. и.), но и следующим. К этому моменту, как правило, обвиняемый, подсудимый, называя свидетелей своего алиби либо другие его подтверждающие обстоятельства (о них речь пойдет далее), с очень большой вероятностью не сомневается, что таким образом (допросом названных им лиц, приобщением соответствующих документов) факт наличия у него алиби подтвердится, даже, заметим, если оно объективно ложно.

Следователь всегда рефлексивно должен предвидеть возможность такого поведения лица, привлекаемого им к уголовной ответственности, даже в тех случаях, когда, на первый взгляд, для такого предположения нет «видимых» оснований (скажем, обвиняемый в данный момент дает признательные показания, которые в той или иной мере подтверждаются показаниями потерпевшего и (или) свидетелей).

А потому предвосхищающая проверка алиби подозреваемого, обвиняемого, по нашему убеждению, должна являться обязательным элементом обвинительной деятельности следователя в досудебном производстве по уголовному делу, реализуемого в рамках рассматриваемой тактической операции.

Очевидно, что то, какое именно алиби в каждом конкретном случае может быть заявлено обвиняемым (чем он может обосновывать невозможность своего нахождения в определенный момент на месте совершения преступления), предвидеть невозможно.

Но тем не менее, на наш взгляд, в настоящее время структурировать подсистему этого направления названной деятельности следователя должны два следующих элемента:

типичные объяснения об обстоятельствах, выдвигаемых обвиняемыми для подтверждения своего алиби;

углубленное изучение личности конкретного подозреваемого, обвиняемого, другого уголовно-релевантного лица.

Как показывает практика, для подтверждения наличия алиби лица, о том заявляющие, чаще всего ссылаются:

на свидетелей из числа своих родственников, близких и друзей, с которыми он (подозреваемый, обвиняемый), по его утверждению, находился в момент совершения инкриминируемого ему деяния;

на документы, свидетельствующие о нахождении обвиняемого во время совершения преступления в другом месте, в том числе документы цифровые, о специфике проверки которых будет говориться несколько позднее.

Из сказанного следует, что для прогностической проверки возможного алиби обвиняемого необходимо допросить самый широкий круг его родственников, друзей, других близких к нему лиц. Очевидно, что предметом таких допросов является установление того, не находился ли допрашиваемый по этим вопросам человек во время совершения преступления совместно с обвиняемым.

А потому (что не менее очевидно) о круге родственников, близких, сослуживцев и знакомых, специфике его профессиональной и любительской деятельности, взаимодействующих в этой связи с ним лицах и т. д. в рамках рассматриваемой тактической операции должен быть подробно, но ненавязчиво (без раскрытия тактической цели выяснения этих обстоятельств) допрошен подозреваемый, обвиняемый. Кроме того, для установления связей подозреваемого, обвиняемого, установления характера взаимоотношений их с ним целесообразно использовать оперативнорозыскные возможности органов дознания, взаимодействующих со следователем по данному уголовному делу в порядке и. 4 ч. 1. ст. 38 УПК.

После чего, разумеется, эти лица — также тактически грамотно — подлежат допросу на предмет выяснения того, не находился ли кто-либо из них с подозреваемым, обвиняемым в исследуемый следователем момент (во время инкриминируемого тому преступления).

Подчеркнем вновь, допросы этих лиц должны быть проведены «опережающе», безотносительно к тому, заявит ли обвиняемый в дальнейшем о наличии у него алиби, как сказано, в предположение, что такое может последовать.

Очевидно, что эти допросы должны быть максимально детализированы: у допрашиваемого следует выяснить не только сам факт присутствия (отсутствия) подозреваемого, обвиняемого в его обществе в интересующее следствие время (время совершения преступления), но и то, где он — свидетель — сам находился в это время, чем занимался, с кем общался и т. и.

Выяснение этих обстоятельств обусловливается необходимостью соблюдения принципа «двойной» проверки алиби, о котором также речь пойдет вкратце ниже.

Во-вторых, также «опережающее» из соответствующих источников необходимо истребовать сведения как минимум о том:

не находился ли обвиняемый на работе (либо в служебной командировке) во время, исключающее его причастность к совершению преступления;

не приобретался ли обвиняемым проездной билет (автобусный, железнодорожный, авиационный) на время, также объективно исключающее возможность исполнительства преступления, требующего его нахождения на месте его совершения;

о возможном пересечении государственной границы в то же время.

Тактически грамотными следует признать действия следователя, направленные на предвосхищающую проверку возможного алиби, расследовавшего дело по обвинению некоего Тихомирова в развратных действиях в отношении малолетней.

При предъявлении обвинения Тихомиров от дачи показаний отказался. «Понимая, — пишет следователь, — что в дальнейшем он может выдвинуть алиби, которое трудно будет проверить, в том числе в связи с временным фактором, я в шутливой форме порекомендовал Тихомирову сообщить о наличии у него алиби. Тихомиров ухватился за предложенную форму защиты и заявил алиби, в обоснование которых сослался на свидетелей из числа родственников и близких знакомых».

Незамедлительным допросом этих лиц, сообщает далее автор, алиби обвиняемого было опровергнуто[14].

Следует также иметь в виду, что в последнее время лица все чаще заявляют (или внезапно — в указанных и рассмотренных нами ситуациях — могут заявить) себе так называемое «цифровое алиби».

Сущность его сводится к объяснениям обвиняемого о том, что в момент совершения инкриминируемого ему преступления он, например, работал на персональном компьютере, расположенном в отдаленном от места происшествия помещении, что в искомый момент он, также находясь в отделенном от него месте, вел переговоры по сотовому телефону и т. п.

В этом случае установление базовой станции, обслуживающей эти телефонные переговоры, может подтвердить имеющееся у данного лица алиби как минимум, о чем скажем подробнее чуть позже, местонахождение в изучаемое следователем время принадлежащего этому лицу телефона мобильной сотовой связи.

Проверка такого выдвинутого алиби (либо того, которое, как то предполагает следователь, может быть обвиняемым выдвинуто в дальнейшем) весьма специфична, требует не только использования для того специальных познаний, но, что в рассматриваемом отношении, несомненно, значимо, длительного для ее осуществления времени.

К примеру, в первом случае она обусловливает необходимость предвосхищающего осмотра с названной целью содержимого стационарного ПК, находящегося во владении (пользовании) подозреваемого, обвиняемого (его выемки для предупреждения фальсификации имеющейся в нем информации и времени ее создания). Во втором — как минимум истребования тарификации переговоров, осуществлявшихся в интересующее следователя время, с привязкой ее к базовым станциям обслуживания соответствующей компании сотовой связи[15].

Обратим особое внимание и проиллюстрируем нижеследующее положение примером из следственной практики, что в последнем случае объективно устанавливается местонахождение не человека, а находящегося в его пользовании аппарата мобильной сотовой связи (так сказать, «алиби телефона»). Задача установления того, кто им в исследуемый момент пользовался, — также часть рассматриваемой тактической операции.

Ж., обвиняемый в совершении тяжкого насильственного преступления в г. Воронеже, на одном из этапов расследования заявил себе алиби, пояснив, что в исследуемый момент он находился в Москве, откуда по своему сотовому телефону звонил своему сослуживцу Ю., но сотовый телефон последнего был вне зоны связи.

Ю. подтвердил поступление ему в названное время звонка с сотового телефона Ж., на который по определенным обстоятельствам он не имел возможности ответить. Данные факты были подтверждены и сведениями оператора связи о нахождении телефона Ж. в искомое время в Москве.

Дальнейшим расследованием было установлено, что Ж., подготавливая задуманное им преступление, направил водителя своей персональной машины с неким заданием в Москву, выдал ему свой сотовый телефон, дав указание в назначенное им время позвонить Ю., однако (если тот ответит на звонок) беседы с ним не вести и тут же телефон отключить.

Тут же заметим, и это чуть позже также будет проиллюстрировано примером из следственной практики: особенности цифровых технологий могут быть использованы и для проверки алиби других уголовно-релевантных лиц, в частности свидетелей.

При «предвосхищающей» проверке возможного алиби следует неукоснительно соблюдать одну из «заповедей», касающихся проверки алиби в целом, составляющую, по существу, основной принцип его проверки:

Любое алиби нуждается как минимум е двойной проверке.

А это означает, что и в рассматриваемых ситуациях необходимо проверять следующее (в зависимости от обозначенных выше способов возможного обоснования лицом наличия у него алиби).

Алиби лиц, которые в дальнейшем могут подтверждать алиби подозреваемого, обвиняемого, другого уголовно-релевантного лица (иными словами, могли ли они сами в исследуемое следователем, судом время находиться с ним вместе в определенном месте)[16].

Для иллюстрации важности установления и их алиби приведем примеры из опубликованной следственной практики.

Сотрудник ППС Гринев обратился в дежурную часть УВД с заявлением, что несколько минут назад ему угрожал расправой и пытался задушить Шахов, которого он, а также его друга Кошель- кова, голосовавших на обочине, согласился подвезти на своей машине, в которой сотрудник ППС ехал вместе с Цебровской.

Цебровская подтвердила, что в автомобиле Гринева Шахов высказывал угрозы убийства в ее адрес и в адрес Гринева.

Шахов и Кошельков в показаниях и на очных ставках с Гриневым не только отрицали факт своих противоправных действий в отношении последнего, но и поясняли, что никакой девушки в автомашине не было.

С целью проверки показаний Цебровской, пишет следователь, расследовавший уголовное дело, возбужденное в отношении Шахова по признакам преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 30, ч. 1 ст. 105 УК, запросили сведения о соединениях ее мобильного телефона в день происшествия.

Оказалось, что в период, когда, по словам Гринева, в отношении него было совершено преступление, он и Цебровская отправляли друг другу SMS-сообщения и неоднократно созванивались. Под давлением этих доказательств девушка призналась, что не была свидетелем происходивших в автомобиле событий. Сообщить следствию ложные сведения ее попросил Гринев (в дальнейшем привлеченный к уголовной ответственности за заведомо ложный донос, учиненный по личным причинам)1.

Изменив свои ранее данные признательные показания о совершении разбойного нападения, сопряженного с убийством потерпевшего, подсудимый Кравченко выдвинул алиби, пояснив, что в момент убийства находился у своей девушки, мать которой подтвердила его слова в судебном заседании.

Алиби Кравченко было опровергнуто путем анализа сведений о его телефонных переговорах, полученных в ходе следствия, из которых следовало, что в период совершения преступления он неоднократно созванивался со своей девушкой по мобильной связи, что, по мнению суда, исключало их нахождение в этот период в одном жилом помещении[17] [18].

Подлинность и достоверность документов, которыми подтверждается алиби (либо которые могут быть использованы для его подтверждения).

Очевидно, что для подтверждения алиби могут быть предоставлены подложные документы, что при обоснованном выдвижении версии об их фальсификации требует от следователя проведения комплекса соответствующих следственных действий — от допросов определенных лиц до назначения и проведения по таким уголовно-релевантным документам почерковедческих экспертиз и их технико-криминалистического исследования.

Подлинный же документ, предоставленный в подтверждение алиби, в свою очередь, может оказаться недостоверным.

Так, по одному уголовному делу студент Ю., подозреваемый в совершении преступления, в подтверждение своего алиби представил следователю свою зачетную книжку, в которой была запись, что в проверяемый день он в вузе, расположенном в другом городе, сдавал экзамен. Преподаватель факт сдачи экзамена Ю., как и свою запись об этом в его зачетной книжке, подтвердил, сообщив, однако, что экзамен у этого студента он принял на день позже, чем в тот день, который им по ошибке был указан в зачетной книжке. Его показания об этом обстоятельстве следователь объективно подтвердил, осмотрев изъятую из деканата экзаменационную ведомость, в которой была указана действительная дата сдачи Ю. экзамена (за день до совершения расследуемого преступления), что объективно опровергло заявленное подозреваемым алиби.

При проверке возможного заявления подозреваемым, обвиняемым «цифрового» алиби следует выяснять, кто работал или мог работать на его стационарном ПК в исследуемое следователем (судом) время; кто использовал или мог использовать в то же время телефон сотовой мобильной связи подозреваемого, обвиняемого (как в приведенном выше примере).

Очевидно, что такой проверке должно предшествовать выяснение этих же обстоятельств у лица, в отношении которого есть основания полагать, что оно в дальнейшем может себе заявить алиби, подтверждая его одним из названных выше способов (вспомним приведенное выше, сформулированное немецкими криминалистами широкое понятие алиби).

В то же время из чувства научной корректности полагаем необходимым сказать следующее: многие из числа следователей и судей, с которыми автор ее обсуждал, весьма скептически относятся к необходимости предвосхищающей проверки возможного алиби лица, подвергающегося уголовному преследованию. Основной их довод при этом состоит в том, что это необоснованно усложняет процесс расследования («А вдруг алиби не будет заявлено, к чему тогда вся эта работа?» — считают они).

Однако мы убеждены в том, что вся сложность и несомненная трудоемкость планирования и осуществления предлагаемой «предвосхищающей проверки возможного алиби» всецело окупится как качеством всего предварительного расследования преступлений, так, в частности, — хотя это утверждение, на первый взгляд, несколько парадоксально, — и сокращением их сроков. А они же, что совершенно очевидно, непомерно увеличиваются в случае необходимости полной и объективной проверки алиби, внезапно заявляемого лицом, подвергающимся уголовному преследованию, в рассмотренных выше ситуациях.

Об актуальности этих проблем и, думается, правомерности предлагаемого нами их решения убедительно свидетельствует следующее.

Видимо, исключительно желанием в некоей мере нивелировать возможность возникновения описанных выше ситуаций, решительно «разрубить» возникающий в связи с ними гордиев узел в сплетении доказывания можно объяснить первоначальную редакцию ст. 234 УПК. В соответствии с ее 6 частью ходатайство стороны защиты о вызове свидетеля для установления алиби подсудимого подлежало удовлетворению лишь в случае, если оно заявлялось в ходе предварительного расследования и лицами, осуществляющими уголовное преследование, и было отклонено; кроме того, оно могло быть (а следовательно, могло и не быть) удовлетворено в случае, если о наличии такого свидетеля становилось известно после окончания предварительного расследования.

Как известно, в 2004 г. Конституционный суд РФ признал, что эта норма не только приводит к отказу от гарантированного Конституцией РФ права обвиняемого, подсудимого не доказывать свою невиновность. Она фактически вводит процессуальную санкцию за использование этого права[19]. Во исполнение данного Постановления КС РФ в 2006 г. это положение из ст. 234 УПК было исключено.

Иными словами, право лица, подвергающегося уголовному преследованию, на заявление своего алиби в любой момент предварительного расследования и судебного рассмотрения уголовного дела обрело в настоящее время характер и значимость правовой презумпции.

Мы также полагаем, что предвосхищающей проверке подлежат и другие типовые версии, которые по дедуктивным предположениям следователя может выдвинуть в свою защиту подозреваемый, обвиняемый, дающий показания по расследуемому факту (либо даже после дачи по нему при первоначальном или очередном его допросе давший признательные показания).

Так, расследуя уголовное дело об убийстве, совершенном более пяти лет назад до момента обнаружения трупа, при осмотре места происшествия следователи обнаружили перчатку, принадлежность которой подозреваемому Радькову затем было установлена.

«С учетом возможной версии обвиняемого и его защитников о том, что, имея доступ в подвал (где был обнаружен труп потерпевшего — авт.), он оставил там перчатку во время какой-либо работы, — пишут авторы, расследовавшие это преступление, — был назначен ряд сложнейших и уникальных экспертиз, результаты которых не позволили обвиняемому воспользоваться этими объяснениями».

Не менее сложную работу по данному делу, «предполагая возможную версию защиты» (выделено также нами — авт.), следователи провели для установления принадлежности бушлата, которым был накрыт обнаруженный полностью скелетированный труп Шкунова, именно потерпевшему1.

Здесь необходимо достаточно обширное отступление, посвященное значению фактов и обстоятельств в первую очередь в структуре показаний допрашиваемого лица.

Эти понятия — «факт» и «обстоятельство» — этимологически различны, далеко не равнозначны.

Словарь синонимов русского языка определяет значение слова «факт» как «быль, событие, реальность». «Обстоятельство» же есть «положение, ситуация, конъюнктура, обстановка, состояние, картина»[20] [21].

Один и тот же факт может произойти при различных обстоятельствах, не меняющих его существа — события объективной действительности.

Факт — однозначен. Он есть или его нет. Событие преступления имело место или его не было. Лицо виновно в совершении преступления или невиновно, называемые допрашиваемым лица в том или ином качестве участвовали в совершении преступления или к совершению преступления не причастны... Иного не дано.

И с этих позиций «факт» и «обстоятельство» — явления не только не однопорядковые, но и, в существе своем, принципиально различные.

В полном соответствии с этим посылом, с точки зрения системного подхода, факт, — событие (явление) неделимое, под которым в теории систем признается такое событие, которое не представляется в виде отдельных компонентов, имеющих независимые исходы. Неделимое событие имеет единственный исход1. Экстраполируя это положение на изучаемые нами проблемы, оно означает, что, овладев достоверными знаниями о лице, учинившим факт расследуемого события, следователь тем самым установил событие неделимое, составляющее стержень всей его деятельности по данному уголовному делу.

Однако передача знаний подозреваемым, обвиняемым следователю о самом факте совершения объективно противоправного деяния, о событии, как сказано, неделимом, непосредственно расследование, предметом которого этот факт является, чаще всего не завершается. Для того следователю необходимы достаточные и также достоверные знания об обстоятельствах, объясняющих совершившийся факт, отношение последнего к совершенному факту, его последствиям и т. д.

И здесь для следователя тактическая ситуация складывается достаточно своеобразно. Названные чуть выше обстоятельства в рассматриваемом нами узком смысле этого понятия во многом представляются событиями (явлениями) делимыми. Овладение знаниями о них или, как пишет Джеймс С. Коулмен, контроль над ними означает полный контроль лишь над некоторой частью их (обстоятельств) последствий[22] [23].

А поскольку, повторим, факт может быть совершен при различных обстоятельствах, имеющих различную уголовно-правовую и доказательственную значимость, то на определенных этапах процесса установления следователем всех элементов предмета доказывания противодействующие стороны могут владеть знаниями об обстоятельствах совместно. Из сказанного следует такая рекомендация, имеющая непосредственное значение к этому направлению обвинительной деятельности следователя.

Следователь, желая получить от подозреваемого, обвиняемого достоверные показания о совершении им преступления, может в этот момент допускать вольную интерпретацию допрашиваемым обстоятельств, которыми это лицо объясняет как сам факт совершения расследуемого деяния, так и степень своего в нем участия.

Даже полагая, что подобное объяснение подозреваемого истине не соответствует, следователь на данном этапе расследования может не акцентировать внимание подозреваемого на данных, ставящих под сомнение обстоятельства совершения факта, пока объективно не закрепит и не проверит факт неделимый. Им же в рассматриваемом отношении, повторим, является сам факт совершения расследуемого деяния именно этим лицом[24].

И лишь после объективного овладения следователем знаниями о факте целесообразна проверка показаний подозреваемого, обвиняемого об обстоятельствах совершения им факта этого преступления.

Однако, представляя себе, каким образом подозреваемый, обвиняемый может в интересах своей защиты интерпретировать обстоятельства совершения им преступления, следователь может эти версии проверить еще до того, как одна из них (или несколько из таковых последовательно) будут этим лицом по расследуемому факту выдвинуты. Иными словами, осознавая типичные в данном отношении защитные версии, осуществить их предвосхищающую проверку.

Примерами подобной проверки могут явиться ситуации, сложившиеся по следующим конкретным уголовным делам.

Совершив наезд на пешехода, повлекший смерть потерпевшего, Ч. с места происшествия скрылся. Будучи задержанным через несколько дней, он сначала отрицал сам факт управления им в момент происшествия своей автомашиной. Затем в результате тактически грамотного его допроса следователем (с использованием им при этом оперативно-розыскных сведений) этот факт признал, но заявил, что в силу сложившейся транспортной ситуации в тот момент не имел технической возможности предотвратить наезд на пешехода.