В юридической литературе имперского периода истории России при характеристике и научном анализе какого-либо одностороннего проявления воли субъекта с целью защиты или осуществления своего действительного или предполагаемого права, чаще упоминается и используется обобщающий, широкий термин - «внесудебные средства защиты». В литературе советского периода какое-либо комплексное понимание самозащиты вообще отсутствовало. В современной юридической литературе также акцент делается на неюрисдикционный характер подобных мер защиты. Понятие внесудебных средств защиты или самозащиты права воспринималось и воспринимается не однозначно, часто в него вкладывался разный смысл и разное содержание, легального развёрнутого определения этих юридических понятий не имеется и в современном праве, впрочем, как не было их в дореволюционном и советском праве. В этой связи необходимо проанализировать развитие цивилистической мысли на эти правовые явления, выявить возможность применения тех или иных ранее обозначенных подходов в юридической литературе для современного гражданского права.

Современное право вообще не располагает отдельным понятием внесудебных средств защиты, а понятие самозащиты права в цивилистике является спорным и неоднозначно толкуемым. Как уже неоднократно было замечено, в ст. 14 ГК РФ не раскрывается понятие самозащиты гражданских прав как формы защиты, а лишь указывается на её допустимость, и на то, что её способы должны быть соразмерны нарушению и не выходить за пределы действий, необходимых для пресечения нарушения права. Главный признак, характеризующий современное понятие самозащиты - это соразмерность выбранного способа нарушению, то есть предел её применения не должен выходить за рамки пресечения нарушения. Более широкий подход в понимании самозащиты, как и односторонних правозащитных мер в целом, наиболее адекватен в условиях
расширения роли частного права. Действия лица, применяющего односторонние правозащитные меры, могут быть весьма разнообразными, причем их применение может быть при наличии как уже существующей в какой-либо форме правовой связи сторон, так и в ситуации отсутствия до момента правонарушения какой-либо волевой формы правоотношения. Необходимо разобраться в таких юридических понятиях как: «самоуправство», «самооборона», «самопомощь», «самозащита», как они виделись отечественным цивилистам, что их объединяет, какой механизм реализации они предполагают, выявить возможность применения названных односторонних правовых мер на базе современного законодательства, с учётом отсутствия в современном праве подробного развёрнутого и системного раскрытия самозащиты как формы защиты.

Часто эти разные, но в то же время очень похожие термины используются для обозначения в сущности одного и того же явления. Все эти правовые понятия роднит общий признак - самостоятельность осуществления действительных или предполагаемых прав, поскольку все перечисленные правовые меры, предполагают одностороннее правозащитное проявление воли и самостоятельность её реализации, хотя степень дозволенности и правовые последствия применения таких мер могут быть разные.

Советское гражданское право не закрепляло понятия самозащиты гражданских прав, но к таким мерам принято было относить действия в состоянии необходимой обороны и крайней необходимости, а также меры самостоятельной охраны личного имущества, в частности, подобной позиции придерживался В.П. Грибанов, который один из первых комплексно проанализировал наличие в праве и применение подобных юридических мер . Ст. 448 ГК РСФСР допускала возможность применения самозащиты гражданских прав в состоянии необходимой обороны, а ст. 449 возмещение вреда при наступлении обстоятельств, именуемых крайней необходимостью.

В дореволюционной отечественной цивилистике, также как и ныне, не было однозначной и последовательной позиции относительно понятия самоза-

См.: Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. М., 2000. С. 117-132.

щиты гражданских прав, и в целом главного обобщающего термина для всех дозволенных односторонних правозащитных мер. В научной и учебной литературе использовалась достаточно разная терминология в обосновании, зачастую, одного и того же правового явления. Понятие мер самозащиты (самообороны, крайней необходимости, дозволенного самоуправства и удержания имущества должника) обычно кратко рассматривались в разделе о так называемых внесудебных средствах защиты. Позиции цивилистов в дореволюционной литературе неоднозначны, а зачастую и прямо противоположны в анализе этих правовых средств, а в законодательстве Российской империи не существовало чёткого их разделения, отсутствовала единая терминология.

Взгляды отечественных цивилистов дореволюционного периода нашей истории основывались повсеместно со ссылкой на иностранное законодательство, в частности, на Саксонское гражданское уложение 1863 г., Германское гражданское уложение 1896 г., Швейцарский закон об обязательствах 1881 г., где институт самозащиты, удержания имущества должника, самопомощи были зафиксированы в правовых источниках. Так как готовился проект Гражданского уложения, то в процессе формирования нового законодательства, безусловно, большое значение имело иностранное влияние, особенно тех европейских стран, где гражданские кодексы либо уже существовали, либо над проектом которых уже давно велась работа. Отечественное гражданское законодательство, как известно, запаздывало в сравнении с общей европейской тенденцией буржуазных преобразований и проведением кодификационных работ. На правовую мысль отечественных цивилистов наибольшее влияние оказывало германское право. Также не последнюю роль в понимании исследуемых правовых явлений играло римское право. Некоторые односторонние правозащитные меры существовали ещё в римском праве, в частности, право удержания, именовавшееся ius retentionis, что давало возможность сравнивать и анализировать римское правовое регулирование с современными для того времени европейскими источниками права, а также с некодифицированным российским гражданским правом и обычаями. В римском праве любое самоуправство находилось под запретом и рассматривалось как противоправное деяние. Законодательство Российской империи, остававшееся не кодифицированным и сосредоточенное в Своде законов Российской империи, содержало лишь некоторые разрозненные нормы, противоречиво регламентирующие некоторые вопросы удержания и применения внесудебных мер защиты. Позже в проекте Гражданского уложения Российской империи эти правовые элементы были регламентированы, что вызвало ряд дискуссий среди цивилистов на страницах комментариев к проекту. Основное же правило, касающееся самостоятельных защитных действий субъектов гражданского права, было закреплено в положении ст. 690 т. Х, ч. 1 Свода законов Российской империи в главе седьмой «О праве судебной защиты по имуществам». Общий смысл состоял в следующем: «Всякое самоуправство по имуществам, хотя бы они состояли и в незаконном владении, строго воспрещается». Однако в примечании к ст. 690 указывалось со ссылкой на ст. 107 - 109 Законов уголовных (издания 1845 г.), что «законная оборона от насилия не считается самоуправством, когда она не выходит из пределов, законом определенных».

Судебная практика в дореволюционной России значительно восполняла пробелы в правовом регулировании самозащиты гражданских прав. Многие авторы публикаций по вопросу самозащиты обращались к решениям Правительствующего Сената, являвшегося высшей судебной инстанцией Российской империи. Правовая позиция Сената по данному вопросу состояла в том, что сторона, терпящая от неисполнения ее контрагентом лежащей на нем обязанности, имеет право произвести в предотвращение дальнейших для себя невыгод необходимые действия за счёт контрагента без обращения к суду. Правовая позиция относительно самостоятельных односторонних действий сторон в рамках договора рассматривалась Сенатом «следствием крайней необходимости». Причем отмечалось, что нет необходимости, чтобы такое право «было особо выговорено в договорах»[1]. Таким образом, Правительствующий Сенат допускал возможность применения односторонних правозащитных действий субъектами гражданских правоотношений, главным образом, в рамках договорных обязательств. Примечательно и то, что подобные действия в рамках договорного правоотношения рассматривались как элемент крайней необходимости, что в современном праве получило название и характеристику как мер оперативного воздействия (правозащитных мер оперативного характера).

Обычное право в Российской империи также восполняло отсутствие правовых норм по вопросу возможности применения односторонних мер защиты. С.В. Сарбаш справедливо заметил, что проводимая в XIX веке реформа судебной системы позволила специальной комиссии собрать богатый материал о правовых обычаях. Ею был накоплен большой объем судебных решений волостных судов в различных губерниях империи[2]. Позже, уже в период подготовки проекта Г ражданского уложения Российской империи, широкое применение различных односторонних правозащитных мер в обычном и торговом праве, а также в связи с уже существовавшими подобными правилами в Своде законов Прибалтики, под влиянием законодательства Германии и Швейцарии конца XIX века комиссией по разработке гражданской кодификации Российской империи подобные правовые нормы были включены в проект. Односторонние правозащитные меры в различных редакциях проекта Гражданского уложения Российской империи не имели системного характера. Как справедливо заметил С.В. Сарбаш в книге I Проекта, который не был внесен на рассмотрение в Государственную Думу, в отличие от книги V Проекта, которая была внесена в Государственную Думу Министром юстиции И.Г. Щегловитовым содержалась статья о так называемом «задержании» имущества должника[3]. Как уже отмечалось, завладение вещью, не находящейся на момент правозащитного воздействия на контрагента в его титульном договорном владении рассматривалось как особый вид дозволенного самоуправства и естественным образом отличается от классического права удержания (ius retentionis), которое регламентировалось в книге V Проекта. Это свидетельствует о том, что как и ныне, в дореволюционном отечественном праве в вопросе регулирования подобных мер не было единства и системного понимания; так, известный профессор А.М. Гуляев - составитель комментария к Проекту Гражданского уложения допустил отождествление права задержания вещи[4] [5], как вариант самопомощи во внедоговорных отношениях с правом удержания вещи (ius retentionis). Поэтому систематизацию односторонних правозащитных мер в отечественном гражданском праве периода Российской империи можно также считать не совершенной, хотя положительным моментом является наличие обсуждаемости проблемы практически в каждом учебном курсе гражданского права и в иных доктринальных источниках. Следует частично не согласиться с мнением С.В. Сарбаша, что внедоговорное «задержание» имущества следует отнести не к «самозащите», а «ближе» к праву удержания , необходимо признать, что в тот период, указанное право задержания имущества, попавшего в фактическое владение в ситуации внедоговорного причинения вреда рассматривалось как разновидность более широкого понятия «самопомощи» и рассматривалось как мера внесудебной защиты прав. По данному вопросу следует отметить следующее: автор рассматривает самозащиту как обособленное правовое явление, отличное от права удержания, и в своей работе, посвященной этому правовому институту, он отстаивает подобную позицию. Удержание применяется в договорных правоотношениях и относится к широкой форме самозащиты, является односторонней правозащитной мерой. Агрессивная самопомощь в варианте захвата чужой вещи, попавшей в «случайное» фактическое владение лица, ставшего кредитором по отдельному охранительному правоотношению из причинения вреда, в котором вещный правообладатель захваченной вещи является должником относится к восстановительной защите права. Если защиту (самозащиту) права понимать узко в варианте исключительно пресечения правонарушения, то самопомощь в виде задержания чужой вещи не подпадает под такое понятие самозащиты. Однако, понимая защиту права как пресечение нарушения и восстановление нарушенных прав, обе указанные меры являются правозащитными, только удержание реализуется в рамках динамичного договорного правоотношения, в котором владение этой вещью до применения меры носит титульный характер, а задержание вещи реализуется в рамках абсолютного правоотношения, отдельного охранительного деликтного или кондикционного, владение же при применении таких мер характеризуется как правозащитное, а согласно с принятой дихотомией его характеристики как фактическое и беститульное. Владение удерживаемой вещью уже в момент ретенции также видоизменяется, поскольку идеальная модель договорного правоотношения нарушена, возможно, истек срок договорного владения, применение удержания реализуется на одностороннее усмотрение, которое может оказаться неправомерным, следовательно, такое владение следует считать правозащитным, в рамках дихотомии оно носит фактический (не защищаемый правом) и беститульный характер. Однако следует согласиться с выводом С.В. Сарбаша в том, что подобное внедоговорное задержание имущества имеет одинаковые цели с правом удержания - понудить должника к исполнению. По сути, и первая, и вторая мера носят защитительнообеспечительный характер и направлены они на волю контрагента к позитивным действиям, но реализуются в разных правоотношениях. Реализация же имущества с целью обеспечения своего имущественного интереса происходит по отдельным правилам, по которым не всегда предоставляется право обратить взыскание на данную вещь. Поэтому чаще всего такое правозащитное владение вещью необходимо для обеспечительного воздействия на волю должника. В отношении задержания вещей и нарушителя вообще требовалось в большинстве законодательств незамедлительно обратиться к властям, как правило, в полицию. При задержании имущества во внедоговорном правоотношении титул владения таким имуществом вообще отсутствует, даже до фактического завладения вещью с правозащитной целью. Такое владение произвольное, лишенное вообще какого бы то ни было правового основания, оно самоуправное, но дозволенное законом, по сути временное, прекращаемое в законном порядке. Если же лицо отбирает свою собственную вещь, защищая тем самым самостоятельно утраченное владение, то это действие следует рассматривать как восстановление своего титульного владения, но утраченного фактически. Это явление применения односторонней правозащитной меры владельческого характера (виндикационная самопомощь). Такая мера отличается от задержания вещи должника, поскольку реализуется захват своей вещи, а не чужой. Все подобные меры в современном гражданском праве следует именовать гражданской самопомощью восстановительного характера, поскольку действия защищающегося направлены на восстановление уже нарушенных прав. В отличие от мер гражданской самопомощи, при реализации удержания вещи, существует длящееся договорное правоотношение и титул на владение вещью до правозащитной её ретенции у лица присутствует, он основан на договорной воле. Право удержания вещи следует относить к договорным правозащитным мерам, в то время как меры самопомощи, в том числе и задержание вещи, реализуются в рамках внедоговорного правоотношения, таким образом, относятся к односторонним правозащитным внедоговорным мерам. Поэтому объединяет эти меры больше то, что способ достижения правозащитной цели происходит за счет вещей в натуре, но правоотношения, в которых они реализуется, противоположны по своей функциональной природе. Задержание вещи реализуется в самостоятельном правоохранительном обязательстве, а не в организационнопреобразовательном. Поэтому право удержания относится к иным договорным мерам одностороннего оперативного характера, а задержание вещи ближе по своей природе к иным различным внедоговорным мерам к разрешенным уголовным правом мерам необходимой обороны и крайней необходимости. Но в совокупности все подобные действия сторон правоотношений можно назвать односторонними правозащитными мерами.

Профессор В.И. Синайский по вопросу включения в проект Гражданского уложения норм о самозащите и самопомощи высказал следующее: «Не следует, однако, упускать из внимания культурности общества, высоты его правосознания, глубины правового чувства, ибо внесудебная защита в недостаточно благоприятных условиях грозит нарушением высшего блага - социального мира» . То есть позволительно применение односторонних правозащитных мер тогда, когда общество обладает достаточной правовой культурой в сфере частных правоотношений. Таким образом, соглашаясь в этом мнении с указанным автором, внесудебная защита одностороннего самостоятельного характера является неотъемлемым элементом частноправового порядка, но в тоже время её эффективность и целесообразность значительно зависит от развитости правосознания и правовой культуры в обществе. Внесудебная защита позволяет прибегать к помощи судебного разбирательства только в тех случаях, когда такое одностороннее поведение субъектов не приводит в итоге к взаимному согласию сторон, когда другая сторона противостоит одностороннему проявлению воли контрагентом.

На самозащиту, как на особое правовое явление обратил внимание известный цивилист - профессор Д.И Мейер в своём курсе Гражданского права, изданном на основе записок студентов с его лекций. Д.И. Мейер полагал, что самозащита допускается «только по исключению, когда помощь со стороны государства может явиться слишком поздно». По мнению учёного, самозащита может выразиться «или в виде самообороны, т.е. самоличного отражения посягательств на право, или в виде самоуправства, то есть самоличного восстановления уже нарушенного права». Как и в современном праве, институт необходимой обороны был подробно регламентирован и исследовался представителями науки уголовного права, в частности, уголовная наказуемость и ненаказуемость самообороны. Понятие самоуправства, его наказуемость и ненаказуемость являлись также предметом рассмотрения науки уголовного права, но так называемое ненаказуемое самоуправство (дозволенное самоуправство) относится также к предмету рассмотрения и регламентации гражданского права. Д.И. Мейер называл такие случаи - формами ненаказуемого самоуправства, от- [6] нося к ним 1) право удержания; 2) право самовольного установления залога; 3) право самовольного осуществления уже установленного права залога.

Первая форма ненаказуемого (дозволенного) самоуправства - право удержания учёным понималось традиционно, подобно тому как оно зафиксировано в современном праве (ст. 359 ГК РФ) как «право владельца чужой вещи не выдавать её собственнику до исполнения лежащего на нём перед владельцем обязательства, причём лицо, удерживающее вещь, не имеет права само удовлетворить своё требование путём продажи или присвоения вещи»[7]. Удержание, как выше было отмечено, не столь близко к дозволенному самоуправству как кажется на первый взгляд в сравнении с другими, выделенными автором, формами проявления «дозволенного самоуправства». Удержание, по крайней мере, реализуется из правомерного обладания вещью субъектом в рамках существующего договорного обязательства между ними, что, несомненно, связывает возможность его применения с существованием правовой связи между контрагентами, то есть, необходимо наличие относительного правоотношения, в котором и реализуется эта мера.

Вторая форма дозволенного самоуправства обозначилась Д.И. Мейером «как самовольное установление права залога», под которым им понималось «право захватить вещь и держать её до тех пор, пока требование к собственнику вещи не будет удовлетворено, а в случае его неудовлетворения - требовать продажи вещи и из вырученной суммы получить удовлетворение»[8]. Подобные действия, как уже было отмечено, являются формой агрессивного, активного проявления дозволенного самоуправства (восстановительной самопомощи), поскольку имущество захватывается во владение. Контроль всё же существовал и за подобным односторонним поведением в имперском праве. Лицо, добровольно не исполняющее обязанность, вследствие применения против него такой меры самопомощи могло обратиться в суд, что чаще всего и бывало в таких случаях. Суд, либо наказывал самоуправца, либо наоборот, удовлетворял интересы лица, действующего односторонним порядком.

Третий вариант дозволенного самоуправства, отмеченный Д.И. Мейером, - это «самоличное осуществление права залога», которое выражалось в «праве закладодержателя, в случае неисполнения обеспеченного закладом обязательства, оставить у себя заложенную вещь или самому её продать и из вырученной суммы получить удовлетворение». В настоящее время залоговые отношения подробно регламентированы в праве. Требование залогодержателя об обращении взыскания на имущество осуществляется преимущественно в судебном порядке, кроме случаев договорного регулирования данного механизма, которым может быть установлен и иной порядок. Такой договорный порядок и предусматривает возможность односторонней продажи движимой вещи. Льготный порядок обращения взыскания применяется при залоге вещей в ломбарде. Односторонний порядок продажи имущества допустим при просрочке исполнения ломбардного займа. Таким образом, в современном гражданском праве односторонний порядок обращения взыскания на залоговое имущество по общему правилу не применяется, если только договором между сторонами не будет установлен иной порядок, касающийся залога движимого имущества, или если это касается специальных видов залога, к которым относится ломбардный залог. Следует заметить, что в современном ГК РФ существуют правила, позволяющие самостоятельно распорядиться имуществом, полученным в рамках договорного обязательства, например п. 2, абз. 2 ст. 514 ГК РФ позволяет покупателю самостоятельно реализовать товар, не принятый покупателем и находящийся на ответственном хранении. При этом вырученное от реализации товара передается поставщику за вычетом причитающегося покупателю (п. 3, абз. 2 ст. 514 ГК РФ). Таким образом, подобные залоговым односторонние распорядительные действия в отношении чужого имущества возможны и в современном праве, однако владение этими предметами основано на титульном договорном основании. Объединяет подобные меры то, что оценка факта нарушения субъективных прав лицом защищающимся происходит односторонне.

Если проанализировать существование описанных Д.И. Меером правовых механизмов применения дозволенного самоуправства в современном праве, то вызывает некие сомнения существование в современном российском гражданском праве возможности применения второго варианта дозволенного самоуправства, выделенного Д.И. Мейером, а именно самовольного захвата имущества. Подобная мера была бы допустима при более детальном регулировании самозащиты права с включением права совершения восстановительной самопомощи в ГК РФ. Но следует допустить подобные действия не для всех ситуаций фактического завладения имуществом. Такой захват имеет признаки самоуправства, как преступления по современному уголовному законодательству или может являться административным правонарушением. Думается, следует допустить лишь такое задержание вещей, когда они попали в фактическое владение случайно и не агрессивно. Подобные действия действительно коллизионные с нормами публичного права. В силу отсутствия подробной регламентации формы самозащиты в современном гражданском законодательстве и единых норм о границах односторонних действий в обязательствах, как и самого понятия таких мер и их последствий, подобные действия вполне могут подпадать под понятие уголовно или административно наказуемого самоуправства. Подобный спор уже рассматривался в судах и данный вопрос был предметом обращения в Конституционный Суд России[9]. Это подчёркивает необходимость разобраться в межотраслевых коллизиях и требует законодательных решений. Что касается первой выделенной меры, а именно, права удержания (ius retentio- nis), то включение подобной меры в понятие дозволенного самоуправства, равного самовольному задержанию вещей в рамках имперского законодательства, является ошибочным, поскольку при применении удержания речь идет, как уже было отмечено, о договорном правоотношении, следовательно, любые действия по защите в рамках этого правоотношения являются его динамикой при его нарушении. Правозащитные меры в рамках договорного правоотношения вряд ли можно считать мерами какого-либо самоуправства, поскольку речь идет об оперативном реагировании на нарушение обязательства контрагентом, прежде всего, с целью укрепить (сохранить) обязательство, стимулировать контрагента к исполнению, существенное изменение же обязательства по факту удержания происходит лишь в случае безответных действий должника на подобное обеспечительное действие, когда вещь реализуется в судебном порядке. Главное, что в этом случае не происходит самоуправного захвата владения. Как не происходит этого и в третьем варианте, поскольку правоотношение, в котором происходит защитительная самостоятельная реализация вещи, имеет договорный характер (договор о залоге имущества). Таким образом, действительно самоуправный элемент присутствует только во втором, выделенном Д.И. Мейером варианте дозволенного самоуправства, остальные два варианта односторонних правозащитных мер применяются в рамках изначально титульного владения имуществом и наличия договорной правовой связи между контрагентами.

Мнение Д.И. Мейера являлось одним из важнейшим для осмысления этих вопросов другими представителями дореволюционной цивилистической науки, поскольку они часто обращались к его позиции как наиболее авторитетной, хотя и спорили с ним, доказывая собственный взгляд на эту проблематику. Ученый рассматривал варианты дозволенного самоуправства как защиту права. Такие действия реализовывались не превентивно, а именно в момент реальной угрозы нарушения или уже состоявшегося нарушения прав, когда требовалось их восстановление. «Ненаказуемое самоуправство» - это защита прав лица (вариант особой гражданской самопомощи), которое в данный конкретный момент не имеет возможности обратиться к «властям», помогая тем самым предотвратить возможные негативные последствия отсутствия такого содействия. Можно также говорить, что подобные меры носят предюрисдикционный характер, поскольку, так или иначе в последующем механизме защиты своих прав присутствует государственно-властное участие. В большей степени как о варианте особой гражданской самопомощи следует говорить о втором, выделенном автором варианте «дозволенного самоуправства». В современном праве иные обозначенные Д.И. Мейером меры ненаказуемого самоуправства следует относить к договорным оперативным правозащитным мерам в рамках понятия формы самозащиты.

В имперском праве практиковалась такая мера, как «задержание» животных (скота, птицы), причиняющих потраву. В 1862 г. были изданы Правила для охранения лугов и полей от потравы и других повреждений, которые являлись приложением к Примечанию первому к ст. 359 Свода Законов Российской империи. Однако подобные правила существовали в сельском быту еще и в более древний период в качестве обычаев в сельских отношениях. Задержавший скот обязан был объявить о таком действии соответствующему начальству. Задержавший скот лишался права на вознаграждение и на возмещение убытков, вызванных потравами, а также мог понести ответственность по возмещению убытков, вызванных незаконным задержанием этого имущества. В лаконичный термин «задержание» вкладывался смысл - мягкого захвата таких животных, поскольку, если бы такие животные находились в законном титульном владении лица по обязательству, которое не исполняют, то это было бы ius retentionis, т.е. удержание уже находящихся во владении животных. Если владение, на основании которого реализуется правозащитная мера не является титульным, то речь идёт о захвате, то есть о завладении имуществом вопреки воле контрагента и влечёт отсутствие всякой воли в основании такого владения. Однако такой захват имущества является достаточно мягким, поскольку животные фактически уже находятся во владении лица, применяющего задержание. Подобный, но возможно более агрессивный захват имущества происходил также в случае задержания лиц на месте незаконной рубки леса и принудительном изъятии частными заинтересованными лицами вещей таких «дровосеков». В современных гражданских отношениях подобный пример можно в сравнение привести в отношении захвата вещей арендатора арендодателем в помещении, принадлежащем ему на праве собственности, находящихся во временном, но
титульном владении арендатора. Арендодатель имеет фактический доступ к арендованному имуществу в рамках договорного правоотношения, что является аналогичным для случая задержания животных, которые, однако, попадают в фактическое владение вне какой-либо вообще правовой связи завладевшим с ними. Подобная мера часто практикуется в современных арендных отношениях, поскольку арендодатель - собственник помещения всегда имеет к нему фактический доступ, чем и злоупотребляет, проникая самоуправно в арендованные помещения. Часто такое имущество попадает в руки собственника и после истечения срока договора аренды, когда имущество арендатора по какой-то причине не вывезено из помещений. Разница в таких вариантах задержания вещей едва улавливается, но она присутствует. В первой ситуации, когда собственник вторгается во владение недвижимым имуществом, которое в момент вторжения титульно по договору принадлежит арендатору как субъекту действующего правоотношения, у собственника таких прав на подобные действия нет вообще, они агрессивно самоуправны, хотя он и находится в договорном правоотношении с арендатором, но владение передано и вещь находится в «непосредственном» и титульном владении арендатора. Вещные правомочия собственника - арендодателя вытесняются относительными правами арендатора. Во второй ситуации движимые вещи арендатора попадают во владение арендодателя опять-таки вне титула, но как бы случайно, поскольку он вновь получил доступ к недвижимому имуществу, где и находились оставленные вещи арендатора, так как срок договора аренды истек. Однако в данной ситуации нет агрессивного захвата движимого имущества арендатора (вопреки его воле), оно оказалось в фактическом владении кредитора арендодателя, вместе с возвратом недвижимого имущества. Произошел мягкий захват имущества, подобный задержанию скота при потравах. Такое имущество не может быть предметом права удержания (ius retentionis), однако нахождение таких вещей в фактическом владении арендодателя не являются агрессивно самоуправными. Допустимы ли такие меры в современном праве? . Можно ли рассматривать данные действия как до-

В отношении первой ситуации ВАС РФ объявил подобные действия не допустимыми. Согласно п.

пустимые односторонние правозащитные меры (самопомощи), например, со ссылкой на ст. 14 ГК РФ, подобно дореволюционному дозволенному и ненаказуемому самоуправству? Применение подобных мер как раз и является случаями реализации формы самозащиты права, подобно дозволенному самоуправству по задержанию вещей в дореволюционном праве, но требуется создание в объективном праве возможности восстановительных действий по самозащите, а не только пресекательных в современной редакции ст. 14 ГК РФ. Более удачным было бы включение права гражданской самопомощи в виде отдельной нормы права в ГК РФ, тогда проблем в квалификации подобных действий в качестве односторонних правозащитным мер (в форме самозащиты) не возникнет. При внедрении широкой формы самозащиты в нашем современном праве, и поддержке такой позиции судебной властью такие действия арендодателя могут рассматриваться как допустимая самозащита в варианте самопомощи восстановительного характера. Задержанное имущество послужит гарантией обеспечения нарушенных прав арендодателя. В представленных примерах второй случай, когда движимые вещи попали во владение кредитора уже после истечения срока аренды недвижимого имущества вполне можно именовать мерой самопомощи в рамках формы самозащиты. Первый казус, когда арендодатель проникает в помещение, сдаваемое в аренду и захватывает движимое имущество арендатора, является чрезвычайно агрессивным, и не должен быть допустим по отношению к вещам, принадлежащим на праве собственности арендатору. Вторая рассмотренная форма вполне приемлема. Что же касается, например, 14 информационного письма Президиума ВАС РФ от 11 января 2002 г. № 66 «Обзор практики разрешения споров, связанных с арендой», право на удержание вещи должника возникает у кредитора лишь в том случае, когда вещь оказалась в его владении на законном основании. Возможность удержания не может быть следствием захвата вещи должника помимо его воли. Захват и удержание несовместимые понятия. Невозможно захватить арендодателем имущество арендатора, имеющего доступ к объекту аренды и осуществить его удержание, то есть нельзя удерживать имущество арендатора со стороны его собственника - арендодателя, который передал это имущество в пользование. Однако во второй ситуации такие действия по задержанию арендованного имущества хоть и не являются классическим случаем (ius retentionis), то есть применением ст. 359 ГК РФ, но такие действия можно охарактеризовать как самопомощь, которые относятся к широкому понятию формы самозащиты. Это еще раз подчеркивает, что право самопомощи должно быть закреплено в ГК РФ как самостоятельное право в рамках формы самозащиты с собственным механизмом реализации. Механизм же применения ст. 359 ГК РФ (право удержания) к указанной ситуации не допустим. Не следует размывать и делать аморфным классическое договорное право удержания для различных внетитульных вариантов завладения имуществом. Первоосновой классического права удержания должно быть приобретение владения имущества на титульном основании. В представленной ситуации завладение арендатором имуществом произошло вне титульного основания.

ограничения доступа к арендованной недвижимости арендодателем собственником, то подобная мера может рассматриваться как прекращение исполнения обязательства со стороны арендодателя, является достаточно жесткой правозащитной мерой и может использоваться арендодателем только в случае существенного нарушения договора. Подобная мера реализуется исключительно в рамках относительного правоотношения и предполагает последующее посредство суда. Хотя, на первый взгляд такое действие походит на приостановление исполнения обязательства, что не является верным его пониманием, поскольку арендодатель, блокируя доступ к недвижимому имуществу в рамках договора аренды, не приостанавливает исполнение своей обязанности, поскольку он ее уже исполнил, когда передал недвижимое имущество в аренду. Нет в таком случае и право удержания, поскольку арендодатель в момент ограничения доступа к недвижимости не имеет права владения ею, поэтому при блокировке доступа к объекту недвижимости происходит захват владения, а не удержание. Такие самоуправные правозащитные действия не должны быть допустимы.

Необходимо также обратить внимание, что приведенные случаи дозволенного принудительного изъятия вещей (захвата) в дореволюционном праве были чётко регламентированы в специальных нормативных актах, то есть право прямо рассматривало их как разрешенные механизмы воздействия одного частного субъекта правоотношений на другого. В современном праве такой отдельной регламентации не имеется, а поэтому подобные меры весьма близки с понятием самоуправства как наказуемого деяния. Однако отвергать вообще явление восстановительной самопомощи и возможности ее адекватного существования в нашем современном отечественном праве было бы неправильным, поэтому считаем необходимым разработать проект более детального регулирования самозащиты права с включением в это понятие различных односторонних мер самопомощи, различающихся по степени агрессивности. Самой агрессивной подобной мерой может стать допустимая владельческая восстановительная самопомощь в виде возможности оперативного отобрания вещи у нарушителя, если подобное нарушение произошло в данный момент (виндикационная само-

помощь). Восстановительная самопомощь позволяет реализовать абсолютное право уже по факту состоявшегося нарушения, что не является допустимым для необходимой обороны, которая не должна выходить за рамки пресечения нарушения права и, кроме того, является отражением уголовно наказуемого нападения. Также следует разрешить некоторые формы задержания вещей, то есть ретенционную самопомощь. В настоящее время суды допускают признание в качестве самозащиты «права удержания» арендодателем фактически оказавшегося у него после окончания договора аренды имущества признавая такие действия случаем ст. 359 ГК РФ. Для того чтобы право удержания не смешивать с самопомощью, что является грубейшей ошибкой, поскольку механизм права удержания не может быть рассчитан на случаи случайного попадания вещей во владение, необходимо разделить эти понятия и ввести в отечественное право самостоятельное право допустимой самопомощи в виде задержания вещей в случае возникновения охранительного правоотношения внедоговорного основания. Задержание же вещей, попавших во владение собственника, если ему не причинен вред вряд ли оправдано. Особенно такое расширение допустимости самозащиты актуально для современного частного права, требующего усиления элемента самостоятельности, гражданско-правовой активности участников правоотношений. Таким образом, современное гражданское право в случае расширенного варианта ст. 14 ГК РФ как формы защиты вполне позволит применять такие правовые меры без существенных разногласий в их квалификации. Термин «самозащита» явно нуждается в законодательном подробном изменении и толковании, как он нуждался в дореволюционном праве, иначе споры по поводу соотношения понятий удержания, самозащиты будут продолжаться, порождая противоречивую судебную практику.

Одним из наиболее последовательных исследователей данной проблематики также является дореволюционный цивилист К.Н. Анненков, посвятивший достаточно места в своём учебнике гражданского права этим вопросам158. К.Н. Анненков рассматривал дозволенное самоуправство как «средство внесудебно-

го осуществления гражданских прав», а самооборону как «средство их внесудебной защиты». Следовательно, под самозащитой автор понимал только «самооборону», но это понятие было не тождественно современному понятию «необходимая оборона». Однако объединяет понятия «дозволенное самоуправство» и «самооборону» самостоятельный, внесудебный, односторонний порядок применения, почему они и рассматривались цивилистом в учебном курсе в неразрывном единстве. Подобная авторская систематика правозащитных мер указывает на их единый смысл существования в праве, что также дает основание утверждать о верности подхода выделения единой систематической группы в современном праве для этих правовых явлений. К.Н. Анненков рассматривал дозволенное самоуправство как «средство осуществления гражданских прав». Такое «дозволенное самоуправство» - это некая самостоятельная помощь (самопомощь) лица, которое в данный конкретный момент не имеет возможности обратиться по терминологии ученого к «властям», помогая тем самым предотвратить возможные негативные последствия отсутствия такого содействия. К.Н. Анненков рассматривал дозволенное самоуправство как крайнюю меру. Он отмечал, что в современном ему российском законе (ст. 690 т. Х, ч. 1 Свода законов) «как и в праве римском и уложении саксонском, имеется общее воспрещение самоуправства как средства внесудебного осуществления прав по имуществам»159. Признаки же воспрещённого, то есть публично наказуемого самоуправства, по мнению учёного состояли в следующем: во-первых, «самовольное изъятие имущества из чужого владения, всё равно - законного или незаконного, или же нарушение владения имуществом также законного или незаконного; во-вторых, изъятие имущества из чужого владения или же нарушение владения тогда только может быть принимаемо за самоуправство, когда оно предпринимается в видах осуществления какого либо действительного или предполагаемого права на это имущество, в силу которого самоуправец полагает, что имущество должно находиться или перейти в его владение». К.Н. Ан

ненков не признавал случаем дозволенного самоуправства, в отличие от Д.И. Мейера - удержание имущества должника, рассматривая его как самостоятельное право, известное еще римскому правопорядку. Действительно, при удержании имущества не просматриваются, выделенные автором признаки самоуправства, главным образом, признак изъятия имущества из чужого владения, поскольку ретентор - лицо, применяющее удержание, держит во владении вещь, находящуюся у него в силу правового договорного основания. Под дозволенным самоуправством, в отличие от Д.И. Мейера, К.Н. Анненков рассматривал только один случай, известный российскому дореволюционному правопорядку, а именно, допускаемые случаи задержания чужих животных и птиц, вошедших в имение и причиняющих или могущих причинить потравы. Тем самым К.Н. Анненков разделял позицию недопустимости самоуправных действий в отношении имущества, кроме как случаев, допускающих одностороннее правозащитное поведение в обязательствах, возникших из внедоговорного основания. Представляется, что в подобной классификации правовед учел только наиболее типичный и регламентированный правом случай восстановительной самопомощи, хотя в подобной аргументации сюда можно было бы отнести и некоторые другие меры обычного права. Положительным является тот факт, что автор явно и не двусмысленно подчеркнул, что удержание - особая мера, не относящаяся к понятию дозволенного самоуправства, то есть самопомощи. Это еще раз дает основание отметить связь всех подобных мер между собой в праве, их некоторые тонкие различия, заключающиеся, в том числе, в разности правоотношений, в которых они реализуются. Сам факт, что удержание как мера договорного правоотношения рассматривается вместе с иными внесудебными средствами и даже сравнивается ее сходство с самопомощью, дополнительно указывает на родственный характер всех односторонних правозащитных мер и единство их правовой природы в частном праве.

Ключевым элементом самоуправства является насильственный захват и удержание имущества. Самооборона, по мнению К.Н. Анненкова применяется в гораздо более широких пределах и под квалификацию самообороны подпа-

дают различные ситуации бытовой защиты субъектов в противоправных ситуациях. К.Н. Анненков объединяет все подобные меры в единое понятие «гражданской самообороны». Такое понятие для гражданского права является отличным от подобных понятий уголовного права, оно проводит различие с дозволенным самоуправством (самопомощью) как восстановительной мерой осуществления (защиты) гражданских прав. Однако нельзя назвать принципиальным моментом, что гражданско-правовые меры защиты внедоговорных отношений следует делить на меры «дозволенного самоуправства» и меры «самообороны». Вполне удачным является единое понятие «гражданская самопомощь» для всех частноправовых мер защиты в рамках внедоговорных правоотношений, кроме тех которые регулируются уголовным правом и являются мерами необходимой обороны и мерами крайней необходимости, имеющими с объективной стороны признаки уголовной наказуемости при отражении опасности. К самообороне согласно позиции К.Н. Анненкова относится удаление хозяином из его жилища вошедших туда посторонних лиц и не удаляющихся оттуда вопреки требованию хозяина; уничтожение или повреждение внесённых произвольно в имение хозяина чужих вещей, угрожающих какой-либо опасностью, или наносящих вред, или же препятствующих спокойному владению и пользованию им; возможность уничтожения поставленных кем-либо препятствий спокойному пользованию имуществом (как, например, уничтожение выкопанных кем-либо канав с целью воспрепятствования свободному проезду или проходу в имение, или же каких-либо иных преград пользования имуществом и проч.). Подобные меры как раз являются случаями применения частноправовой самозащиты в большей степени пресекательного характера, являются отличным элементом от необходимой обороны уголовного права, которая регламентирует действия по защите внешне объективно подпадающие под уголовные составы и осуществляемые от такого нападения, которое является уголовно наказуемым. Несмотря на некоторую различность дозволенного самоуправства (восстановительного характера) и выделенных К.Н. Анненковым мер гражданско-правовой самообороны (в большей степени пресекательных) как правовых возможностей защиты, можно всё же констатировать, что они рассматривались автором не изолировано, а в единстве, что подчёркивает не только их определённую связь, но и наличие главного объединяющего элемента - это односторонность их применения и защитительный характер. Их реализация происходит в рамках абсолютных правоотношений - вещных, деликтных или из неосновательного обогащения.

Перенеся подобные понятия на почву современного права, можно констатировать, что все дозволенные случаи гражданской самопомощи (противодействия гражданским правонарушениям во внедоговорных отношениях) можно относить к понятию формы самозащиты права, а подобные меры есть вариант применения частноправовой защиты пресекательно-восстановительного характера. Подобные правовые возможности необходимо внедрить в отечественное право для усиления частных начал в вопросе защиты. То есть, если рассматривать самозащиту как форму защиты, то это и даёт основание включать в это понятие всевозможные односторонние правозащитные меры, включая и самопомощь. Современное широкое понятие самозащиты права включает в себя «самооборону» и «дозволенное самоуправство», если использовать терминологию и понятия, разработанные Д.И. Мейером и К.Н. Анненковым, в обозначении этих правовых явлений. К сожалению, современное законодательство не даёт нам ни подобного деления понятия «самозащиты», ни какого-то иного толкования таким явлениям, как «самооборона», «дозволенное самоуправство», «меры оперативного воздействия» и др. В законодательстве используется единый и детально нераскрытый термин «способ самозащиты права», при широком толковании которого, любое самостоятельное одностороннее поведение лица подпадает под это определение.

Уже цитируемый профессор В.И. Синайский выделял три гражданскоправовых института, в которых выражается самостоятельная внесудебная защита гражданских прав: необходимая оборона, действия в крайней необходимости и дозволенное самоуправство (самопомощь). В.И. Синайский достаточно широко определял внесудебную форму защиты, то есть согласно такой квалификации внесудебных средств, это не только традиционно включаемые в дан

ное понятие - крайняя необходимость и необходимая оборона, но и дозволенное самоуправство (самопомощь), которые он не относил к способам осуществления гражданских прав, а рассматривал именно как способы защиты.

Самооборону В.И. Синайский определил как «право самозащиты в целях охраны существующего юридического положения, на время лишь неправомерного нападения вменяемого лица»160. Самооборона, по мнению данного автора - это пассивная самозащита, то есть лицо охраняет своё право против насилия со стороны вменяемого лица. Она состоит в следующем: 1) нападение должно быть неправомерным в объективном смысле, то есть независимо от представлений о правомерности как лица нападающего, так и обороняющегося и наличным, то есть нападение должно начаться или должна быть на лицо угроза, за которой следует акт нападения, и 2) защита, во время длящегося нападения.

Проявление крайней необходимости, по мнению В.И. Синайского, является также самозащитой, но от лиц невменяемых и вещей (в том числе и животных). Таким образом, отличие состояния необходимой обороны от состояния крайней необходимости, с точки зрения В.И. Синайского, состоит в том, что в первом случае нет противозаконности нападения, то есть отсутствует проступок. Но при крайней необходимости, как и при необходимой обороне требуется наличие нападения и опасности.

Дозволенное самоуправство В.И. Синайский определял как право самопомощи в целях восстановления юридического положения. Отличие самопомощи от института необходимой обороны и крайней необходимости состоит в том, что не требуется охрана юридического положения, а необходимо его восстановление. Самопомощь активна и агрессивна и строго ограничивается правопорядком. Учёный выделил два признака допустимости самопомощи (по сути, дозволенного самоуправства) 1) невозможность своевременно прибегнуть к власти и 2) наличность опасения, что без немедленного вмешательства осуществление притязания станет невозможным или будет значительно затруднено. Таким образом, В.И. Синайский отметил наличие возможности применения самоуправства (активной самопомощи) в строго существующих условиях. Данные условия к тому же дополнялись регламентацией в некоторых сельскохозяйственных правилах и в лесном законодательстве. По Уставу лесному (ст. 690) «дозволяется лесному сторожу задерживать на месте самовольной порубки и вообще иного истребления леса скот, орудия и вещи лица, как и самое лицо». Такое же право допустимо согласно уже упоминавшимся выше «Правилам охраны лугов и полей от потрав», то есть допустимо задерживать скот и птицу, причинивших или могущих причинить потраву либо иные повреждения земельным угодьям. Однако можно заметить, что при незаконной рубке леса присутствует физическое лицо, совершающие противоправные действия, поэтому ситуация существенно отличается от второй, где правонарушитель отсутствует, то есть владелец животных может вовсе не знать об их местоположении.

Если институты самообороны и крайней необходимости не вызывают существенных сомнений в их трактовке, с их содержанием согласны большинство дореволюционных цивилистов, то дозволенное самоуправство - термин настолько неоднозначный, что правильность его понимания вызывало затруднения у большинства цивилистов. Поскольку кодифицированного единого гражданско-правового акта не существовало, то выявление подобных разрешающих законом дозволенных мер восстановительной самопомощи приходилось искать и обобщать по всему законодательству. Поэтому, не случайно у большинства дореволюционных авторов нет единства в вопросе понимания классификации и «наполнения» данного термина. Таким образом, право не позволяло проявлять самоуправные меры (меры самопомощи) в случаях вообще никак нерегламентированных в законе.

Вопрос актуален и для современного гражданского права. В каких случаях можно было бы применять самопомощь, какие последствия ее применения? Что может сделать лицо с вещью в случае её захвата, если в праве не регламентирован данный механизм? Ситуация может быть таковой, что лицо откажется исполнять данное обязательство, несмотря на захват принадлежащей контр-

агенту вещи. Что будет в этом случае? Пока вещь находится у лица, это дает ему некоторую гарантию досудебного рассмотрения спора. Таким образом, без судебного разбирательства, то есть юрисдикционной формы защиты гражданских прав в таких ситуациях не обойтись, тем более в рамках современного правового регулирования, кроме случаев добровольного подчинения односторонним действиям контрагента. Самостоятельная форма защиты прав тесно связана с юрисдикционной формой и может служить вспомогательным механизмом, в том числе и в процессуальных правоотношениях.

Известный цивилист имперского периода С.В. Пахман, также как и уже цитируемые учёные, отмечал о различных случаях задержания имущества, существующих в обычном праве, то есть о случаях ненаказуемого самоуправства и некоторых договорных оперативных мерах, рассматривая их в едином контексте[10]. Автор отмечал, что в законодательстве задержание чужого имущества не имеет самостоятельного значения в ряду других способов обеспечения договоров и обязательств, так как оно допускается лишь в виде изъятия в определённых законом случаях. Тем самым С.В. Пахман подчеркнул взаимосвязь некоторых самоуправных мер внедоговорного характера с другими обеспечительными мерами, в том числе и в договоре. Часто подобные действия, на уже приводимом примере договора аренды в современных правоотношениях, происходят вне конкретного договорного правоотношения, поскольку владение предметом обязательства уже перешло арендатору, который стал самостоятельным титульным владельцем, поэтому против него реализуются, по сути, внедоговорные самоуправные мнимо правозащитные действия. Однако действия самоуправно задерживающего имущество строятся на предположении наличия договорного отношения с лицом против которого он применяет подобные меры. Так как С.В. Пахман исследовал обычное гражданское право, то он обратил внимание, что именно в обычном праве задержание чужого имущества часто встречается и притом в различных формах. К такому обычному праву задержания С.В. Пахман отнёс: во-первых, право приостановить исполнение своего
обязательства по отношению к кредитору до тех пор, пока тот не исполнит другого обязательства по отношению к должнику; во-вторых, право задержания принадлежащих должнику вещей впредь до исполнения последним обязательства. Однако автор обратил внимание, что вторая форма «задержания имущества» имеет две разновидности: а) задержание вещей, находящихся уже в руках кредитора (наличие факта владения); б) отобрание у должника вещей для обеспечения обязательства.

Первая форма задержания имущества в смысле приостановки исполнения какого-либо обязательства впредь до исполнения со стороны кредитора другого по отношению к должнику обязательства можно было представить следующими случаями: Ч. взыскивал с В. за 5 деревьев пять рублей, В. заявил, что Ч. занимал у него четыре меры ржи; суд определил: когда Ч. отдаст рожь В., тогда и должен получить с него деньги. Или другой случай: Т. отыскивал с В. зипун; свидетельница А. показала, что Т. взял у В. такой же зипун; суд определил: возвратить зипун Т. тогда, когда он возвратит В. зипун, взятый во время сватания дочери. В подобных ситуациях происходит задержка исполнения обязательства, выражающаяся в задержке передачи вещей по обязательству, которые предстоит передать по договору. Такие меры носят односторонний правозащитный характер, и направлены они на обеспечение правоотношения, его неприкосновенности, рассчитаны также на волевое воздействие на контрагента, в возможном исполнении им обязательства. Однако следует различать приостановление исполнения встречного синаллагматического обязательства (exteptio non adimpleti contractus) и удержание имущества должника (ius retentionis)[11].

Вторая форма задержания чаще встречается в варианте «а», то есть в варианте задержания имущества должника, уже находящегося у него во владении. К этой форме обеспечения обязательств относятся те случаи, когда задерживаемые вещи находятся уже во владении кредитора или вообще когда завладение вещами должника производится без всяких насильственных действий с его стороны, например, когда они находятся в его квартире. Следует обратить внимание, что подобные случаи не всегда предполагают наличие изначально титульного владения данными вещами со стороны завладевшего. Часто бывают ситуации беститульного завладения, но в отношении вещей уже находящихся в фактическом владении лица, то есть как бы в силу существующего доступа к этому имуществу со стороны кредитора. В таких ситуациях тоже есть признак самовольности завладения, но как ранее было отмечено оно не агрессивно. Однако С.В. Пахман не разделял эти случаи, главное - что в них не было агрессивного завладения. Следует отметить, что разница все же существует, чаще всего в подобных ситуациях владение вещами носит договорный характер, то есть реализуется именно право удержания (ius retentionis). Думается, если договорное правоотношение уже прекратилось, то такие неагрессивные действия являются случаями задержания имущества - восстановительной ретенционной самопомощи. С.В. Пахман обращал внимание на то, что такой способ обеспечения обязательств считается в крестьянском быту делом весьма естественным и справедливым, так что нередко и суды держатся того же взгляда. Надо сказать, что суды в дореволюционной России принимали часто решения в интересах самозащищающихся подобными мерами самопомощи. Автор приводит следующие примеры такой второй формы задержания в варианте «а»: в случае задержания вещей плотника в квартире суд нашёл действия хозяина квартиры правильными и определил инструменты, впредь до уплаты долга, взять в волостное правление на хранение. Или, например, в случае удержания слесарного инструмента по причине неплатежа денег за квартиру: суд определил, чтобы задержанный инструмент был возвращён по уплате долга. Как можно видеть, в подобных ситуациях само по себе задержание таких вещей никаких прав на них не давало. То есть самоуправное поведение субъекта было только лишь предпосылкой для последующих судебных решений, но предоставляло некоторую оперативную позицию. Каких либо прав на это имущество в виде возможности обратить взыскание на него суды не давали, хотя и предписывали, как следует поступить в том или ином случае. Получается, что данное одностороннее неюрисдикционное действие самостоятельного характера требовало обязательного участия юрисдикционного органа, то есть суда для дальнейшей защиты прав. Четких и подробных правил обращения взыскания на такое имущество не было, в отличие от современных хоть и не совершенных правил по удержанию имущества в ГК РФ (ст. 359, 360).

Иногда суды оказывали содействие в том, что распоряжались вернуть вещь полностью, но взыскивали с должника сумму денег по неисполненному обязательству. Как правило, это было в тех случаях, когда стоимость удерживаемого имущества была значительно выше суммы долга. Например, Е. жаловался на Н. в не возврате им платья на 2 руб., принадлежащего Е. и удержанного сыном Н., бывшим в работниках по домашнему условию, ответчики показали, что они удержали у себя платье Е. за не отдачу им заслуженных сыном Н. денег 1 руб., 50 коп. Оказалось, что Е. недодал только 70 коп., удержанное же платье следует возвратить Е. Переводя подобную ситуацию в современные условия, следует детализировать правила о соразмерности в отношении права удержания, которые на сегодняшний день предоставляют право удерживать любую по стоимости вещь, с учетом того, что вопрос о действии принципа соразмерности (ст. 14 ГК РФ) как общем правиле самозащиты в нынешнем варианте регулирования является спорным.

Существовали ситуации, когда задержание вещи служило побудительным мотивом к исполнению обязательства, то есть мера действовала как оперативно-обеспечительная. С.В. Пахман приводит следующую ситуацию в качестве примера: А. продал С. 20 пчелиных ульев за 60 руб., в счёт которых было уплачено только 30 руб., а между тем всё имущество С., в том числе и пчёлы, описаны за удовлетворение частного иска; Суд постановил: взыскать с С. Недоплаченные 30 руб., а пчёл, впредь до уплаты денег оставить неприкосновенными в виде меры обеспечения у крестьянки А.