Изучив 79 уголовных кодексов стран континентальной Европы и США, мы не нашли ни одного УК, в котором не было нормы, устанавливающей ответственность за лжесвидетельство. Между тем в регламентации оснований и пределов уголовной ответственности за соответствующие деяния наблюдаются существенные различия.

В Уголовном кодексе России состав лжесвидетельства нашел свое закрепление в главе 31 УК РФ «Преступления против правосудия». Именно в плоскости социальных связей, складывающихся в сфере правосудия, обнаруживается, следовательно, объект преступления, предусмотренного ст.307 УК РФ. Уточняя данный объект, некоторые исследователи отмечают, что таковым являются общественные отношения, «исключающие получение органами следствия, дознания, судом недоброкачественной доказательственной информации»[1].

Подобный подход к установлению природы лжесвидетельства нам представляется правильным, поскольку он не только позволяет показать принадлежность названного преступления к такому роду преступных посягательств, каковым являются преступления против правосудия, но и обозначить нишу для него в рамках этого рода, отнеся лжесвидетельство к определенной компактной группе преступлений, от которых Уголовный кодекс РФ защищает отношения, складывающиеся в сфере процессуального доказывания (ст.307, 308, 309).

Сходным образом определено место составу лжесвидетельства в уголовных кодексах республик бывшего Союза ССР, расположенных (полностью или частично) на европейской его территории. В 9 из 10 этих государств соответствующие составы помещены в главу, в которой обособляются преступления против правосудия. При этом, состав лжесвидетельства примыкает к другим преступлениям, сутью которых являются действия, направленные на искажение доказательственной информации или являющиеся невыполнением обязанности по ее предоставлению. Определенным своеобразием обладает УК Грузии, в котором преступлениям против процессуального порядка добывания доказательств посвящена самостоятельная глава, выделенная в рамках раздела «Преступления против судебной власти» [2] . Однако, это нисколько не противоречит нашему выводу о том, что законодатели всех изучаемых нами республик бывшего Союза ССР одинаково определяют природу

лже свидетельства.

Что касается уголовных кодексов европейских стран дальнего зарубежья, то в них мы обнаружили два различных подхода к размещению рассматриваемого состава преступления, определяемых особенностями систематики уголовных законов тех или иных государств.

Так, в уголовных кодексах зарубежных европейских государств, в которых преступления против правосудия обособлены в отдельный структурный элемент соответствующего нормативного акта, составам лжесвидетельства находится место внутри соответствующих главы или раздела, причем среди близкородственных составов преступлений, нарушающих отношения в сфере процессуального доказывания[3].

В зарубежных уголовных кодексах, в которых подобное обособление конструкции преступлений против правосудия отсутствует, законодатель, как правило, выделяет специальный раздел (главу), объединяющий составы лжесвидетельства и сходные с ним посягательства (Раздел IX УК Голландии[4], глава 15 УК Швеции[5], глава 15 УК Норвегии[6], Раздел IX УК ФРГ[7]).

При этом, некоторые зарубежные ученые подчеркивают принадлежность составов лжесвидетельства как к посягательствам на отношения в сфере доказывания[8], так и к преступлениям против правосудия в целом[9].

То же самое можно сказать и об американском уголовном законодательстве с той лишь разницей, что для УК отдельных штатов, как уже было сказано ранее, относительно редким явлением служит обособление всех или большинства преступлений против правосудия в самостоятельный структурный элемент кодекса. Однако, при наличии такового, составы лжесвидетельства и преступления сходные с ними, законодатель располагает именно здесь. При этом такого рода деяния могут быть объединены в раздел, подраздел и т.п.

Например, в Уголовном кодексе штата Калифорния содержится глава 7 «Преступления против публичного правосудия», внутри которой имеется раздел 5 «Лжесвидетельство и подстрекательство к нему»[10].

Сходным образом определяется место лжесвидетельства в Уголовном кодексе штата Арканзас, глава 53 которого именуется «Правонарушения, связанные с судебными и другими официальными процедурами». В рамках данной главы регламентируется уголовная ответственность за лжесвидетельство. Соответствующий параграф (§ 5-53-102 «Лжесвидетельство») примыкает к другим параграфам, закрепляющим нормы, предназначенные для противодействия нарушениям в сфере процессуального доказывания[11].

Для большинства же уголовных кодексов отдельных американских штатов характерно формирование специальных разделов, посвященных лжесвидетельству и родственным с ним преступлениям, с помещением их в более крупные структурные элементы, имеющие различные наименования, как то: «Достаточность обличительных доказательств» [12] , «Обвинение» [13] ,

«Преступления против публичной власти» [14] , «Преступления -

Правительственные операции» [15] , «Посягательства против публичной администрации»[16].

Следует также отметить, что именно с вредом для правосудия связывают вредоносность лжесвидетельства американские специалисты в области уголовного права. Так, Гарри Хибсчмен (Harry Hibschman), считая распространенность лжесвидетельства трагедией, пишет, что «если в судебном заседании имеются «загрязненные» данные, то все правосудие также будет нечистым»[17].

Объективная сторона так называемого лжесвидетельства законодателями различных государств также описывается по-разному. При этом в УК РФ, а равно большинстве уголовных кодексов республик бывшего Союза ССР, расположенных на европейской его территории, регламентация уголовной ответственности за различные формы данного посягательства осуществляется с помощью одной статьи. Общим для этих уголовных законов является отсутствие дифференциации оснований ответственности в зависимости от таких форм. При этом принципиально наказуемыми во всех государствах оказываются заведомо ложные показания свидетеля или потерпевшего, заведомо ложное заключение эксперта (или вывод), а также заведомо неправильный (ложный) перевод. В тоже время во многих уголовных кодексах некоторых республик бывшего Союза не предусмотрена уголовная ответственность за заведомо ложное показание эксперта [18] , специалиста [19] , а также за заведомо ложное заключение

специалиста 288 [20] . В ряде случаев отсутствию в уголовных кодексах ответственности за указанные деяния может быть дано объяснение. Так, в УПК Республики Грузия вообще не предусмотрен такой участник уголовного судопроизводства, как специалист[21].

В УПК многих республик бывшего Союза ССР показания эксперта[22] и

292 293

специалиста[23], а также заключение специалиста[24] не указаны в качестве видов

доказательств. Следует кроме того иметь в виду, что согласно УПК Грузии (ч.1 ст.51) и Латвии (ч.2 ст.156) допрос эксперта осуществляется по правилам допроса свидетеля и соответственно в отношении указанного субъекта возможна уголовная ответственность за дачу ложных показаний свидетеля. Однако, на наш взгляд, невозможно объяснить отсутствие уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний эксперта, специалиста, а также за ложное заключение специалиста в тех случаях, когда в уголовно-процессуальном законодательстве соответствующие виды доказательств названы. Так, в УПК Эстонии в качестве самостоятельных видов доказательств указаны показания эксперта и специалиста293 [25].

Рассогласованность между нормами уголовно-процессуального и

уголовного права в части регламентации обязанностей и ответственности специалиста имеются и в российском законодательстве. На это неоднократно обращалось внимание в уголовно-правовой литературе. Так, И.В. Дворянсков пишет: «В ст.307 УК РФ не предусмотрена ответственность за ложное заключение специалиста. Однако, согласно п.3.1 ч.2 ст.74 УПК РФ, оно относится к числу доказательств. Следовательно, существует опасность совершения этим лицом преступления путем составления заведомо ложного заключения»[26]. Автор обоснованно усматривает здесь пробел в законе и также, как некоторые другие ученые[27], предлагает дополнить ст.307 УК РФ указанием на ответственность специалиста за заведомо ложное заключение[28]. Это мнение, думается, следует поддержать. Как мы видели, в зарубежном законодательстве имеются примеры регламентации уголовной ответственности за подобные общественно опасные деяния (ст.312 УК Молдовы[29] и ст.420 УК Казахстана[30]).

В отдельных уголовных кодексах европейских стран дальнего зарубежья, а равно в Пенитенциарном Кодексе Эстонии обнаруживается и еще одна специфическая черта. Она заключается в дифференцированном подходе к установлению уголовной ответственности за предоставление ложной доказательственной информации в зависимости от процессуального положения субъекта, эту информацию предоставляющего. При этом подобная дифференциация в ряде уголовных кодексов проявляется в том, что ответственности за ложную информацию, содержащуюся в показаниях или заключениях эксперта, а также за неправильный перевод, посвящается самостоятельная часть, статья или статьи Уголовного кодекса.

Например, в ч.1 ст.233 Уголовного кодекса Польши устанавливается уголовная ответственность за ложные сведения, содержащиеся в показаниях, а ответственность эксперта, специалиста или переводчика за ложное заключение и неправильный перевод регламентируется в ч.4 данной статьи[31].

В Уголовном кодексе Франции соответствующие вопросы решаются в четырех статьях, две из которых посвящены уголовной ответственности за ложные показания (ст.434-13 и 434-14 УК), а в оставшихся двух статьях регламентируется ответственность за показания и заключения эксперта (ст.434-20) и переводчика за заведомо неправильный перевод (ст.434-18)[32].

Однако, дифференцируя основания уголовной ответственности за предоставление ложной доказательственной информации, законодатели Республики Польша и Французской Республики при этом не ранжируют наказание за указанные деяния. Иначе обстоит дело в уголовном законодательстве Болгарии, Испании, Турции. Так, в УК Болгарии санкция за дачу экспертом ложного заключения (умышленного) является несколько более суровой, чем за устные или письменные свидетельские показания (ч.1 ст.290 УК) или неправильный перевод, сделанный переводчиком (ч.2 ст.290 УК). В ст.291, посвященной умышленному ложному заключению, во-первых, уже обозначен минимальный предел наказания в виде лишения свободы (от 1 года), а во-вторых, указано в качестве дополнительного наказания лишение права согласно п.7 ст.37 УК[33].

Указание на дополнительное наказание в виде лишения права заниматься профессиональной деятельностью отличает санкцию ст.290 УК Турции, устанавливающей ответственность за ложные показания (сведения), либо заключение эксперта, а также за неправильный перевод, от санкции ст.286 данного Кодекса, предусматривающей наказание за дачу ложных свидетельских

показаний[34].

Дополнительное наказание в виде лишение права занимать соответствующие должности или государственный пост, специальности или профессии указано также в ст.459 УК Испании, регламентирующей ответственность за умышленно ложные суждения эксперта или неправильный перевод. Кроме того, в указанной статье оговаривается, что размер основного наказания в виде тюремного заключения, а также штрафа, определяются судом ближе к верхнему пределу санкций, установленных за ложные показания в ст. 458 и 471 УК[35].

Определенным своеобразием обладает регламентация решения рассматриваемого вопроса в уголовном законодательстве США. В отличие от уголовных кодексов России и большинства стран континентальной Европы, ни Свод Законов США, ни уголовные кодексы отдельных штатов не выделяют формы лжесвидетельства. В соответствующих нормативных актах не упоминается о ложных показаниях (заключениях) эксперта, потерпевшего, либо о ложном переводе. Это не означает, что уголовная ответственность за предоставление (осознанное) ложной информации указанными субъектами невозможна. Американское уголовное законодательство позволяет привлекать названных субъектов, наряду с обычными свидетелями, к ответственности за дачу заведомо ложных свидетельских показаний. Неслучайно, в соответствующих статьях уголовных кодексов, посвященных ответственности за лжесвидетельство, ничего не говорится о процессуальном статусе лица [36] , дающего ложные показания, и в качестве формы деяния указывается заявление (сообщение, показание) [37] . Сказанное не только находит отражение в специальной юридической литературе США[38], но и подтверждается судебной практикой[39]. Это связано со спецификой содержания, которое вкладывается в само понятие «свидетельские показания» процессуальным законодательством названного государства. По этому поводу Т.А. Лоскутова пишет: «В Уголовном процессе Англии и США свидетельские показания являются основным источником доказательств. Причинами этого являются не только их распространенность, способность наиболее полно показать картину преступления, но также и то, что: ... в Англии и США показания любого лица, даваемые перед судом, .то есть, показания обвиняемого, жертвы преступления, эксперта, иных должностных и частных лиц являются свидетельскими»[40].

Поскольку процессуальное законодательство России различает такие виды доказательств, как показания свидетеля, потерпевшего, показания эксперта, специалиста, а также проводит четкое разграничение между упомянутыми участниками уголовного судопроизводства (ст. 56 «Свидетель», ст. 57 «Эксперт», ст.58 «Специалист», ст.59 «Переводчик» УПК РФ), то вполне логично поставить вопрос следующего характера: «А не существует ли потребности в заимствовании правотворческого опыта тех государств, в уголовных кодексах которых дифференцируются основания и пределы ответственности за лжесвидетельство в зависимости от форм такового, а равно процессуального статуса лица, предоставляющего ложную информацию?». Предложение о целесообразности подобной дифференциации звучали в отечественной уголовноправовой науке[41].

Нам представляется нецелесообразным конструирование самостоятельных составов преступлений заведомо ложных заключений, показаний эксперта, специалиста, либо заведомо неправильного перевода, поскольку отсутствует убедительные данные относительно высокого уровня распространенности подобных деяний. Скорее можно выдвинуть предположение о том, что заведомо ложные заключение эксперта, либо специалиста, либо неправильный перевод

являются единичными случаями.

По крайней мере, изучив 1069 судебных решений, связанных с применением судом ст. 307 УК РФ, мы обнаружили только 1 факт квалификации по данной статье незаконных действий лица, являющегося экспертом[42]. С этих позиций регламентация ответственности за лжесвидетельство в одной статье уголовного кодекса, заключающей в себе альтернативный состав преступления, представляется более приемлемым вариантом. Что же касается возможности применения к экспертам, специалистам или переводчикам такого дополнительного наказания, как лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью, то соответствующая проблема может быть решена на основе положений ст.47 УК РФ, допускающей применение данного вида наказания и в том случае, когда оно в санкции статьи не предусмотрено.

Понятие показаний свидетеля, потерпевшего, показаний эксперта и специалиста дается в уголовно-процессуальном законодательстве (ст.79, 80 УПК РФ).

С учетом содержания упомянутых статей УПК РФ, а равно с учетом их систематического толкования можно выделить признаки, при которых сообщаемые сведения, значимые для уголовного судопроизводства, при условии их ложности, могут рассматриваться в качестве ложных показаний. Во-первых, речь идет о сведениях, предоставляемых в ходе расследования или рассмотрения в суде уголовного дела. Во-вторых, как и иные доказательства, соответствующие сведения должны обладать свойствами относимости и допустимости, а значит, это должна быть информация, имеющая существенное значение для уголовного дела, причем полученная в установленном процессуальном законом порядке. Последнее в свою очередь означает, что соответствующие сведения должны быть предоставлены надлежащими субъектами (лицами, которые могут выступать свидетелями либо потерпевшими; лицами, назначенными в соответствии с требованиями закона экспертами или специалистами), в ходе процессуальных действий, во время которых возможно получение показаний, уполномоченными на то должностными лицами с соблюдением процедуры производства этих следственных действий[43]. Выделение указанных признаков ложных показаний позволяет нам дать ответ на некоторые вопросы, составляющие предмет научной дискуссии, например, на следующий. Является ли обязательным признаком объективной стороны преступления, предусмотренного ст.307 УК РФ, предупреждение допрашиваемого лица об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний?[44]

В отличие от показаний свидетелей или иных лиц, заключений эксперта и специалиста, перевод не является видом доказательства. Видимо, по этой причине определение его понятия и не дается в процессуальном законе. Однако, влияние перевода на процесс доказывания нельзя недооценивать. В словаре методических терминов перевод охарактеризован как «вспомогательный вид речевой деятельности, в процессе которой осуществляется передача содержания текста средствами другого языка; преобразование речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении смысла этого произведения[45]. Соответственно без перевода невозможно процессуальное общение между лицами, говорящими на разных языках, следовательно, и восприятие доказательственной информации, передаваемой на языке, которым участник судопроизводства не владеет или владеет в недостаточной мере. Правильность перевода, - как верно подчеркивается специалистами, - имеет существенное значение для дела, поскольку искажение смысла переводимого текста влечет за собой искажение доказательств по делу[46]. С учетом этого суть заведомо неправильного перевода заключается в искажении показаний или иной доказательственной информации, а равно вопросов, задаваемых носителями доказательственной информации. Вполне обоснована с данных позиций регламентация уголовной ответственности за заведомо неправильный перевод в рамках рассматриваемой статьи Уголовного кодекса России.

Одним из самых сложных вопросов, возникающих при анализе объективной стороны лжесвидетельства, является вопрос об уголовно-правовой оценке умолчания о фактах, имеющих существенное значение для дела.

Спектр различных суждений по этой проблеме весьма широк: от признания возможности квалификации такого поведения по ст.307 УК РФ до отрицания преступности подобного посягательства на правосудие. Так, некоторые исследователи, исходя из сходного, одинаково искаженного психологического восприятия человеком противоречащей действительности информации и информации неполной, выделяют в структуре ложных показаний два элемента: сокрытие, то есть пассивная ложь и фальсификация, то есть ложь активная. При сокрытии допрашиваемый утаивает какую-либо информацию, не говоря при этом ничего, что не соответствовало бы действительности, при фальсификации лицо подает ложную информацию, как истинную[47].

Такого рода мнение отчасти созвучно рассуждениям французского психолога Гиойма Дюпра (Guillaume-Leonce Duprat)[48]. Большинство авторов, разделяющих подобную позицию, обращают внимание на равную способность умолчания о существенных фактах и сообщения несоответствующих

действительности сведений причинить вред правосудию[49].

Среди теоретиков уголовного права в тоже время есть немало специалистов, отрицающих возможность квалификации случаев умолчания о существенных фактах по ст.307 УК РФ. Некоторые авторы при этом полагают, что квалификация подобных действий должна осуществляться с позиции статьи уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за невыполнение свидетельских обязанностей. Такая точка зрения была особенно распространена в период действия УК РСФСР 1960 г[50].

Встречается такое мнение и в современной юридической литературе. Например, по мнению С.А. Новикова умолчание свидетеля об известных обстоятельствах совершенного преступления является одним из способов отказа от дачи показаний и требует квалификации по ст.308 УК РФ[51].

Дифференцированно предлагает подходить к решению рассматриваемого вопроса Е. Худяков, различающий т.н. «чистое умолчание, т.е. полное воздержание от сообщения информации» и «умолчание об отдельных моментах». Чистое умолчание автор предлагает квалифицировать как уклонение от дачи показаний, а частичное умолчание - рассматривать как лжесвидетельство[52].

В литературе по международному уголовному праву также обнаруживается суждение подобного рода [53]. Целый ряд исследователей не видит вообще возможности оценить рассматриваемый вариант дачи свидетельских показаний как преступное посягательство. По их мнению, объективная сторона лжесвидетельства предполагает сообщение сведений, искажающих действительность, а отказ от дачи показаний предполагает ясное и категоричное заявление о таком отказе.

В связи с этим в научной литературе обосновывается предложение об уточнении признаков объективной стороны лжесвидетельства путем указания в этой статье на такой вид преступного поведения, как дача неполных показаний, заключений, перевода[54].

Именно такого рода точка зрения, на наш взгляд, представляется правильной. Не отрицая ни в коей мере повышенной общественной опасности введения в заблуждение компетентных органов и должностных лиц путем умолчания о фактах, имеющих существенное значение для уголовного судопроизводства, мы тем не менее полагаем, что понятием ложных показаний такого рода введение в заблуждение не охватывается. В этом случае отсутствует логическая составляющая ложной информации - суждение о фактах.

Информационная ценность умолчания также отсутствует. Отсутствие сведений не может рассматриваться как сведения.

Примеры закрепления в уголовном законе ответственности за дачу неполных показаний, хотя и немногочисленные, обнаруживаются в ряде зарубежных источников уголовного права. Однако, законодатели различных государств по-разному решают вопрос о соотношении таких показаний с ложными. В большинстве случаев закон искусственно расширяет понятие ложных показаний.

Так, в соответствии с ч.1 ст.290 УК Республики Болгария, лжесвидетелем признается не только тот, кто подтверждает ложь, но и тот, кто умолчит об истине[55]. А по УК Швеции как за лжесвидетельство в уголовном порядке преследуется, наряду с предоставлением ложной информации, и утаивание

325

правды[56].

Однозначно решен вопрос о возможности квалифицировать как лжесвидетельство умолчания об отдельных фактах в УК Турции. Согласно ч.1 ст.286 данного нормативного акта, помещенного в главу, носящую наименование «Лжесвидетельство и ложная присяга», одинаковая ответственность наступает за дачу ложных показаний, отрицание действительных событий и за сокрытие известной лицу информации[57].

В тоже время на основании §1 ст.235 УК Польши уголовная

ответственность наступает не только за сообщение ложных сведений, но и за сокрытие правды [58]. Законодатель этой страны не прибегает, как видим, к расширению понятия ложных показаний, а рассматривает их как однопорядковые способы введения в заблуждение компетентных органов и лиц при даче субъектом показаний.

Каждый из этих вариантов нам представляется приемлемым, поскольку и в том, и в другом случае воля законодателя относительно правовой оценки умолчания о существенных фактах выражена вполне определенно, что дает возможность правоприменителю квалифицировать деяние как преступное по соответствующей статье (§) уголовного закона. Тем не менее с учетом сказанного более точным представляется вариант, при котором не приходилось бы прибегать к искусственному расширению объема употребляемых лексических единиц и терминов.

В этой связи мы предлагаем изменить наименование ст.307 УК РФ и уточнить содержание диспозиции ее ч.1. Название статьи предлагается сформулировать следующим образом «Заведомо ложные либо неполные показание, заключение эксперта, специалиста или неправильный либо неполный перевод». Соответствующие изменения следует внести и в диспозицию указанной статьи.

С учетом признаков, характеризующих показания различных участников судопроизводства, а также заключение экспертов и специалистов как виды доказательств, как было сказано, должен решаться вопрос, подлежит ли уголовной ответственности гражданин по ст.307 УК РФ, если он не был предупрежден о такой ответственности. Отдельные авторы дают на этот вопрос положительный ответ. По их мнению, нарушения, допущенные должностным лицом на допросе, не должны исключать уголовной ответственности недобросовестного свидетеля или иного лица[59].

А.С. Горелик, придерживающийся этой позиции, отмечает также, что «опасность ложных показаний «очевидна и общеизвестна независимо от того, было ли сделано предупреждение. Да и в диспозиции ст.307 УК, - добавляет ученый, - нет прямого указания на предупреждение, как на условие уголовной ответственности»[60].

В тоже время, большинство исследователей придерживаются противоположного мнения [61] . Именно их аргументы представляются нам убедительными. Еще в советское время отмечалось, что показания свидетеля, не предупрежденного об уголовной ответственности за лжесвидетельство, не имеют доказательственной силы, и по этой причине он не должен нести ответственности за дачу заведомо ложных показаний[62]. Развивая эту мысль, Л.В. Лобанова подчеркивает, что не имеющие доказательственной силы ложные показания или ложное заключение вряд ли могут вообще рассматриваться как показания или заключение. Она также указывает, что факт предупреждения об ответственности является важнейшим признаком, отличающим показания свидетеля от данных, полученных в ходе опроса[63].

В другой своей работе исследователь замечает, что общественная опасность ложных показаний или заключений, полученных с нарушением процессуального закона, не является очевидной и резюмирует, что «вреда правосудию такие показания и документы нанести не могут, а вина за их незаконное использование лежит вовсе не на давшем или предоставившем их субъекте, а на соответствующем должностном лице»[64].

Подобная точка зрения преобладает и среди практических работников. Так, на вопрос, «является ли, на ваш взгляд, предупреждение лица о наступлении уголовной ответственности за ложные показание свидетеля, заключение эксперта, заведомо неправильный перевод обязательным условием наступления уголовной ответственности по 307 УК РФ?», положительно ответили 64,5% (116

респондентов).

Вместе с тем, учитывая, что доля практических работников, считающих необязательным для наступления уголовной ответственности за лжесвидетельство предупреждение участников процесса об уголовной ответственности за это деяние, является значительной, мы полагаем целесообразным обратить внимание на высказанное в научной литературе предложение отразить в диспозиции ст.307 УК РФ указание на такого рода предупреждение в качестве конструктивного признака объективной стороны лже свидетельства[65].

В качестве примера подобной регламентации основания уголовной ответственности за лжесвидетельство российский законодатель может использовать формулировку ч.1 ст.175 Уголовного кодекса Эстонии, в его правда, уже утратившей силу редакции. Здесь говорилось: «Заведомо ложные показания свидетеля или потерпевшего, либо заведомо ложное заключение эксперта, а равно заведомо неправильный перевод переводчика в суде или при производстве предварительного расследования, если этим лицам была разъяснена ответственность за такие действия»[66].

Вместе с тем мы полагаем, что одновременно в российском уголовном законе следовало бы легализовать отрицательное решение вопроса о возможности привлечения к уголовной ответственности по ст.307 УК РФ лица, которое не было предупреждено в установленном законом порядке о наличии у него права отказаться от дачи показаний с тем, чтобы не изобличать себя самого, супруга или близких родственников. В обоснование такого решения, по сути дела, должны быть положены те же самые доводы, ибо полученные с подобным нарушением показания также должны быть признаны недопустимыми. Интересно, что законодатель некоторых зарубежных стран уделяет этой проблеме внимание непосредственно в уголовном законе.

Например, ч.3 ст. 235 УК Латвии содержит следующее правило: «Потерпевшее лицо или свидетель не несут уголовной ответственности за дачу ложных показаний, если по закону они имели право отказаться от дачи показаний, однако, перед опросом с этим правом они не были ознакомлены»[67].

Несколько иначе решает данную проблему законодатель Турции, посвящая этому ст. 288 УК. В ч.1 данной статьи называются условия, при которых лицо, дававшее ложную присягу или ложные показания освобождается от наказания. Таковыми являются следующие обстоятельства: «1) Сообщение им правдивых сведений могло бы неизбежно причинить непомерный ущерб, затрагивающий свободу или достоинство его самого или одного из его родственников; 2) он не был предупрежден судом о своем праве не принимать требование о даче свидетельских показаний или воздержаться от выступления в качестве свидетеля, эксперта или переводчика, несмотря на то, что он имел такое право»[68]. Однако, в случае наступления в результате лжесвидетельства таких последствий, как возбуждение уголовного преследования или вынесение приговора в отношении другого лица, приведенные выше условия образуют основания лишь для смягчения наказания. Как сказано в ч.3 ст. 288, «наказание, предусмотренное в предыдущих статьях, сокращается от половины до 2/3» [69].

Важное значение для привлечения к уголовной ответственности за лжесвидетельство имеет разъяснение права хранить молчание в уголовном судопроизводстве США. Правовую основу для этого создает известная пятая поправка к Конституции США, которая, в частности, освобождает лицо от обязанности «отвечать на вопросы, поставленные перед ним в ходе гражданского или уголовного процесса, формального или неформального, если ответы могут изобличить лицо и привести к возбуждению против него уголовного дела в будущем»[70].

О том, что указанная поправка предполагает обязательное предупреждение свидетеля о наличии у него права хранить молчание, говорится в одном из прецедентных решений, принятых Верховным Судом США в 1966 году. Речь идет об историческом деле «Миранда против Аризоны» («Miranda v. Arizona»). Решением по этому делу суд установил, что любые показания, как признательные, так и оправдательные, могут быть использованы в суде (в том числе для доказательства лжесвидетельства) только в том случае, если сторона обвинения может доказать, что подозреваемый перед допросом был информирован о праве не свидетельствовать против себя. При этом в случае отказа подозреваемого от своих прав необходимо доказать его добровольность. Перед допросом подозреваемый должен быть ясно и недвусмысленно уведомлен о своём праве на молчание и о том, что всё сказанное может быть использовано против него в суде[71].

Подчеркивая значение такого предупреждения, американские ученые поясняют, что оно не идет вразрез с присягой свидетеля и предназначено для устранения свидетельской дилеммы между самооговором и дачей ложных показаний[72].

С учетом приведенных соображений, а также зарубежного

правотворческого опыта, считаем целесообразным, чтобы диспозиция ст. 307 УК РФ была дополнена следующей фразой: «совершенные лицом, которому в установленном законом порядке разъяснены права, обязанности и

ответственность соответствующего участника судопроизводства».

Говоря об установленном законом порядке получения показаний либо иной доказательственной информации, следует иметь в виду, что таковой в ряде зарубежных государств существенно отличается от того, который имеет место в российском уголовном процессе. В частности, в целом ряде стран сохраняет свою силу институт присяги.

В отечественной юридической литературе сегодня имеются предложения о возвращении присяги в российское судопроизводство и введении ответственности за ее нарушение. Присяга действительно долгое время играла важную роль в отечественном судопроизводстве (как уголовном, так и гражданском). Так, например, в Уставе уголовного судопроизводства 1864 года имелась ст. 711, согласно которой все «свидетели приводятся к присяге в судебном заседании»[73]. Однако, в самом начале советского периода (в 1918 г.) институт присяги совсем исчезает из уголовного судопроизводства. Таким образом, говоря о правовой преемственности, можно заметить, что нарушена она была достаточно давно, поэтому вряд ли сегодня может служить достаточно эффективным аргументом за возвращение присяги в российское судопроизводство. «Едва ли уместно автоматически переносить ценности феодально-буржуазной России на современную постсоветскую почву» [74] , - оценивают целесообразность подобной преемственности М.П. Поляков и Т.В. Полякова, и мы не можем не согласиться с данным доводом. Присяга должна опираться и черпать свою силу из ценностей подавляющего большинства общества. А долгое отсутствие данного института в судопроизводстве, политические и общественные изменения привели к тому, что в России отсутствует необходимый общественный фундамент для возвращения присяги: никто уже не верит клятвам и обещаниям.

В работах, посвященных исследуемому правовому институту, можно проследить частое обращение к зарубежному опыту. Например, подчеркивается, что присяга в США служит обязательным элементом лжесвидетельства [75]. Действительно, в уголовных кодексах всех 50 штатов, федерального округа Колумбия, а также в Федеральном Своде законов США указано на такое условие привлечения к уголовной ответственности за лжесвидетельство, как принесение присяги [76] . Но логично ли устанавливать уголовную ответственность за нарушение лицом своих клятв (или обещаний)? Полагаем, что нет. Ответственность устанавливается за ложь, которая имеет высокую степень общественной опасности. Само по себе нарушение клятвы не обладает таким уровнем общественной опасности. На данную проблему указывал Гарри Хибсчмэн (Harry Hibschman): “...закон против лжесвидетельства делает акцент не на преступления лжи, но на преступлении лжеприсяги”[77]. В продолжении дискуссии указанный автор приводит примеры других стран, отказавшихся от присяги, утверждая, что “тяжкое светское наказание...казнь предусматривалась за ложь, а не за дачу ложной клятвы”[78].

На наш взгляд, вряд ли можно считать присягу наиболее эффективным способом предупреждения свидетелей об обязанности давать правдивые показания, либо безотказным механизмом противодействия лжи в правосудии, как это делают некоторые исследователи[79]. Действительность свидетельствует об обратном. «Свидетели нарушали свои судебные клятвы с начала американской юриспруденции, - отмечал Энтони Зальцман (Anthony Salzman). А суды и законодательные органы постоянно предпринимали попытки разрешить данную проблему»[80].

Полагаем, что весьма полезным в данном вопросе выглядит знаменитое высказывание П.Ф. Пашкевича о необходимости «устранить из процессуальной формы все излишества, все, что без необходимости осложняет процесс и может быть заменено другими, более экономичными процессуальными средствами, достаточно гарантирующими должное оформление правосудия» [81] . Если рассматривать данную идею по отношению к присяге и предупреждению, то второе выглядит гораздо более оптимальным способом, как с точки зрения простоты, так и с позиции убедительности.

В отечественной юридической литературе есть также и предложения о разделении свидетельствования на присяжное и бесприсяжное [82] . Практику такого разделения можно найти в законодательстве ФРГ, Швейцарии, Австрии, дифференцирующих уголовную ответственность за лжесвидетельство с учетом этого. Однако сомнительно, что законодатель названных государств адекватно оценил посредством конструирования квалифицированных составов действительную общественную опасность соответствующего деяния.

В качестве финального аргумента «против» возвращения присяги приведем мнение практических работников по данному вопросу. Большинство (62%) опрошенных нами респондентов не считают необходимым возвращать институт присяги в отечественное уголовное судопроизводство.

В соответствии с действующим УК РФ субъект лжесвидетельства должен не только удовлетворять общим требованиям, т.е. быть вменяемым и достигшим 16-летнего возраста, но и обладать особым процессуальным статусом. Речь идет о том, что он либо является свидетелем или потерпевшим, либо назначен экспертом или специалистом, либо привлечен к участию в деле в качестве

352

переводчика[83].

Иные участники процесса, в том числе и уголовного, не могут нести уголовную ответственность по ст.307 УК РФ. На это неоднократно обращалось внимание в юридическом литературе[84].

В науке уголовного права предпринимались попытки обосновать необходимость заимствования из англо-американского судопроизводства и уголовного законодательства уголовной ответственности за ложные показания обвиняемых и подозреваемых в совершении преступления[85].

Действительно, законодательство США позволяет привлекать названных лиц к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Основанием для такого утверждения могут служить 2 уже упомянутых обстоятельства: во-первых, нормативные акты США процессуального характера рассматривают указанного субъекта уголовного судопроизводства в качестве одного из свидетелей, во-вторых, в уголовном законодательстве США, как федерального уровня, так и уровня отдельных штатов, круг субъектов лжесвидетельства не конкретизируется. Однако, целесообразности рецепции соответствующих положений американского уголовного и уголовнопроцессуального права мы не видим. Убедительные аргументы против подобного заимствования содержатся в трудах не только российских, но и зарубежных исследователей.

Так, Л.В. Лобанова, апеллируя к положениям ст.51 Конституции РФ, обращает внимание на то, что их смысл не исчерпывается возможностью отказа обвиняемого от дачи показаний. По ее мнению, такой односторонний подход к определению сути конституционной нормы «создал бы для обвиняемого психологические трудности в решении вопроса об использовании права на отказ от дачи показаний»[86].

Названный ученый также обращает внимание на специфику процессуального статуса обвиняемого, который «привлекается к участию в процессе не для оказания помощи правосудию, а для защиты от предъявляемого обвинения»[87].

Л.В. Лобанова также предупреждает об опасности повального отказа от дачи обвиняемыми показаний в случае, если уголовная ответственность за дачу заведомо ложных показаний будет распространена и на этих субъектов. Она справедливо полагает, что даже такие показания обладают определенным криминалистическим значением [88] . Сходным образом размышляет

И.В. Смолькова[89].

Из особого правового положения обвиняемого исходят и ученые европейских государств. «Обвиняемого, - утверждает, например, Карл Лакнер (Karl Lackner), - нельзя обвинять в том, что он отрицает свое деяние»[90].

С демократическими традициями современного уголовного судопроизводства связывает отсутствие в последнем уголовной ответственности за ложные показания обвиняемого Йоханес Вессельс (Johanes Wessels). Он отмечает, что «поведение по отношению к суду должно как основание назначения наказания исключаться, если не хотят вернуться обратно к образу мысли инквизиционного процесса и к преодоленным представлениям об обязанности признания подозреваемого»[91].

Сомневающиеся в целесообразности привлечения к уголовной ответственности подсудимых за лжесвидетельство имеются даже в тех странах, где такая ответственность законом предусмотрена, в том числе и в США[92].

Некоторые исследователи, рассуждая о процессуальном статусе лица, подлежащего уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний, полагают, что таковой «должен быть официально определен на момент дачи показаний, а не определяться на будущую перспективу»[93]. Мы не согласны с такой позицией и разделяем высказанную по данному вопросу точку зрения А.С. Горелика, который справедливо полагает, что ответственность за ложные показания о собственном преступлении не должна зависеть от того, как следователь определил процессуальный статус лица[94].

Интересно, что в УК некоторых европейских государств содержатся положения об исключении уголовной ответственности (наказания) за лжесвидетельство для лиц, дающих показания относительно собственных преступлений. Так, по УК Болгарии наказание не применяется, если лицо, давая правдивые показания, заключение или перевод, обвинило бы себя в преступлении (ч.1 ст.292). А согласно §159 УК Дании не должно подлежать наказанию не только лицо, которому предъявлено обвинение, но и лицо, которое дает показания в случаях, когда оно законодателем не обязано представлять доказательства. Несмотря на то, что в действующем УК РФ подобных исключений не обнаруживается, именно по пути такого ограничения субъектного состава лжесвидетельства идет судебная практика[95]. Правовым основанием для этой практики выступает уже упомянутая ч.1 ст.51 Конституции РФ, имеющая, как известно, прямое действие.

Отрицая возможность привлечения обвиняемого (подозреваемого) к уголовной ответственности за лжесвидетельство, мы, вместе с тем, не считаем, что любое его ложное заявление, сделанное в ходе дачи показаний, должно оставаться безнаказанным. В предыдущем параграфе нами уже обосновывалась необходимость рассмотрения в качестве преступного деяния оговора заведомо невиновного в совершении преступления лица. Теперь хотелось бы уточнить, что этот вывод распространяется и на случаи, когда оговор был осуществлен в ходе дачи обвиняемым или подозреваемым показаний.

Ведь общественная опасность подобного деяния не зависит от того, осуществлен ли оговор в письменном документе, адресованном компетентному органу или должностному лицу, при даче устного заявления, либо в ходе следственных действий, в том числе и таких, в процессе которых получаются показания.

В предыдущем параграфе мы, однако, оставили открытым вопрос о целесообразности конструирования для уголовного преследования за такого рода поведение самостоятельного состава оговора заведомо невиновного лица. Ведь, как было обосновано нами, правовая основа для этого в виде ст.306 УК РФ существует и сегодня: оговор создает ложный повод для уголовного преследования. Полагаем, что потребность в таком составе предопределяется необходимостью преодоления до сих пор существующего на практике заблуждения, заключающегося в признании допустимым средством защиты оговора заведомо невиновного лица, если таковой осуществлен обвиняемым в ходе дачи показаний. Удивительнее всего, что подобное заблуждение не чуждо и высшей судебной инстанции страны[96].

Не случайно в юридической литературе неоднократно вносились предложения о конструировании самостоятельного состава оговора заведомо невиновного лица. Вместе с тем, следует отметить, что оговор как таковой определяется учеными по-разному. Так, одни авторы понимают под оговором исключительно заведомо ложное сообщение преступника о том, что учиненное им преступление совершил не он, а другое лицо или о том, что в инкриминируемом ему преступлении принимало также участие другое лицо[97]. Другие же ученые придают оговору более широкое содержание. Так, по мнению Е. Мартынчика, оговор может исходить от любого лица: как от обвиняемого, так и от свидетеля либо потерпевшего[98] .Сходной позиции придерживается Л.В. Лобанова, которая к названным субъектам добавляет заявителя[99]. Как было установлено нами в предыдущем параграфе настоящей работы, в зарубежном законодательстве имеются и тот, и другой варианты составов оговора (ложного обвинения) другого лица в совершении преступления. По нашему мнению, конструирование состава оговора заведомо невиновного лица с широким содержанием является более предпочтительным вариантом по целому ряду соображений.

Во-первых, в русском языке слово «оговор» вовсе не связывается с действиями исключительно обвиняемого либо подозреваемого. Так, в одном из подобных изданий в качестве синонимов оговора называются ложные обвинения, клевета[100]. В другом словаре в качестве одного из значений данного слова приводится «показание, ложно изобличающее кого-нибудь»[101]. А в соответствии с толковым словарем В.И. Даля глагол «оговорить» также может означать опорочить, обвинять в чем-либо, оклеветать, оболгать, взводить небылицу, а не

только «оправдываться, сваливать с себя вину или обвинение»[102].

Во-вторых, конструирование состава оговора заведомо невиновного лица с таким содержанием позволило бы не только решить проблему квалификации ложных заявлений обвиняемых, подозреваемых, а также фактически заподозренных лиц, но и дифференцировать ответственность за ложные доносы и ложные показания в зависимости от того, содержат ли таковые клеветническую информацию о совершении преступления конкретным лицом.

В-третьих, между оговором, совершенным при подаче заявления и оговором во время дачи показаний с учетом причиняемого указанными деяниями вреда гораздо больше общего, чем различного. Ведь и в том, и в другом случае, как уже неоднократно подчеркивалось в настоящей работе, не только нарушается дополнительный объект уголовно-правовой охраны (честь оговоренного), но и увеличивается объем вреда, причиняемого интересам правосудия - создается реальная угроза развития уголовного процесса вопреки его назначению.

Не меньшая потребность существует и в конструировании самостоятельного состава самооговора.

Во-первых, это предопределено тем, что проблема уголовно-правовой оценки ложного признания себя виновным в совершении преступления возникает не только применительно к явке с повинной, но и применительно к показаниям различных участников уголовного процесса. При это в науке равным образом встречаются как отрицание возможности применения ст.307 УК РФ к ложно изобличающим себя свидетелям (потерпевшим), о чем уже было упомянуто выше, так и утверждения о допустимости уголовного преследования за лжесвидетельство обвиняемых в том случае, когда последние, будучи непричастными к преступлению, оговаривали в нем себя самого[103]. Между тем, и то и другое суждение противоречат положениям Уголовного кодекса (в частности, ст.307).

Во-вторых, несмотря на сходство природы оговора и самооговора, обуславливаемого способностью и того и другого создавать препятствия для выполнения уголовным судопроизводством своего социального назначения в части ограждения невиновных от осуждения и обвинения, указанные деяния существенно различаются по уровню общественной опасности, ибо честь и достоинство другого гражданина претерпевает ущерб лишь в случае оговора.

Приведенные соображения указывают на целесообразность решения соответствующей проблемы не в рамках ст.306 или 307 УК РФ, и даже не в рамках статьи, посвященной оговору заведомо невиновного лица, а с помощью дополнения УК РФ еще одной нормой.

С учетом сказанного, считаем целесообразным дополнить главу 31 Уголовного кодекса РФ двумя новыми статьями - статьей 3071 «Оговор заведомо невиновного в преступлении лица» и статьей 3072 «Самооговор в преступлении». Диспозицию части 1 ст.3071 предлагается сформулировать следующим образом: «Оговор заведомо невиновного в преступлении лица, совершенный перед судом, должностным лицом либо органом, уполномоченным осуществлять уголовное преследование и (или) принимать меры к его обеспечению, в том числе в ходе дачи показаний».

Диспозицию ст. 3072 целесообразно сформулировать таким образом: «Самооговор в преступлении, совершенный перед судом, должностным лицом либо органом, уполномоченным осуществлять уголовное преследование и (или) принимать меры к его обеспечению, в том числе в ходе дачи показаний».

Разумеется, появление подобных норм повлечет за собой сужение сферы применения ст.306 и 307 УК РФ. Во избежание сложностей, которые могли бы возникнуть у правоприменителя при решении вопроса об отграничении множественности преступлений от конкуренции положений уголовного закона, логично было бы внести коррективы в диспозиции ч.1 ст.306 и ч.1 ст.307 УК РФ, включив в каждую из них оговорку следующего содержания: «не содержащее (ие) признаков преступлений, предусмотренных статьями 3071 и 3072 настоящего

Кодекса».

В отечественной уголовно-правовой литературе никто не высказывает сомнений в том, что психическое отношение виновного при совершении преступления, предусмотренного ст.307 УК РФ, характеризуется прямым

373

умыслом[104].

Небесперспективными нам представляются попытки тех авторов, которые стараются детализировать, что именно должен осознавать субъект, умышленно дающий ложные показания. Например, Ю.В. Будаева пишет, что лицо при этом сознает: «1) факт ложности сообщаемых сведений; 2) их значение для рассматриваемого или расследуемого дела; 3) свое процессуальное положение»[105].

При изучении практики нами выявлена тенденция проявления судьями различных инстанций внимательного отношения к вопросам осознания субъектом соответствующих обстоятельств. Так, в приговоре Дзержинского районного суда г. Оренбурга по делу №1-95/12, в частности, подчеркивается: «О направленности умысла А.С. свидетельствует тот факт, что осознавая, что его показания в стадии предварительного следствия и судебного разбирательства 12.08.2010, являются доказательствами по уголовному делу, от достоверности которых зависит установление истины по делу и вынесение соответствующего решения, осознавая, что его действия посягают на интересы правосудия, умышленно ввел органы предварительного следствия и суд в заблуждение относительно действительных обстоятельств дела и, будучи предупрежденным об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, после разъяснения ему прав и обязанностей свидетеля, умышленно дал заведомо ложные показания, как в ходе предварительного следствия, так и в суде»[106].

А в приговоре Бийского городского суда Алтайского края по делу №1-148/2012 замечено, что «С. было достоверно известно, что ее показания в качестве свидетеля полностью искажают факты, важные для разрешения дела по существу, и поэтому суд квалифицирует действия С. ... по ч.1 ст.307 УК РФ, как заведомо ложные показания свидетеля в суде»[107].

Допускаемые при решении данного вопроса ошибки, как правило, исправляются вышестоящими судами. Так, в кассационном определении Санкт- Петербургского городского суда от 14.03.2013 по делу П., осужденного по

ст.307 УК РФ Выборгским районным судом г. Санкт-Петербурга, в обосновании отмены приговора суда с прекращением уголовного дела за отсутствием состава преступления значится, что П., будучи допрошенным в качестве свидетеля по уголовному делу, не отрицал и не искажал какие-либо факты, а сообщал обстановку так, как он ее воспринимал по причинам субъективного характера ... П. не является юристом и из смысла его показаний видно, что он воспринимал понятие «участие» при обыске, с учетом, что обыск производился у него . Стороной обвинения бесспорных доказательств, свидетельствующих о наличии прямого умысла в действиях П., не предоставлено»[108].

Законодатель большинства стран ближнего зарубежья демонстрирует сходный подход к регламентации в уголовном законе признаков, характеризующих вину субъекта лжесвидетельства. Так, в названии или диспозиции статей, предусматривающих ответственность за это преступление, уголовных кодексов Азербайджана (ст.297[109]), Латвии (ст.300[110]), Республики

Беларусь (ст.40 1 379 [111]), Литовской Республики (ч.1 ст.235[112]), Казахстана (ст.420[113]), Украины (ст.3 8 4 [114]), Молдовы (ст.3 1 2 [115]) и др. обнаруживается указание на признак заведомости по отношению к ложности показаний, заявления или неправильного перевода. Из числа изучаемых нами стран данной группы исключение составляет лишь УК Республики Грузия, ч.1 ст.307 которого гласит: «Дача свидетелем или потерпевшим ложных показаний или экспертом - ложного заключения или ложного показания либо умышленно неправильный перевод переводчиком в ходе расследования или в суде»[116].

Мы полагаем, что грузинский законодатель вряд ли тем самым пытался по- разному определить форму вины в альтернативном составе применительно, с одной стороны, к ложным показаниям и заключению, а с другой, - к неправильному переводу. Дело в том, что эпитет «неправильный» не имеет, на наш взгляд, той двойственности, которая присуща лексической единице «ложный». Последняя, как уже было показано в §1 главы II нашей диссертации, некоторыми филологами, философами интерпретируется как осознанное сообщение информации, не соответствующей объективной реальности. В тоже время прилагательное «неправильный» в большинстве толковых словарей русского языка указывает всего лишь на качество несоответствия объекта правилам, требованиям и т.п.

Было бы совсем нелогично полагать, что правотворец Грузии допускает привлечение к уголовной ответственности за совершенное по неосторожности деяние в виде ложных показаний и в тоже время обязывает компетентные органы устанавливать умысел лишь по отношению к деятельности, которая требует специальных познаний, а, следовательно, и особой тщательности в процессе передачи информации. Напротив, характеристика «умышленно», которой наделен в законе неправильный перевод, должна нацеливать правоприменителя и на такое истолкование прилагательного ложный, которое включает в себя признак осознанности, несоответствия показаний, либо заключения действительности.

Большинство европейских государств дальнего зарубежья также исходят из того, что составы ложного доноса и лжесвидетельства являются конструкциями умышленных преступных деяний. Иногда это находит непосредственное отражение в уголовном законе. Законодатель некоторых европейских государств использует, например, формулировки, сходные с присущими УК РФ. Так, в УК Сербии обязательным признаком, характеризующим вину в составе заведомо ложных показаний, является «заведомость» (ч.1 ст.206)[117].

В тех же целях употребляются и иного рода приемы юридической техники. Так, в ч.1 ст.207 УК Голландии читаем: «умышленно делает ложное заявление под присягой»[118].

Однако отсутствие четкого указания в уголовных кодексах некоторых других европейских государств на форму вины в составе лжесвидетельства вовсе не означает того, что законодатель тем самым, говоря о ложных показаниях (заключении) допускает и умысел, и неосторожность. Мы считаем возможным предположить, что здесь как раз проявляется та трактовка значения прилагательного «ложный», которая предполагает признание ложным умышленного, сознательного искажения действительности.

Именно такого рода толкование соответствующих норм содержится в европейской юридической литературе. «Наказуемое лжесвидетельство должно быть совершенно умышленно, - пишет, например, немецкий ученый Кристоф Сафферлинг (Christoph J.M. Safferling), - или, по меньшей мере, с эвентуальным умыслом» [119] . Вместе с тем следует отметить, что в уголовных кодексах

некоторых государств данной группы встречаются также нормы,

устанавливающие ответственность за лжесвидетельство, совершенное по неосторожности (§160 УК Дании, ст.3 гл.15 УК Швеции). Оригинальную позицию занял законодатель Болгарии. Уголовный кодекс данного государства устанавливает уголовную ответственность за дачу ложных показаний, неправильного перевода или неверное толкование лишь для тех лиц, которые сделали это сознательно (ст.290). В тоже время ответственность за ложное заключение эксперта дифференцируется в зависимости от того, совершено ли преступление сознательно (ч.1 ст.291) или по неосторожности (ч.2 ст.291)389.

Весьма последовательно проводится линия на признание

лжесвидетельством только умышленных деяний законодателем США, хотя при реализации данной идеи и используется различные формулировки. В указанных целях в диспозициях соответствующих статей наиболее часто употребляется наречие «умышленно» (intentionally & willfully)390, «сознательно» (knowingly)391, относящееся к деянию, а также прилагательное «умышленное» (intentional)[120] [121] [122] [123] [124] [125], привязанное к термину «ложные показания».

В нормативных актах некоторых штатов умысел приобретает специализированный характер благодаря формулировкам типа «если, имея намерение обмануть»393. На умышленный характер лжесвидетельства указывает и фраза «в правдивость которых он или она не верит» (which he or she does not believe to be true) 394 , встречающиеся в УК некоторых штатов. Отрицание

признания лжесвидетельством ложных показаний, данных по неосторожности, обнаруживается и в ряде судебных прецедентов. Так, в приговоре по делу «США против Фавлей» (« United States v. Fawley») подчеркнуто, что это деяние не может быть результатом путаницы, ошибки или плохой памяти. Здесь также отмечено, что обвиняемый должен точно знать о ложности информации, им сообщаемой[126].