Уголовное право - это одна из наиболее древних отраслей права, история которой насчитывает не одно тысячелетие. Сквозь толщу времен крайне сложно установить, когда именно и в какой уголовно-правовой системе зародились представления о продолжаемых преступлениях. Однако достоверно известно, что в I - II вв. римские юристы (Цельс, Ульпиан и др.) в своих сочинениях уже поднимали проблему продолжаемого преступления. В частности, Ульпиан (лат. Domitius Ulpianus, 170 - 228) рассуждал следующим образом: «Если я совершил множество правонарушений, к примеру, беспорядков, посягая тем самым на публичный порядок, то все эти действия должны быть наказуемы в одно и то же время. Вряд ли при этом целесообразно добиваться наказания за каждое отдельное правонарушение, ибо совершены они в одно и то же время и являются связанными между собой»[1].

Впрочем, полноценное учение о продолжаемом преступлении сформировалось намного позже - в немецком уголовном праве XIX в.[2] Причем в первой половине девятнадцатого столетия доктринальная разработка проблемы продолжаемого преступления достигла такого уровня, который позволил воплотить соответствующие теоретические идеи в уголовном законодательстве. В Уголовном кодексе Баварии 1813 г., автором которого являлся выдающийся немецкий криминалист А. Фейербах, впервые было зафиксировано нормативное определение продолжаемого преступления: «Если совершаются преступления в отношении одного и того же предмета или одного и того же лица, то эти несколько преступлений следует считать единым продолжаемым деянием» (ст. 110).

Не углубляясь пока в анализ этого определения, отметим, что работы представителей немецкой уголовно-правовой науки XIX в. оказали значительное влияние на отечественное правоведение, послужили толчком к развитию российской доктрины уголовного права. Было творчески воспринято российскими юристами и учение о продолжаемых преступлениях.

Следует отметить, что взгляды немецких криминалистов на феномен продолжаемого преступления не отличались единообразием. Аналогичная картина наблюдалась и в дореволюционной российской уголовно-правовой науке, что было вполне закономерно, учитывая воздействие германской уголовноправовой школы. Наиболее острая научная дискуссия развернулась относительно сущности продолжаемого преступления, а также критериев его единства. В зависимости от позиции исследователей по этим вопросам в уголовном праве девятнадцатого столетия оформились три основные концепции (теории) продолжаемого преступления - объективная, субъективная и дуалистическая (объективно-субъективная)[3].

С точки зрения объективной концепции единство продолжаемого преступления заключается во внешней взаимосвязи его элементов, которая проявляется, в частности, в том, что неоднократные преступные деяния предусмотрены одной и той же уголовно-правовой нормой (признак юридической тождественности или однородности), посягают на единый предмет (одного потерпевшего), совершаются, как правило, в течение непродолжительного времени, причиняют один преступный результат.

Основоположником объективной концепции продолжаемого преступления считается А. Фейербах. Сформулированное им в Уголовном кодексе Баварии 1813 г. определение продолжаемого преступления (оно приводилось нами ранее) акцентирует внимание на совершении преступных посягательств «в отношении одного и того же предмета или одного и того же лица». Таким образом, «отграничение продолжаемых преступлений от повторных проводилось им по количеству объектов посягательства: там, где объектом последовательно совершаемых актов являлся один и тот же в материальном отношении предмет или одно и то же лицо - автор усматривал продолжаемое преступление; там же, где в качестве объекта посягательства выступало множество различных предметов или персон, А. Фейербах видел повторное преступление. Субъективный момент выводился за пределы понятия продолжаемого преступления и для установления такового значения не имел»[4].

Сторонники объективной концепции полагали, что разработка понятия единичного продолжаемого преступления продиктована преимущественно утилитарными соображениями. Неоднократные преступные посягательства признаются единым продолжаемым преступлением в целях процессуальной экономии, а также для того, чтобы избежать назначения чрезмерно сурового наказания. По сути, в такой трактовке продолжаемое преступление - это некая юридическая фикция, в рамках которой фактическая множественность провозглашается единичным (в юридическом смысле) преступлением[5].

Объективная концепция необоснованно оставляла за рамками анализа продолжаемого преступления его субъективные признаки, игнорировала психическое отношение виновного к совершенным им преступным посягательствам, его мотивы и цели. Очевидно, что такой подход не позволял раскрыть подлинную сущность продолжаемого преступления. На этом основании объективная концепция продолжаемого преступления была подвергнута обоснованной критике как со стороны современников А. Фейербаха, так и учеными более позднего времени[6]. Под влиянием этой критики многие сторонники объективной концепции впоследствии отказались от нее в пользу субъективной или дуалистической (объективно-субъективной) теории.

Тем не менее, объективная концепция продолжаемого преступления все же нашла своих сторонников в отечественной уголовно-правовой науке. Одним из них был А.А. Пионтковский (старший), который отстаивал объективные представления о продолжаемом преступлении не только применительно к дореволюционному уголовному праву, но и в первое десятилетие советской власти. В частности, в своем учебнике, изданном в 1925 г., он отмечал, что «продолжаемыми преступлениями являются те преступления, которые слагаются из двух или нескольких тождественных действий, каждое из которых в отдельности выполняет состав одного и того же преступления, но рассматриваемых как единое преступление благодаря общности конечного преступного результата»[7]. Таким образом, для А.А. Пионтковского ключевым признаком продолжаемого преступления являлось причинение единых общественно опасных последствий в результате неоднократных тождественных действий. При этом психическое отношение к этим действиям и наступившим от них последствиям его не интересовало, что, конечно же, не способствовало надежному разграничению продолжаемого преступления и совокупности преступных деяний.

На волне критики объективной теории А. Фейербаха в уголовно-правовой науке XIX в. была предложена субъективная концепция продолжаемого преступления. Одним из разработчиков этой теории был немецкий криминалист А. Шрётер. Доказывая несостоятельность позиции А. Фейербаха, в 1818 г. он высказал мнение о том, что понятие продолжаемого преступления не должно ограничиваться единством предмета посягательства. Преступные действия даже в отношении различных предметов должны быть признаны единым продолжаемым преступлением при условии, если они объединены между собой единым намерением[8].

Эти идеи получили развитие в работах многих немецких ученых[9], снискали немало сторонников в других европейских странах[10], а также в России. Были они использованы и в законопроектной деятельности. По данным А.М. Ораздурдыева, в ст. 83 проекта Общей части Уголовного кодекса Италии, разработанного в 1876 г., была предусмотрена следующая норма: «Несколько нарушений одного и того же уголовного закона, совершенные действиями, вытекающими из одной и той же преступной решимости, признаются единым продолжаемым преступлением»[11].

Среди российских дореволюционных ученых наиболее последовательным сторонником субъективной концепции продолжаемого преступления был Н.Д. Сергеевский, который считал главным его признаком единство вины и намерения: «Сколь бы ни были отдалены друг от друга по времени отдельные акты, они связываются воедино, если они проникнуты одним субъективным настроением и составляют осуществление одного плана»[12]. В том же ключе рассуждал и Л.С. Белогриц-Котляревский, по мнению которого «наиболее важным моментом, определяющим единство сложных форм преступной деятельности, следует считать единство преступного намерения, проникающего всю деятельность субъекта. Там, где последняя может быть рассматриваема как воплощение одного и того же намерения, объединяющего все ее акты в единое целое, рождающее во всей своей совокупностии законный состав какого-либо преступления, предлежит единичное деяние, причем безразлично, будет это деятельность одного лица или нескольких соучастников, соединившихся вместе путем соглашения. Другие же моменты, а именно единство виновника, единство нормы, подвергаемой нарушению, единство действия, причиняющего вред нескольким лицам или интересам, играют второстепенную, вспомогательную роль при разрешении вопроса об единстве преступной деятельности»[13].

Основная заслуга сторонников субъективной теории заключается в том, что они смогли убедительно доказать, что продолжаемое преступление - это не юридическая фикция, применяемая в целях упрощения уголовного процесса и экономии уголовной репрессии, а реальное криминальное явление, единство которого кроется во внутренней взаимосвязи его элементов. Субъективный подход позволил понять, что продолжаемое преступление - это единичное преступление не только с точки зрения юридической формы, но и по самой своей природе, поэтому решающее знание для наличия такого преступления имеет не внешнее сходство эпизодов общественно опасной деятельности или временная связь между ними, а их внутреннее единство, обусловленное общей целью, единственным намерением, одной преступной мотивацией[14]. Благодаря представителям субъективной теории продолжаемого преступления «доктрине удалось заглянуть в сущность этого социального явления и найти связующее звено основных его компонентов, отразив его в категории единого намерения»[15].

Признавая вклад сторонников субъективной концепции в разработку учения о продолжаемом преступлении, нельзя вместе с тем не отметить, что в попытках доказать полную несостоятельность объективной теории продолжаемого преступления они зашли слишком далеко и, отказавшись от учета объективных признаков, «вместе с водой выплеснули и ребенка». В их интерпретации объективные характеристики продолжаемой преступной деятельности имеют исключительно вспомогательное значение; они лишь доказывают наличие или, напротив, отсутствие субъективной взаимосвязи противоправных деяний. Весьма показательной в этом отношении является позиция современных приверженцев субъективной теории: «Единство объекта или предмета преступления, тождество деяний или принадлежность их к одному роду (виду), единый ущерб, единство нарушенного права (единство потерпевшего), наличие временной и пространственной связи между эпизодами преступной деятельности, единство способа преступления, использование одной и той же ситуации, одного и того же длящегося отношения и т.п., относятся к числу переменных (вариативных) признаков анализируемой правовой конструкции. Они не имеют самостоятельного юридического значения, а лишь доказывают наличие единства субъективной стороны, которым и определяется природное единство продолжаемого преступления»[16].

Однако подобные рассуждения представляются излишне категоричными. При всей важности субъективного единства продолжаемой преступной деятельности феномен продолжаемого преступления все же имеет некие объективные границы, за рамками которых даже совершенные с единой целью и общим умыслом действия не могут признаваться сложным единичным преступлением.

Попытаемся доказать это на примере посягательства на половую свободу потерпевшей, в ходе которого виновный вначале совершает с потерпевшей насильственный половой акт, а затем половое сношение в форме per anus. Очевидно, что в этом случае насильник действует с единым умыслом, общей целью, руководствуясь единым мотивом, а значит, с точки зрения субъективной концепции его действия следует признавать продолжаемым преступлением[17]. Но сделать это невозможно, так как уголовная ответственность за изнасилование и насильственные действия сексуального характера предусмотрена разными статьями Особенной части УК РФ. В связи с этим в п. 9 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 4 декабря 2014 г. № 16 «О судебной практике по делам о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности» разъясняется, что «если виновным было совершено в любой последовательности изнасилование и насильственные действия сексуального характера в отношении одной и той же потерпевшей, содеянное следует квалифицировать по совокупности преступлений, предусмотренных статьями 131 и 132 УК РФ, независимо от того, был ли разрыв во времени между изнасилованием и насильственными действиями сексуального характера». Получается, что в этом случае субъективно единое насильственное сексуальное посягательство, состоящее из нескольких актов, не признается продолжаемым преступлением из-за несовпадения объективных параметров совершенных действий.

Если взять за основу субъективную теорию, то как единое продолжаемое преступление следует квалифицировать действия лица, совершившего несколько квартирных краж с общей целью (например, накопить денег на покупку автомобиля) и единым корыстным мотивом. Между тем обоснованность такой квалификации вызывает серьезные сомнения, так как изъятие чужого имущества каждый раз осуществлялось из другой квартиры, вред осознанно причинялся различным потерпевшим, что не позволяет расценивать содеянное в качестве единого продолжаемого преступления.

Приведенные примеры (их перечень можно было бы легко продолжить) показывают, что отграничить продолжаемое преступление от совокупности преступных деяний исключительно на основе субъективного единства криминальной деятельности, т.е. без учета ее объективных характеристик, практически невозможно. Это принципиальное положение положено в основу дуалистической (объективно-субъективной) концепции продолжаемого преступления, согласно которой его единство определяется как субъективными, так и объективными показателями. В дореволюционной отечественной уголовно- правовой литературе подобных взглядов придерживался Н.С. Таганцев. Отмечая сложность определения границ единичного сложного преступления, он указывал, что в качестве самых общих его критериев должны быть признаны: единство виновника, единство объекта и единство нормы, на которую посягает виновный, единство вины, единство действия[18]. С дуалистических позиций описывал продолжаемое преступление и С.В. Познышев, полагая, что «единство преступления предполагает, прежде всего, единство объекта, на который направляется посягательство. Надо выяснить, какой объект намечен был виновным как предмет его посягательства. Единство действия предполагает, далее, одно общее решение подвергнуть известному воздействию данный объект, хотя, быть может, по частям и в несколько приемов. Наконец, предполагается одна, хотя, быть может, и распадающаяся на несколько раздельных по времени актов деятельность, направленная на этот объект»[19]. Таким образом, характеризуя продолжаемое преступление, Н.С. Таганцев и С.В. Познышев объединяли его объективные и субъективные параметры, что намного точнее отражало природу этого сложного единичного криминального деликта.

Объективно-субъективная концепция продолжаемого преступления была воспринята и судебной практикой. Так, в 1870 г. в решении по делу Строева (№ 215) Правительствующий Сенат указал, что похищение нескольких предметов, учиненное в одном месте и в одно время и бывшее результатом единого намерения, составляет одно преступление. Таким образом, в основу вывода о наличии продолжаемого преступления была положена совокупность объективных (совершение хищений в одном месте и в одно время) и субъективных (единство намерения) характеристик содеянного. Впоследствии Правительствующий Сенат неоднократно подтверждал свою приверженность дуалистической концепции продолжаемого преступления. В решениях Сената 1889 г. по делу Попова (№ 5) и по делу Данилова (№ 25), а также в решении 1892 г. по делу Зильберблата (№ 35) подчеркивалось, что деяние подсудимого, бывшее результатом одного и того же намерения, направленное к одной и той же цели, которая достигалась одним и тем же способом, составляет одно продолжаемое преступление[20]. И в этих случаях вывод о продолжаемом преступлении сделан Сенатом с учетом оценки комплекса объективных и субъективных критериев.

Советская уголовно-правовая наука в основном сохранила тот же дуалистический подход к характеристике продолжаемого преступления,[21] что вполне объяснимо, так как в первые годы новой власти юридическая доктрина опиралась на труды дореволюционных ученых, многие из которых продолжили свою научную деятельность в советской России. «Советская наука уголовного права с первых же дней своего существования правильно вскрыла сущность продолжаемого преступления: объективное и субъективное в нем рассматривалось в единстве и взаимной обусловленности с вытекающим отсюда представлением о продолжаемом преступлении как о едином преступном деянии»[22]. Эти теоретические наработки вскоре были зафиксированы в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 4 марта 1929 г. № 23 «Об условиях применения давности и амнистии к длящимся и продолжаемым преступлениям». В нем впервые было официально разъяснено, что продолжаемыми являются «преступления, складывающиеся из ряда тождественных преступных действий, направленных к общей цели и составляющих в своей совокупности единое преступление».

В последующем подобная трактовка продолжаемого преступления, объединяющая его объективные и субъективные признаки, стала традиционной. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 31 марта 1962 г. № 5 «О судебной практике по делам о хищениях государственного и общественного имущества»[23] под продолжаемым хищением было предложено понимать «неоднократные мелкие хищения государственного или общественного имущества, совершенные из одного и того же источника или при иных обстоятельствах, свидетельствующих о едином умысле виновного, в случаях, когда общий размер похищенного превышает пределы, характерные для мелкого хищения». В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 11 июля 1972 г. № 4 «О судебной практике по делам о хищениях государственного и общественного имущества»[24] определение продолжаемого хищения было скорректировано, однако сам подход к его толкованию продолжаемых преступлений через призму объективных и субъективных критериев остался без изменений вплоть до настоящего времени.

Г оворя о дуалистической природе продолжаемого преступления, следует учитывать, что взаимосвязь его объективных и субъективных параметров неизбежна. Несмотря на свою специфику, продолжаемое преступление - это единичный криминальный деликт, а значит, как любое единичное преступление оно детерминировано совокупностью взаимодействующих объективных и субъективных факторов, поскольку «сознание и деятельность ... в любом поступке, в том числе и в противоправном поведении, образуют единство».[25]

В прикладном аспекте взаимосвязь объективных и субъективных признаков продолжаемого преступления проявляется в том, что вывод о субъективном единстве его элементов, как правило, делается на основании объективных факторов. Весьма показательной в этом отношении является позиция Пленума Верховного Суда Российской Федерации, отраженная в п. 9 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 7 июля 2015 г. № 32 «О судебной практике по делам о легализации (отмывании) денежных средств или иного имущества, приобретенных преступным путем, и о приобретении или сбыте имущества, заведомо добытого преступным путем»[26]. По мнению Пленума, содеянное следует рассматривать как продолжаемое преступление, когда обстоятельства совершения финансовых операций или сделок с имуществом, приобретенным преступным путем, «свидетельствуют о едином умысле виновного на совершение указанных тождественных действий». Говоря иными словами, вывод о единстве умысла должен подтверждаться объективными характеристиками совершенных деяний.

Подобная взаимосвязь объективных и субъективных признаков продолжаемого преступления находит отражение и в практике по конкретным делам, о чем свидетельствуют многочисленные примеры.

Описанные в приговоре обстоятельства хищения Б. дизельного топлива 04 мая 2013 г. в количестве 160 литров на сумму 4716руб. 48 коп., 05 мая 2013 г. в количестве 150 литров на сумму 4421 руб. 07 коп., 19 мая 2013 г. в количестве 406 литров на сумму 11968 руб. 07 коп. и 29 мая 2013 г. в количестве 90 литров на сумму 2653 руб. 02 коп. совершены одним и тем же способом, с небольшим разрывом во времени, при схожих обстоятельствах и с причинением ущерба одному потерпевшему, что свидетельствует о совершении таких действий в осуществление единого умысла, направленного на хищение путем растраты чужого имущества.

Таким образом, действия Б. не образуют совокупности преступлений, а являются единым продолжаемым преступлением[27].

В приведенном примере суд сделал обоснованный вывод о субъективном единстве эпизодов продолжаемого преступлении на основании объективных характеристик деяния. Такой подход вполне понятен, так как при отграничении продолжаемого преступления от множественности ориентироваться лишь на показания виновного нельзя, поскольку в этом случае многие лица смогли бы избежать уголовной ответственности за совокупность преступлений. На это обстоятельство обращалось внимание еще в уголовно-правовой литературе XIX в.: «Доказательство продолжаемости должно истекать из обстоятельств деяния, ... ибо в противном случае преступник мог бы утверждать, что он одним намерением обнял несколько убийств или краж в одно деяние»[28].

Однако было бы неверным считать, что объективные признаки продолжаемого преступления имеют исключительно вспомогательный характер, что они лишь доказывают наличие субъективного единства его элементов. Подобные представления, характерные для последователей субъективной теории, не учитывают, что составные части продолжаемого преступления имеют не только внутреннюю, но и внешнюю взаимосвязь, без которой продолжаемое преступление существовать не может. В частности, между деяниями, входящими в состав продолжаемого преступления, обязательно наблюдается функциональная связь, ведь ни одно из этих деяний не имеет самостоятельного значения. Они функционально дополняют друг друга, «представляют из себя этапы, звенья, продолжения одного и того же преступного деяния»[29], «каждый из них представляет собой лишь необходимое звено единого целого»[30].

О том, что значение объективных характеристик продолжаемого преступления не сводится лишь к доказательству его субъективного единства, свидетельствуют и разъяснения высшей судебной инстанции. Так, например:

- в п. 16 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 декабря 2002 г. № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое»[31] разъясняется, что обязательным признаком продолжаемого хищения в форме кражи, грабежа или разбоя является неоднократное изъятие чужого имущества «из одного и того же источника». Соответственно, неоднократное хищение чужого имущества в форме кражи, грабежа или разбоя из различных источников не признается продолжаемым преступлением, даже если все действия виновного субъективно были объединены общей целью;

в п. 8 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 4 декабря 2014 г. № 16 «О судебной практике по делам о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности»[32] указывается, что преступления, предусмотренные ст. 131 или 132 УК РФ, признаются продолжаемыми, если несколько объединенных единым умыслом изнасилований либо несколько насильственных действий сексуального характера были совершены «в течение непродолжительного времени в отношении одного и того же потерпевшего лица». Иными словами, насильственные сексуальные посягательства на двух или более потерпевших не могут расцениваться в качестве продолжаемого преступления, даже если с субъективной точки зрения виновный воспринимает акты сексуального насилия как единое целое;

в соответствии с п. 21 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 9 июля 2013 г. № 24 «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях»[33] не может квалифицироваться как единое продолжаемое преступление одновременное получение, в том числе через посредника, взятки или незаконного вознаграждения при коммерческом подкупе от нескольких лиц, «если в интересах каждого из них должностным лицом или лицом, выполняющим управленческие функции в коммерческой или иной организации, совершается отдельное действие (акт бездействия)». Следовательно, если преподаватель государственной образовательной организации требует от нескольких студентов дать ему взятку за выставление положительной оценки на экзамене, его действия образуют совокупность преступлений, несмотря на то что он преследовал единую цель (получить незаконное вознаграждение) и руководствовался единым корыстным мотивом. На первый план здесь выступают обстоятельства объективного характера, а именно тот факт, что должностное лицо параллельно вступило в коррупционное взаимодействие с несколькими взяткодателями.

Таким образом, с позиции дуалистической концепции, которой довольно последовательно придерживается Пленум Верховного Суда Российской Федерации, внешние (объективные) проявления продолжаемого преступления играют двоякую роль. С одной стороны, они доказывают субъективное единство продолжаемого преступления (единство умысла, общность цели), а с другой - определяют четкие границы, за рамками которых даже субъективно взаимосвязанные неоднократные деяния не могут признаваться сложным единичным преступлением.

Итак, исследование концептуальных основ учения о продолжаемом преступлении приводит к выводу, что природу, сущность рассматриваемого уголовно-правового феномена лучше всего отражает дуалистическая (объективносубъективная) теория. Однако нужно понимать, что в силу высокого уровня абстрактности дуалистическая концепция (впрочем, как и любые другие) не может дать практикам универсальные рекомендации, применимые для квалификации любого delictum continuatum, поскольку его разновидности (продолжаемые преступления против личности, продолжаемые хищения, продолжаемое взяточничество и т.п.) отличаются существенной спецификой. А значит, исследование продолжаемого преступления не должно ограничиваться концептуальным уровнем. Не менее важно понять, каким образом объективно-субъективная сущность продолжаемого преступления проявляет себя применительно к отдельным видам продолжаемого преступления, т.е. как свойства общего (продолжаемого преступления как такового) отражаются в особенном (разновидностях продолжаемого преступления). Поэтому отдельная глава нашего диссертационного исследования будет посвящена специфике отдельных видов продолжаемого преступления.

Завершая параграф, подчеркнем его основные положения и выводы.

В европейской уголовно-правовой науке XIX в. (в основном благодаря работам немецких криминалистов) сформировались три основные концепции (теории) продолжаемого преступления - объективная, субъективная и дуалистическая (объективно-субъективная), которые получили развитие в отечественной доктрине уголовного права.

С точки зрения объективной концепции единство продолжаемого преступления заключается во внешней взаимосвязи его элементов, которая проявляется, в частности, в том, что неоднократные преступные деяния предусмотрены одной и той же уголовно-правовой нормой (признак юридической тождественности или однородности), посягают на единый предмет (одного потерпевшего), совершаются, как правило, в течение непродолжительного времени, причиняют один преступный результат. Сторонники объективной концепции полагали, что разработка понятия продолжаемого преступления продиктована преимущественно утилитарными соображениями. Неоднократные преступные посягательства признаются единым продолжаемым преступлением в целях процессуальной экономии, а также для того, чтобы избежать назначения чрезмерно сурового наказания. По сути, в такой трактовке продолжаемое преступление - это некая юридическая фикция, в рамках которой фактическая множественность провозглашается единичным (в юридическом смысле) преступлением.

Субъективная концепция продолжаемого преступления исходит из того, что продолжаемое преступление - это не юридическая фикция, применяемая в целях упрощения уголовного процесса и экономии уголовной репрессии, а реальное криминальное явление, единство которого кроется во внутренней взаимосвязи его элементов. С позиции субъективной теории продолжаемого преступления объективные характеристики преступной деятельности имеют

исключительно вспомогательное значение; они лишь доказывают наличие или, напротив, отсутствие субъективной взаимосвязи, внутреннего единства противоправных деяний.

Сущность продолжаемого преступления лучше всего отражает дуалистическая (объективно-субъективная) концепция, которая доминирует в советской и постсоветской уголовно-правовой науке. Она исходит из того, что отграничить продолжаемое преступление от совокупности преступных деяний исключительно на основе субъективного единства криминальной деятельности, т.е. без учета ее объективных характеристик, практически невозможно. Единство продолжаемого преступления определяется как субъективными, так и объективными показателями.

С позиции дуалистической концепции, которой довольно последовательно придерживается Пленум Верховного Суда Российской Федерации, внешние (объективные) проявления продолжаемого преступления играют двоякую роль. С одной стороны, они доказывают субъективное единство продолжаемого преступления (единство умысла, общность цели), а с другой - определяют четкие границы, за рамками которых даже субъективно взаимосвязанные неоднократные деяния не могут признаваться сложным единичным преступлением.

[1] Цит. по: Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 19.

[2] А. Фон-Резон и Н.С. Таганцев анализируют более 10 изданных в это время монографических работ немецких криминалистов, посвященных продолжаемым преступлениям (fortgesetzte Verbrechen) (см.: Фон-Резон А. О продолжаемом преступлении (crimen continuatum). По поводу решения уголовного кассационного департамента правительствующего сената по делу Качкаевых // Журнал гражданского и уголовного права. - 1875. - № 1; Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. Т. II. Изд. 2-е., пересмотр. и доп. - СПб., 1902. - С. 1282-1283).

[3] В уголовно-правовой литературе выделяются и иные концепции (теории) продолжаемого преступления, например, нигилистическая, эклектическая теории, теория отождествления продолжаемых преступлений с повторными (см.: Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 26-29). Однако, как представляется, в выделении указанных концепций нет практической целесообразности. Например, так называемая «нигилистическая» теория отрицает сам факт существования продолжаемых преступлений, в связи с чем называть ее теорией продолжаемого преступления невозможно. Аналогичное замечание в полной мере относится и к теории отождествления продолжаемых преступлений с повторными, поскольку она не проводит различий между продолжаемым криминальным деликтом и множественностью преступлений. А «эклектические» научные представления о продолжаемом преступлении - это, по сути, прообраз объективно-субъективной концепции.

[4] Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 22-23.

[5] Сшаеу С.А. Аб асноуных канцэпцыях працяглага злачынства // Борьба с преступностью: теория и практика. Материалы II Международной научно-практической конференции. - Могилев: Могилевский высший колледж МВД Республики Беларусь, 2014. - С. 157.

[6] Подробный обзор критических замечаний относительно объективной концепции продолжаемого преступления см.: Фон-Резон А. О продолжаемом преступлении (crimen continuatum). По поводу решения уголовного кассационного департамента правительствующего сената по делу Качкаевых // Журнал гражданского и уголовного права. - 1875. - № 1.

[7] Пионтковский А.А. Уголовное право РСФСР. Общая часть. - М.: Госиздат, 1925. - С. 200.

[8] Schroter A. Handbuch des peinlichen Rechts. Erster Band. - Leipzig, 1818. - S. 199-201.

[9] См.: Kostlin R. System des deutschen Strafrechts. Allgemeiner Teil. - Tubingen, 1855. - S. 542; John R. Die Lehre vom fortgesetzten Verbrechen und von der Verbrechensconcurrenz. - Berlin, 1860. - S. 11.

[10] См., например: Будзинский С. Начала уголовного права. - Варшава, 1870. - С. 290.

[11] Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 25.

[12] Сергеевский Н.Д. Русское уголовное право. Пособие к лекциям. Часть Общая. Изд. 3. - СПб., 1896. - С. 329-330.

[13] Белогриц-Котляревский Л.С. Учебник русского уголовного права. Общая и Особенная части. - Киев, 1903. - С. 201-202.

[14] См.: Сшаеу С.А. Аб асноуных канцэпцыях працяглага злачынства // Борьба с преступностью: теория и практика. Материалы II Международной научно-практической конференции. - Могилев: Могилевский высший колледж МВД Республики Беларусь, 2014. - С. 157.

[15] Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 25.

[16] Силаев С.А. Объективные признаки продолжаемого преступления // Вестник Кемеровского государственного университета. - 2013. - № 3. - С. 278.

[17] С позиции субъективных представлений о продолжаемом преступлении «единство преступного поведения в конечном счете обусловлено, с одной стороны, единством потребности как основы криминальной мотивации и, с другой стороны, определенным состоянием внешней среды (конкретной жизненной ситуацией), в которой и с учетом которой действует виновный. Поэтому о продолжаемом преступлении мы можем вести речь там, тогда и постольку, где, когда и поскольку ряд актов преступного поведения порожден желанием удовлетворить одну и ту же потребность (а не ряд тождественных потребностей) в одной и той же конкретной жизненной ситуации» (см.: Силаев С.А. О единстве потерпевшего в продолжаемом преступлении // Советник юриста. - 2011. - № 4).

[18] Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. Т. II. Изд. 2-е., пересмотр. и доп. - СПб., 1902. - С. 1282-1287, 1290-1293.

[19] Познышев С.В. Основные начала науки уголовного права. - М., 1912. - С. 638.

[20] Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. Т. II. Изд. 2-е., пересмотр. и доп. - СПб., 1902. - С. 1283.

[21] См.: Познышев С.В. Учебник уголовного права. Общая часть. Т. 1. - М., 1923. - С. 271; Немировский Э.Я. Советское уголовное право. Части общая и особенная. - Одесса, 1926. - С. 160.

[22] Ораздурдыев А.М. Продолжаемое преступление по советскому уголовному праву: Дис. ... канд. юрид. наук. - Казань, 1984. - С. 37.

[23] СПС «Консультант Плюс».

[24] СПС «Консультант Плюс».

[25] Волков Б.С. Детерминистическая природа преступного поведения. - Казань: Издательство казанского университета, 1975. - С. 37.

[26] Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. - 2015. - № 9.

[27] Постановление Президиума Ростовского областного суда от 27 ноября 2014 г. № 44у-250 // СПС «Консультант Плюс».

[28] См.: Будзинскш С. Начала уголовнаго права. - Варшава, 1870. - С. 290-291.

[29] Малков В.П. Совокупность преступлений (вопросы квалификации и назначения наказания). - Казань, 1974. - С. 116.

[30] Владимиров В., Криволапов Г. Соотношение продолжаемых и повторных преступлений // Советская юстиция. - 1974. - № 19. - С. 10. Подчеркивая важность установления функциональных связей между элементами продолжаемого преступления, К.В. Ображиев и Д.С. Чи- кин приводят следующий пример. Если лицо совершает хищение огнестрельного оружия в несколько приемов, вынося за пределы оружейного завода по одной детали ежедневно, то каждое из тождественных действий, направленных на хищение оружия, выступает в качестве этапа совершения единичного преступления, имеющего функциональную связь с другими этапами. Однако если наряду с деталью оружия лицо в один из дней похитит с производства какое-либо иное имущество (например, технический инструмент), то последнее деяние приобретает самостоятельное значение, поскольку не имеет функциональной связи с действиями по хищению оружия (см.: Ображиев К.В., Чикин Д.С. Сложные единичные преступления: монография. - М.: Юрлитинформ, 2016. - С. 15).

[31] Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. - 2003. - № 2.

[32] Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. - 2015. - № 2.

[33] Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. - 2013. - № 9.