Важное значение для решения проблемы определения сверхимперативных норм имеет также вопрос о возможности отнесения к числу таковых норм публичного права. В доктрине данный вопрос является дискуссионным.

Первый подход исходит из невозможности квалификации таких норм в качестве сверхимперативных. Исходным для его сторонников является тезис о том, что «публично-правовые предписания «выходят за рамки частного права» и имеют (за некоторым исключением) строго территориальную сферу действия»[1]. Как следствие, выбор применимого права осуществляется исключительно среди предписаний частного права, и лишь они могут быть признаны сверхимперативными. Такой позиции придерживаются немецкие ученые Г. Кегель[2] и П. Хаузер[3], швейцарский автор Н. Мейер[4] [5], а также французский коллизионист А. Рикард .

Аналогичным образом подходит к решению данного вопроса белорусский ученый Е.А. Салей, с точки зрения которой

«сверхимперативными могут быть признаны лишь нормы частного (и прежде всего гражданского) права»[6].

В отечественной доктрине такой позиции придерживаются В.А. Канашевский[7], А.И. Масляев[8] и В.В. Грачев, которые указывают, что «действие ст. 1192 ГК РФ распространяется лишь на нормы частного права.

11 п

Применения же публично-правовых предписаний она не затрагивает» .

Вместе с тем, в последние годы в доктрине и судебной практике большинства государств все большее распространение получает иной подход, согласно которому сверхимперативными могут быть признаны как частноправовые, так и публично-правовые положения. В обоснование своей позиции, ее сторонники, как правило, приводят следующие аргументы.

Во-первых, в Официальном отчете разработчиков Римской конвенции 1980 г., в качестве примера сверхимперативных норм наряду с

частноправовыми предписаниями, прямо упоминались отдельные положения публично-правового характера (нормы о картелях, конкуренции и ограничительной практике) .

Во-вторых, вывод о возможности квалификации в качестве сверхимперативных норм публично-правовых предписаний находит свое подтверждение в материалах, подготовленных в ходе работы над Проектом Регламента Рим I, заменившего Римскую конвенцию 1980 г. Так, в подготовительных документах прямо отмечается, что к числу

сверхимперативных могут быть отнесены нормы следующих трех видов[9] [10] [11]:

частноправовые нормы, направленные на реализацию государственной политики (например, предписания, направленные на решение проблемы нехватки жилья путем введения контроля над размером арендной платы);

предписания «смешанного характера» (semi-public laws), то есть нормы, находящиеся на «стыке» частного и публичного права, и принимаемые в тех сферах, где автономия воли не обеспечивает достижения справедливых результатов (например, положения, направленные на реализацию важных социально-экономических целей, таких как защита интересов работников и потребителей);

3) нормы публичного права, оказывающие воздействие на частноправовые отношения (например, нормы о запрете недобросовестной конкуренции, а также положения валютного контроля).

В настоящее время именно данная позиция является преобладающей в доктрине большинства стран. Так, хорватский ученый И. Кунда относит к числу сверхимперативных положения уголовного, налогового, валютного права, экспортные и импортные ограничения, а также предписания административного права, оказывающие воздействие на частноправовые отношения . Аналогичной позиции придерживается О. Ландо, по мнению которого «ст. 7 Римской конвенции 1980 г. (ст. 9 Регламента Рим I - О.З.) не делает различия между положениями частного и публичного права»[12] [13] [14].

Схожим образом данный вопрос решается и в судебной практике различных стран. В частности, австрийские суды неоднократно указывали, что сверхимперативными могут быть признаны предписания, как частного, так и публичного права .

Итальянская доктрина и судебная практика также относит к сверхимперативным положения публичного права, и, в частности, экспортные ограничения, предписания конкурентного и банковского законодательства (например, о прозрачности банковских операций), а также нормы о защите культурных ценностей и окружающей среды[15]. Аналогичным образом рассматриваемый вопрос решается в судебной

124 125

практике и иных стран (например, Германии , Нидерландов и Франции ).

Относят к числу сверхимперативных норм публично-правовые предписания в доктрине и практике и тех стран, которые не входят в состав ЕС. Например, в Корее таковыми считаются положения валютного регулирования, нормы Закона о внешней торговле и регулировании монополий, а также Закона о честной деловой практике[16] [17] [18] [19] [20]; в Японии -

127

предписания антимонопольного и валютного законодательства .

Китайская доктрина и практика также относит к сверхимперативным целый ряд публично-правовых положений, и, прежде всего, нормы, касающиеся договоров о создании совместных предприятий, договоров на разведку и разработку природных ресурсов и т.д. Так, согласно Разъяснению Верховного народного суда КНР 2007 г. «исполнение в КНР договоров, заключенных предприятиями с иностранными инвестициями, регулируется императивными (mandatory) нормами законодательства КНР» .

В Австралии сверхимперативными считаются нормы валютного, экспортного, ценового и антимонопольного регулирования. Схожим образом данный вопрос решается и в иных странах (например, Украине[21] и Турции).

Следует отметить, что позиция о возможности квалификации в качестве сверхимперативных норм публично-правовых предписаний находит свое выражение и в отечественной доктрине.

Так, Ю.Г. Богатина (Морозова) относит к таковым большую часть публично-правовых норм, включая положения конституционного, налогового, уголовного, процессуального законодательства, а также

предписания о защите окружающей среды . Аналогичной позиции

131 139

придерживаются М.П. Бардина и А.В. Асосков .

Еще дальше в своих рассуждениях идет Е.А. Крутий, которая вообще рассматривает в качестве таковых все (без исключения) нормы публичного

133

права .

При этом в последние годы вопрос о возможности отнесения к числу сверхимперативных норм публично-правовых предписаний возникал и в отечественной судебной практике. Так, в деле № А60-9471/2015[22] [23] [24] [25] [26] [27] Арбитражный суд Свердловской области признал сверхимперативными положения п. 1 ч. 1 ст. 19 ФЗ «О валютном регулировании и валютном контроле» 2003 г.

В другом деле Арбитражный суд г. Москвы пришел к выводу о возможности квалификации в качестве таковых предписаний Закона РСФСР № 948-1 «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках», указав, что «вопросы заинтересованности в совершении сделок во взаимосвязи с конкуренцией находятся в области российского публичного законодательства» . Однако с таким выводом нельзя согласиться. В данном деле указанные нормы были применены к отношению ввиду их публично-правового характера, и их квалификация в качестве сверхимперативных (в значении п. 1 ст. 1192 ГК РФ) была излишней, поскольку суд в любом случае обязан применить нормы публичного права

своего государства.

Следует также отметить, что современное состояние отечественного законодательства не позволяет согласиться с позицией об отнесении к числу сверхимперативных норм всех без исключения публично-правовых предписаний. Во-первых, по общему правилу, под действие раздела VI части третьей ГК РФ (ст.ст. 1186 - 1224) подпадают лишь частноправовые положения, в то время как отношения, регулируемые публичным правом, «исключают саму постановку коллизионного вопроса, а, следовательно, и необходимость выбора применимого права»[28] [29] [30] [31]. Как следствие, не возникает и необходимости обращения к сверхимперативным нормам.

Во-вторых, анализ судебной практики показывает, что в большинстве случаев те решения, которые в доктрине приводятся для иллюстрации данного подхода, касаются применения публично-правовых норм страны суда (как это имеет место в рассмотренном выше примере). Причем во многих таких решениях прямо отмечается публично-правовой характер соответствующих предписаний, что делает ссылку на ст. 1192 ГК РФ излишней.

В-третьих, не совсем понятной является позиция ученых, рассматривающих в качестве сверхимперативных все без исключения публично-правовые нормы, и, прежде всего, предписания уголовного, налогового, таможенного и административного права . Указанный подход приводит к «размыванию» понятия сверхимперативных норм, которое должно толковаться ограничительно. Кроме того, нормы иностранного уголовного, налогового и таможенного законодательства не обладают признаком экстерриториальности, и, по общему правилу, применяются лишь

139

в пределах принявшего их государства .

В то же время, нельзя полностью согласиться и с позицией ученых, которые ограничивают категорию сверхимперативных норм исключительно предписаниями частного права, что обусловлено существованием норм «смешанного характера» (semi-public law), то есть положений, «находящихся на стыке частного и публичного права» (например, отдельных предписаний антитрестовского и валютного законодательства). Таким образом, наиболее обоснованной, на наш взгляд, является точка зрения о том, что «сверхимперативными являются положения частного права, выражающие публичные интересы, а также предписания, являющиеся «продолжением публично-правовых начал в частном праве»[32].

Вместе с тем, решение вопроса о возможности квалификации в качестве сверхимперативных норм публично-правовых предписаний, имеет практическое значение лишь в том случае, когда такие нормы входят в состав компетентного правопорядка или являются частью права иной страны, имеющей связь с отношением, поскольку суд в любом случае применит публично-правовые нормы своего права.

В связи с этим, необходимо отметить, что как международные договоры и акты ЕС, так и национальное законодательство большинства государств (в том числе и России), предусматривают возможность применения сверхимперативных норм иностранных государств, имеющих тесную связь с отношением. При этом суд определяет такие предписания в соответствии с законодательством, доктриной и правоприменительной практикой принявшего их государства. В этой связи особую актуальность приобретает вопрос о возможности применения судом иностранной публично-правовой нормы, которая в стране своего происхождения рассматривается в качестве сверхимперативной. В доктрине данный вопрос является дискуссионным.

Первый подход исходит из невозможности применения таких норм.

Исходным для его сторонников является тезис о «строго территориальном характере действия публично-правовых предписаний, которые, по общему правилу, применяются лишь в пределах принявшего их государства»[33] [34]. Как следствие, суд не применит иностранные публично-правовые нормы даже в том случае, если они входят в состав компетентного правопорядка.

Долгое время именно данный подход являлся преобладающим в доктрине и судебной практике большинства государств .

Вместе с тем, с усилением вмешательства государства в частноправовые отношения, а также появлением норм «смешанного характера» (semi-public law) или «норм серой зоны» (grey zone rules)[35], происходит усложнение разграничения публично-правовых и частноправовых предписаний. Как следствие, в середине ХХ века первый подход был существенно пересмотрен, что было необходимо, прежде всего, для обеспечения возможности применения норм «смешанного характера»[36].

Одним из первых документов, закрепивших новый подход к решению данного вопроса, стала Резолюция 1975 г. «Применение иностранного публичного права». Согласно п. II Резолюции, «публично-правовой характер нормы не может являться основанием для отказа в ее применении при условии, что это не приведет к нарушению публичного порядка страны суда». При этом особо подчеркивалось, что «в современных условиях принцип строго территориального действия публично-правовых норм не соответствует потребностям международного сотрудничества, и постепенно утрачивает свое значение»[37]. Впоследствии данный подход был подтвержден в Докладе «Экстерриториальное применение экономического права» 1988 г., где еще раз было отмечено, что «различие между частным и

публичным правом не может служить критерием для решения вопроса о

146

применении нормы» .

На международном уровне соответствующие положения нашли свое выражение в Уставе Международного валютного фонда, ст.УШ которого закрепляет возможность экстерриториального применения предписаний

147

валютного права .

Схожие положения закреплены и в национальном законодательстве целого ряда государств (Азербайджана, Литвы, Польши, Туниса, Швейцарии, Чехии). Так, согласно п. 1 ст. 23 Закона Чехии о международном частном праве 2012 г., «положения иностранного права, подлежащие применению к отношению в силу настоящего Закона, применяются так же, как они применялись бы на территории принявшего их государства, независимо от публично-правового характера таких предписаний, при условии, что они не противоречат сверхимперативным нормам чешского права». Аналогичное положение содержится в ст. 1.19 ГК Литовской Республики: «Отнесение норм иностранного права к числу публично-правовых не влияет на решение вопроса об их применении». Схожим образом данный вопрос решается в ст. 13 Закона Швейцарии о международном частном праве 1987 г., а также Кодексе международного частного права Туниса, ст. 38 которого прямо закрепляет, что «публично-правовой характер сверхимперативной нормы не препятствует ее применению или учету судами Туниса».

Анализ указанных положений приводит ученых к выводу о том, что «в настоящее время принцип территориальности публичного права является не более чем «пережитком прошлого»» . Как следствие, характер предписания (публично-правовой или частноправовой) не может служить критерием для решения вопроса о применении иностранных сверхимперативных норм.

Не менее важное значение рассматриваемый вопрос имеет и для [38] [39] [40]

России. Это обусловлено тем фактом, что п. 2 ст. 1192 ГК РФ наделяет отечественные суды правом «принимать во внимание сверхимперативные нормы иных государств, имеющих тесную связь с отношением». Однако, в отличие от зарубежных стран (Чехии, Швейцарии и др.) законодательство РФ не предусматривает возможности применения иностранных публично- правовых норм.

Несмотря на это, неоднозначность формулировки п. 2 ст. 1192 ГК РФ, приводит некоторых ученых к выводу о возможности применения отечественными судами тех иностранных публично-правовых норм, которые в принявшем их государстве рассматриваются в качестве

149

сверхимперативных .

Однако с такой позицией нельзя согласиться. Как отмечалось ранее, в российском законодательстве отсутствует общее прямое указание на возможность применения таких предписаний. Данный факт особенно показателен ввиду того, что соответствующие положения содержатся в законодательстве большинства государств, а также Модельном ГК СНГ (п. 4 ст. 1194), оказавшем существенное влияние на ГК РФ.

В этой связи отметим, что в ходе проводимой в 2013-2015 гг. модернизации отечественного гражданского законодательства (направленной, в том числе на сближение с законодательством европейских стран)[41] [42], вопрос о включении в ГК РФ предписания, предусматривающего возможность применения иностранных публично-правовых норм, даже не рассматривался. Кроме того, представляется маловероятным, что российский суд применит норму иностранного публичного права (например, таможенного или административного регулирования), даже в том случае, если в стране своего происхождения она будет рассматриваться в качестве сверхимперативной.

В этой связи интерес представляет высказанная в отечественной доктрине позиция, согласно которой «путем признания возможности применения отдельных публично-правовых предписаний, предпринимается попытка решить проблему конфликта квалификации «пограничных институтов иностранного права, например, таких как исковая давность»»[43]. Таким образом, п. 2 ст. 1192 ГК РФ позволяет судам применить лишь «те иностранные сверхимперативные нормы, имеющие публично-правовой характер, которые с точки зрения отечественного законодательства, являются частноправовыми»[44] [45].

Вместе с тем, учитывая неоднозначное отношение доктрины и судебной практики к данной проблеме, представляется необходимым решить ее на законодательном уровне, что позволит поставить точку в указанной дискуссии.

При этом нельзя не учитывать влияние, которое нормы публичного права оказывают на частноправовые отношения. Как следствие, в доктрине и судебной практике различных стран (в том числе и России) широкое распространение получила точка зрения о «необходимости учета частноправовых последствий таких норм (например, таких как недействительность договора)» . Согласно данному подходу, иностранные публично-правовые положения (как входящие в состав компетентного правопорядка, так и являющиеся частью права третьей страны) могут учитываться в качестве «фактических обстоятельств, освобождающих сторону от исполнения обязательства, и оцениваемых на основе

применимого права (например, в качестве форс-мажора)»[46].

С таким подходом можно согласиться. Во-первых, даже ученые, придерживающиеся позиции о строго территориальном характере действия публично-правовых норм, признают необходимость учета их воздействия на частноправовые отношения[47]. Во-вторых, согласно данному подходу, суд рассматривает лишь частноправовые последствия таких положений, что не имеет ничего общего с прямым применением иностранного публичного права.

Вместе с тем, в последние годы в судебной практике также получил распространение подход, согласно которому отдельные публично-правовые нормы могут не только учитываться, но и применяться. К числу таковых в доктрине относят «положения, запрещающие золотые оговорки, предписания валютного законодательства, а также нормы о запрете экспорта исторических и культурных ценностей»[48] [49]. Необходимыми условиями для этого являются, во-первых, тот факт, что соответствующее предписание входит в состав компетентного правопорядка, и, во-вторых, что отношение подпадает под сферу его действия .

Подводя итог всему вышеизложенному, отметим следующее:

В настоящее время в мире сложилось два подхода к решению вопроса о возможности квалификации в качестве сверхимперативных норм публично-правовых предписаний. При этом наиболее обоснованной является позиция, согласно которой к числу сверхимперативных могут быть отнесены как нормы частного права, так и положения «смешанного характера», находящиеся на стыке «частного и публичного права».

В доктрине и судебной практике различных стран сложилось два основных подхода к решению вопроса о возможности применения иностранных публично-правовых норм, которые в принявшем их государстве

рассматриваются в качестве сверхимперативных.

Согласно первому подходу, характер предписания (публично-правовой или частноправовой) не может служить критерием для решения вопроса о применении иностранных сверхимперативных норм.

Сторонники второго подхода, напротив, отрицают возможность применения таких норм. Именно данная позиция наиболее соответствует состоянию современного отечественного законодательства, которое не содержит общего прямого указания на возможность применения иностранных публично-правовых норм.

Влияние, которое публично-правовые положения оказывают на частноправовые отношения, позволяет говорить о необходимости учета их частноправовых последствий, но не о применении иностранных публично - правовых предписаний как таковых.

[1] Цит. по: Садиков О.Н. Указ. соч. С. 82; Данилова А.А. Указ. соч. С. 24.

[2] Позиция Г. Кегеля приводится по: Schafer K.A. Application of Mandatory Rules in the Private International Law of Contracts: A Critical Analysis of Approaches in Selected Continental and Common Law Jurisdictions, with a View to the Development of South African Law. Frankfurt am Main, 2010. P. 141.

[3] Hauser P. Eingriffsnormen in der Rome I- Verordnung. Tubingen, 2012. S. 12.

[4] Meyer N. A.a.O. S. 38.

[5] RicardA. Lois de Police et activites bancaires internationals; contribution a l'etude des lois de police a propos des activites bancaires et d'investissement. Diss. 2008.

Салей Е.А. Императивные нормы в международном частном праве Республики Беларусь: проблемы доктринального толкования и правоприменения // Право и демократия: сб. науч. тр. Выпуск 20 / под ред. В.Н. Бибило. Минск, 2009. С. 202-203.

115Канашевский В.А. Внешнеэкономические сделки: правовое регулирование. М., 2005. С. 104.

[8] Масляев А.И. Акционерные соглашения в международном частном праве: дис. ...канд. юрид. наук. М., 2010. С. 122-123.

Грачев В.В. Комментарий к Гражданскому кодексу РФ. Часть третья: учебнопрактический комментарий (постатейный) / под ред. А.П. Сергеева. М., 2011.

[10]

Giuliano M., Lagarde P. Op. cit.

[11] McParland M. Op. cit. P.690. Аналогичным образом данный вопрос решен в комментарии к Типовому закону о международном частном праве OHADAC 2014 г. См.: OHADAC Model Law on Private International Law: Text Commented Article-by-article // URL: http://www.ohadac.com/textes/5/draft-ohadac-model-law-relating-to-private-international- law.html / (дата обращения: 30.10.2016).

[12]

Kunda I. Internationally Mandatory Rules of a Third Country in the European Contract Conflict of Laws. Rijeka, 2007. P. 143-144; Kunda I. Defining Internationally Mandatory Rules

in European Private Law of Contracts // GPR. 2007. Volume 4. № 5. P. 11.

[13]

Lando O. The Conflict of Laws of Contracts: General Principles. In: Recuel des Cours. Volume 189. 1984-IV. P. 399.

[14]См.: OGH. № 6 Ob 88/01m; OGH. № 2 Ob 24/05a. Приводится по: Белоглавек А.И. Указ. соч. С. 195-196; OGH. № 2 Ob 573/92; OGH. № 07 Ob 536/89; OGH. № 6 Ob 204/59; OGH. № 4 Ob 308/68; OGH. № 1 Ob 155/00a. Приводится по: Verschraegen B. Op. cit. P. 15.

[15]Marella F. La Nuova Lex Mercatoria. Principi Unidroit ed USI Dei Contratti del Commercio Internazinale. Padova, 2003. P. 857-859.

[16] BAG. 26.10.1992 // IPRax. 1994. S. 123.

[17] См., напр.: Cour d'Paris. 05.04.1990. Приводится по: NordN. Op. cit. P. 68.

[18] Seoul High Court. № 2010da28185. 26.08.2010. Приводится по: SukK.H. New Conflict of Laws Act of the Republic of Korea // Journal of Korean Law. Volume 1. № 2. 2001. P. 99, 110.

[19] Tokyo District Court. 13.05.1998 // Basedow J., Baum H., Nishitani Y. Op. cit. P. 101.

[20]

Rules of the Supreme People's Court on Related Issues concerning the Application of Law in Hearing Foreign-Related Contractual Dispute Cases Related to Civil and Commercial Matters of 23.07.2007 № 14 // URL: http://www.fdi.gov.cn/1800000121392044507.html / (дата обращения: 30.05.2015).

2ЧБоярский Е. К вопросу об определении круга сверхимперативных норм в правовой системе Украины // Legea §i VIAJA. Mai 2014. С. 32-33.

[22]Богатина Ю.Г. Оговорка о публичном порядке в международном частном праве: теоретические проблемы и современная практика. М., 2010. С. 51.

Международное частное право: учебник. В 2 т. Т. 2: Особенная часть / отв. ред. С.Н. Лебедев, Е.В. Кабатова. М., 2015. С. 238 (автор § 3 главы 5 - М.П. Бардина).

[24]Асосков А.В., Кучер А.Н. Президиум ВАС РФ определил подходы к пониманию публичного порядка: краткий комментарий к Информационному письму от 26 февраля 2013 г. // Вестник международного коммерческого арбитража. 2013. № 1 (7). С. 190-198.

[25]

Крутий Е.А. Современные кодификации международного частного права: дис. ...канд. юрид. наук. М., 2012. С. 173.

[26] Решение Арбитражного суда Свердловской области от 30.06.2015 г. по делу № А60- 9471/2015 // СПС «Консультант Плюс».

1 3 с

Решение Арбитражного суда г. Москвы от 10.02.2005 г. по делу № А40-39562/04-62- 378. См. также: Постановление ФАС Московского округа от 26.08.2004 г. по делу № КГ- А40/7182-04; Постановление девятого Арбитражного апелляционного суда от 12.04.2005 г. по делу № 09АП-2510/05-ГК // СПС «Консультант Плюс».

[28] Международное частное право: учебник / под ред. Г.К. Дмитриевой. С. 156.

[29] На это обстоятельство справедливо обращает внимание В.А. Канашевский. См.: Канашевский В.А. Международные сделки: правовое регулирование. М., 2016. С. 153.

[30]

См., напр.: Богатина Ю.Г. Указ. соч. С. 51; Крутий Е.А. Указ. соч. С. 173.

[31]

См.: Жильцов А.Н. Проблема применения императивных норм третьих стран в европейском международном частном праве // Законодательство и экономика. 1997. № 23.

С. 41; Канашевский В.А. Международное частное право: учебник. М., 2009. С. 126.

[32] См., напр.: Жильцов А.Н. Указ. соч. С. 71; Международное частное право: учебник / отв. ред. Н.И. Марышева. 3-е изд., перераб. и доп. М., 2010. С. 97-98.

[33] Вольф М. Международное частное право: пер. с англ. С.М. Рапопорт / под ред. Л.А. Лунца. М., 1948. С. 192; Лунц Л.А. Указ. соч. С. 178.

[34] Садиков О.Н. Указ. соч. С. 82.

[35] Асосков А.В. Основы коллизионного права. С. 197.

[36] Siehr K. International Contracts, Party Autonomy and Mandatory Rules // Hellenic Review of International Law. 2014. № 67. P. 817.

[37] Асосков А.В. Основы коллизионного права. С. 153.

[38] Эбке В.Ф. Международное валютное право: пер. с немецкого. М., 1997. С. 121.

[39]

Подробнее см.: Жильцов А.Н. Указ. соч. С. 99-100; Асосков А.В. Основы коллизионного права. С. 182-184; Данилова А.А. Указ. соч. С. 69-70, 98-101.

[40]

Van Hecke G. Notes critiques sur la theorie de la non justiciabilite. In: Nouveau itineraries en droit. Hommage a Francis Rigaux. Bruxells, 1993. P. 517.

[41] См., напр.: Богатина Ю.Г. Указ. соч. С. 51; Гетьман-Павлова И.В. Применение иностранных публично-правовых норм в международном частном праве // Международное публичное и частное право. 2013. № 4. С. 12.

[42] Реформа гражданского законодательства // URL: http://www.garant.ru/actual/reforma-gk / (дата обращения: 20.10.2016).

[43]Международное частное право: учебник. Т.1: Общая часть / отв. ред. С.Н. Лебедев, Е.В. Кабатова. М., 2011. С. 275-276; Канашевский В.А. Международные сделки: правовое регулирование. С. 152-153.

[44] Например, в Великобритании исковая давность считается институтом процессуального права, которое является отраслью публичного права. В отличие от этого, в РФ исковая давность признается институтом материального (частного) права.

[45] См., напр.: Kohler A. Uzimanje u obzir stranih normi neposredne primene u evropskom medunarodnom ugovornom pravu // Nova Pravna Revija. 2014. № 1. P. 9, 12.

[46] Комментарий к части третьей ГК РФ / под ред. А.Л. Маковского, Е.А. Суханова. М., 2002. С. 365 (автор комментария к ст.1192 ГК РФ - А.Н. Жильцов).

[47] Канашевский В.А. Международные сделки: правовое регулирование. С. 155-156.

[48] Канашевский В.А. Внешнеэкономические сделки: правовое регулирование. С. 102.

[49] См.: Жильцов А.Н. Указ. соч. С. 90-91.