Как уже отмечалось в предыдущей главе нашей работы, современное уголовное законодательство РФ, стран континентальной Европы и США закономерно включает в себя уголовно-правовые запреты сообщения компетентным органам ложных сведений о совершении преступлений или (и) лицах их совершивших. Вместе с тем, в регламентации существенных признаков составов заведомо ложного доноса и его зарубежных аналогов обнаруживаются не только сходные черты, но и значительные различия.

Разница имеется, например, в определении отечественным и иностранным законодателем места соответствующим составам в системе Особенной части уголовных кодексов. Такое своеобразие объясняется как спецификой подхода законодателя к структурированию уголовного закона и построению нормативной классификации преступлений, так и особенностям понимания правотворцем сути рассматриваемого общественно опасного деяния.

В действующем УК РФ статья с наименованием «Заведомо ложный донос» расположена в главе 31 «Преступления против правосудия».

В современной отечественной науке уголовного права основной объект преступления данного вида определяется по-разному [1] . Определяя нашу позицию по этой проблеме, мы исходили из необходимости конкретизации общественных отношений, нарушаемых в результате совершения преступления именно данного вида, содержания соответствующего уголовно-правового запрета (более широкого, чем запрет на заведомо ложное обвинение), а также его позиции среди положений гл.31 УК РФ, в том числе соседства с запретом лжесвидетельствовать (ст.307 УК РФ) и в то же время его самостоятельности по отношению к последнему запрету. Учитывая сказанное, мы посчитали убедительным мнение С.В. Смолина, который в целом поддерживая суждения Л.В. Лобановой[2], уточнил некоторые моменты позиции данного автора и определил объект основного состава заведомо ложного доноса как «общественные отношения, обеспечивающие соответствие познавательной (по получению достоверной информации о фактах) и правоприменительной (по законному и обоснованному разрешению сообщений о признаках преступлений) деятельности органов предварительного расследования и суда (по делам частного обвинения) целям и задачам уголовного судопроизводства на стадии возбуждения уголовного дела»[3].

Аналогичным образом вопрос о месте заведомо ложного доноса в системе Особенной части уголовного закона решается и в некоторых уголовных кодексах европейских государств, входящих в СНГ[4]. Молдавский законодатель также несколько иначе именует интересующую нас ст.311 - «Ложный донос или ложная жалоба», закрепляя в диспозиции статьи как признаки ложного доноса, соединенного с обвинением конкретного лица в совершении преступления, так и жалобы о несовершенном преступлении без указания на лицо, его совершившее [5] . Сходным образом решается рассматриваемый вопрос в уголовном законодательстве Армении. Вместе с тем, обращает на себя внимание то обстоятельство, что внутри главы «Преступления против правосудия» армянский правотворец подыскал ложному доносу (ст.333) несколько иное место, чем законодатель России, разместив этот состав между конструкциями воспрепятствования осуществлению правосудия и следствия (ст.332) и укрывательством преступления (ст.334)[6].

Своеобразие структурной композиции Уголовного кодекса Грузии, вышедшей в 2008 году из состава Содружества Независимых Государств, своим последствием имеет и специфику определения грузинским законодателем природы заведомо ложного доноса. В разделе XII «Преступления против судебной власти» содержится 4 самостоятельных главы, в одной из которых (Глава XLII «Преступления против процессуального порядка добывания доказательств») размещена ст.373 «Ложный донос»[7]. Такое местоположение данного состава преступления, думается, не способствует правильному определению правоприменителем природы ложного сообщения о совершении преступления.

Как верно замечено в юридической литературе, подобного рода деяния не имеют ничего общего с воздействием на процесс доказывания[8]. Действительно, хотя предоставляемая заявителем информация и является значимой для уголовного судопроизводства, но ее роль иная, чем обслуживать данный познавательный процесс, она всего лишь обеспечивает повод для возникновения,

изменения, развития уголовно-процессуальной деятельности.

Сходные черты и отличия в решении рассматриваемого вопроса обнаруживаются и в уголовном законодательстве стран Балтии. Так, Литовский законотворец именует главу, в которой располагается исследуемый нами состав, «Преступления против правосудия» (глава XXXIV). В УК Латвийской республики, в свою очередь, схожая глава получила название «Преступные деяния против правосудия» (глава XXIII). Однако, законодатель Литвы пошел несколько иным путем при конструировании интересующей нас статьи (ст.236), что отразилось в ее названии «Ложный донос или сообщение о мнимом преступлении». Уголовная ответственность предусмотрена здесь лишь за такое ложное сообщение, в котором содержится обвинение конкретного лица, либо сведения о тяжком или особо тяжком мнимом преступлении. Латвийский законотворец и вовсе отказался от идеи уголовного преследования за ложное сообщение без обвинения конкретного лица, закрепляя в диспозиции ст.298 цель сообщения как обязательный признак посягательства («с целью возбуждения уголовного дела против какого-либо лица»)[9].

Подобное решение законодателей прибалтийских государств по соображениям, приведенным в предыдущем параграфе, представляется не вполне обоснованным. Ведь сама деятельность органов, призванных решать вопрос о возбуждении уголовного дела, оказывается незащищенной. Вместе с тем для всех названных государств общим является отнесение деяний, которые в действующем УК РФ именуются заведомо ложным доносом, к преступлениям против правосудия.

Что же касается уголовных кодексов европейских государств, ранее не входивших в состав Союза ССР, то в них решение вопроса о природе заведомо ложного доноса является не столь единообразным. Мы обнаружили несколько подходов к регламентации ответственности за подобное деяние.

Первый. Различные формы заведомо ложного доноса охарактеризованы законодателем, как преступления против правосудия. Так, в Уголовном кодексе Республики Сербия сконструирована гл.19 «Преступные деяния против правосудия». В ней содержится статья с названием, тождественным наименованию ст.306 УК РФ (ст.205). Сходным является и то, что данная статья расположена рядом со статьей, посвященной заведомо ложному показанию (ст.206)[10].

В главу III «Преступления против публичного суда» помещает нормы, направленные на противодействие заведомо ложным заявлениям о преступлениях и лицах их совершивших, законодатель Республики Сан-Марино, конструируя при этом составы с наименованием «Симуляция преступления» (ст.356) и «Клевета и самооговор» (ст.357). Расположены эти статьи также вблизи положения, посвященного ложным показаниям (ст.358 и 359)[11].

В Уголовном кодексе Швейцарии преступления против правосудия обособлены в отдельный раздел (раздел 17 «Преступления и проступки против правосудия»). Именно в этом разделе мы находим ст.303 «Ложное обвинение» и ст.304 «Введение в заблуждение правосудия»[12].

В некоторых европейских государствах рассматриваемые нами преступления выделены в отдельные главы. Так, в УК Швеции содержится глава 15, именуемая «О лжесвидетельстве, ложном обвинении и других ложных заявлениях»[13]. В общегражданском УК Норвегии соответствующая глава (глава 16) именуется «Ложное обвинение», однако, объединяет она нормы, предусматривающие ответственность не только за различные варианты заведомо ложных заявлений, но и за иные деяния, включая ложные показания, способные возбудить подозрения в совершении преступления в отношении конкретного лица. Наряду с этим, в указанном нормативном акте имеется и глава, непосредственно посвященная даче ложных свидетельских показаний (глава 15)[14]. В Уголовном кодексе Испании глава V «Ложное обвинение, заявление и симуляция преступления» выделена законодателем в рамках раздела XX «Преступления против судебной власти»[15].

Второй. В Уголовных кодексах некоторых европейских государств ответственности за ложное сообщение о мнимом преступлении без указания на конкретное лицо не предусматривается. Составы заведомо ложных обвинений, судя по их месторасположению, охарактеризованы законодателем как преступления против чести и достоинства личности. Так, положения, позволяющие привлекать к ответственности тех, кто сделал клеветническое заявление в орган власти (ч.1 ст.445) обнаруживаем в главе 5-й «О покушениях на честь или на достоинство личности» Уголовного кодекса Бельгии[16].

Законодатель отдельных европейских государств

дифференцировано решает вопрос о природе заведомо ложных сообщений о преступлении в зависимости от того, имеются ли в заявлении информация о конкретном лице, помещая соответствующие конструкции в разные структурные подразделения уголовных законов. Так, состав ложного сообщения органу судебной или административной власти о фактах, образующих преступление или проступок, заставившего власть проводить бесполезную работу, помещен законодателем Франции в главу IV Уголовного Кодекса, именуемую «О посягательствах на отправление правосудия» (ст.434-26). В то же время в упомянутом нормативном акте имеется и другая статья (ст.226-10), устанавливающая уголовную ответственность за клеветнический донос, расположенная в специально выделенном отделении III «О ложном доносе», в

рамках главы VI данного кодекса «О посягательствах на личность»[17].

Дифференцированы основания уголовной ответственности за ложный донос и в УК ФРГ. Однако с позиции данного уголовного кодекса в качестве преступления против правосудия может рассматриваться лишь деяние, ответственность за которое предусмотрена в §164 «Falsche Verdachtigung», предусматривающем ответственность за навлечение подозрения на конкретное лицо, поскольку данный параграф помещен немецким законодателем в раздел X «Ложное подозрение». Интересно, что данный раздел граничит с разделом, охватывающим нормы, устанавливающие наказание за ложные показания и ложную присягу (раздел 9). Что касается другого состава, сконструированного для противодействия в том числе ложным сообщениям о преступлении, не содержащем указания на конкретное лицо (§145d «Vortauschen einer Straftat»), то ему определено принципиально иное место - в разделе VII «Наказуемые деяния против общественного порядка»[18].

Как отмечено в юридической литературе, действие федерального уголовного законодательства США является ограниченным. И.Д. Козочкин по этому поводу дает следующее пояснение: «Во-первых, - пишет он, - оно применяется в случае совершения преступлений с так называемым «федеральным» элементом ... Во-вторых, оно применяется в случае совершения любого преступления, но совершенного на территории федерального значения ...» [19] . Видимо, подобный «федеральный» элемент находит американский законодатель и в деяниях, которые в российской юридической науке обозначаются терминами «заведомо ложный донос» и «лжесвидетельство», поскольку в Своде законов США обнаруживается несколько норм, способных служить правовой основой для уголовного преследования за ложные заявления о совершении преступления, а также за заведомо ложные показания. Следует вместе с тем отметить, что располагает эти нормы американский правотворец в разных структурных элементах Титула 18 «Преступления и уголовный процесс» (Title 18 “Crimes and criminal procedure ”). Так, упомянутый в предыдущей главе §1001 размещен в главе 47 «Мошенничество и ложные заявления» (Chapter 47 “Fraudand false statements”). В то же время в Своде Законов выделена целая глава с наименованием «Лжесвидетельство» (Chapter 79 “Perjury”)[20].

Более тщательно вопросы регламентации ответственности за действия, составляющие сущность заведомо ложного доноса, решаются в Примерном УК США. В этом нормативном акте, выполняющем по сути функцию модельного УК содержится статья 241.5 «Ложные доносы органам исполнения законов». В науке уже обращалось внимание, что в этой статье дифференцирована ответственность «за ложный донос в отношении конкретного лица (предусмотрен ч.1 ст.241.5 и квалифицируется как мисдиминор) и за ложный донос о несуществующем преступлении (предусмотрен ч.2 ст.241.5 и

квалифицируется как мелкий мисдиминор, т.е. менее тяжкое преступление)[21].

Таким образом, с позиции Примерного Уголовного кодекса США, заведомо ложный донос в обоих указанных вариантах может рассматриваться как преступление против исполнительной власти, и, если оперировать категориями отечественного закона, - против порядка управления.

Отдельные статьи, предусматривающие уголовную ответственность за рассматриваемое нами деяние, обнаруживаются также в уголовных кодексах некоторых американских штатов. Так, в Уголовном кодексе штата Техас соответствующая статья (37.08 «Ложный донос сотруднику правоохранительного органа») расположена в главе 37 «Лжесвидетельство и иная фальсификация»[22].

Это позволяет утверждать, что законодатель данного штата рассматривает ложный донос и лжесвидетельство как однородные посягательства и стремится защитить от них прежде всего отношения, складывающиеся в сфере правосудия. Сходным образом регламентируется уголовная ответственность за ложный донос в Уголовном кодексе штата Флорида, глава 37 которого именуется «Лжесвидетельство» и включается в себя статью, предусматривающую наказание за ложные сообщения в правоохранительные органы (ст.837.05)[23].

Говоря о природе изучаемого посягательства и ее отражении в зарубежном законодательстве, важно подчеркнуть, что иностранный законодатель, в отличие от отечественного правотворца, более внимателен к тому, что предоставление компетентным органам заведомо ложной информации о совершении преступления конкретным лицом представляет повышенную общественную опасность по сравнению с ложными сообщениями о совершении преступления без указания на конкретное лицо. Это действительно обосновано, причем не только в виду возможного вреда для чести и достоинства гражданина, но и в силу изменения в сторону увеличения объема вреда для самого правосудия, поскольку такая информация создает предпосылки для возникновения (развития) уголовного процесса вопреки его назначению. В этой связи считаем полезным для совершенствования уголовного законодательства РФ заимствование законодательного опыта тех зарубежных государств, в УК которых ложное обвинение лица в совершении преступления (независимо от тяжести последнего) возведено в ранг квалифицирующего признака заведомо ложного доноса (ч.2 ст.205 УК Сербии[24]), либо выделено в отдельный состав преступления (§168 УК Норвегии[25], ст.303 УК Швейцарии[26], ст.356 УК Сан-Марино[27], ст.286 УК Болгарии[28], §164 УК Дании[29], ст.298 УК Латвии[30], ст.5, ст.6 гл.15 УК

Швеции181 182 [31]).

В зарубежном законодательстве различным образом осуществлено закрепление и других объективных признаков преступлений, являющихся аналогами заведомо ложного доноса. Важно, например, выяснить, как иностранным законодателем решается вопрос уголовно-правовой оценки так называемой заведомо ложной явки с повинной. Дело в том, что в УК РФ прямой ответ на указанный вопрос отсутствует. В связи с этим в отечественной правовой доктрине по этому поводу высказываются различные точки зрения.

Оспаривается даже сама возможность оценки такого деяния в качестве преступного. Так, непреступным и ненаказуемым считает подобное поведение С. Кузьмина[32] . Такой же позиции придерживается и значительная часть практических работников. Например, в ходе проведенного нами опроса 28% респондентов (50 человек) отметили, что ложная явка с повинной не противоречит действующему уголовному законодательству РФ. Аргументы сторонников этой позиции не отличаются разнообразием. Главным доводом служит ссылка на то, будто «ненаказуемость самооговора в современный период обусловлена конституционным положением о свидетельском иммунитете"[33].

Весомость приведенного довода представляется сомнительной. Закрепленное в ст. 51 Конституции РФ положение применительно к ложной явке с повинной может исключать уголовную ответственность за ложное заявление компетентным органам о совершении преступления лишь в том случае, когда лицо вынуждено обратиться в правоохранительные органы и оговорить себя[34]. Однако ст. 51 Основного Закона не имеет никакого отношения к фактам ложного

заявления на себя, если таковое сделано на добровольной основе.

Было бы большой ошибкой утверждать, что заведомо ложная явка с повинной не обладает достаточной для преступления степенью общественной опасности и не способна нанести существенный вред интересам правосудия. Не следует забывать, что добровольная явка с повинной является поводом к возбуждению уголовного дела (ст. 140 УПК РФ). Соответственно, ложная явка как минимум способна привести к необоснованной трате ресурсов и времени компетентных органов, заставив их заниматься бесполезной работой. Но вредоносность заведомо ложной явки с повинной как разновидности самооговора этим не ограничивается. По своим последствиям данное деяние сходно с оговором заведомо невиновного лица. "Ведь и в этом случае, - справедливо отмечает Л.В. Лобанова, - авторитет правосудия может пострадать от того, что останется нерешенной его важнейшая задача - ограждение от уголовной ответственности невиновных лиц"[35]. Мы согласны с указанным автором и некоторыми другими учеными в том, что нет никаких препятствий для преследования за самооговор в подобных условиях лиц, ложно заявляющих на себя, по ст. 306 УК РФ[36]. Все признаки преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ, здесь налицо: компетентному органу сообщается умышленно информация о преступлении и лице, его совершившем, и при этом сообщение не соответствует действительности. Встречающееся в научной литературе утверждение, будто содержанием доноса могут выступать лишь сведения о другом лице, но не о самом себе[37], думается, не согласуется с положениями упомянутой статьи УК РФ, ничего подобного не подразумевающей.

На наш взгляд, не мешает квалифицировать заведомо ложную явку с повинной по ст. 306 УК РФ и разница в регламентации порядка принятия заявления о преступлении (ст. 141 УПК РФ) и процессуального закрепления явки с повинной (ст. 142 УПК РФ). Тот факт, что в отличие от ст. 141 УПК РФ, ст. 142, не содержит указания на необходимость предупреждения заявителя об уголовной ответственности за заведомо ложный донос, вовсе не свидетельствует о том, что ложно заявивший на себя гражданин не может быть привлечен к ответственности в качестве лжедоносчика. Скорее, здесь должна идти речь об упущении законодателя, забывшего возложить соответствующую обязанность на компетентные органы.

Сказанное не означает, что квалификация заведомо ложной явки с повинной во всех случаях исчерпывается применением ст. 306 УК РФ. Ведь мотивы и цели явившегося с повинной могут быть различными[38]. На наш взгляд, возможна и совокупность преступлений, а именно с укрывательством, пособничеством в том или ином преступлении[39]. Это допускают, однако не все[40] [41]. Само существование столь длительно ведущейся полемики^подталкивает к мысли о целесообразности регламентации ответа на него [вопрос] непосредственно в Уголовном законе.

В тоже время ситуация заведомо ложного доноса на самого себя не осталась без внимания законодателя некоторых европейских государств. Произведенный нами анализ соответствующих норм позволил выявить несколько вариантов регламентации в уголовном законе уголовной ответственности за так называемую ложную явку с повинной.

Первый. Признание заведомо ложной явки с повинной одним из видов заведомо ложного сообщения о преступлении, наказываемого, как правило, менее строго чем ложный донос (ч.2 §171 УК Норвегии, ст.304 УК Швейцарии).

Второй. Регламентация уголовной ответственности за подобные деяния в рамках статьи уголовного кодекса, посвященной заведомо ложному обвинению в совершении преступления (ч. 3 ст.205 УК Сербии, ч.3 §164 УК Дании).

Третий. Конструирование самостоятельного состава самооговора, охватывающего собою не только заведомо ложную явку с повинной, но и дачу ложных (признательных) показаний (ст.357 УК Сан-Марино).

Однако, делать вывод о том, какой из этих вариантов следует взять на вооружение для совершенствования действующего УК РФ, преждевременно, ибо еще не выяснена проблема целесообразности уголовного преследования за дачу заведомо ложных показаний, имеющих характер признания себя виновным в преступлении. Ответ на этот вопрос предполагается дать в следующем параграфе настоящей работы.

В действующем уголовном законе также отсутствует четкое указание адресата заведомо ложного сообщения о преступлении или лице его совершившем. В связи с этим по данному вопросу в научной литературе

194

развернулась оживленная дискуссия[42].

Ядро полемики приходится на проблему признания подобного рода инстанцией тех органов, организаций и лиц, которые не уполномочены уголовно - процессуальным законодательством на возбуждение уголовного дела (преследования). Некоторые исследователи категорично отрицают возможность подобного признания. Так, В.П. Ефремов связывает рассматриваемый вопрос с пониманием юридической природы поводов к возбуждению уголовного дела[43]. Исходя из того, что сообщение сведений о преступлениях не в уполномоченные органы (организации) сами по себе не образуют повода к возбуждению уголовного преследования, автор резюмирует, что органы, должностные лица, организации, не уполномоченные принимать решение о возбуждении уголовного дела не могут являться адресатом ложного доноса[44].

Ранее, в подтверждение этой позиции Я.М. Кульберг приводил еще один аргумент. Ученый опирался на регламентацию в действовавшем в то время уголовно-процессуальном законодательстве порядка принятия заявления

(сообщения) (ст. 110 УПК РСФСР 1961 г.) и утверждал, что этот порядок включает разъяснение заявителю ответственности за заведомо ложный донос должностными лицами судебно-следственных органов и иными лицами, имеющими право возбуждать уголовное дело. Соответственно на этой основе и делалось заключение о невозможности квалификации как заведомо ложного доноса введения в заблуждение иных органов и лиц[45]. Следует, вместе с тем, заметить, что данная точка зрения является не столь распространенной. Большинство специалистов представляют себе более широко круг адресатов заведомо ложного сообщения, квалифицируемого по ст.306 УК РФ (а ранее по ст.180 УК РСФСР). Единодушия, однако, здесь также не наблюдается. Так, по мнению М.Х. Хабибуллина, «рассматриваемое преступление с объективной стороны состоит в сообщении заведомо ложных сведений о совершении преступления как судебно-следственным органам, так и другим государственным и общественным организациям, призванным осуществлять меры по борьбе с правонарушителями и преступностью»[46]. А.В. Бриллиантов же усматривает наличие признаков заведомо ложного доноса не только в случаях обращения с ложным заявлением в правоохранительные органы, но и тогда, когда оно сделано «другим органам власти, которые обязаны направить указанное сообщение по принадлежности»[47]. Сходной позиции придерживаются и другие ученые. И. Фаргиев, например, при этом подчеркивает, что общественная опасность доноса не становится меньше, а его сущность не меняется от того, каким способом правоохранительные органы побуждаются начать уголовное преследование[48]. Названным автором был сформулирован вывод о том, что адресатом заведомо ложного доноса следует считать «любые государственные органы или органы местного самоуправления, которые в силу закона обязаны передать поступившее им сообщение о преступлении по назначению»[49].

С.В. Смолин, соглашаясь с позицией И. Фаргиева, тем не менее подчеркивает, ссылаясь на ч.1 ст.9, ч. 1 ст. 11 ФЗ от 2 мая 2006 года №59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан», что такая обязанность лежит на любом государственном органе, органе местного самоуправления или должностном лице. «Таким образом, подытоживает автор, - мы предлагаем определить адресат заведомо ложного доноса, как любой государственный орган или орган местного самоуправления, а также любое должностное лицо указанных органов»[50].

Следует отметить, что у сторонников узкого определения круга адресатов заведомо ложного доноса имеются контраргументы в отношении доводов, высказанных их противниками. Например, Е.Ю.Хлопцева отмечает, что стремление расширить перечень адресатов заведомо ложного доноса за счет лиц, которые способны переадресовывать в компетентные инстанции информацию о совершении преступления, чревато тем, что в этом круге окажутся любые органы, организации и физические лица, поскольку все они могут передать соответствующее сообщение в надлежащий орган[51].

И.В. Дворянсков, наряду с этим, упрекает С.В. Смолина в том, что тот «путает адресата доноса с посредниками в его доставке»[52]. Вместе с тем автор не считает необходимым уточнение адресата доноса в законе. По его мнению, в противном случае «опосредованный ложный донос останется безнаказанным»[53].

Анализ приведенных позиций следует предварить изучением уголовных кодексов ряда зарубежных государств. Прежде всего бросается в глаза то, что уголовные кодексы лишь немногих европейских государств не акцентируют внимание правоприменителя на ограниченности круга адресатов заведомо ложного доноса, как и УК РФ, оставляя решение соответствующего вопроса на усмотрение правоприменителя. В основном это относится к уголовным кодексам некоторых республик бывшего союза ССР (УК Латвийской республики, Грузии, Армении, Азербайджана, Белоруссии, Казахстана; Пенитенциарный Кодекс Эстонии[54]).

Законодатель же большинства европейских государств и США (судя по изученным уголовным кодексам) облегчил практическим работникам толкование уголовного закона, указав непосредственно в последнем на инстанцию, обращение в которую следует квалифицировать как заведомо ложный донос (либо аналогичное преступление)[55]. При этом нами обнаружено несколько подходов к выбору правотворцем органов, учреждений и должностных лиц в качестве таких инстанций.

Первый. По законодательству ряда европейских государств адресатом заведомо ложного сообщения о преступлении (правонарушении) может выступать любой государственный орган, либо орган государственной власти, либо любое должностное лицо. Например, по ст.445 УК Бельгии карается равным образом клеветническое заявление, сделанное в орган власти, и направленное в письменном виде клеветническое обвинение должностному лицу в отношении его подчиненного[56]. Адресатом ложного обвинения в соответствии с §168 Общегражданского уголовного кодекса Норвегии считаются не только суд и органы прокуратуры, но и иные официальные власти [57] . В ст. 434-26 Уголовного кодекса Франции в качестве искомой инстанции называется орган судебной или административной власти[58].

Второй. Напротив, в уголовных кодексах других государств понятие адресата заведомо ложного доноса включает в себя узкий круг государственных органов, должностных лиц либо служащих, наделенных специальной компетенцией. Например, по ст. 456 Уголовного кодекса Испании карается «тот, ... кто обвинит другое лицо ... перед судебным или административным служащим, обязанным провести расследование» [59]. По Уголовному кодексу Литовской республики (ст. 236) адресатом заведомо ложного доноса выступает учреждение, либо должностное лицо, наделенное правом возбуждать уголовное преследование[60], а по Уголовному кодексу Украины (ст. 383) суд, прокурор, следователь или орган дознания[61]. К этой же группе уголовных кодексов следует отнести и УК Молдова, ст. 311 которого связывает уголовную ответственность за заведомо ложный донос с сообщением органу или должностному лицу, имеющему право возбудить уголовное преследование[62].

С ограниченным кругом государственных органов (должностных лиц), хотя и более обширным, чем в УК ряда европейских стран, связывает понятие адресата заведомо ложного доноса и американский законодатель. Так, по ст. 837.05 Уголовного кодекса Флориды таковым считается любой офицер правоохранительных органов [63] . Аналогично решается этот вопрос и в уголовных кодексах ряда других штатов, в которых закрепляется ответственность за исследуемое деяние[64].

При анализе изученных уголовных кодексов зарубежных стран нами выявлена также следующая закономерность: указание на широкий круг органов власти, государственных органов и должностных лиц как на адресата заведомо ложного доноса присущ тем уголовным кодексам, в которых содержание заведомо ложного доноса связано с ложным сообщением не только о преступлении, но и с другими видами противоправных деяний.

Что же касается выбора нами варианта решения в уголовном законе вопроса об адресате заведомо ложного доноса в качестве оптимального, то он [выбор] предопределяется следующими соображениями. Во-первых, отказ законодателя от уточнения в законе соответствующей инстанции представляется нам неудачным решением. Оставление на откуп правоприменителю толкования уголовного закона в этой части, как показывает проведенный нами опрос практических работников, создает реальную опасность неединообразного понимания уголовного закона и даже применения его вопреки смыслу уголовного кодекса. Так, респондентам было предложено указать тех адресатов, сообщение ложных сведений которым, на их взгляд, образует состав преступления, предусмотренный ст. 306 УК РФ. При ответе на данный вопрос опрашиваемые могли не только выбрать один или несколько конкретных вариантов, но и предложить свой. Результаты опроса оказались следующими: 72% (129 человек) выбрали вариант «Полиция», 69% (124 респондента) указали в качестве такого адресата органы следствия и дознания, а 65% (117 человек) прокуратуру, 55% (100 опрошенных) считают одним из адресатов заведомо ложного доноса суд, а 45% (82 человека) органы безопасности. В тоже время 24% (43 человека) опрошенных полагают, что по ст.306 УК РФ может преследоваться заведомо ложное сообщение о совершении преступления, сделанное в органы государственной власти и местного самоуправления, которые обязаны передавать сведения такого рода органам и должностным лицам, наделенным правом осуществлять уголовное преследование, 10% (18 человек) респондентов выбрали вариант «Предприятия и учреждения, не относящиеся к органам власти», а 22% опрошенных (39 человек) указали в качестве одного из адресатов заведомо ложного доноса средства массовой информации. Особенно следует отметить, что среди правоприменителей нашлись и те респонденты, которые допускают отнесение к адресатам заведомо ложного доноса и других субъектов правоотношений.

Во-вторых, при описании адресата заведомо ложного доноса в ст.306 УК РФ законодателю целесообразно исходить из содержания объекта, нарушаемого преступлением данного вида, а, следовательно, и родового объекта преступления против правосудия. Указанные объекты нарушаются во всех случаях, когда сообщение о совершении преступления, ложность которого осознается заявителем, официально направлено в органы, либо должностным лицам, обязанным осуществлять уголовное преследование и принимать меры к его обеспечению. Содержание этой обязанности в самом общем виде охарактеризовано в ст. 21 УПК РФ. Оно является более широким, чем само наименование, включая не только непосредственное осуществление уголовного преследования, но и создание условий, необходимых для осуществления такой деятельности[65]. Согласно ч.1-3 ст.21 УПК РФ в качестве носителей обязанности такого рода названы законом: прокурор, следователь и руководитель следственного органа, дознаватель и орган дознания. Полагаем, что именно деятельность указанных должностных лиц и органов способно существенно затруднить заведомо ложное сообщение о преступном деянии. Следовательно, их и следует прежде всего рассматривать как адресатов заведомо ложного доноса.

Относя органы и лица, уполномоченные осуществлять уголовное преследование и принимать меры к его обеспечению, к адресатам заведомо ложного доноса, мы также исходим из того, что граждане, обращаясь к ним с соответствующим заявлением, осознают, что, вводя таковые в заблуждение они, [граждане] как минимум гарантируют этим органам бесполезную, хотя и трудоемкую работу, отвлекая от выполнения задач государственной важности. Несмотря на то, что в большинстве своем обычные люди не имеют четкого представления о полномочиях каждого из вышеперечисленных органов и должностных лиц, общее направление деятельности прокуратуры, различных органов дознания, следователей разных ведомств гражданам понятно. Соответственно, в подобных случаях подающее заведомо ложное сообщение о преступлении лицо в состоянии понять, каким именно общественным отношениям оно причиняет вред. Немаловажно и то, что, преследуя цели, чаще всего присущие заведомо ложному доносу (добиться возбуждения уголовного дела, привлечения к уголовной ответственности, необоснованного осуждения определенного лица, отомстить правоохранительным органам, либо скрыть другое преступление или правонарушение), лжедоносчики, как правило, обращаются именно к названным органам.

Так, по данным проведенного нами социологического опроса граждан Российской Федерации на открытый вопрос «Куда бы Вы могли обратиться с заявлением о совершенном преступлении?» 250 респондентов (100%) ответили «В полицию», 123 человека указали адресатом сообщения о преступлении прокуратуру (49,2%) и 62 респондента заявили, что с подобным сообщением они бы обратились в суд (24,8%). Иные органы, куда они могли бы подать сообщение о совершенном преступлении, граждане не назвали. На вопрос «Возможна ли ситуация, когда с подобным заявлением (о совершении преступления) Вы бы обратились в другую инстанцию (например, к начальнику, в СМИ, в приемную депутата / губернатора, написали бы обращение Президенту РФ)?» положительно ответило только 12,8% граждан (32 человека), в то время как отрицательный ответ дали 75,6% респондентов (189 человек) и 29 человек (11,6%) посчитали обращение в подобную инстанцию возможной. Тем, кто ответил положительно и «возможно», мы задали дополнительный вопрос с просьбой прокомментировать ответ и привести пример ситуации, в которой они бы могли обратиться в иную инстанцию с заявлением о совершенном преступлении. Как правило, ответы были связаны с примерами, в которых обращение в иную инстанцию объяснялось либо бездействием полиции и иных правоохранительных органов. Приводились также примеры ситуаций, в которых граждане могли бы обратиться к непосредственному начальнику, предполагая разрешение ситуации на «местном» уровне.

В тоже время мы полагаем, что среди адресатов заведомо ложного доноса, круг которых необходимо определить в законе, должен фигурировать также суд. Нам представляются убедительными некоторые аргументы, приводимые в пользу данного вывода в юридической литературе. Так, ряд исследователей справедливо учитывают наличие у мирового судьи, в компетенцию которого входит рассмотрение дел частного обвинения, полномочия принимать и рассматривать заявления по данной категории дел. Это прямо вытекает из содержания ст. 318 УПК РФ[66] . Отметим также, что указанная статья прямо указывает на обязанность мирового судьи предупредить заявителя об ответственности за ложный донос (ч. 6 ст. 318 УПК РФ). На наш взгляд, аргументом для признания суда адресатом заведомо ложного доноса может также служить наличие процессуальной связи суда с органами, призванными осуществлять уголовное преследование, а также понимание этого обстоятельства гражданами. Таким образом, мы хотим подчеркнуть, что наш вывод о необходимости включения суда в число адресатов заведомо ложного доноса зиждется не только на том, что у суда есть обязанность перенаправить поступившее в его адрес заявление о преступлении в соответствующие органы[67], но и на том, что граждане в большинстве своем осознают, что поданное в суд заявление будет рассмотрено теми органами, которые занимаются расследованием и рассмотрением уголовных дел.

Кроме того, не следует забывать, что право на судебную защиту отнесено, согласно Конституции РФ, к числу прав гражданина, не подлежащих ограничению (ст.46). Из содержания же соответствующего положения Основного Закона ясно вытекает, что за защитой нарушенных прав следует прежде всего обращаться в судебные органы. Что же касается иных органов и лиц, а также средств массовой информации, то их вряд ли следует указывать в качестве адресатов заведомо ложного доноса. Ведь непосредственное обращение к ним в большинстве случаев еще не создает реальной угрозы для правосудия и связанной с ним деятельности. Положение коренным образом меняется лишь в тех редких ситуациях, когда иные государственные органы, органы местного самоуправления, вышестоящие должностные лица, СМИ и т.п. используются гражданином в качестве механизма активизации тех органов, которые обязаны осуществлять уголовное преследование и принимать меры к его обеспечению. Только в этих случаях может быть обоснован умысел на причинение вреда соответствующему объекту уголовно-правовой охраны, поскольку виновный явно рассчитывает на то, что соответствующая информация станет достоянием компетентных органов и должностных лиц. Однако, при таком варианте доведения заведомо ложных сведений до инстанции, обязанной осуществлять уголовное преследование или принимать меры к его обеспечению, все иные органы и лица не могут выполнять никакой иной функции, кроме посреднической. В завершении рассмотрения данного вопроса следует отметить, что указание в УК РФ на конкретного адресата заведомо ложного доноса важно не только для облегчения квалификации заведомо ложного сообщения по ст. 306 УК РФ, но и для уточнения момента окончания этого преступления. Если подобное изменение уголовного закона будет осуществлено, то тем самым будет обеспечено единообразие подхода к признанию деяния оконченным либо неоконченным. Во всех случаях заведомо ложный донос правоохранительные органы смогут квалифицировать без ссылки на соответствующую часть статьи 30 УК РФ лишь при условии, если указанный в законе адресат стал обладателем ложных сведений соответствующего содержания, разумеется, если имеют место и иные признаки состава преступления.

При существующей же редакции диспозиции ст. 306 УК РФ весьма непросто определить момент окончания преступления в тех случаях, когда сообщение направляется в СМИ или должностному лицу органа, не обладающего обязанностью осуществлять уголовное преследование или принимать меры к его осуществлению, но при этом автор сообщения имеет умысел ввести в заблуждение именно правоохранительные органы[68].

Действующий уголовный закон РФ не содержит каких-либо указаний на признаки, которые бы характеризовали способ, обстановку, орудие или средство совершения преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ. Это значит, что из буквального толкования названной статьи не может быть сделан вывод о наличии каких-либо ограничений, касающихся формы сообщений, способа доведения информации до адресата, а равно соблюдения порядка принятия этой информации компетентным органом. Между тем, в научной литературе высказываются сомнения относительно квалификации предоставления заведомо ложной информации по ст. 306 УК РФ применительно к случаям, когда форма или способ предоставления таковой не соответствуют требованиям, которые описаны в ст. 141 УПК РФ. Так, оспаривается возможность признания заведомо ложным доносом ложного анонимного сообщения о совершении преступления[69],

ложного сообщения, сделанного по телефону, почте, по интернету[70]. Кроме того, некоторые авторы не считают возможным привлечение к уголовной ответственности за заведомо ложный донос лица, которое не было в установленном законом порядке предупреждено об уголовной ответственности об этом. Основным доводом выступает отрицание возможности рассмотрения подобных заявлений в качестве повода к возбуждению уголовного дела (уголовного преследования). Указанный довод вряд ли может быть признан состоятельным, поскольку, как было выяснено ранее, закон не связывает наличие состава преступления с обязательным возбуждением по заведомо ложному сообщению уголовного дела. Заведомо ложное сообщение о совершении преступления создает опасность для общественных отношений, являющихся объектом уголовно-правовой охраны для ст. 306 УК РФ, и в том случае, когда полученная компетентными органами информация сама по себе не является поводом к возбуждению уголовного дела (уголовного преследования), но ее проверка может привести к обнаружению такого повода. Из ч.3 ст. 140 УПК РФ прямо вытекает, что таким поводом может выступать сообщение о преступлении, полученное из иных источников. В качестве такого источника вполне может рассматриваться сообщение, сделанное по телефону или заявление, направленное по почте. Процессуальный закон прямо указывает на необходимость рассмотрения такого рода сообщения. Так, в ч.5 ст.141 УПК РФ подчеркивается: «В случае, когда заявитель не может лично присутствовать при составлении протокола, его заявление оформляется в порядке,

установленном статьей 143 настоящего Кодекса».

В научной литературе также обращалось внимание на наличие

сложившейся практики[71] проверки анонимных заявлений. Указание в ч.7 ст. 141 УПК РФ на то, что анонимное заявление не может служить поводом для возбуждения уголовного дела не свидетельствует о порочности такой практики. Напротив, отдельные ведомственные нормативные акты обязывают органы, уполномоченные осуществлять уголовное преследование и принимать меры к его обеспечению производить проверку и по анонимным заявлениям о совершении преступления[72].

Из сказанного вытекает, что и отсутствие предупреждения об ответственности за ложный донос не является препятствием для формирования повода для возбуждения уголовного дела, а, следовательно, нет оснований считать выполнение требования о таком предупреждении одним из признаков объективной стороны заведомо ложного доноса. «Предупреждение участников уголовного судопроизводства об уголовной ответственности за совершаемые в сфере правосудия посягательства, - как справедливо отмечает Л.В. Лобанова, - во всех случаях имеет воспитательное и профилактическое значение. Но подобное предупреждение вовсе не всегда является обязательным условием возложения такой ответственности. Невыполнение компетентными органами соответствующей обязанности должно исключать уголовную ответственность за преступления против правосудия в тех случаях, когда это вытекает из содержания уголовного закона либо исключает общественную опасность допущенного участником процесса нарушения или осознание им данного обстоятельства. В остальных случаях должна действовать презумпция знания гражданами закона»[73].

Думается, что указанная презумпция должна распространяться и на случаи направленных нужному адресату заведомо ложных сообщений о совершении преступлений. По указанным соображениям, мы считаем не самым удачным законодательным решением, когда в уголовном кодексе преступность заведомо ложного доноса ставится в зависимость от формы сделанного сообщения. Так, из п.2 ст. 445 УК Бельгии вытекает, что по данной части статьи может наказываться только ложное сообщение, сделанное в письменном виде [74] . Отдельные уголовные кодексы понятие заведомо ложного доноса связывают, судя по формулировкам статей, с личным присутствием граждан «в соответствующем органе» (ст. 303 УК Швейцарии) [75] , «в государственном органе» (§ 164 УК Дании) [76] , «перед судебным или административным органом» (ст. 456 УК Испании) [77] . На наш взгляд, выгодно отличается в части регламентации рассматриваемого вопроса УК Франции, из ст.226-10 которого вытекает, что преступление может быть совершено «любым способом»[78].

Обращение к зарубежному опыту регламентации оснований ответственности за заведомо ложный донос полезно и в целях обнаружения наиболее приемлемого ответа на вопрос, кого следует привлекать к ответственности за это преступление. Казалось бы, на основе УК РФ ответить на него несложно, ведь в ст.306 УК РФ отсутствуют какие-либо указания на признаки специального субъекта. Отсюда можно выдвинуть предположение, что субъект заведомо ложного доноса не должен обладать никакими другими признаками, кроме общих признаков субъекта преступления[79]. Однако уже не одно десятилетие в отечественной литературе обсуждается вопрос о возможности привлечения к уголовной ответственности за заведомо ложный донос лица, обладающего статусом обвиняемого или подозреваемого по уголовному делу. Обстоятельный анализ существующих по этой проблеме точек зрения содержится в работе С.В. Смолина[80]. Мы разделяем сделанный вывод о необходимости дифференцированного подхода к правовой оценке ложных заявлений, сделанных указанными субъектами уголовного процесса. Однако выделенные ученым критерии такой дифференциации представляются нам не совсем четкими. Решая вопрос о возможности квалификации по ст.306 УК сделанного обвиняемым, подозреваемым ложного заявления о совершении преступления, С.В. Смолин предлагает исходить из мотивов такого заявления (совершено ли оно по мотиву самозащиты), а также из того, содержит ли такое ложное заявление указание на конкретное лицо. Преступным исследователь признает любое, независимо от мотивации, заявление обвиняемого, подозреваемого, если оно содержит заведомо ложную информацию о совершении преступления конкретным лицом, поскольку это связано с нарушением охраняемых уголовным законом прав других лиц. С этим выводом мы полностью согласны[81]. В тоже время, по мнению С.В. Смолина, заведомо ложным доносом не может признаваться заведомо ложное сообщение обвиняемого, совершенное по мотиву защиты от предъявленного обвинения (подозрения), ибо «под доносом и в лексическом, и в уголовно-правовом смысле понимаются информация о преступлении, еще не известная правоохранительным органам, которая инициирует деятельность органов расследования по проверке доноса»[82]. Как было замечено ранее, с сущностью заведомо ложного доноса связано формирование ложного повода не только для уголовного дела, но и уголовного преследования, поэтому в отличие от С.В. Смолина мы считаем, что и в рамках существующей редакции ст. 306 УК РФ такого рода заявления, сделанные обвиняемым, подозреваемым, могут быть квалифицированы как заведомо ложный донос.

В случае конструирования в законе самостоятельного состава оговора заведомо невиновного лица все заведомо ложные сообщения обвиняемого о совершении преступления иным лицом, как и заявления других субъектов, можно будет квалифицировать в соответствии с новой статьей. Мы не находим, однако, целесообразным придавать какому-либо мотиву, которым

руководствовался обвиняемый (подозреваемый), значения привелигирующего признака, поскольку не видим разницы в степени общественной опасности заявлений, поданных из тех или иных побуждений, требующей построения новой, более мягкой санкции[83].

Практически ни у кого из отечественных исследователей не вызывает сомнения то обстоятельство, что заведомо ложный донос является умышленным преступлением, хотя в самой ст.306 УК РФ форма вины прямо не указывается. Некоторые авторы справедливо замечают, что в подобной ситуации нельзя сделать вывод о том, что в том или ином составе преступления допускается неосторожная и умышленная форма вины, если из описания состава преступления, из указания на отдельные его признаки, из смысла употребленных в законе терминов с однозначностью не следует вывод о признании соответствующего деяния преступным лишь при условии, если в этом деянии усматривается умысел лица [84] . Именно таким признаком, беспрекословно указывающим на умысел, признается и признак заведомости. Прав, думается, С.В. Смолин, который применительно к заведомо ложному доносу предлагает «рассматривать заведомость как содержание интеллектуального момента прямого умысла, которое включает в себя два взаимосвязанных компонента:

осознание виновным намеренного искажения истины, которая ему известна;

осознание виновным общественной опасности (вредоносности) поступления искаженной информации в правоохранительные органы»[85]. Сходным образом определяется форма вины в составах заведомо ложного доноса большинством зарубежных государств. При этом в целом ряде уголовных кодексов республик бывшего Союза ССР в данных целях используется тот же прием юридической техники, что и в УК РФ[86]. В отдельных уголовных кодексах стран СНГ, а также во многих УК стран континентальной Европы законодатель подчеркивает осознанный характер действий лжедоносчиков с помощью соответствующих наречий или прилагательных (ст.333 УК Республики Армения, ст. 303УК Швейцарии). Ту же функцию в описании заведомо ложного доноса могут выполнять другие выражения, например, такие как «если обвиняемому известно, что обвинение полностью или частично неверно» (ст.226-10 УК Франции[87]), «противоречащее собственному убеждению утверждение фактического характера» (§164 УК ФРГ)[88]. Об умышленном характере заведомо ложного доноса свидетельствует также указание в отдельных уголовных кодексах зарубежных стран на цель совершения преступления (§164 УК Дании[89], ст.5 гл.15 УК Швеции[90]). В УК Голландии умысел прямо указывается в качестве формы вины состава ложной жалобы или ложного обвинения[91].

Вместе с тем нам встретились и такие уголовные кодексы, в которых при описании заведомо ложного доноса законодатель не делает никаких уточнений относительно психического отношения субъекта к содеянному. Так, в Уголовном кодексе Грузии соответствующее деяния описано следующим образом «ложный донос о совершении преступления» [92]. Однако особо сложным толкование данной нормы не является, ведь вывод об умышленном характере данного преступления правоприменитель может сделать на основании ч.4 ст. 10 рассматриваемого кодекса, согласно которой «деяние, совершенное по неосторожности, только тогда признается преступлением, если на это указывается в соответствующих статьях настоящего Кодекса»[93]. Аналогичным образом решается вопрос о форме вины в составе заведомо ложного доноса по уголовному законодательству Республики Польша[94]. Определенной спецификой обладает описание признаков субъективной стороны соответствующего состава преступления в УК Испании. В ст. 456 данного нормативного акта для уточнения формы вины ложного обвинения используется формулировка «кто, сознавая ложность или пренебрежительно относясь к правде» [95]. Отметим, что УК Испании является единственным из числа изученных нами уголовных законов, который устанавливает уголовную ответственность за ложный донос и при неосторожной форме вины. Такого рода норм мы не обнаружили и в уголовных кодексах Соединенных Штатов Америки, в большинстве из которых умышленный характер преступления подчеркивается указанием на умышленный

характер деяния[96] , либо на осознанный характер деяния в совокупности с

~ ~249

конкретизацией намерений[97].

Подводя итог рассмотрению вопроса о правовой регламентации формы вины в составе заведомо ложного доноса, отметим следующее. Во-первых, мы не обнаружили в уголовном законодательстве зарубежных стран каких-либо примеров более удачного, чем в УК РФ, описания соответствующего признака характеризуемого преступления. Судя по сложившейся практике, отечественный правоприменитель в большинстве случаев успешно справляется с квалификацией заведомо ложных сообщений по ст. 306 УК РФ и отграничением преступных деяний от неприступных с учетом данной в законе формулировки, характеризующей психическое отношение виновного к содеянному[98].

Ошибки, допускаемые при этом, как правило, связаны с неполным

установлением фактических обстоятельств дела и исправляются вышестоящими судебными инстанциями.

Так, определением судебной коллегии Пензенского областного суда от

г. отменен приговор Беднодемьяновского районного суда от

г., которым по ч. 1 ст. 306 УК РФ к 1 году лишения свободы условно осужден К.А.К. Кассационная инстанция указала, что органы предварительного следствия и суд, правильно установив субъект, объект и объективную сторону преступления, надлежащим образом не исследовали субъективную его сторону, которая характеризуется прямым умыслом. В связи с этим для привлечения виновного к уголовной ответственности, квалификации его действий важно установить не только вышеуказанные элементы состава преступления, но и дать правильную оценку субъективному отношению К. к содеянному. Как установлено по делу, К. помнил свои действия, но после употребления алкоголя опьянел и мог забыть некоторые обстоятельства. Для него не было очевидным, что он сообщает ложные сведения об угоне своей автомашины. В его действиях отсутствует признак заведомости. Дело направлено на новое рассмотрение[99].

Во-вторых, установление уголовной ответственности за неосторожное сообщение ложных сведений о совершении преступления или лице, его совершившем не характерно не только для Российской Федерации, но и для подавляющего большинства зарубежных стран и США. С учетом установленных ранее критериев криминализации подобное законодательное решение представляется вполне оправданным.

В действующем УК РФ нет какого-либо указания на специальную цель рассматриваемого преступления. Тем не менее, анализ диспозиции ст. 306 УК РФ приводит научных работников к различным выводам по вопросу о том, является ли цель обязательным признаком заведомо ложного доноса. Так, одни исследователи категорично утверждают, что в этом составе преступления целеполагание не обязательно, хотя для заведомо ложного доноса отнюдь не редким явлением служит стремление виновного к определенным целям (возбуждение уголовного дела, привлечение невиновного к ответственности, введение в заблуждение компетентных органов и иные) [100]. Другие ученые полагают, что определенная цель имманентно присуща рассматриваемому преступлению, что она вытекает из содержания заведомо ложного доноса. При этом выделяются разные цели. В качестве таковых называются возбуждение уголовного дела[101], возбуждение уголовного дела и привлечение невиновного лица к ответственности[102], введение правоохранительных органов в заблуждение относительно признаков и обстоятельств преступления[103].

на основе произведенного им анализа материалов уголовных дел также предложил исчерпывающий перечень целей, которые, по его мнению, характерны для совершения преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ. В этот перечень им включены следующие цели: «1. избежать ответственности за другое преступление или правонарушение ... 2. отомстить за правомерные действия другого лица ... 3. отомстить лицу, с которым находится в

неприязненных отношениях ... 4. скрыть факты, которые хоть и являются правомерными, но лицо совершает правонарушение из боязни порицания близких ... 5. корыстная цель .. ,»[104].

На наш взгляд, авторы, считающие цель обязательным признаком заведомо ложного доноса, смешивают два разных вопроса, а именно «конкретизирована ли цель преступления, предусмотренного в ст. 306 УК РФ самим законодателем?» и «присуща ли лжедоносчику какая-либо цель?». Не подлежит никакому сомнению, что любая сознательная деятельность, в том числе преступная, не может осуществляться бесцельно. Соответственно, и у лица, обращающегося в компетентные органы с ложным заявлением о совершении преступления, также есть определенное стремление к какому-либо результату. Однако, таким стремлением вовсе не всегда является возбуждение уголовного дела либо привлечение невиновного к уголовной ответственности. Этих последствий в некоторых случаях субъект заведомо ложного доноса может и не желать. Введение же в заблуждение является не целью виновного в заведомо ложном доносе, а сознательно избираемым средством достижения иных целей преступника. Последние условно можно подразделить на две группы: 1) проявляющиеся в стремлении предотвратить неблагоприятные последствия для себя или иного лица (скрыть собственное преступление либо преступление, совершенное иным лицом, или не допустить разоблачение реального преступника, скрыть непреступные, но противоправные или аморальные поступки и т.п.) и 2) стремление добиться неблагоприятных последствий для иного лица (создание для компетентных органов дополнительной нагрузки, добиться возбуждения уголовного дела в отношении конкретного лица, привлечения его к уголовной ответственности либо осуждения, применения мер процессуального принуждения и т.п.).

Так, примером второй группы целей может выступать следующее дело.

Ремиханова С.Г. в помещении ОВД, будучи предупрежденной об уголовной ответственности за заведомо ложный донос по ст. 306 УК РФ, заведомо зная о невиновности ФИО5 и ФИО6, обратилась с заявлением о том, что около 2-х часов ночи в домовладении ФИО7, ФИО5 и ФИО6 против ее воли с применением насилия вступили с ней в половой контакт и совершили насильственные действия сексуального характера. Также Ремиханова С.Г в своем объяснении подтвердила обстоятельства совершения изнасилования и насильственных действий сексуального характера. Однако в ходе проведения доследственной проверки указанное сообщение оказалось искаженной, неправдивой информацией, о чем свидетельствуют как показания свидетелей, так и показания данные в последующем самой Ремихановой С.Г. о том, что в отношении ее не было никакого изнасилования, что ее никто не насиловал и не совершал действия сексуального характера, а заявление она об изнасиловании и похищении написала из-за имеющейся злости на ФИО8. За то, что он поссорился с ней, не отвез вовремя домой, она решила отомстить ему и ФИО5[105].

Схожие цели преступников, совершающих ложные доносы, имели место в 39% (195 решений) выборочно исследованных нами решений на предмет целей совершения преступления[106].

Большинство исследованных нами дел, в которых имели место стремления лица предотвратить неблагоприятные последствия для себя или иного лица, как правило, были связаны с совершением доноса с целью скрыть собственные (зачастую непреступные) действия.